Текст книги "Кузнецов. Опальный адмирал"

Автор книги: Александр Золототрубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 42 страниц)

– Говори!

– Прошу вас не ослаблять Приморскую армию, ее и так потрепали под Одессой. Если можно, дать генералу Петрову танки, самолеты, орудия.

– Ты, как Тарас Бульба, за честь и совесть горой стоишь, – улыбнулся маршал. – Это мне по душе. Бросать в беде тех, с кем идешь на огонь, негоже. И я не брошу в беде генерала Петрова.

– Ну а за оборону города я ручаюсь, – заявил Октябрьский.

– Филипп Сергеевич, не надо бахвалиться, – осадил его Кузнецов.

– Я своих людей знаю, Николай Герасимович, вижу, кто и на что способен.

– Моряк, в словах твоего начальника истина, ты, пожалуйста, не горячись. Командир Керченской военно-морской базы адмирал Фролов сказал мне, что фашист рвется в Керчь как тот рысак, лишь спусти ему поводья. – Буденный велел своему адъютанту принести карту. – Теперь коротко доложите, как Черноморский флот обеспечивает перевозки на Керченский полуостров…

Совещание у главкома закончилось поздно.

– Ты куда едешь утром? – спросил маршал наркома ВМФ.

– В Новороссийск, к командиру базы Холостякову. Через сутки вернусь сюда.

– Тогда вместе вылетим на Керченский полуостров, в штаб Крымского фронта. – И после паузы Буденный заявил: – Есть у твоего комфлота Октябрьского чуточку хвастовства, что-то вроде шапкозакидательства: мол, нам море по колено. Не находишь?

– Есть такое… – согласился Николай Герасимович. – Но есть в нем и воля, решительность.

Кузнецов еще не уснул, когда дежурный по штабу сообщил ему, что во время бомбежки города погибли заместитель командующего ВВС ВМФ генерал Коробов и командующий ВВС Черноморского флота генерал Остряков. Нарком вскочил с дивана.

– Вы не ошиблись?

– Нет, товарищ народный комиссар, фамилии этих генералов я записал по буквам, так как слышимость была слабой. Вот листок…

«Эх, летуны, летуны, как же это вы угодили под бомбы?» – сокрушался Николай Герасимович. Коробова он знал мало – тот недавно был назначен к генералу Жаворонкову, а вот Остряков творил чудеса еще в небе Испании, немало сбил самолетов Франко, словно буревестник носился над морем, ведя огонь по вражеским кораблям. И не зря ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

Утро 27 апреля выдалось хмурым. Угрюмое лицо было и у наркома. Это заметил и капитан 1-го ранга Холостяков, встретивший его в Новороссийске. Невесело поздоровавшись с ним, Кузнецов спросил:

– Как сражаешься, Георгий Никитич? – И без всякого перехода продолжал: – Мне сейчас сказали, что час тому назад немцы бомбили нефтехранилище в Цемесской долине. Там вспыхнул пожар.

– Я послал туда начальника тыла базы капитана 2-го ранга Масленникова, чтобы организовал тушение. Вот жду его…

Едва они обсудили ситуацию в Новороссийске, как в кабинет вошел Масленников. Весь черный от гари и мазута, только светились белки глаз. С порога выпалил:

– Пожар ликвидирован, товарищ командир базы, потерь нет… – Стер ладонью с правой щеки грязь. – Моряки действовали смело, хотя и рисковали: могли взорваться другие цистерны. Хорошо что мы еще весной насыпали земляной вал, он-то и не пустил огонь к другим бакам с нефтью вниз по долине. Не то весь запас горючего для кораблей взлетел бы на воздух.

– Георгий Никитич, всех отличившихся – наградить! – распорядился нарком ВМФ. – Это будет справедливо. А теперь я хотел бы поговорить о перевозках на Керченский полуостров. Флот еще мало выделяет для этого средств, и это меня тревожит.

