Текст книги "Кузнецов. Опальный адмирал"

Автор книги: Александр Золототрубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)

Адмирал Октябрьский прибыл в Москву без опозданий. Адмирал флота Кузнецов сразу же принял его.

– Ну, выкладываете добрые вести, Филипп Сергеевич! – весело приветствовал Октябрьского нарком. – А потом поговорим о вашем отчете в Ставке. Товарищ Сталин хочет знать, как готовится флот к освобождению Крыма, какие силы задействованы, в чем нужна помощь со стороны Генштаба… Да мало ли какие вопросы могут возникнуть в Ставке! В прошлом году в октябре отчитывался Арсений Головко. Молодчина, рубил так, что все притихли. Представители Севморпути бросили ему упрек: мол, Арктику флот охраняет слабо, там гибнут суда, – потребовали послать туда корабли. И что же? Головко поднял их на смех. – «Разве можно, – говорит, – перекрыть Арктику?! Тысячи миль!.. Если даже со всех флотов собрать корабли и бросить их в Арктику, их тоже не хватит. Другое дело – авиация, она многое может сделать». Верховный с ним согласился. Так что учтите…

Кузнецов, однако, волновался зря. Отчет адмирала Октябрьского был деловым, без излишних эмоций. Сталин выслушал комфлота с интересом, а когда тот умолк, вдруг спросил:

– Как на флоте встретили ваше возвращение?

Комфлота бросило в жар, он растерялся, не зная, что отвечать. Выручил Кузнецов:

– Я был на флоте, когда командиры одобрили решение Ставки, да и встретили они адмирала Октябрьского тепло.

– Это сущая правда, – подал голос комфлот. – Я ощутил доброе ко мне отношение со стороны всех – и командиров, и моряков. На этот счет кривить душой не стану.

– Верю вам, Филипп Сергеевич. – Сталин глотнул дым из трубки. – Теперь о предстоящей операции…

Верховный внес в доклад комфлота существенные поправки, его замечания сводились к следующему: в операции надо задействовать как можно больше подводных лодок, большие надводные корабли поберечь, усилить воздушные налеты на Констанцу и Сулину, минировать Сулину, каналы и базы противника; десанты не высаживать, наносить удары по вражеским коммуникациям авиацией, подводными лодками и торпедными катерами; надежно обеспечивать противолодочную оборону.

Ценные предложения высказали другие участники совещания.

Сталин, подводя итоги большого разговора, жестко произнес:

– Крым надо как можно скорее очистить от врага!..

– Оккупация Крыма сковывает значительные силы наших войск, в том числе и Черноморского флота, – добавил Антонов.

– Не только это, – парировал Сталин. – Оккупацию Крыма Гитлер использует для давления на Турцию, стремится удержать в агрессивном блоке Румынию и Болгарию. – Он посмотрел на Антонова. – Сколько сейчас в Крыму немецких дивизий и сколько румынских?

– Пять немецких и семь румынских.

– Вот-вот, румынских больше, чем немецких, – заметил Сталин. – Нельзя не учитывать и тот очевидный факт, что Крым прикрывает балканский стратегический фланг немецких войск, их морские коммуникации, идущие по черноморским проливам к западному побережью Черного моря. Это легко понять, если бросить взгляд на карту. Важно при этом, – особо подчеркнул Верховный, – не допустить эвакуации немецких войск. Это ваша забота, товарищи Кузнецов и Октябрьский. Группировку вражеских сил лучше расчленить и уничтожить по частям. Об этом уже сказано командующему Четвертым Украинским фронтом Толбухину и командующему Отдельной приморской армией Еременко. Азовской военной флотилии предписывается поддерживать наступление Отдельной приморской армии. Контр-адмиралу Горшкову все ясно?

– Корабли флотилии в полной боевой готовности.

– И еще о Севастополе, – продолжал Сталин, глядя на карту. – Перед штурмом флот должен надежно блокировать город с моря. Ни один корабль или судно с войсками и техникой врага не должны выйти из Севастополя!..

Сталин в целом директиву одобрил.

