Текст книги "Кузнецов. Опальный адмирал"

Автор книги: Александр Золототрубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 42 страниц)

Лидер «Ташкент» доставил в Севастополь пополнение – 442-ю стрелковую бригаду, боеприпасы. Корабль спешно принял на борт более двух тысяч раненых и эвакуированных, часть знаменитой панорамы «Оборона Севастополя в 1854–1855 гг.» – ее спасли от огня краснофлотцы. В море почти до самого Новороссийска, пока шел лидер, «юнкерсы» бомбили корабль. Почти четыре часа он вел неравный бой с авиацией противника, сбил два «юнкерса». Разорвавшиеся вблизи бомбы повредили лидер, но он остался на плаву и прибыл в Новороссийск. На третий день после отъезда маршала Буденного из Новороссийска там случилась трагедия. Немецкие самолеты появились над портом и начали безнаказанно забрасывать его бомбами. От прямого попадания затонули лидер «Ташкент», эсминец «Бдительный» и несколько вспомогательных судов. Узнав об этом, Сталин обрушился на Кузнецова:

–. Что творится у вас в Новороссийске? Почему молчали зенитные орудия? Немедленно свяжитесь с комфлотом и прикажите ему во всем разобраться. Виновных арестовать и отдать под суд!

И что же выяснилось? Сказалась преступная халатность командования базового пункта ПВО. Радиолокационные установки засекли вражеские самолеты еще за двадцать минут до появления их над портом, но средства ПВО не были приведены в боевую готовность и огонь по самолетам открыли во время бомбежки. Виновными в этом были признаны начальник базового пункта ПВО Гусев и военком Кисляков. Не на высоте оказались и оперативные дежурные Великанов и Моисеев. Всех их арестовали и предали суду. Следствие было недолгим. Гусева и Великанова приговорили к расстрелу. Военный совет Черноморского флота это решение утвердил. Адмирал Октябрьский, однако, позвонил наркому Кузнецову и сообщил, что приговоренные просят помиловать их, готовы рядовыми кровью искупить свою вину…

– Что? – крикнул в трубку Николай Герасимович. – Уж больно вы, Филипп Сергеевич, либеральны. Они разве не на передовой были, когда по их милости гибли корабли и люди? Что-то я вас не понимаю…

Кузнецову было тошно. Это чувство не покинуло его и тогда, когда он докладывал Верховному о принятых мерах.

– Военный совет Черноморского флота, товарищ Сталин, утвердил приговор по делу о преступной халатности во время налета немецкой авиации на Новороссийск. – Николай Герасимович сделал паузу, глотнул побольше воздуха. – Два основных виновника приговорены к расстрелу. Приговор приведен в исполнение…

– Хорошо, – отозвалась трубка. – Держите вопросы ПВО на контроле, не допускайте гибели кораблей от вражеской авиации.

«Легко сказать – не допускайте, – горько вздохнул Николай Герасимович, положив трубку на аппарат. – А что делать, если у немцев в воздухе полное господство?..»

Черный густой дым висел над Севастополем. Грохотали орудия, рвались снаряды. Город горел. Он возвышался у моря, словно утес, величавый и непобедимый. И хотя уже ворвались гитлеровцы на его окраины, он еще дышал и сражался.

На херсонесском аэродроме стоял самолет. Бой шел уже на окраине аэродрома, и те, кто отвечал за эвакуацию командования флота, тревожились: где командующий? А его все не было. Но вот подъехала машина, и из нее вышел Октябрьский и направился к самолету. Следом шел член Военного совета Кулаков. Вспышки ракет освещали лицо комфлота, оно было каким-то безжизненным. У самолета комфлот остановился: бешено забилось в груди сердце. За его спиной раздался голос начальника особого отдела флота Ермолаева:

– Пора взлетать, товарищ командующий. Я отвечаю за вашу безопасность. Прошу садиться…

Адмирал снял фуражку и минуту стоял молча.

Взревели моторы, и самолет устремился в ночное небо.