«Ничуть не изменился с той поры, как я впервые увидел его», – подумал о Кузнецове Холостяков. Было это в 1937 году, когда Николая Герасимовича, вернувшегося из Испании, назначили первым заместителем командующего Тихоокеанским флотом. На базе подводников Кузнецов и приметил энергичного и деятельного командира 5-й морской бригады капитана 2-го ранга Холостякова. Беседовал с ним о подводных лодках, о проблемах их развития, об организации службы на них. Тогда же с плавбазы «Саратов» Николай Герасимович наблюдал за выходом в море двух дивизионов «щук» и остался доволен тем, как их командиры управляли лодками. Прощаясь с Холостяковым, Кузнецов пообещал еще побывать у него, а уж потом «делать выводы». И вскоре Николай Герасимович прибыл к подводникам, но уже в качестве командующего Тихоокеанским флотом.

– Резервы в боевой учебе у вас есть, и немалые, – подводя итоги проверки, сказал Кузнецов. И уже не по-уставному, улыбаясь, добавил: – Вы, Георгий Никитич, мне нравитесь. Но, чур, носа не задирать!.. Вскоре после отъезда командующего флотом Холостякова вдруг арестовали, прямо в машине с его груди сорвали орден Ленина. Он был осужден на 15 лет! Что же случилось? Холостяков предложил увеличить в два раза автономность подводных лодок, их способность решать задачи на значительном удалении от базы и даже во льдах, что и подтвердила потом война. Его предложение было истолковано как вредительство. Николай Герасимович приложил немало усилий, чтобы освободить Холостякова. Прибыл он к нему в Москву в 1940 году из Ольгинского лагеря. До слез растрогался бывалый подводник. Нарком стал успокаивать его, подал стакан воды.

– Тогда, в тридцать восьмом, я был бессилен тебе помочь, – сказал Николай Герасимович. – И только став наркомом ВМФ, мне это удалось… Ладно, Никитич, успокойся, давай побеседуем, чем тебе заняться сейчас. Пойдешь командиром 3-й бригады подводных лодок на Черноморский флот? Сам же говорил, что жена болеет, всю зиму провела на передовом эвакопункте действующей армии во время конфликта с белофиннами, подорвала свое здоровье. А там, в Севастополе, сам знаешь, теплынь, как пишут поэты, солнце льется с крыш.

– Это то что мне надо, – улыбнулся через силу Холостяков.

Позже, когда на флотах были введены отделы подводного плавания, Кузнецов, будучи в Севастополе, подписал приказ о присвоении Холостякову звания капитана 1-го ранга и поставил его начальником отдела подводного плавания Черноморского флота, но война внесла коррективы в его службу: нарком назначил Холостякова начальником штаба Новороссийской военно-морской базы, а чуть позже – ее командиром.

– Я подводник, товарищ нарком, а вы…

Но Кузнецов не дал ему договорить:

– Принимайте дела, Георгий Никитич, и наводите порядок.

Кузнецов внимательно слушал Холостякова, и то, что тому удалось сделать, вызвало в его душе спокойствие: все суда, большие и малые, перевозят войска и грузы. Холостяков признался, что поначалу ему было тяжело, никак не могли управиться с танками «КВ». Как их морем переправлять на сушу? Мехлис{Мехлис Лев Захарович (1889–1953) – советский государственный деятель; в 1937–1940 гг. начальник Главного политического управления РККА, в 1941–1942 гг. заместитель наркома обороны, в 1946–1950 гг. министр Госконтроля СССР.}, находившийся в Керчи в качестве представителя Ставки, спросил начальника штаба флота адмирала Елисеева, могут ли моряки доставить эти танки в Крым? Елисеев ответил утвердительно. Мехлис тут же позвонил по ВЧ Сталину и сообщил, что тяжелые танки «КВ» можно отправлять в Новороссийск. Но больших кранов в порту не оказалось, а чем будешь спускать в трюм и выгружать оттуда многотонные «КВ»?

– Мне тогда было не до шуток, – признался Холостяков. – Я едва не поседел, пока отправил танки.

– Как же вы справились? – спросил нарком.

– Своим ходом они поднимались на палубу судна «Земляк», оно не очень большое, но широкое и остойчивое. Как мы это делали? Трюмы загружали балластом, а палубы покрывали настилом из железнодорожных шпал – по ним и шли танки. Но помучились мы над этим изрядно, – добавил Холостяков.

Поздно вечером Кузнецов вернулся в Краснодар. Буденный как раз ужинал и пригласил его к столу.