– Я должен вас похвалить, товарищ Кузнецов, – произнес Верховный. – Едва войска Третьего Украинского фронта освободили Одессу, как туда прибыли тральщики и стали тралить акваторию порта. Они, как доложил мне Генштаб, уничтожили сотни мин. Так надо сделать и в Севастополе, когда его освободят. Там, видно, вся бухта напичкана немецкими минами. А нам важно скорее вернуть город к нормальной жизни. – Он помолчал, о чем-то вспоминая. – Вы решили вопрос о переброске с Севера на Черное море малых подводных лодок?

– Сегодня решим, товарищ Сталин. – Кузнецов встал. – На Северном флоте плавать этим лодкам тяжело. Сильные морозы, снегопады, частые штормы…

«Хлопот нам прибавится!» – подумал Николай Герасимович, вернувшись к себе. Он снял трубку прямой связи с Главморштабом:

– Георгий Андреевич, зайдите ко мне с Виноградовым.

Оба тут же появились в кабинете наркома, и когда Николай Герасимович завел речь о «малютках», начальник подводного плавания ВМФ адмирал Виноградов безапелляционно заявил, что эти лодки на Черном море лучше проявят себя.

– Отправим их по железной дороге, – решил Степанов.

– Форсируйте их переброску, – одобрил нарком.

Николай Герасимович был дома, когда ему позвонил адмирал Галлер. Нарком читал книгу рассказов Леонида Соболева «Морская душа».

– Что случилось, Лев Михайлович? – спросил он охрипшим голосом.

– Вы простыли, Николай Герасимович? – спросил Галлер. – Я на минуту… Только что в Главморштаб позвонил генерал армии Антонов. Сражение за Крым началось. Войска Четвертого Украинского фронта с ходу прорвали первую линию обороны немцев, значит, надо ждать важных сообщений. Я хочу по ВЧ позвонить адмиралу Октябрьскому. У него кое-что узнаю.

– Я вчера ему звонил, Лев Михайлович, – мягко возразил нарком. – Ему там сейчас не до наших звонков… Вы дома? Ясно… Я тоже сейчас иду в наркомат…

Перед тем как уйти домой, Николай Герасимович вызвал на связь комфлота Октябрьского.

– Филипп Сергеевич, вы не забыли приказ Ставки? Блокировать Севастополь с моря? Сделайте так, чтобы откуда не ушел с войсками ни один вражеский корабль!

– Сделаем, товарищ нарком! – громко отозвалась трубка.

Пока наши войска сокрушали вражескую оборону на Перекопском перешейке и на южном берегу Сиваша, штаб флота направил на боевые позиции семь лодок, позже курс в море взяли еще шесть лодок. Первой уничтожила немецкий транспорт подводная лодка «А-5» капитан-лейтенанта Матвеева, потопившая «Дуростор» и шхуну «Сейферд». Командир 201-й «щуки» капитан 3-го ранга Парамошкин торпедировал транспорт «Рейзерикс», тральщик и десантную баржу. 111-ю «малютку» капитан-лейтенанта Хомякова навел на крупный транспорт наш самолет-разведчик, и первой же торпедой Хомяков потопил врага. Проявили свой характер и катерники: на их счету оказались три сторожевых катера и девять самоходных и сухогрузных барж. Позже Военный совет флота представил к званию Героя Советского Союза командиров катеров капитан-лейтенантов Кочнева, Кротова и Кудерского, старших лейтенантов Пилипенко, Рогачевского и Кананадзе.

«Неплохо поработали черноморцы», – отметил Николай Герасимович. Он взглянул на морскую карту. Севастополь, город доблести и чести… Гитлеровцы осаждали его 250 дней и ночей, а сколько сами продержатся?.. Нарком верил: скоро, уже скоро немцев выбьют из города русской морской славы! Порой лишь болело сердце от мысли, что при штурме Севастополя будут потери. А моряков жаль было терять, их и так немало погибло, иные корабли осиротели…

Утром 5 мая вице-адмирал Степанов с ходу выпалил, едва нарком ВМФ показался у двери своего кабинета:

– Начался штурм Севастополя! Немцы драпают!..

