Текст книги "Кузнецов. Опальный адмирал"

Автор книги: Александр Золототрубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 42 страниц)

Глава пятая

Ночью Кузнецов никак не мог уснуть. Все думал и гадал, откуда взять корабли и подводные лодки для Северного флота. Несколько эсминцев можно перевести с Дальнего Востока, а брать лодки пока нельзя: еще неизвестно, как поведет себя Япония. Тихоокеанский флот надо держать в готовности на случай внезапного нападения. Правда, скоро на флот поступит больше десятка «малюток», но Головко просит направить их ему.

– У меня и «малютки» будут неплохо воевать, – говорил комфлот. – Вы, Николай Герасимович, сомневались и в торпедных катерах, смогут ли они действовать на Севере. И что же? Катерники успешно топят вражеские транспорты.

«Придется несколько подводных лодок перевести с Балтики, там ограничены их боевые действия, – продолжал размышлять нарком. – И надо это сделать поскорее…»

Неожиданно его вызвал Сталин. В кабинете он был один и курил. Перед ним лежала карта, и он что-то на ней разглядывал. Но вот он резко вскинул голову.

– Все-таки Керченско-Феодосийская десантная операция нам удалась, – сказал Верховный. – Войска Кавказского фронта освободили Феодосию и Керчь, отвлекли часть сил врага от Севастополя. Но надолго ли? Кстати, что случилось с десантом, высаженным в Евпатории? Я получил противоречивые доклады, и Генштаб толком не знает.

Кузнецов ответил, что ночью 5 января корабли высадили в Евпатории морской батальон до семисот человек. Моряки захватили южную часть города. Три дня шли упорные бои, но поддержки из-за сильного шторма на море десант не получил и весь погиб.

– Еще одна трагедия, – грустно произнес Сталин.

– Печально, но факт, – угрюмо бросил Кузнецов.

Сталин подошел к нему так близко, что на его лице нарком увидел оспины.

– Ясно, что командующий фронтом не все продумал до конца с десантами, но где были вы и ваши адмиралы? – сурово изрек Верховный. – Вам не следовало занимать выжидательную позицию: видите, что-то не так – ломитесь в Ставку, бейте тревогу, да и сами можете принимать меры. – Он вернулся к столу, посмотрел какую-то бумажку. – Что случилось с ледоколом, носящим мое имя? Он что, погиб? Я так и не понял товарища Папанина.

Поначалу растерявшийся было Кузнецов пришел в себя.

– У острова Сосновец ледокол принимал уголь с транспорта «Правда», его атаковали «юнкерсы», – объяснил нарком. – Одна бомба взорвалась на палубе, в образовавшуюся пробоину хлынула вода. Но взрыв котлов удалось предотвратить – отличились кочегары. Есть потери – четверо убитых и десять раненых. Ледокол был взят на буксир и сейчас стоит у причала в Молотовске. Его быстро отремонтируют, – заключил нарком. – Я потребовал от комфлота проявлять о ледоколе особую заботу.

– Почему особую? – прервал его Сталин. – Не потому ли, что ледокол носит мое имя?

У Кузнецова вдруг пересохло в горле.

– Не потому, – возразил он. – Этот ледокол сейчас на Белом море один, выполняет колоссальную работу, и если с ним что-нибудь случится, нам нечем будет проводить транспорты сквозь льды.

Сталин долго молчал.

– Скажите, линкор «Парижская коммуна» участвует в обстреле побережья, занятого противником? – спросил он.

– Да, товарищ Сталин.

– Почему? – возвысил голос Верховный. – Я же строго-настрого распорядился не делать этого!

– В районе Феодосии надо было поддержать наши войска, и я пошел навстречу просьбе комфлота Октябрьского. Корабли обстреливали скопление немецких войск в населенных пунктах Старый Крым и Салы.