– Рано утром, моряк, летим с тобой в штаб Крымского фронта. Знаешь, где он находится? В селе Ленинском. – Усы маршала дернулись. – Так что поешь и ложись спать.

Летели они на «кукурузнике» и приземлились на пятачке земли, изрытом снарядами и бомбами. Ярко светило солнце, небо было голубое и тихое. Время от времени доносился гул орудий.

Командующий фронтом генерал Козлов был в штабе. По его суровому лицу Кузнецов понял, что он чем-то озабочен. Здесь же был и Мехлис. Невысокого роста, худощавый, с копной черных, как у цыгана, волос, он стоял у карт и громко говорил начальнику штаба фронта о том, что немцы вряд ли начнут наступление, Манштейн, мол, побил себе зубы под Севастополем, и теперь ему не до Керчи.

– Вот в этом я с вами, Лев Захарович, не согласен, – усмехнулся Буденный, здороваясь. – Немцы усилили бомбардировку Новороссийска и других баз, стало быть, они готовят удар на этом направлении. – Маршал взглянул на Кузнецова. – Вы куда поедете, Николай Герасимович?

– Если не возражаете, к командиру Керченской военно-морской базы контр-адмиралу Фролову, потом в Поти: там меня ждет Октябрьский. Я звонил ему.

– К вечеру вернетесь сюда? Тогда жду вас.

К адмиралу Фролову Кузнецов поехал вместе с членом Военного совета Азаровым. По дороге поинтересовался, как идет разгрузка кораблей и судов.

– Крайне медленно, – ответил Азаров. – Не хватает кранов, другой техники. Помочь бы Фролову, а Мехлис только покрикивает на него.

Адмирал Фролов обрадовался приезду наркома. В разговоре был прям и мыслей своих не таил.

– Я не уверен, что мы защитим Керчь, – вдруг заявил он. – Только прошу меня правильно понять, товарищ народный комиссар. Я вовсе не паникую. Я сужу по тому, сколько у нас на флоте танков и самолетов и сколько их у немцев.

– Дерзко, однако, Александр Сергеевич, – сухо заметил Кузнецов. – Если бы я не знал вас, то сказал бы другое… Ситуация в Крыму, разумеется, не из легких. Танков и самолетов у нас, конечно же, меньше. Так что же теперь, сдаваться врагу на милость?

– Да вы что, Николай Герасимович! – Страх мелькнул в глазах адмирала. – Я не о том… Как вы могли подумать? – Он посмотрел на члена Военного совета Азарова, словно искал у него поддержки. – Если снова грянет огненная буря, мы все как один пойдем на врага. – Он вздохнул. – Куда желаете пойти, товарищ нарком? Может, в морскую бригаду? Я готов ехать с вами…

«Фролов горячится, а человек он надежный», – думал Кузнецов уже в самолете, когда летел в Поти на встречу с комфлотом.

Адмирал Октябрьский, не в пример Фролову, был настроен оптимистически.

– Будем драться не на жизнь, а на смерть, но Севастополь врагу не отдадим! – произнес он. Но, увидев, как нарком хмуро повел бровями, добавил: – Я вовсе не бахвалюсь, Николай Герасимович. Такие заявления я слышу от моряков и обязан о них сказать.

– Филипп Сергеевич, давайте лучше поговорим о деле. – Нарком сел за стол. – Манштейн не смирится со своим поражением под Севастополем в прошлом году и постарается взять реванш.

– Ясное дело, этот фашист спит и видит Севастополь, – чертыхнулся комфлот. – Пусть наступает, он получит сполна. – И без всякого перехода спросил: – А десанты мы будем высаживать?

– Будем, Филипп Сергеевич, и не раз, – сказал Кузнецов. – Я бы хотел, чтобы вы учли уроки прошлых десантов. Все положительное, что в них было, надо взять на вооружение.

– Опять станем мучиться, – пробурчал Октябрьский. – Ведь на флоте нет кораблей спецпостройки. Приходится иметь дело со шлюпками, баркасами и рыбачьими лодками.

В словах комфлота Кузнецов почувствовал упрек в свой адрес.