– Так уж и драпают! – Кузнецов усмехнулся. – Ты, Георгий Андреевич, на это не рассчитывай. Немцы будут обороняться ожесточенно, им надо вывезти морем хотя бы половину войск семнадцатой армии. Не зря же Гитлер недавно сместил ее командующего генерал-полковника Енеке и назначил нового…

Бои шли кровавые, жестокие. Краснофлотцы, как выразился адмирал Октябрьский, «девятым валом шли на врага». Особенно жарко было на Сапун-горе, где немцы одели линию обороны в железобетон. Доты, дзоты, вкопанные танки… Но бросок наших бойцов и моряков невозможно было отразить. На четвертый день боев город очистили от вражеских войск. Немцы бежали к причалам бухты Казачья и на мыс Херсонес. А ведь замысел у немецкого командования был иной.

– Семнадцатую армию можно спасти, если действовать умно, – заявил ее командующий генерал-полковник Енеке.

– Что вы имеете в виду? – спросил его начальник штаба генерал-майор Ритте фон Ксиландер.

– Нам нужно продержаться в Севастополе две недели. За это время мы успеем эвакуировать войска морем. В том, что это будет сделано, меня заверил гросс-адмирал Карл Дениц.

Енеке хотя говорил так, но сам в это не верил. Еще в ноябре 1943 года был разработан план эвакуации 17-й немецкой армии под названием «Рудербоот» («Гребная шлюпка»), потом его заменил план «Глейбербоот» («Глиссер»), наконец план «Адлер». Замысел плана – в течение 6–7 дней отвести войска из всех секторов Крымского полуострова в укрепленный район Севастополя, откуда их вывезут морскими судами и кораблями. Но все обернулось по-другому… 13 апреля Енеке получил личный приказ Гитлера, который вручил начальник оперативного отдела армии Вайтерхаузен. Енеке прочел вслух:

– «Севастополь оборонять до конца. Боеспособные войска не эвакуировать. Гитлер».

Лицу у Енеке окаменело. Бросить армию на уничтожение?.. Нет, тут какое-то недоразумение… Он связался по телефону с командующим группой армий «Южная Украина» генерал-полковником Шернером. Доложив ему о телеграмме Гитлера, он сказал:

– Удержать Севастополь мы не сможем, даже если погибнут все солдаты. Вы же знаете, Шернер, что моя армия уже понесла большие потери. Прошу вас убедить Гитлера отменить приказ.

– Я завтра лечу к фюреру и постараюсь уговорить его, – заверил Шернер.

Прилетел Шернер в Бергоф под вечер. Гитлер принял его.

– Мой фюрер, – волнуясь, произнес Шернер, – армия Енеке понесла большие потери и вряд ли сможет выдержать удары русских у Севастополя. К тому же Отдельную приморскую армию русских возглавляет генерал армии Еременко – человек весьма жестокий и решительный. Это он командовал Сталинградским фронтом, когда был побит Паулюс…

Глаза Гитлера сверкнули.

– Паулюс отдался на милость русских, я проклинаю его… Теперь Енеке… Нет, я не могу отменить свой приказ! – Голос фюрера звучал резко. – Вы не учитываете политический момент, Шернер. Позиция Турции после крушения фронта у Керчи и Перекопа стала неопределенной и зависит теперь от того, удастся ли нам удержать Крым, иначе говоря – Севастополь. – Гитлер вскинул голову. Он подошел ближе к Шернеру и, глядя на него в упор, добавил: – Я сместил с поста командующего группой армий «Южная Украина» генерал-фельдмаршала Клейста и назначил вас. Я бы не хотел думать, что ошибся.

У Шернера дрогнули брови.

– Мой фюрер, я буду сражаться с русскими до последнего.

Гитлер улыбнулся.

– Для ведения войны мне теперь необходимы две вещи: румынская нефть и турецкая хромовая руда. И то и другое будет потеряно, если мы оставим Крым.

– Долго мне держать Крым? – спросил Шернер.

– Я ожидаю вторжения англо-американских войск во Францию, – сказал Гитлер. – Как только мы отразим его, можно будет оставить Севастополь. Продержитесь в Крыму восемь-десять недель. Я прикажу послать туда подкрепление…

Время шло, а новые дивизии так и не прибыли. 27 апреля Енеке направил телеграмму Гитлеру, в которой просил фюрера прислать хотя бы одну дивизию, а также предоставить ему «свободу действий». Телеграмма взбесила Гитлера, он вызвал Енеке и снял его с поста командующего армией.

– Вы неспособны храбро сражаться, вы паникер!

Новым командующим 17-й армией был назначен генерал Альмендингер.