– Оказывается, вас тоже надо учить точному исполнению моих приказов, – хмуро заметил Верховный. Он подошел к столу, снял трубку с аппарата и позвонил маршалу Шапошникову. – Борис Михайлович, вы тоже не спите?.. Крымский фронт вас волнует?.. И меня тоже. У меня тут товарищ Кузнецов. Заходите, пожалуйста, обговорим обстановку в Крыму. Я боюсь, что после захвата немцами Феодосии мы понесем новые потери.

Кузнецов огорчился в душе: «Кажется, я надолго тут задержусь, а в семь утра выйдет на связь Трибуц. Ладно, он подождет».

Адмирал Алафузов вернулся из Куйбышева и поспешил к наркому.

– Готов приступить к исполнению своих прямых обязанностей! – весело доложил он, поднеся руку к фуражке. – По боевой работе я соскучился…

– Да ты, Владимир Антонович, похудел, – улыбнулся Николай Герасимович, пожимая ему руку.

– Пять килограммов сбросил!

– Теперь верю, что там ты крутился, – усмехнулся Кузнецов. – Или от переживаний по поводу дел на фронте?

– И то и другое, видно, сказалось на мне…

– Для начала прочти вот это. – И нарком дал Алафузову листок.

Эта была депеша Военного совета Черноморского флота. «Командующий фронтом Козлов требует от нас вновь высаживать десант в Феодосию на боевых кораблях, – читал про себя Алафузов. – Данная высадка исключительно рискованна для флота. Сроки для подготовки и высадки отводятся весьма короткие…»

– Что скажете, Владимир Антонович?

– Я разделяю мнение Военного совета Черноморского флота, – ответил заместитель начальника Главморштаба. – Считаю, что вам надо идти к Верховному.

Кузнецова огорчило то, как быстро изменилась обстановка в Крыму. В декабре защитники Севастополя отбили второй штурм гитлеровцев. Феодосия, Керчь и значительная часть Керченского полуострова были освобождены. Однако в середине января через несколько дней немцам удалось снова ворваться в Феодосию, за которую было пролито немало крови, потеснить части 51-й армии на восток…

«Надо посоветоваться с Борисом Михайловичем», – решил Николай Герасимович.

С утра в Москве было ветрено и морозно, и пока Кузнецов добрался до Генштаба, он продрог. Маршал Шапошников, пожимая ему руку, с улыбкой на худощавом лице спросил:

– Почему вы, голубчик, явились без предварительного звонка?

– Дело срочное…

– А я вот собрался к Верховному. – Маршал показал на какие-то бумаги. – Подготовил директиву Ставки о разделении Кавказского фронта на Крымский фронт и Закавказский военный округ. В состав Крымского фронта войдут три армии, оперативно подчиним ему Севастопольский оборонительный район, Черноморский флот, Азовскую военную флотилию и Керченскую военно-морскую базу.

– Кого решено поставить командующим Крымским фронтом? – спросил Николай Герасимович.

– Того, кто командовал Кавказским фронтом, – генерала Козлова. А что, голубчик?

– Я пришел на него жаловаться. – И Кузнецов протянул маршалу телеграмму Военного совета Черноморского флота. – Категорически возражаю против высадки в Феодосии нового десанта! Три недели она была в наших руках после того, как ее освободили в Керченско-Феодосийской операции, и вдруг снова оставили…

– Не горячитесь, голубчик! Противник вынудил наши части оставить Феодосию и отойти на Ак-Монайские позиции. У немцев оказалось больше сил, чем у Козлова. – Маршал вернул Кузнецову листок. – Спасибо за информацию, но я уже в курсе дела. В Генштаб тоже поступил подобный текст, и генерал Василевский принес мне депешу.

– Что вы решили? – настороженно спросил адмирал.

– Ставка не поддержала Козлова, и ему на этот счет дано строжайшее указание. Никакого десанта! Можете сообщить об этом Октябрьскому. Кстати, как вы оцениваете его деятельность? Я имею в виду прежде всего боевые действия Черноморского флота. – После небольшой паузы Шапошников добавил серьезно, с ноткой грусти в голосе: – Верховный им что-то недоволен.