– У нас много чего нет на флотах, тому есть объективные и субъективные причины. Будем их анализировать после войны. Теперь же надлежит умело воевать тем, что у нас есть, проявлять смекалку. Холостякову нечем было перевозить морем танки «КВ», но выход он нашел, и танки попали на Керченский полуостров. Это и есть смекалка!..

Они долго обсуждали различные флотские проблемы. Подводя итоги, нарком сказал:

– Значит, так. Перевозки людей и грузов в Севастополь производить боевыми кораблями и быстроходными транспортами. И прикрывать их с воздуха. Перевозки на Керченский полуостров осуществлять малыми кораблями, сейнерами, катерами, а крупные грузы – на боевых кораблях. Все ясно?..

«Что-то в этот приезд Николай Герасимович больно крут», – отметил про себя Октябрьский, но ему ничего не сказал.

Весь день нарком был на ногах, даже не успел позвонить в Москву. Он так устал, что остался в Поти ночевать на корабле, а утром собирался улететь на гидросамолете в Керчь. Но его планы сломались. Рано утром силами восьми дивизий после массированной артиллерийской и авиационной подготовки Манштейн перешел в наступление против войск Крымского фронта. Основной удар был нанесен вдоль побережья Феодосийского залива, в полосе обороны 44-й армии.

– Наши войска отступают, Николай Герасимович. Я приказал подготовить корабли к обстрелу побережья у Феодосии, – объявил Октябрьский.

«Кажется, случилось то, чего так боялся главком Буденный», – только и подумал Кузнецов.

– Я вылетаю в Новороссийск! – Он стал одеваться.

Приводнились у самого берега. Наркома встретил капитан 1-го ранга Холостяков. Он был также обеспокоен тем, что немцы прорвали фронт и приближаются к Керчи.

– Где главком маршал Буденный? – спросил нарком.

– Улетел в Краснодар, в свой штаб. С ним адмирал Исаков.

Переговорив с Холостяковым, куда и какие суда направлять, Кузнецов вылетел в Краснодар. А через час он вошел в кабинет главкома.

– Плохи дела, Николай Герасимович, – грустно произнес Буденный. – Войска генерала Козлова отступают, и у меня, главкома, нет никаких резервов, чтобы помочь Крымскому фронту. Да, чертовски нам не везет! Если немцам удастся захватить Керчь, они все силы бросят на Севастополь… Только сейчас я получил приказ Ставки выехать в район штаба Крымского фронта, чтобы навести порядок в Военном совете фронта, заставить Мехлиса и Козлова прекратить работу по формированию войск в тылу, срочно выехать на Турецкий вал и организовать устойчивую оборону. – Он взглянул на Кузнецова, сидевшего за столом напротив. – Понимаешь, моряк, что-то Мехлис и Козлов не ладят, и это обеспокоило Верховного, – резюмировал Семен Михайлович.

– По-моему, забияка этот Мехлис, – обронил Кузнецов. – Мне приказано прибыть в Москву. Я звонил по ВЧ маршалу Шапошникову…

– Мы с адмиралом Исаковым летим в Керчь…

Уже в Москве Николаю Герасимовичу стало известно о том, что когда главком Буденный и его заместитель адмирал Исаков из Тамани на катере прибыли на Керченский полуостров, на подступах к городу шли ожесточенные бои. Черноморскому флоту был отдан приказ о прекращении отправлять грузы для Крымского фронта, весь свободный тоннаж, пригодный для переправы через Керченский пролив, посылать в Керчь.

«Это катастрофа!» – только и подумал Кузнецов. Он вышел на связь с Октябрьским и приказал направить в Керчь все плавсредства и суда, находившиеся в этом районе.

– Надо как можно больше вывезти из Керчи войск! – кричал в трубку нарком. – Вы слышите меня, Филипп Сергеевич? Все, что есть, послать туда! А крупными кораблями обеспечьте артподдержку… Что? Не слышу, повторите… Так, понял, лидер «Харьков» уже вышел на боевую позицию! Посылайте другие корабли и не мешкайте!..

– Ну, как съездили? – спросил Шапошников, когда к нему вошел Кузнецов. – Садитесь, голубчик. Я вижу, вы чем-то недовольны?

– У меня в душе все кипит, Борис Михайлович, – признался Кузнецов, садясь рядом.