– Я не отдам русским Севастополь, мой фюрер! – заверил Гитлера новоиспеченный командарм.

Но когда наши войска начали штурм Севастополя, Шернер понял, что натиск войск «красных» ему не сдержать, и послал Гитлеру срочную телеграмму с просьбой разрешить эвакуацию войск, так как «дальнейшая оборона города невозможна». Что оставалось делать фюреру? Он дал свое согласие, сказав при этом начальнику штаба Верховного главнокомандования Кейтелю{Кейтель Вильгельм (1882–1946) – нацистский военный преступник, генерал-фельдмаршал (1940), в 1938–1945 гг. начальник штаба верховного главнокомандования вермахта.}:

– Самое худшее в этой вынужденной эвакуации то, что русские смогут вывести из Крыма свои армии и использовать их против группы армий «Южная Украина». Будет нелегко.

В два часа ночи 9 мая генерал Альмендингер имел на руках приказ об эвакуации из Севастополя 17-й армии, войска которой занимали свой последний оборонительный рубеж на мысе Херсонес. В ночь с 10-го на 11 мая они должны были эвакуироваться. В руководство операцией вмешался гросс-адмирал Дениц, пославший в Севастополь около 200 различных кораблей и судов. Но было уже поздно: танки «Т-34» из 49-го танкового корпуса с ходу атаковали последнюю линию опорных пунктов, прикрывавших места посадки войск на корабли. Тысячи немцев побросали оружие и стали сдаваться в плен. Лишь 10 мая ночью два крупных немецких теплохода «Тотила» и «Гея» подошли к Севастополю и приняли на борт 9 тысяч человек. Но в море наши самолеты атаковали эти суда и потопили их.

– Молодцы твои летчики, Филипп Сергеевич! – похвалил комфлота Кузнецов, когда говорил с ним по ВЧ. – Богатая у них добыча. Воздай ребятам должное за их подвиг, награди всех, кто отличился.

– Ордена и медали будут вручены кому положено, уж это точно! – заверил главкома Октябрьский.

– Я ждал этого дня давно, знал, что он придет, этот день, когда на Сапун-горе взметнется красный флаг! – возбужденно говорил адмиралу Галлеру Кузнецов. – Завтра же улечу в Севастополь, вот только возьму разрешение у Верховного.

Кажется, Сталин догадался, как волнуется нарком ВМФ, и когда тот заговорил о поездке в Севастополь, безропотно произнес:

– Можете лететь, товарищ Кузнецов. Посмотрите там, с чего начинать восстановительные работы и какие материалы нужны в первую очередь. Не забудьте и об эскадре кораблей, ее тоже придется возвращать в главную базу…

До Севастополя Кузнецов добрался быстро и без происшествий. Вышел из самолета и кивнул взор на город. Он почти весь был разрушен. Там, где находилась Графская пристань, клубился бурый дым. Рядом с наркомом стоял адмирал Октябрьский и тоже с грустью смотрел на развалины.

«Жаль тебя, родной мой, – с болью в сердце мысленно прошептал Николай Герасимович, глядя на разрушенные и полусгоревшие здания. – Многое ты перенес, белый богатырь, многое выстрадал. Теперь вот лежишь в руинах, но гордый и бессмертный. Ничего, дружок, потерпи, скоро ты воскреснешь и вновь обретешь былую красоту».

– Нелегко нам будет, но город отстроим, станет он еще краше, – словно угадав мысли главкома, сказал Октябрьский.

– Вот что, Филипп Сергеевич. Надо скорее обезопасить фарватеры, уничтожить немецкие мины в бухте и на рейде, чтобы сюда могли вернуться корабли, – заметил Николай Герасимович.

– Тут уже вовсю трудятся тральщики, за три дня уничтожены двадцать две мины. А вот коварные электромагнитные мины тралить почти невозможно, приходится ликвидировать их механическими средствами или глубинными бомбами.

На причале моряки бетонировали пирс. Кузнецов подошел к ним. Седоусый мичман гаркнул во всю глотку:

– Здравия желаю, товарищ народный комиссар!

– Добрый день, мичман, – Николай Герасимович подошел к нему ближе. Это лицо и лихо закрученные усы он где-то видел. И эти черные озорные глаза. Шрам на правой щеке… – Погоди, дружок, мы с тобой, кажется, встречались в сорок втором в Новороссийске?