Ночью из Севастополя вышли две подводные лодки капитан-лейтенанта Иванова и капитана 2-го ранга Фартушного, на которых вывезли около 180 человек, в том числе генерала Петрова и начальника штаба Приморской армии, впоследствии маршала Советского Союза Крылова. О том, как чувствовал себя на подводной лодке генерал Петров, он позже поведал адмиралу Кузнецову, не скрывая нахлынувших на него чувств:

– Отдал я последний приказ генералу Новикову, чтобы возглавил остатки частей и сражался до полной возможности, после чего бойцам и командирам следовало пробиваться в горы к партизанам. Потом вышел из подземного бункера. Лодка стояла метрах в двухстах от берега… Словом, спустился я в отсек, и лодка погрузилась. Трое суток шли мы под водой, всплывали, снова погружались и снова всплывали. Лодку атаковывали самолеты врага, катера, я слышал, как за бортом раздавались глухие взрывы бомб. Гас свет… Для моряков такая обстановка привычна, а мне было тяжело. Ведь я никогда не был на подводной лодке, не плавал раньше на ней. Там такие отсеки, что просто не повернуться. Со мной были члены Военного совета Чухнов и Кузнецов, начальник штаба Крылов. Им тоже несладко пришлось. Но все это было не то, что пришлось пережить тем бойцам и командирам, которые остались сражаться с врагом до конца. Мне до слез было жаль их. И еще я подумал о том, что не смог сделать все, чтобы эвакуировать всех бойцов и командиров, как это было блестяще сделано в Одессе. – Петров посмотрел в лицо наркому и вдруг заявил: – Я считаю, что и вы, Николай Герасимович, и комфлот Октябрьский не подумали об эвакуации войск в свое время. Вы уж извините, если я не прав…

– Ваша правда, Иван Ефимович, – согласился Кузнецов. – Но разве мы думали, что отдадим врагу нашу святыню Севастополь?

Николай Герасимович не кривил душой, хотя чувствовал себя виновным…

Кузнецов был самокритичен в оценке своей работы по подготовке эвакуации войск из Севастополя. Никакая другая инстанция, говорил он, не должна была заботиться о защитниках Севастополя так, как Главный морской штаб под руководством наркома. Приказ Ставки, весь ход войны, обстановка тех дней на фронтах требовали драться в Севастополе до последней возможности и не думать об эвакуации. Иначе Севастополь не сыграл бы своей большой роли в борьбе за Кавказ и косвенно за Сталинград, армия Манштейна не понесла бы больших потерь и была бы переброшена на новое важное направление раньше.

3 июля наши войска оставили Севастополь. За восемь месяцев упорных боев за город враг потерял около 300 тысяч солдат и офицеров. Хороший морской «улов»!

– А вы знаете, как отблагодарил Гитлер Манштейна за то, что тот захватил Севастополь? – спросил Кузнецова генерал Василевский вскоре после того, как вступил в должность начальника Генштаба, сменив на этом посту маршала Шапошникова. – Он присвоил ему звание генерал-фельдмаршала. А то, что новоиспеченный полководец бросил в мясорубку и отправил на тот свет около трехсот тысяч человек, фюрера не тревожило. Вот она, цена победы в Севастополе! Нет, это пиррова победа. Двести пятьдесят дней и ночей оборонялся Севастополь. Вот это – победа, это – гордость и честь!..

В Советский Союз шел очередной конвой союзников «PQ-17». Адмиралу Кузнецову казалось, что пройдет девять-десять дней и груженные ценными для Красной Армии боевой техникой и материалами транспорты станут под разгрузку у причалов Мурманска и Архангельска. Но случилось то, что едва не повергло Николая Герасимовича в шок.

4 июля в 22 часа 30 минут, когда конвой находился неподалеку от острова Медвежий, английские корабли охранения по приказу первого морского лорда Паунда бросили его на произвол судьбы. Капитаны судов получили указание «следовать в советские порты самостоятельно». Адмирал Головко, узнав об этом, был возмущен решением английского адмиралтейства и попросил наркома ВМФ немедленно вмешаться в это дело.

– Это же предательство, других слов я не нахожу! – гремел в телефонной трубке бас Головко. – А глава английской военной миссии в Полярном адмирал Фишер заявил мне, что, мол, это просто какое-то недоразумение. Но суда и люди уже гибнут, от немецких подводных лодок!