– Филипп Сергеевич человек сложный, – начал нарком ВМФ. – В смелости ему не откажешь, но порой обидчив, принимает непродуманные решения. В прошлом году, когда под Одессой шли тяжелые бои, он запретил командующему Одесским оборонительным районом использовать корабли флота для обстрела позиций врага из орудий. Пришлось мне его поправить. И что вы думаете? Обиделся!

– Зря! – Шапошников взял со стола папку с документами, сунул в черный портфель. – У вас все, голубчик, а то я спешу…

Вернувшись в наркомат, Кузнецов поручил Алафузову передать Октябрьскому, что Ставка не разрешила командующему фронтом высадку десанта в Феодосию.

– Только не теряйте время, Филипп Сергеевич сидит там как на иголках.

Кто-то позвонил. Нарком ВМФ взял трубку. Это был Молотов.

– Николай Герасимович, сможете сейчас подъехать ко мне? – спросил он.

– А через полчаса можно? У меня совещание с работниками минно-торпедного управления.

– Хорошо!

Кузнецов давно не видел в Ставке Молотова, но знал, что всю черновую работу в Государственном Комитете Обороны вел он, заместитель председателя ГКО. Николай Герасимович как-то решал с ним вопрос о поставке на Северный флот мин и торпед дополнительно к тому, что было запланировано, и сейчас неожиданно для себя сказал ему об этом. Молотов рассердился, его усы задергались.

– Вы же видите, Николай Герасимович, как тяжело теперь товарищу Сталину. Фронты у него на первом плане, так сказать, боевые действия Красной Армии и военного флота. Ночами не спит. Я-то все вижу. Потому-то мне и пришлось часть забот по ГКО взвалить на свои плечи. – Молотов помолчал. – Итак, зачем я вас вызвал? Союзные конвои несут потери, и англичане подняли шум: мол, русские не могут оградить их от немецких подводных лодок и авиации. У меня был разговор с английским военно-морским атташе в СССР.

– Странно, но мне он не сказал ни слова, когда я недавно с ним встречался по просьбе комфлота Головко.

– Ничего нет странного, я попросил, чтобы вас он не тревожил, так как решение всех вопросов о конвоях в компетенции ГКО и Ставки Верховного Главнокомандования.

– Я сейчас анализирую ситуацию с охраной конвоев на Северном флоте, – произнес Кузнецов. – В Мурманск идет уже тринадцатый конвой. Вышел он из Исландии 20 марта.

– Когда будет в Мурманске?

– Через восемь-девять дней.

– Понял. – Молотов встал, давая понять, что аудиенция закончена. – Я спешу к товарищу Сталину. Да, а ваша семья здесь или еще в Куйбышеве?

– Пока еще в эвакуации. А что?

– Вчера у меня спросил Иосиф Виссарионович, а я не знал… Так не забудьте: охрана конвоев должна быть надежной, ясно?..

Кузнецов читал донесение штаба Северного флота об обеспечении кораблями охранения союзного конвоя «PQ-15». Его сопровождают эсминцы «Гремящий», «Сокрушительный», «Ориби» и четыре английских тральщика. Для прикрытия конвоя в море Головко развернул четыре подводные лодки. Казалось, сил вполне достаточно. Но 29 марта в 11 часов 20 минут немецкий эсминец «И-26» попытался атаковать конвой. Комендоры «Сокрушительного» первыми открыли по нему огонь, вторым залпом накрыли эсминец, он окутался густым паром и скрылся в снежном вихре. А вот двум немецким эсминцам удалось выпустить торпеду по английскому крейсеру «Тринидад». Было ясно, что субмарины могут атаковать конвой. Командир эсминца «Гремящий» потребовал от моряков верхних боевых постов тщательно смотреть за водой. 30 марта, находясь севернее конвоя и охраняя его, «Гремящий» обнаружил на Кильдинском плесе немецкую подводную лодку и, умело маневрируя, уничтожил ее глубинными бомбами. На поверхности воды появились густые пятна солярки.