– Так точно, встречались! – снова гаркнул мичман. – Я тогда служил на торпедном катере старшиной мотористов. Вы поздравили наш экипаж с победой и вручили нам ордена. Вас сопровождал командир базы адмирал Холостяков. Вы даже сказали, что усы у меня, как у маршала Буденного. Наш катер тогда потопил фашистскую посудину…

– Как же, помню! – Кузнецов улыбнулся. – Но почему вы здесь, а не на своем торпедном катере?

– Осколком меня зацепило, товарищ нарком, – грустно вымолвил мичман. – По щеке… Ну, малость и по башке стукнуло. Лежал в госпитале. Врач сказал, что у меня хуже стало зрение… А я вам скажу честно, глаза у меня в норме. Все четко вижу… Списали меня на буксир, вон он, у соседнего причала дымит. Так, значит, на буксире мне плавать можно, а на торпедном катере нельзя. Хреновина какая-то, извините, товарищ нарком. Я очень прошу вас вернуть меня на торпедный катер. Я к нему сердцем и душой прирос… – Голос у мичмана дрогнул. – Там мои ребята, друзья, значит. И как мне без них? В атаку не раз шли на врага, а теперь я вроде в хвосте плетусь…

Кузнецов взглянул на адмирала Октябрьского.

– Филипп Сергеевич, надо вернуть мичмана на торпедный катер.

– Где вы плавали? – спросил комфлот.

– В бригаде капитана 2-го ранга Проценко.

– Ясно. – Октябрьский вынул блокнот, вырвал из него листок, что-то написал и отдал мичману. – Завтра с этим листком приходите в штаб флота, в отдел кадров, и там все решат.

– Это хорошо, когда моряки рвутся на свои корабли, – сказал Николай Герасимович, когда машина остановилась у Севастопольской панорамы.

Здание хотя и уцелело, но в некоторых местах было разрушено, заметно обгорело. Глядя на панораму, Кузнецов спросил:

– Немцы бомбили ее?

– Бомбили и не раз, – подтвердил комфлот. – Здание загорелось. Находившиеся на Историческом бульваре краснофлотцы бросились спасать панораму. Из огня они вынесли куски разрезанного полотна и различные предметы старинного воинского обихода. Набралось около 70 рулонов и тюков. Потом все это отвезли на лидер «Ташкент», который принимал раненых и женщин в Камышовой бухте.

– Послушай, Филипп Сергеевич, когда мы были с тобой на Графской пристани, там стоял катер и рулевой сказал, что его ранило в руку во время высадки морского десанта на Северной косе. Что, десант был? Но ведь Верховный предупреждал, чтобы десанты в Севастополе не высаживали!

– Обстановка заставила, – смутился комфлот. – Виноват, что вам не доложил, но дело было срочное… В ночь на девятое мая мы высадили десант на Северной косе. Эта коса, как известно, находится у входа в Северную бухту, и тот, кто ею владеет, мог прервать всякое сообщение между бухтой и морем. Вот мы и решили отрезать фрицам пути отхода из города через Северную бухту. И это нам удалось. Десант был высажен внезапно, и немцы не успели оказать морякам сопротивление. И еще об одном эпизоде. – Октябрьский почему-то улыбнулся. – Сахарную головку; что находится неподалеку от Сапун-горы, дерзко атаковали краснофлотцы. А кто водрузил на ее вершине красное знамя? Девушка! Старшина второй статьи Анна Балабанова. Смелая, отчаянная дивчина.

– Где проходил самый жаркий бой? На Сапун-горе? – спросил Кузнецов.

– Так точно, Николай Герасимович. Девять часов длилось там сражение. Первым ворвался на ее вершину пулеметчик Василий Лященко. Мне рассказывали, что пуля прошила ему ногу, но из боя он не вышел, из пулемета косил немцев.

– Теперь важно не забыть героев, воздать им должное, – резюмировал Николай Герасимович.

Побывал он и на морском заводе имени Серго Орджоникидзе. Его директора Сургучева Кузнецов хорошо знал и был рад встрече с ним.

– Михаил Николаевич, какими судьбами вы так быстро сюда вернулись? – с улыбкой спросил он. – Вы что, шли в Севастополь с нашими войсками?