– Странно, однако, весьма странно, – отозвался Кузнецов. – Вот что, Арсений Григорьевич. Бросьте на спасение транспортов конвоя все силы, коими располагаете на данный момент. Сколько в море наших подводных лодок, четыре? Прикажите их командирам отправиться к судам, а я сейчас свяжусь с главой английской военной миссии в Москве адмиралом Майлсом. У меня, как и у вас, тревожно на душе. Ведь для разгрома этого конвоя немцы разработали операцию «Ресельшпрунг» – «Ход конем».

Николай Герасимович мучительно думал над тем, как уменьшить силу удара противника, да и удастся ли это сделать. Свои подводные лодки немцы развернули в районе островов Ян-Майен и Медвежий. Две боевые группы надводных кораблей стянуты в Тронхейм – линкор «Тирпиц», тяжелый крейсер «Адмирал Хиппер» и четыре эсминца, в Нарвике – тяжелые крейсера «Адмирал Шеер», «Лютцов» и шесть эсминцев. В Норвегии гитлеровцы сосредоточили до 300 бомбардировщиков и торпедоносцев… На четвертые сутки воздушная разведка противника обнаружила конвой, который уже находился в Норвежском море. А 4 июля немецким торпедоносцам удалось нанести удары по судам, три из них были потоплены. Повреждение получил советский транспорт «Азербайджан». Но экипаж погасил пожар, заделал пробоину в борту, догнал конвой и занял свое место. Едва улетели торпедоносцы, как появились немецкие подводные лодки и стали поочередно выходить в атаку на беззащитные суда. Сколько их еще погибнет? Почему же корабли эскорта покинули конвой? Английским адмиралам разведка донесла, что в море вышла немецкая эскадра. Но эта эскадра, как выяснилось позже, вышла в море не 4 июля, а 5-го. Линкор «Тирпиц», тяжелые крейсера «Адмирал Хиппер» и «Адмирал Шеер», семь эсминцев и два миноносца шли полным ходом с целью атаковать суда конвоя. Возможно, немцы и нанесли бы удар по конвою, если бы не командир советской подводной лодки «К-21» капитан 2-го ранга Николай Лунин. Он дерзко атаковал линкор «Тирпиц», о чем по радио донес в штаб флота. А через час после этого в Главморштаб поступила телеграмма от командующего флотом адмирала Головко. Ее принес наркому Алафузов, при этом он пояснил, что командир двадцать первой «катюши» Лунин выпустил по «Тирпицу» четыре торпеды. Кузнецов прочел короткий текст и огорчился:

– Такой эпизод, и о нем несколько строк! – Он вернул Алафузову документ. – Я еще не знаю деталей атаки линкора, но это смелый шаг Лунина, по сути, подвиг…

Николай Герасимович хотел сказать еще что-то, но ему позвонил Головко. Переговорив с ним, нарком взглянул на Алафузова.

– Немцы потопили еще два транспорта: один с танками, другой с самолетами. Ну а Лунин, говорит комфлот, молодцом. Сумел прорвать охранение линкора и нанести по нему удар.

(Позже, когда адмирал Кузнецов прибыл на Северный флот, капитан 2-го ранга Николай Лунин рассказал ему, как атаковал линкор:

– Я, товарищ народный комиссар, за «Тирпицем» не охотился, просто занял боевую позицию там, где должна была появиться немецкая эскадра. А пятого июля штаб флота сообщил нам, что она вышла в море. Было еще время, я произвел зарядку аккумуляторов, и в шестнадцать ноль-ноль лодка погрузилась. «Ну, держись, Лунин», – сказал я себе. И вскоре началось… Значит так. Сначала я обнаружил в перископ два миноносца, потом появились еще корабли охраны. Стало ясно, что обследуют район и где-то неподалеку от них находятся крупные корабли. Так оно и случилось… Я взглянул в перископ, и перехватило дыхание – линкор «Тирпиц»! Следом за ним шел тяжелый крейсер «Адмирал Шеер» и до десятка эсминцев. Шли противолодочным зигзагом, стало быть, решил я, немцы боятся, что в этом районе могут быть советские лодки, надо действовать осторожно. Что мне оставалось делать в такой ситуации? – Лунин добродушно улыбнулся, хитро прищурив глаза. – Атаковать! Но мне чертовски не повезло. Неожиданно эскадра повернула влево на девяносто градусов. Огорчился в душе, но что поделаешь… Теперь корабли шли в кильватер, дистанция между линкором и тяжелым крейсером примерно двадцать кабельтовых. Моя лодка оказалась относительно линкора противника на расходящихся контркурсах. Оставалось одно – выйти в атаку носовыми торпедным аппаратами. Только бы успеть это сделать…

– Наверное, рискованно было охотиться за «Тирпицем», ведь его охраняла дюжина эсминцев? – спросил нарком.