– Подскажите, Владимир Антонович, кто сейчас командует «Гремящим»? – Нарком отложил донесение в сторону. – Я что-то запамятовал.

– Гурин там, капитан 3-го ранга, отчаянный моряк, – ответил Алафузов. – Недавно комфлот вручил ему орден.

– Немцам союзные конвои в Советский Союз – кость в горле, – сказал Николай Герасимович. – Сейчас к нам идет четырнадцатый конвой. Меня интересует его охрана. Что вы намерены делать?

– Я уже принял решение, товарищ нарком. – У Алафузова вмиг помрачнело лицо, хотя говорил он твердо, стараясь не выдать своего волнения. – Приказал комфлоту Головко задействовать для охраны конвоя все эсминцы. Эти корабли быстроходны, маневренны, они успешно ведут борьбу с лодками. Приказ отдал, разумеется, не от вашего имени, а от своего, как заместитель начальника Главморштаба.

Необычная суровость, прозвучавшая в голосе Алафузова, заставила Кузнецова пристально взглянуть на него. «Приказ ты, Владимир Антонович, отдал, но вижу, что переживаешь. Значит, тебя тоже задело… Мог бы и раньше принять меры».

– Иного выхода у нас нет, – отрешенно добавил Алафузов, смутившись от долгого молчания наркома.

Николай Герасимович не возражал, ибо Алафузов, не подозревая, выразил его мысли.

– Вы правильно поступили. А что там у Трибуца?

– Флот отражает попытки немцев уничтожить корабли, стоящие в порту и на рейде, – коротко резюмировал Алафузов. – Еще в конце марта немецкое командование отдало приказ о начале операции «Айсштосс» – «Ледовый удар», ее цель – разгромить Балтийский флот. В этом деле оно надеется на свою авиацию. Но Трибуц вовремя усилил зенитное обеспечение кораблей…

Зазвонила «кремлевка».

– Николай Герасимович, прошу прибыть ко мне!

– Есть! – отозвался нарком, а про себя отметил: «Что-то Молотов не в духе, даже не поздоровался, чего с ним не бывает».

Кузнецов быстро оделся и наказал адмиралу Алафузову узнать обстановку в Мурманске.

– Как там с налетами «юнкерсов» на порт?

– Папанин считает, что штаб флота не все сделал, чтобы надежно прикрыть мурманский порт с воздуха, – объяснил Алафузов. – Но я поговорю с комфлотом, а уж тогда решим, что может сделать Главморштаб.

– С утра бы и позвонил и ему.

– Звонил, но Головко в ночь ушел на Рыбачий. А начальник штаба адмирал Кучеров ничего нового мне не сообщил…

Молотов поздоровался с наркомом и сразу перешел к делу. Он спросил, кто послал адмирала Исакова на Дальний Восток.

– Я, – ответил Кузнецов. – Исакову надлежало переговорить с генералом Апанасенко по вопросу взаимодействия войск фронта и Тихоокеанского флота на случай боевых действий со стороны Японии.

– Ваш Исаков превысил там свои полномочия. – Молотов потрогал кончики усов. – Я вынужден был отменить одно его распоряжение. О чем идет речь? Недавно военные самолеты США типа «летающие крепости» бомбили Японию и после этого должны были приземлиться на территории Китая, не захваченной японцами. Так летчики и поступили. Но один самолет совершил посадку на одном из наших аэродромов. Командир экипажа «летающей крепости» попросил советские власти направить летчиков к американскому консулу. Исаков, находившийся в это время во Владивостоке, взял и разрешил. Но не учел, что Япония, с которой у нас нейтралитет, могла использовать этот эпизод как помощь Советского Союза Америке в ее боевых действиях против Японии. Поэтому я распорядился, чтобы экипаж американского самолета был интернирован. Хорошо еще, что мне срочно сообщили в Москву о решении адмирала Исакова, не то могло быть хуже.

– Вы информировали об этом товарища Сталина? – спросил нарком.