Лицо у Бориса Михайловича было серо-белым, видно, в последнее время его сильно мучила болезнь, но он старался не подавать виду. Даже глаза, обычно веселые, живые, смотрели печально. «Ему, наверное, очень плохо, а он несет такую нагрузку», – посочувствовал маршалу нарком и продолжал:

– Тем недоволен, как организована оборона в Крыму. Немцы не только прорвали фронт, но и быстро покатились к Керчи.

– Это и меня огорчило, – вздохнул маршал. – Верховный в гневе. Да, наши просчеты в Крыму очевидны, и за них солдаты заплатят своей кровью – вот это страшнее всего. Ну, а если Манштейну удастся взять Керчь, Севастополь долго не продержится.

– Я тоже так думаю…

– Идите, голубчик, отдыхайте. – Шапошников встал. – Завтра утром я вас жду. А сейчас тороплюсь к Верховному.

Несколько мгновений маршал стоял у стола, опершись на него руками. Было такое впечатление, что он хочет сказать еще что-то, но отчего-то не решается.

– Так я пойду, Борис Михайлович?

– Одну минуту! – Шапошников взял Кузнецова за руку, словно боялся, что тот уйдет. – Пока вы были на юге, на Северном флоте произошло ЧП, и о нем доложено Верховному.

– Что еще за ЧП? – У наркома запершило в горле.

– Потоплен английский крейсер «Эдинбург». Вы же знаете, что на крейсер было погружено около шести тонн советского золота в счет оплаты грузов по ленд-лизу. Теперь оно на дне океана. Верховный распорядился основательно разобраться в этом деле.

Все выскочило из головы наркома, лишь одна мысль сверлила мозг: пропало золото! Что же произошло? Адмирал Алафузов рассказал подробности гибели крейсера. Его атаковала немецкая подводная лодка, взрывом торпеды разорвало корму. Надо было взять крейсер на буксир и отконвоировать в Мурманск, но время было потеряно и «Эдинбург» атаковали три немецких миноносца – корабль вовсе лишился хода. Тогда англичане добили крейсер. В снятии экипажа участвовал и наш сторожевой корабль «Рубин». Золото утонуло вместе с крейсером.

– Почему его не перегрузили на другие корабли, ведь «Эдинбург», как я понял, еще долго оставался на плаву? – спросил Кузнецов.

– Ничего больше не знаю, Николай Герасимович. Хотел уточнить у Головко, но маршал Шапошников сказал, что вызовет вас в Ставку и вы все выясните у комфлота: мол, все равно наркому докладывать об этом Верховному.

Головко вышел на связь поздно ночью. И то, о чем он доложил, удручающе подействовало на Николая Герасимовича. Комфлот заявил, что в гибели крейсера виновны командир «Эдинбурга» кептен Фолкер, а также командующий силами охранения конвоя контр-адмирал Бонхэм-Картер. Крейсер, выйдя в море, не занял свое место в общем строю кораблей, а вышел далеко вперед, один, без охраны эсминцев. Субмарина этим воспользовалась и выпустила по нему торпеду. К подбитому крейсеру Головко направил эсминцы «Гремящий» и «Сокрушительный», о чем по радио сообщил командиру крейсера.

– Но кептен Фолкер отказался от нашей помощи, – клокотал в трубке голос комфлота. – Тогда я предложил перегрузить золотые слитки на наши корабли, но английский адмирал Бонхэм-Картер не стал этого делать под тем предлогом, что, мол, могут пострадать моряки. Так что и крейсер, и золото – на дне морском.

– Корабли еще в море? – спросил Кузнецов.

– Нет, 5 мая они прибыли в Ваенгу, и я встретился с Бонхэм-Картером. Не очень-то он переживает за крейсер. Вину свою не признал, все свалил на командира «Эдинбурга», якобы слабо изучившего обстановку на море.

– Я бы такого адмирала отдал под суд, а Черчилль, наверное, еще его и пожалел, – выругался Сталин, выслушав подробный отчет наркома. – Вина англичан в данном случае доказана, но нам от этого не легче. – Он повернулся к маршалу Шапошникову, который стоял у карты и что-то разглядывал.

«Керчь – его боль», – подумал Кузнецов. А Верховный спросил:

– Борис Михайлович, сколько еще продержится Керчь?