– Факт, рискованно, – признался Лунин. – И если кто говорит, что, мол, ерунда, не верьте ему… Так вот насчет атаки… – Лунин провел пальцами по подбородку. – Я замер у перископа – хотелось скорее занять выгодную позицию. На душе тревожно: удастся ли? Пока все шло гладко, и я полагал, что вот-вот атакую пирата. Но я был слишком самонадеян! Эскадра повернула вправо. Линкор показал левый борт, курсовой угол семь градусов. Я мигом развернул лодку на кормовые аппараты и выпустил по линкору четыре торпеды. Лодка сразу же погрузилась на глубину. Отчего так спешил? В момент залпа лодка находилась внутри строя эскадры, и я опасался, что миноносцы обнаружат ее. Через две минуты пятнадцать секунд акустик доложил о взрыве торпед. – Лунин сделал паузу, посмотрел на Кузнецова. – Все ли четыре торпеды попали в «Тирпица»? Вряд ли… А вот две торпеды его поразили – за это ручаюсь. В то же время допускаю возможность, что головной эсминец, повернувший в момент выстрела на контркурс, перехватил одну торпеду на себя…

– Ты хочешь что-то добавить? – Нарком посмотрел на сидевшего рядом Головко.

– Мы с комбригом Виноградовым тщательно изучили отчет Лунина, кальку с маневрированием лодки «К-21» – все убедительно свидетельствует об успехе торпедного удара, – воодушевленно произнес Головко. – И еще одна деталь. Во время атаки Лунин определил скорость хода линкора в двадцать два узла. А когда английский воздушный разведчик обнаружил немецкую эскадру, корабли шли десятиузловым ходом. Ясно, что шли малым ходом из-за подбитого линкора. Через несколько дней после атаки Лунина адмирал Фишер сообщил мне, что по данным английской разведки «Тирпиц» встал на ремонт в Альтен-фьорде и что англичане считают это следствием атаки нашей подводной лодки.

– Атака смелая и рисковая, рад поздравить вас, Николай Александрович, с большим успехом! – Нарком крепко пожал герою руку.

– Служу Советскому Союзу! – произнес Лунин и не по-уставному добавил: – Мы этих паршивых фрицев, товарищ народный комиссар, будем бить, как водяных крыс! – А.З.)

В сопровождении адмирала Алафузова в кабинет наркома ВМФ СССР вошли контр-адмирал Майлс и его переводчик, высокий, сутулый брюнет с серо-зелеными глазами. Николай Герасимович был знаком с Майлсом, при первой же встрече с ним понял, что англичанин ведет себя сдержанно, словно боится в чем-то проговориться. Сейчас Майлс поздоровался, на его полном лице светилась улыбка, а глаза будто говорили: «Хотя, сэр адмирал, и случилась беда с конвоем, я рад вас видеть!» Николай Герасимович ответил на приветствие англичанина сухо.

– Господин Майлс, мы с вами делаем одно дело – сражаемся против фашистов, и я хотел бы, чтобы в наших взаимоотношениях превалировал именно этот вопрос, – сказал Кузнецов, приглашая адмирала сесть. Тот сел в кресло рядом со стулом, за которым стоял нарком. – Семнадцатый конвой понес большие потери. Не скрою, Верховный главнокомандующий Сталин весьма этим обеспокоен. Чем объяснить, что корабли охранения бросили конвой и это привело к его гибели? Теперь это вполне очевидно. И если нам удалось спасти чуть больше десяти транспортов, то сделано это было благодаря тем решительным мерам, которые принял командующий Северным флотом вице-адмирал Головко.