– Шел, Николай Герасимович, но не с войсками, а с краснофлотцами, коим мы еще до войны ремонтировали корабли. А как только грянула война, мы стали делать минометы, мины, ручные гранаты, ремонтировали танки, даже строили бронепоезда. Где? В штольнях Троицкой балки, где был создан филиал морского завода. – Сургучев достал записную книжку. – Хочу назвать вам некоторые цифры. Вот… Выпустили более 1600 минометов, свыше 40 000 мин, 10 000 ручных гранат, сделали 3 бронепоезда, отремонтировали 36 танков.

– Это большое дело, Михаил Николаевич, как говорят, честь вам и хвала, и будь я поэт Огарев, непременно сказал бы: сотворение есть горение!.. Да, нет великих и малых дел, есть – борьба! У всех нас – у вас, у меня, у каждого… Когда ездил по городу, с болью смотрел на развалины. Даже сомнение возникло: а сможете ли вы восстановить свой завод?

– Сможем! – воскликнул Сургучев, и в его карих глазах вспыхнули огоньки. – Вы сказали насчет горения… Да, все мы горим желанием скорее это сделать. Но вот беда – еще не привезли нам оборудование для цехов. Помогли бы нам, а? Замолвите о нас словечко в Наркомате судпрома!..

– Я буду у наркома Носенко по своим делам и, конечно же, скажу ему о вашей просьбе.

«Такие, как Сургучев и им подобные, несут тыл войны на своих плечах», – подумал Николай Герасимович, возвращаясь в штаб флота.

Улетал он на другой день. Перед посадкой в самолет адмирал Октябрьский, пожав ему на прощание руку, произнес:

– Передайте, пожалуйста, маршалу Василевскому от меня привет. Военный совет флота благодарит его за все, что сделал он для освобождения города, и желает ему скорее поправиться.

У Кузнецова дрогнули губы.

– А что с ним?

– Как что? – удивился комфлот. – Машина, в которой он находился, наскочила на немецкую мину, она взорвалась, и пострадали люди. Шоферу повредило ногу, у маршала ушиб головы и ранено лицо. Ему сделали перевязку и отправили в штаб фронта, а оттуда врачи эвакуировали его в столицу.

– Когда это случилось?

– Девятого мая на Микензиевых горах… А я думал, вы знаете, и не стал вам говорить, когда вы прилетели, – смутился комфлот.

«Дуглас», ревя моторами, взмыл в небо. Всю дорогу, пока летели, Николая Герасимовича не покидали мысли о маршале Василевском. А едва добрался до наркомата, позвонил ему домой.

– Александр Михайлович, это я, Кузнецов. Как вы себя чувствуете? Врачи назначили постельный режим? Тогда надо полежать. А я только что из Севастополя. Комфлот передает вам большой привет, а Военный совет флота желает скорейшего выздоровления. И я тоже, дорогой Александр Михайлович. Вы уж поберегите себя…

– Спасибо, – отозвалась трубка. – Ты вот что, Николай Герасимович, приходи ко мне вечерком. Попьем чайку, я расскажу тебе, как мы штурмовали Севастополь, как били фрицев. Верунчик к твоему приходу испечет пирог. Ты же любишь сладкое…

– Хорошо, сегодня приду к вам. Взять наркомовскую?.. Есть и бутылка шампанского…

Поговорил Кузнецов с Василевским, и как-то легче стало на душе. Сидя за столом, он задумался. Ах да, надо переговорить с Носенко. На звонок ответил сам нарком судпрома.

– Иван Исидорович, добрый день, дружище! Я только что из Севастополя. Был на морском заводе у Сургучева. Надо решить ряд вопросов по заводу. Можно к тебе заскочить на часок?.. Нет-нет, только на часок. Я же знаю, что дел у тебя по самое горло…

– Вам звонил Анастас Иванович Микоян, – доложил наркому вице-адмирал Степанов, когда тот вернулся из Наркомата судпрома.

– Зачем – не сказал?

– Нет. Он просил вас позвонить ему, когда вернетесь в наркомат.

Кузнецов набрал по «кремлевке» номер заместителя Председателя СНК СССР.