– Полагаю, два-три дня, – сокрушенно отозвался маршал.

15 мая в Керчь ворвались немецкие войска. «Спустя неделю после того, как я вернулся оттуда в Москву», – грустно подумал Николай Герасимович, когда в Ставке подводились итоги эвакуации войск и техники с Керченского полуострова. Доклад сделал начальник Генштаба Шапошников. По его подсчетам с Керченского полуострова удалось эвакуировать более 120 тысяч человек.

– Я не буду произносить длинную речь, но катастрофа в Крыму вскрыла наши серьезные просчеты в обороне Крыма, – подвел итоги маршал Шапошников.

Сталин молча сидел за столом. Кажется, Кузнецов еще не видел Верховного таким удрученным.

– Плохо, очень плохо руководили войсками фронта и Козлов, и Мехлис, – медленно, но жестко произнес Верховный. – Мы потеряли Керчь… Что же теперь будет делать Манштейн? Нетрудно догадаться. Он, как пес, бросится на Севастополь, и кто знает, сколько еще продержатся защитники главной базы флота. – Он посмотрел на наркома ВМФ. – Товарищ Кузнецов, вы только что вернулись с Черного моря, все ли делает адмирал Октябрьский, чтобы достойно отбить атаки врага? Я хотел бы это знать.

– Готов доложить вам. – Николай Герасимович поднялся с места.

– После заседания Ставки мы с Борисом Михайловичем вас послушаем…

(Ставка определила суровые наказания тем, кто руководил обороной Крымского фронта. Мехлис был снят с поста заместителя наркома и начальника Главпура Красной Армии, понижен в звании до корпусного комиссара; генерал-лейтенанта Козлова также освободили от должности командующего фронтом и понизили в воинском звании на одну ступень. Из флотских командиров никто не пострадал, и это было в высшей степени справедливо как по отношению к наркому ВМФ, так и по отношению к комфлоту адмиралу Октябрьскому. – А.З.)

С утра и до обеда Николай Герасимович был в Наркомате судостроительной промышленности и все это время беседовал с наркомом Носенко. Многие корабли и подводные лодки достраиваются, и скоро флот их получит. Адмирал Галлер еще остался у Носенко, чтобы решить некоторые вопросы, а Кузнецова вызвал к себе в Генштаб маршал Шапошников. Об этом Николаю Герасимовичу сообщил по телефону дежурный по наркомату ВМФ.

– Быстро вы, однако, появились! – улыбнулся Борис Михайлович, увидев Кузнецова в дверях кабинета.

Выяснив, какие корабли и сколько их принимают участие в переброске войск в Севастополь, начальник Генштаба сказал:

– Наша разведка докладывает, что, видимо, Манштейн вот-вот снова начнет наступление. Знаете, как он назвал предстоящую операцию по захвату Севастополя? «Лов осетра»! Ну и любят же немцы подбирать для своих операций романтические названия.

– «Лов осетра»? – удивился нарком. – Почему осетра? В Черном море осетры не водятся. Каспий – вот их родина.

– Именно так названа операция по штурму города, – повторил маршал. – Данные наших разведчиков не оставляют в этом сомнений, Николай Герасимович. Ловец – Манштейн, а осетр – Севастополь. Но не это главное, – продолжал маршал. – Суть в другом, Гитлер передал армии Манштейна 8-й авиационный корпус, укрепил ее танками и самоходными орудиями. Так что теперь у Манштейна численное превосходство в воздухе, на земле, гитлеровцы полностью контролируют море. Смогут ли наши корабли и суда подвозить в Севастополь войска и технику? Продумайте это в деталях, голубчик. Да, а как дела у Трибуца на Балтике? Вы давно говорили с ним?

– Недели три назад.

– Свяжитесь с ним, узнайте, как там дела. Те донесения, которые он шлет в Генштаб, меня настораживают. – Шапошников взял трубку телефона с ближнего к нему аппарата и вызвал генерала Василевского. – У меня находится нарком Кузнецов, так что заходите, будем вести речь о Севастополе…

На другой день адмирал Трибуц сам вышел на связь. И хотя по радио слышимость была слабой, Николай Герасимович выяснил все, что ему требовалось. Интересно было то, что Военный совет флота принял решение разделить подводные лодки на три эшелона, и адмирал возражать не стал: польза от этого будет большей, чем была. Что касается боевых действий, то военные моряки усилили удары по немцам, корабли по-прежнему регулярно ведут обстрел их позиций и войск из орудий.