– Я ценю ту заботу, которую проявил сэр Головко о судах, – сказал Майлс. – Сегодня утром я получил ответ от первого лорда адмиралтейства Дадли Паунда. Скажу вам честно, сэр Кузнецов, ответ меня не удовлетворил. По его словам, он имел намерение заманить в западню немецкую эскадру, которая вышла на перехват конвоя, с этой целью и было решено оттянуть от него крейсера и эсминцы. Но что-то у наших адмиралов сорвалось. Зато враг обрушил удар на неохраняемые суда конвоя. Печально, но факт! – Майлс немного помолчал. – Если можно, сэр Кузнецов, я просил бы у вас стакан чаю…

Алафузов принес чай.

– Я не знаю, почему мой коллега адмирал Паунд так испугался немецкой эскадры, вышедшей на перехват конвоя. Никак не понимаю, ведь у англичан было почти втрое больше сил. Может быть, вы, сэр Кузнецов, раскроете мне секрет моего адмиралтейства?

Нарком не хотел вступать в полемику с Майлсом, но заявил:

– Я не могу разделить точку зрения господина Паунда. Пятого июля после полудня немецкие корабли обнаружила советская подводная лодка «К-21». Повторяю, это было пятого июля, а днем раньше, четвертого июля, поздно вечером английское адмиралтейство отдало приказ командиру сил охранения капитану 3-го ранга Бруму и командующему крейсерской эскадрой Тови о рассредоточении конвоя и самостоятельном следовании в русские порты. Где же логика? Немецкие корабли еще не вышли в море, а адмиралтейство поспешило отдать приказ.

Англичанин смутился, но глаз не прятал и открыто смотрел Кузнецову в лицо. А нарком ВМФ продолжал:

– У нас, русских, такое поведение союзника называется, мягко говоря, неблагородным.

– Скажите, сэр Кузнецов, проще: трусость допустили наши адмиралы, – улыбнулся Майлс. – Я сегодня же вновь запрошу свое начальство, – пообещал он. – Мне вся эта история не ясна до конца, и возражать против ваших доводов я не могу.

– Вы же уверяли меня, что Паунд – друг Черчилля, заботится о конвоях. Я в этом сомневаюсь, – подал реплику до этого молчавший адмирал Алафузов.

– Не думаю, сэр Алафузов. И Паунд и Гамильтон на хорошем счету у премьера Черчилля, и вряд ли они рискнули бы его подвести. А господин Черчилль, как вы знаете, первым заявил, что Англия поможет Советам разбить немецких фашистов.

«Это слова, – едва не произнес вслух Кузнецов. – Но мы-то знаем, кто есть на самом деле господин Черчилль. Пока ему выгодно – он помогает нам, а будет невыгодно – начнет вредить…»

Английский адмирал ушел, и Николай Герасимович легко вздохнул, ощутив облегчение. «Теперь мне все ясно, и я смогу изложить Верховному в деталях обстоятельства случившейся трагедии», – подумал он.

Сталин сидел за столом и курил трубку. Кузнецов поздоровался. Тот молча кивнул. Лицо хозяина кабинета было хмурым, выражало крайнюю неудовлетворенность.

– Я сейчас приглашу сюда Молотова, – сказал он. – Ему потом придется заниматься этим вопросом. – Он снял трубку прямого телефона с заместителем председателя ГКО. – Мы ждем тебя, Вячеслав.

Пока Сталин просматривал на своем столе какие-то бумаги, пришел Молотов. Он поздоровался с Кузнецовым, подал ему руку.

– Погиб весь конвой? – спросил он, садясь рядом.

Сталин терпеливо выслушал Кузнецова. Тот был краток, стараясь изложить суть дела и не вдаваться в детали.

– То, что сделали английские адмиралы, не делает чести лордам, а уж нам тем более. – Сталин хотел прикурить погасшую трубку, но передумал и положил ее на стол. – А чем объясняет случившееся адмирал Майлс?

– Он заявил, что адмиралы хотели заманить немецкие корабли в западню, чтобы потом ударить по ним.

– Я в это не верю! – отрезал Верховный. – Старая песня: сначала что-либо отрицают, потом, когда на них нажмут или припрут к стене фактами, признают истину. Скажите, товарищ Кузнецов, была ли необходимость бросить конвой? Отвечайте мне не как нарком Военно-морского флота, а просто как моряк-специалист.