– Если бы я это сделал, то вас бы к себе не пригласил, – усмехнулся Молотов. – Так что пожурите адмирала Исакова. А заодно и спросите, почему он вас не поставил в известность. Он ведь не просто адмирал, а начальник Главного морского штаба! Кстати, когда он вернется?

– Дня через два-три. Я непременно разберусь с ним, Вячеслав Михайлович, – заверил Кузнецов. – Вчера Верховный принял решение назначить Исакова заместителем главкома и членом Военного совета Северо-Кавказского направления. К маршалу Буденному помощником по морской части.

– Ну что же, по-моему, решение верное. Адмирал Исаков блестяще знает флот, неплохо проявил себя на Балтике и в Ленинграде. – Молотов прошелся по кабинету раз, другой, о чем-то размышляя, потом остановился рядом с Кузнецовым. – Мне недавно звонил Папанин. Его беспокоит то, что немцы стали сильнее бомбить Мурманск, особенно страдает морской порт. Разгружаются суда союзников, а на них сыплются с неба бомбы «юнкерсов». Как же так, Николай Герасимович? Товарищ Сталин, помнится, говорил вам, что надо надежно прикрыть город с воздуха. – В глазах Молотова читался упрек.

– Не успеваем закрывать все дыры, Вячеслав Михайлович, – признался Кузнецов. – То одно, то другое… К тому же на флоте ощущается острая нехватка самолетов, а зенитных орудий единицы. Но мурманское небо для «юнкерсов» мы закроем, обещаю вам, – горячо продолжал нарком ВМФ. – Адмирал Головко обратился в Ставку с просьбой реорганизовать противовоздушную оборону Мурманска. Что надо для этого? Полсотни истребителей и десяток зенитных батарей, а флотскую авиацию нужно освободить от поддержки сухопутных войск, чтобы можно было ею надежно прикрыть морской порт. Я доложил об этом Сталину, и он все одобрил. Так что теперь проблем не будет.

– Ну а теперь о главном, – вновь заговорил Молотов, присев к столу. – Посол США в СССР адмирал Стэндли, прибывший на днях в Москву, хотел бы с вами встретиться. У меня на этот счет возражений нет, нет возражений и у товарища Сталина, правда, он рекомендовал вам воспользоваться этим визитом столь высокого гостя и поговорить с ним о союзных конвоях. Сейчас, когда немцы рвутся на Северный Кавказ, чтобы захватить бакинскую нефть, нам крайне необходимы военные грузы союзников. Кстати, сколько уже прибыло конвоев?

Кузнецов сказал, что в 1941 году в семи конвоях к нам прибыл 61 транспорт союзников, доставивших в северные порты более 160 тысяч тонн грузов.

– С начала нового года и по сей день мы приняли еще семь конвоев. Сейчас адмирал Головко ждет пятнадцатый конвой, дня через три он войдет в Кольский залив.

– Было бы хорошо, если бы новый посол США в СССР убедил своего президента увеличить число транспортов с ценными для нас грузами, – заметил Молотов.

– А что надо адмиралу Стэндли? – спросил нарком ВМФ.

– Он хочет поговорить с вами как моряк с моряком, а в детали я не вникал. После беседы с послом позвоните мне, если будет что-то важное.

И вот адмирал Вильям Стэндли вошел в кабинет наркома ВМФ. Он был среднего роста, широкоплечий, с седой шевелюрой и серыми глазами. Он протянул руку Николаю Герасимовичу и на ломаном русском языке, весело улыбаясь, сказал:

– Я рад видеть красный адмирал Куснецов!

– А я рад видеть адмирала Вильяма Стэндли!

Кузнецов тепло ответил на рукопожатие гостя и пригласил его сесть в кресло. Переводчик адмирала сел рядом с ним. Это был молодой, элегантно одетый блондин с большим золотым перстнем на пальце правой руки. Кажется, перстень ему нравился, потому что он то и дело вытягивал правую руку, словно хотел, чтобы его перстень увидел советский адмирал. Переводил он очень четко, без запинки. Переводчик Кузнецова был уже немолодой работник отдела внешних сношений Наркомата.