– Анастас Иванович!.. Где я был? В Севастополе. Город страшно разрушен. Нелегко нам будет его восстанавливать. Нужны строительные материалы, техника. Тут уж будем просить вас помочь военным морякам… Да, я уже подписал приказ о назначении комиссии по разработке основных исходных данных на восстановление главной базы флота. Кто возглавит комиссию? Генерал Судьбин, начальник инженерного управления ВМФ… Хорошо, я готов с ним прибыть к вам, и мы решим, с чего начинать в Севастополе…

Кузнецов, положив трубку, взглянул на Степанова.

– У вас еще что?

– Вы просили дать справку о действиях Беломорской военной флотилии по обеспечению судоходства в Арктике. Она готова. – Степанов положил листок на стол. – И еще о Севастополе. Звонил комфлот адмирал Головко. На Северном флоте начался сбор средств на восстановление разрушенного Севастополя. Инициаторами выступили моряки-комсомольцы. Комфлот спрашивает, можно ли проводить такую кампанию?

– Скажи Арсению Григорьевичу, что нарком «за». Но чтобы никаких принуждений, ясно? Только добровольные пожертвования…

На другой день Кузнецов был в Ставке, и там его увидел Микоян. Естественно, он завел разговор о Севастополе.

– Товарищ Сталин одобрил все наши задумки, а также распорядился, чтобы вы снова побывали в Севастополе, обсудили на Военном совете флота все назревшие проблемы, – сказал Анастас Иванович. – Возможно, вместе поедем туда. Вы не против? – Микоян мягко улыбнулся в усы.

– Это было бы как нельзя лучше, – одобрил Кузнецов. – С вами, Анастас Иванович, как-то проще решать самые сложные проблемы. Я еще не забыл, как в прошлом году вы помогли Северному флоту с доставкой леса.

– Было такое, – усмехнулся Микоян.

Лег отдыхать Николай Герасимович поздно ночью, но на рассвете проснулся. Голова раскалывалась на части, в горле першило. Неужели простыл? Взял термометр, проверил. Так и есть – высокая температура. Участился пульс. «Надо посоветоваться с медиками», – решил он и стал одеваться. Принял душ, позавтракал и поспешил в наркомат. Начальник медико-санитарного управления ВМФ генерал Андреев был на месте.

– Простуда! – веско сказал он. – Надо полежать дома два-три дня. Жар, температура, сердечко скачет. Зачем рисковать?

– Я снова лечу в Севастополь, – возразил Николай Герасимович, застегивая рукава рубашки.

– Категорически возражаю! – заупрямился генерал Андреев. – Это опасно. Вы сказали, что едете с Микояном, ему и пожалуюсь.

– Ладно, Федор Федорович, уговорили, – улыбнулся нарком. – Значит, три дня полежать? Ослушаться вас никак не могу, – иронически добавил Николай Герасимович. – Вы еще в сороковом году стали доктором медицинских наук, вы хирург, знаете, что у человека отрезать… В сорок первом году я допустил большую ошибку в отношении вас…

– Какую ошибку? – удивленно вскинул брови генерал.

– Кто разрешил вам участвовать в Керченско-Феодосийской операции? Я, нарком ВМФ! А пускать вас в пекло не следовало. А вдруг вас шарахнула бы пуля или осколок, что тогда?

– Что было, то было, – улыбнулся Андреев. – Кажется, это было мое боевое крещение…

Пробыл дома Николай Герасимович два дня. Кто был рад, что он не ушел на службу, так это дети, особенно младший Коля. Он носился по комнатам со своими игрушками, брал в руки то самолет и имитировал полет, что-то журча себе под нос, то макет корабля, потом схватил игрушечный танк «Т-34».

– Ты что, сынок, хочешь стать танкистом? – спросил его отец.

– Нет, папка, я буду моряком! – весело защебетал малыш. – Мне дадут кортик, такой, как у тебя, морские часы и морской бинокль. А если стану адмиралом, у меня будет свой катер, белый как чайка! А что есть у танкиста? Один шлем на голове…

Жена засмеялась, взяла на кухне плитку шоколада и отломила кусок сыну.

– Съешь, Коля, а то все бегаешь и силы теряешь. Папка принесет нам еще шоколаду.

– А где Виктор? – спросил Николай Герасимович.

– Еще не пришел из школы.