– Нет, серьезных причин для этого у них не было, – твердо произнес Николай Герасимович. – После того как «Бисмарку» удалось потопить английский крейсер «Худ», англичане были напуганы немецкими линкорами. Но в этот раз у англичан было почти втрое больше кораблей, и они не рискнули сразиться с противником. Я полагаю, тут другое…

– Что же? – поторопил его Верховный.

– Адмирал Паунд не захотел рисковать большими кораблями ради конвоя, который к тому же шел с грузами не куда-нибудь, а именно в нашу страну.

– У вас с собой текст телеграммы, которую Паунд отправил на английскую эскадру? – спросил Молотов.

Кузнецов достал из папки листок и протянул его Вячеславу Михайловичу. Тот прочел вслух:

– «Секретно. Весьма срочно. Крейсерам на полной скорости отойти на запад». Когда это было?

– Четвертого июля в двадцать один час одиннадцать минут, – ответил нарком. – Следом на эскадру была отправлена вторая радиограмма. Вот она. – Кузнецов отдал Молотову еще один листок.

Молотов и эту депешу прочел вслух:

– «Секретно. Срочно. Ввиду угрозы надводных кораблей конвою рассеяться и следовать в русские порты самостоятельно».

– Что скажешь? – Сталин взглянул на Молотова.

– Адмирал Паунд на свой страх и риск не мог отдать такой приказ, – ответил Вячеслав Михайлович. – Наверняка он сделал это с согласия премьера Черчилля.

– Несомненно, – молвил Сталин. – Они будет его защищать.

Черчилль не только взял под защиту своего подопечного лорда Паунда, но и попытался бросить тень на командование советского Военно-морского флота. Трагедию с конвоем он использовал для того, чтобы вообще отложить движение конвоев в советские порты до наступления полярной ночи.

Сталин поручил Молотову дать указание нашему послу в Англии Майскому, чтобы тот вошел в контакт с министром иностранных дел Иденом{Иден Антони, лорд Эйвон (1897–1977) – государственный и партийный деятель Великобритании, в 1935–1938 и в 1940–1945 гг. министр иностранных дел; 26 мая 1942 г. подписал советско-английский договор о союзе в войне против гитлеровской Германии.} и потребовал от имени Советского правительства произвести расследование разгрома конвоя.

– А вы, – Верховный посмотрел на наркома ВМФ, – пошлите депешу главе советской военной миссии в Англии вице-адмиралу Харламову, чтобы тот со своей стороны разобрал ошибки начальника английского морского штаба адмирала Паунда. На первом же заседании комиссии Майский должен поставить вопрос: когда будет отправлен в Советский Союз очередной конвой?

– А вдруг Черчилль не пойдет на такое расследование? – спросил Молотов.

– Судя по письму, которое я от него получил, против создания такой комиссии он не возражает, хотя, конечно, настроит своих адмиралов и дипломатов, чтобы они не оборонялись от нас, а наступали. Повторяю, – громко продолжал Сталин, – надо сделать все, чтобы конвои как можно скорее пошли в наши порты с ценным для нас военным грузом. Особенно это важно сейчас, когда немцы рвутся на Кавказ. Не зря же мы объявили в Сталинградской области военное положение…

Когда Иден открыл совещание и предоставил слово нашему послу в Англии Майскому, Иван Михайлович сразу же поставил вопрос, когда отправится в СССР очередной конвой? Причем спросил он об этом не Идена как старшего на совещании, а адмирала Паунда, ответственного за подготовку и отправку конвоев в нашу страну. Паунд заявил: «Надо сделать Баренцево море опасным для «Тирпица», а уж потом посылать конвои…»

Майский хорошо знал прыть английских адмиралов, поэтому дал совет адмиралу Харламову бить их фактами, что тот и сделал.