Беседа была оживленной, гость сыпал один вопрос за другим, и Николай Герасимович едва успевал отвечать.

– Вы служили во Владивостоке? – переспросил адмирал Стэндли, когда Кузнецов сказал ему, что незадолго до начала Второй мировой войны он командовал Тихоокеанским флотом. – Прекрасный город у моря!

– Вы там бывали? – удивился Николай Герасимович. – Когда и в качестве кого?

Оказывается, в молодости Стэндли служил на американском крейсере, который посетил Владивосток в 1896 году, когда в России проходила коронация Николая II.

– Это был великий российский император! – воскликнул адмирал Стэндли.

– Извините, сэр, но я так не считаю, – осадил гостя Кузнецов. – При его правлении Россия проиграла Русско-японскую войну.

Казалось, эти слова ничуть не смутили адмирала.

– Я слышал, что его убили русские большевики в революцию, не так ли? – спросил Стэндли.

– Почему вас так волнует российский император? – усмехнулся Кузнецов. – Сейчас идет великая битва с фашизмом, и в этой битве Америка – наш союзник. Вот и давайте вместе подумаем, чем вы можете помочь Красной Армии в борьбе с гитлеровцами.

– Вы хотите что-то предложить?

– Да. Мы бы хотели, чтобы из США шло больше транспортов с важными для нас грузами.

Адмирал Стэндли сказал, что он побывает в Архангельске и Мурманске, встретится с капитанами союзных конвоев, поговорит с ними и тогда подготовит для своего президента письмо, в котором обоснует необходимость посылки в Советский Союз больше транспортов с грузами, нежели сейчас.

– Гитлер и его военная свора – ваш враг, но это и наш враг, и общими усилиями союзников надо его разбить, – произнес гость. – Под Москвой войска фюрера потерпели сокрушительное поражение, и мы, американцы, очень ценим героизм бойцов и командиров Красной Армии. Надеюсь, это не первая победа русских?

– Удары по врагу, безусловно, еще будут, ибо Красная Армия изо дня в день наращивает свою мощь, – ответил Кузнецов. – Но у нас пока не хватает оружия и боевой техники для ведения боевых действий на фронтах. Нам нужны ваши танки, самолеты, автомашины, орудия…

– Я буду просить об этом своего президента Рузвельта. Он с уважением относится к Советскому Союзу, его стремлению разгромить фашистов на суше и на море, – заявил посол. – А сейчас я хочу попросить вас оказать мне содействие в посещении Архангельска, куда приходят союзные конвои. Потом я бы съездил в Мурманск…

– Я дам распоряжение своим представителям в Архангельске, и они встретят вас, сэр, – заверил Николай Герасимович своего гостя. – Кстати, на Севере есть представители английского адмирала Майлса, они тоже помогут вам на месте изучить ситуацию с конвоями.

– Спасибо, сэр Куснецов. Я хочу еще вас видеть и пить с вами русский чай. – Гость улыбнулся, отчего под глаза сбежались глубокие морщины.

– Не возражаю! – улыбнулся и Кузнецов.

Однако адмирал Стэндли недолго был послом в СССР. Его почему-то быстро отозвали на Родину, и встреча с ним у Кузнецова не состоялась. Но, отбывая в США, адмирал позвонил Николаю Герасимовичу.

– Я уезжаю Америку, сэр Куснецов, – сказал Стэндли.

– Семь футов вам под килем! – пожелал Николай Герасимович.

Адмирал Исаков отправлялся в действующую армию. Кузнецов пригласил его к себе. Иван Степанович был грустный, какой-то задумчивый, и это не ускользнуло от внимания наркома.

– Жаль мне тебя отпускать, – признался Николай Герасимович. – Но маршалу Буденному нужна твоя помощь. Он кавалерист и в морском деле не силен. Помогай ему так, как помогал Ворошилову и Жукову в Ленинграде. Там ты много сделал, это говорю тебе прямо и честно. Знаю, по натуре ты человек горячий, лезешь в самое пекло. Просил бы тебя, Иван Степанович, поубавить свой жар, а то немудрено и пулю схлопотать.