Кто-то постучал в дверь. Вера Николаевна открыла. Это был генерал Андреев.

– Можно мне увидеть больного? – спросил он, весело улыбаясь и щуря глаза. – А вы все такая же красивая, Вера Николаевна. И, слава богу, не болеете. А мы, мужики, люди слабые и любую боль переносим тяжелее, чем женщины.

– Не скажите, Федор Федорович, смотря какая боль, иная и нас, женщин, ломает, – улыбнулась и хозяйка. Она провела гостя в комнату, где лежал муж. – Коля, это к тебе.

– Ну, здравствуйте, товарищ больной, – изрек генерал и сел рядом с диваном. Николай Герасимович хотел встать, но Андреев поднял руку. – Пожалуйста, лежите. Как самочувствие? Не тошнит?

– Все хорошо, Федор Федорович, завтра могу лететь в Крым.

Генерал послушал его, измерил давление, температуру и изрек:

– Полежите еще денек, а уж потом, если самочувствие не ухудшится, можно и ехать. Там у вас срочные дела?

– Очень даже срочные, Федор Федорович. Микояна и меня туда посылает товарищ Сталин.

– Я в курсе, Николай Герасимович. Вчера мне звонил Микоян, и мы о вас говорили. Ну ладно, если вопросов нет, я пойду. – Он встал, положил приборы в портфель.

– Спасибо, что зашли, Федор Федорович.

– Это мой долг, моя работа. – И он, распрощавшись, вышел из комнаты. У двери, прежде чем выйти, негромко сказал хозяйке: – На ночь дайте ему горячего молока с медом, а на грудь поставьте горчичники. У вас все это есть, Вера Николаевна? А то я могу дать задание своим подчиненным…

– Нет-нет, – торопливо прервала она его, – у нас все есть…

На следующее утро Кузнецов вышел на службу и первым принял генерала Рогова.

– У меня новость, Иван Васильевич, – улыбнулся Николай Герасимович. – Вице-адмирал Левченко назначен моим заместителем, так что можешь его поздравить.

– Значит, Сталин согласился с вашим предложением? – спросил начальник Главпура ВМФ и сам же ответил: – А почему бы ему не согласиться? Ведь Левченко – боевой адмирал.

– Да, но мне нелегко было отстоять его кандидатуру. Странно то, что на моем представлении резолюцию наложил не Иосиф Виссарионович, а секретарь ЦК партии Маленков.

– Так это ясно, Николай Герасимович. Георгий Максимилианович в ЦК партии отвечает за кадры, и вождь не стал его подменять, хотя и дал согласие о назначении Гордея Ивановича…

Начальник квартирно-эксплуатационного управления ВМФ Скачко вошел к наркому в тот момент, когда Николай Герасимович разговаривал по телефону с заместителем Председателя ГКО Молотовым. Но к этому разговору Скачко имел прямое отношение.

– Да, Вячеслав Михайлович, я прошу лишь то, что до недавнего времени принадлежало Наркомату Военно-морского флота, и не больше. Это военно-морские учебные заведения, научно-исследовательские институты и учреждения флота. В сорок первом часть из них была эвакуирована в Москву, часть в другие города. Теперь они возвращаются в Ленинград, для них нужны помещения. – Голос у Кузнецова был твердый. – Сколько семей офицерского и вольнонаемного состава? Около двенадцати тысяч человек, и всем им нужны квартиры. Кроме того, будем открывать в Питере Нахимовское военно-морское училище на восемьсот человек для детей погибших моряков и сирот… Нет, пока со Ждановым я не говорил, а товарищу Сталину докладывал. Вы «за»? Спасибо, Вячеслав Михайлович. Да, я вас понял, так и буду действовать. У меня еще один вопрос, а точнее – жалоба…

В это время Скачко хотел уйти, но нарком жестом руки остановил его, кивнул на стул. Тот сел, а нарком продолжал:

– Еще в феврале я послал в ЦК партии на утверждение правительства план заказов наркомата на самолеты, резервные моторы к самолетам и реактивные установки на второй квартал сорок четвертого года. Кому послал? На имя Маленкова. Но что-то в ЦК молчат, и я боюсь, как бы не сорвался наш заказ. Очень прошу вас помочь нам…

Кузнецов положил трубку, вытер платком вспотевшее лицо.