– И вот мне предоставили слово, – рассказывал адмирал Николаю Герасимовичу, когда прибыл в Москву. – Я взглянул на Майского, он подмигнул мне: мол, давай, моряк, бей фактами английского адмирала! Я повесил на стену карту, которую взял с собой и на которой сделал расчеты карандашом, и начал неторопливо, но убедительно опровергать доводы адмирала Паунда. Я показал на морской карте место стоянки линкора «Тирпиц» и место движения конвоя. Расстояние – большое, и если бы «Тирпиц» решил напасть на конвой, он не смог бы догнать его. Я прямо заявил адмиралу Паунду, что он допустил ошибку. Он стал возражать мне, доказывать обратное, мол, это не ошибка, а продуманное решение. Он разгорячился и даже объявил, что будет просить Черчилля, чтобы тот назначил Майского командующим британским флотом! У всех это вызвало ироническую улыбку. А Майский заметил, что он не претендует на столь высокую честь, к тому же он не английский подданный, а советский дипломат.

– Вы этого Паунда, наверное, крепко разозлили? – усмехнулся Николай Герасимович.

– Вы угадали, он почти месяц со мной не разговаривал. Позже он сказал, что я выиграл у него сражение, как он выразился, потому, что являюсь учеником адмирала Красного флота Кузнецова. Так что ваши акции, Николай Герасимович, среди английских адмиралов весьма высоки.

Кузнецов рассмеялся:

– Так уж и высоки! – И серьезно добавил: – Главное, мы вынудили англичан посылать к нам конвои!

(Черчилль так и не признал тот очевидный факт, что английские адмиралы виновны в гибели конвоя «PQ-17» и, когда в августе 1942 года он был в Москве, Сталин напомнил, ему об этом. Черчилль так описывает этот эпизод в своих мемуарах: «Вскоре мы заговорили о конвоях судов, направляемых в Россию. В этой связи он (Сталин) сделал грубое замечание о почти полном уничтожении арктического конвоя в июне. «Господин Сталин спрашивает, – сказал Павлов (переводчик) несколько нерешительно, – разве у английского флота нет чувства гордости?» Я ответил: «Вы должны верить мне, что то, что было сделано, было правильно. Я действительно много знаю о флоте и морской войне». – «Это означает, – вмешался Сталин, – что я ничего не знаю». – «Россия – сухопутный зверь, – сказал я, – а англичане – морские звери». Он замолчал и вновь обрел свое благодушное настроение». – А.З.)

После встречи с начальником Главпура Красной Армии генералом Щербаковым Кузнецов поспешил в Генштаб, где ему следовало решить некоторые вопросы. В Наркомате обороны как раз закончилось совещание военных.

– Николай Герасимович, не забыли меня?

Кузнецов обернулся. Ему улыбался генерал-майор авиации Водопьянов. На его груди поблескивала Золотая звезда Героя Советского Союза. Был он весел, улыбчив, будто ему только что вручили высокую награду.

– Давно тебя не видел, Михаил Васильевич, – улыбнулся и Николай Герасимович, пожимая руку легендарному летчику. – Как я могу забыть героя? Весь мир тебя узнал, когда в тридцать четвертом ты со своими коллегами спасал экипаж ледокола «Челюскин». А незадолго до начала войны, в сорок первом, мы сидели с тобой за праздничным столиком в Центральном доме Красной Армии. С тех пор я тебя не видел.

– Было такое, товарищ флотоводец! – добродушно усмехнулся Водопьянов.

– А знаешь, где я был в тридцать четвертом?! – воскликнул Кузнецов. – На Черноморском флоте командовал крейсером «Червона Украина». Тогда у нас проходили большие учения, и экипаж моего крейсера все задачи выполнил блестяще!

– Я бы дал тебе орден, – улыбнулся Водопьянов. – А начальство тебя не заметило…

– Да нет, Михаил Васильевич, заметило, – возразил Кузнецов. – Оно наградило меня орденом «Знак Почета».

– Вырос ты, Николай Герасимович, стал наркомом Военно-морского флота. А кто я? Командир дивизии авиации дальнего действия!

– И все же я тебе проигрываю, Михаил Васильевич, – заметил Кузнецов.

– В чем же? – не понял Водопьянов.

– Ты летаешь бомбить глубокий тыл врага, даже столицу рейха Берлин, а я корабли в бой не вожу. А хотелось бы!