– Командующий фронтом и член Военного совета Жданов флотом довольны, – резюмировал Трибуц.

– Владимир Филиппович, сумеет ли штаб флота наладить четкую организацию вывода лодок в море на боевые позиции? – спросил Кузнецов. – Не надо ли резко активизировать их действия?

– Над этим сейчас размышляем, верю, что все уладим, – ответил Трибуц.

Трудными и опасными были для подводников эти голубые дороги. Из Ленинграда в Кронштадт лодки шли в надводном положении по специально обозначенному фарватеру, глубина которого не превышала четырех метров. На переходе из Кронштадта до Шепелевского маяка их охраняли корабли, хотя, конечно, риск был в связи с воздушной опасностью. В районе Шепелевского маяка лодки погружались и дальше шли в подводном положении. На острове Лавенсари, где была развернута передовая военно-морская база, командиры лодок получали рекомендации и советы, как лучше и безопаснее форсировать Финский залив. Потом лодки выводились в район погружения – на Восточный Гогландский плес. Отсюда они шли самым опасным путем – их подстерегали мины. А пройти следовало немало – до двухсот миль!.. Но подводники и в этих тяжких условиях наносили удары по врагу. Командир лодки «Щ-403» капитан 3-го ранга Афанасьев в районе маяка Порккалан-Каллбода двумя торпедами уничтожил большой вражеский транспорт. Трибуц, встречая лодку с моря, на пирсе обнял Афанасьева.

– Спасибо за мужество, командир!..

А вот 317-я «щука» капитан-лейтенанта Мохова уже много дней не дает о себе знать. Где она, что с ней? Эти вопросы мучили, терзали комфлота. И когда начальник штаба вице-адмирал Ралль, сменивший на этом посту адмирала Пантелеева, высказал мысль, что, возможно, лодка погибла, Трибуц не сдержался:

– Не каркай, Юрий Федорович… Скажи мне вот что: ты беседовал с командиром?

– А как же, товарищ командующий! – обиделся Ралль. – Все ему растолковал, показал опасные участки моря на карте…

Командир «Щ-317» все же успел донести о потоплении им пяти вражеских судов общим водоизмещением более 40 тысяч тонн. Он израсходовал все торпеды, и Трибуц разрешил ему возвратиться. Но лодка в бухту так и не вернулась.

Трибуц тяжелыми шагами прошелся по кабинету. Он не мог переносить гибели кораблей. В окно брызнули лучи солнца, и Ралль увидел, что лицо комфлота словно окаменело. Видно, тяжело ему было от мысли, что флот потерял еще одну лодку.

Зазвонил телефон. Трибуц снял трубку. Послышался голос Жданова:

– Владимир Филиппович, жду вас, срочно!

– Если речь пойдет о флоте, я возьму с собой начальника штаба.

– Не надо, – возразил Жданов. – У меня находится командующий фронтом, и разговор будет идти о координации огня на переднем рубеже.

Трибуц стал одеваться.

Израненный Севастополь кровоточил, упорно и яростно отбивал вражеские атаки, следовавшие одна за другой. «Неужели не выстоит»? – уже в который раз спрашивал себя Кузнецов и чувствовал, как вдоль спины пробегает легкий холодок. Пожалуй, впервые за войну он ощутил себя не в состоянии что-либо сделать, чтобы белокаменный, как огромная чайка, город выстоял, чтобы море не кипело от разрывов снарядов и бомб, а корабли, гордо задрав носы, стояли у родных причалов или бороздили мирное море. Тревожные строки боевых донесений вызывали в его душе боль и гнев. Немецкая авиация так блокировала город с моря, что корабли могли пробиться в Севастополь лишь глубокой ночью. «Абхазия» доставила в город войска и боеприпасы. А утром «юнкерсы» набросились на судно, забросали его бомбами. Прямое попадание – и «Абхазия» затонула у причала Сухарной балки. Погиб и эсминец «Свободный» в Корабельной бухте… Мысли наркома прервал звонок Сталина:

– Товарищ Кузнецов, что в Севастополе?