– Каждому свое, Николай Герасимович. Разве я думал, что, спасая челюскинцев с тонущего ледокола, стану Героем Советского Союза? И в мыслях этого не было! Зато я завидую тебе в другом, – весело продолжал Водопьянов. – Тебе довелось сражаться в мятежной Испании, а мне не пришлось, хотя я обращался с такой просьбой к Иосифу Виссарионовичу. Говорю вождю: «Смушкевич бьет мятежников Франко в небе Испании, а меня туда «не пущают».

– И что ответил Сталин?

– Говорит: «Вас, товарищ Водопьянов, там сразу узнают, кто вы такой. Ваш снимок в тридцать четвертом году обошел все газеты мира!..» Да, вождь был прав, и теперь моя стихия – авиация дальнего действия. – Он помолчал. – Скажи, кто сейчас у вас курирует Арктику? Не Папанин ли?

– Он. Я им доволен: энергичный, не дает комфлоту Головко покоя, то одно ему дай, то другое, особенно боится за ледоколы, чтобы ни один из них не был потоплен. И до меня Папанин добрался…

– Что, жаловался на тебя вождю?

– Да нет, до этого пока дело не дошло. Приходил просить орудия, чтобы установить их на Диксоне: туда ведь тоже доходят немецкие корабли и подводные лодки.

– Арктика мне знакома не хуже, чем Папанину, – заметил Водопьянов. – В тридцать седьмом году я возглавил отряд тяжелых воздушных кораблей и впервые в мире совершил посадку на Северном полюсе, доставив туда советскую экспедицию. Ох и досталось мне тогда, ну, думаю, конец тебе, Михаил Васильевич, сядешь на льдину и больше не взлетишь. Отчего вдруг появилась такая мысль? От сильных морозов самолеты покрывал слой льда, и до аварии оставался один шаг. Но мы тогда все преодолели и благополучно вернулись на свой аэродром. Помню, были мы на приеме у Сталина, когда нам вручили Золотые звезды Героев. «Вы не испугались, товарищ Водопьянов, когда сели на Северном полюсе?» – спросил меня вождь.

– И что ты ему ответил? – усмехнулся Кузнецов.

– Говорю: «Не успел испугаться». А потом добавил, что мы были уверены – самолеты нас не подведут и мы с честью выполним задание партии. Так оно и вышло. – Водопьянов помолчал. – Послушай, Николай Герасимович, давно хочу тебя спросить: правда, что в тридцать пятом году тебе подарил легковую машину «ГАЗ» Серго Орджоникидзе?

– Да, Михаил Васильевич! – Глаза у наркома весело блеснули. – А было это на Черноморском флоте, когда Серго Орджоникидзе совершил поход на моем крейсере. Если честно, я тогда растерялся и не знал, как мне быть: то ли брать машину, то ли отказаться. А рядом стоявший Сталин – они оба были на «Червоной Украине» – гаркнул на меня: «Чего гадать, бери машину, а то Серго обидится!..»

– А вот мне автомашину никто не дарил, – грустно произнес Водопьянов.

Кузнецов заулыбался.

– Зачем тебе машина, когда есть самолет?! – Он помолчал. – Ты с кем был в Наркомате на совещании?

– С командующим ВВС Красной Армии Новиковым, а принял он дела, как ты, наверное, знаешь, у генерала Жигарева Павла Федоровича, который теперь командует Военно-воздушными силами Дальневосточного фронта. А почему ты спросил?

– Мне надо потолковать с Новиковым, может, он выделит несколько десятков самолетов Северному флоту. У адмирала Головко очень мало машин. Ты же знаешь, в Мурманск приходят союзные конвои с вооружением и боевой техникой, пока их там разгружают, немецкие «юнкерсы» едва ли не сотнями налетают на порт и засыпают его бомбами. Папанин не раз звонил мне, требовал помочь флоту. А я ему в ответ: вы, мол, уполномоченный Государственного Комитета Обороны по перевозкам на Севере, к тому же еще и начальник Главсевморпути, вам и карты в руки. Сказал, что позвонит лично Сталину.

– Я думаю, Александр Александрович Новиков окажет вам помощь авиацией, так что советую, Николай Герасимович, поговорить с ним. Только не мимоходом, а специально приезжай к нему на прием. Он это любит.