Нарком подробно доложил о боевых действиях Черноморского флота, сказал о потерях, которые понес флот в последние дни; гибнут боевые корабли, но у Октябрьского нет иного выхода. Сейчас адмирал вынужден направлять туда подводные лодки, и он, нарком, разрешил ему это.

– Сколько бензина может взять подводная лодка? – спросил Сталин.

– Больше десяти тонн. А из города лодки вывозят раненых.

Трубка молчала долго. Наконец раздался приглушенный голос Верховного:

– Товарищ Кузнецов, я хочу послать приветствие защитникам Севастополя. Что скажете вы?

– Это было бы хорошо, товарищ Сталин. Ваш призыв, ваше горячее слово – тоже оружие, и для моряков внимание Ставки, Верховного главнокомандующего много значат.

И в Севастополь была послана телеграмма, в которой Сталин горячо приветствовал доблестных защитников Севастополя, отмечал их самоотверженную борьбу, которая «служит примером героизма для Красной Армии и советского народа».

Немцы лезли напролом, они несли большие потери, но атаки не прекращались. «Кажется, трагедии нам не избежать», – мрачно подумал адмирал Кузнецов, когда 30 июня в 5 часов 40 минут получил тревожное донесение от Октябрьского и члена Военного совета Кулакова: гитлеровские войска переправились через Северную бухту, захватили почти всю Корабельную сторону. Наши войска отошли к вокзалу и заняли оборону по скатам Исторического бульвара и на площади Коммуны.

«В этих местах восемьдесят семь лет назад успешно руководил героической обороной Севастополя Павел Степанович Нахимов, – вспомнил вдруг нарком ВМФ. – Здесь его смертельно ранило в бою… Традиции бить врага до последней капли крови живут в сердцах моряков-черноморцев!..»

В кабинет не вошел, а ворвался адмирал Алафузов. В его руке была очередная и, как потом оказалось, последняя депеша.

– Октябрьский просит разрешения вывезти самолетами на Кавказ в ночь на 4 июля двести-двести пятьдесят ответственных работников и командования.

Алафузов увидел, как после прочтения телеграммы лицо наркома сделалось мертвенно-бледным. С дрожью в голосе он произнес:

– Чего мы боялись, то и случилось… – Тяжело ступая, он подошел к столу, снял трубку «кремлевки» и доложил Верховному о просьбе адмирала Октябрьского.

Тот молчал. Воцарилась напряженная, неестественная тишина, от которой у наркома звенело в ушах.

– Передайте товарищам Октябрьскому и Кулакову, что Ставка разрешает эвакуацию, – наконец глухо сказал Сталин.

– Получено «добро», – взглянул на Алафузова Кузнецов.

Он вызвал на радиосвязь Октябрьского и передал, что разрешение Ставкой дано…

1 июля 1942 года. В 19 часов 30 минут на совместном заседании Военных советов флота и Приморской армии адмирал Октябрьский огласил ответ наркома ВМФ. Долго никто не решался сказать хотя бы слово. На усталых лицах – грусть.

– Другого выхода у нас, товарищи, нет, – глухо, но твердо заявил комфлот. – Мы сделали все, что могли сделать в создавшейся обстановке. Наша совесть чиста, честь не посрамлена. – Он помолчал, словно собирался с мыслями. – Мною принято решение старшим начальником в Севастополе оставить командира 109-й стрелковой дивизии генерала Петра Новикова, его помощником по морской части – капитана 3-го ранга Александра Ильичева с морской оперативной группой. Как, Иван Ефимович, справится с возложенной на него задачей генерал-майор Новиков? – Октябрьский в упор смотрел на генерала Петрова.

Тот встал, уставший, с серым лицом.

– Справится, Филипп Сергеевич. – Петров поправил очки. – Петр Георгиевич – человек храбрый, участник боев в Испании, оборонял Одессу…

– Что у вас, Лев Михайлович?

Командующий фронтом маршал Буденный побывал на лидере «Ташкент», выступил перед моряками.

– Вот подробное донесение на этот счет. – Галлер отдал наркому листок.