– В атаку я ходить не буду, – улыбнулся Исаков.

– Вражья пуля может настигнуть не только в атаке… – Кузнецов пожал адмиралу руку. – Счастливых миль тебе, Иван.

– Спасибо, товарищ народный комиссар…

У двери Исаков задержался и вдруг сказал:

– Во Владивостоке я, кажется, дал промашку…

– Ты имеешь в виду экипаж американского самолета «летающая крепость»? – уточнил Николай Герасимович. – Вячеслав Михайлович вызывал меня. Говорил, что надо мне и вам, кроме всего прочего, быть и дипломатами.

Исаков признался, что тогда он поступил опрометчиво, разрешив американцам прибыть к своему консулу.

– И вам об этом не доложил. Ехал в Москву, а в голове вертелась мысль: вызовет Сталин и даст нахлобучку. Но все обошлось… Постараюсь на юге сделать все, что потребуется.

Над Москвой гулко прокатился гром, сверкнула молния и хлынул сильный дождь. Кузнецов, находившийся допоздна в Генштабе, собрался было уходить – уже смеркалось, на небе проклюнулись первые звезды, – но заместитель начальника Генштаба генерал Василевский пригласил его поужинать с ним. И как-то сам по себе за столом зашел разговор о прожитом.

– Я не жалуюсь на судьбу, она выбрала мне хотя и трудную, но верную дорогу, – сказал Василевский. Он давно знал Кузнецова, высоко ценил его флотоводческий талант, был всегда с ним в разговоре прям и честен. – Нас у отца четверо сыновей, – продолжал Александр Михайлович. – Я – военный, один брат – врач, другой – агроном, третий – летчик. А вот отец – священник, я с ним не общаюсь, но старика жаль.

– Сколько ему? – спросил Кузнецов.

– За семьдесят давно перевалило… Да, жизнь… Кому выпала дорога без рытвин и ухабов, а кому – вся в колючих розах. Недавно я был на обеде у Верховного в Кремле. Разговор поначалу шел о войне, о том, что наши командиры все увереннее начинают бить врага. И вдруг он спросил меня, почему по примеру отца я не пошел в священники, – он знал, что в свое время я окончил духовную семинарию. «Мы, – говорит, – с Микояном тоже хотели податься в попы, но нас почему-то не взяли». Сказал он об этом с юмором, а мне стало не по себе. Ответил, что сан священника мне не по душе, хотя отца не осуждаю. На это Сталин заметил, что я поступил разумно, что церковь в полководцы меня не выведет, а вот под руководством Бориса Михайловича Шапошникова я смогу им быть. Смешно, правда? А о том, что отец у меня поп, я в анкетах не писал. Но связей с ним не поддерживаю. Вот за это меня и упрекнул Верховный, даже посоветовал взять отца к себе в Москву…

– У меня, Александр Михайлович, все по-другому вышло. – Кузнецов пригубил чай. – Родился неподалеку от моря, и ветер доносил во двор его дыхание. Разве устоишь?..

Николай Герасимович считал, что в жизни ему повезло. О многом он не мечтал, образование всего три класса церковно-приходской школы. Дальше учить его у родителей не было средств, хотя отец знал, что его Колька-сорванец способный. Но все же решил, что пора сыну приобщаться к работе. Летом пятнадцатого года в их глухую деревню Медведки, что выросла на берегу реки Ухтомки, впадающей в Северную Двину, приехал к бабушке-соседке парень, живший в Петрограде. Он-то и поведал о море, о том, что у моря нет конца и края, оно голубое, как небо в ясный день, а на дне моря мрачно, как в нашем колодце, откуда мы берем воду.

«Папка, может, мне податься в рыбаки?» – спросил Коля, на что отец, отдавший всю жизнь хлебному полю, ответил: «Земля наша кормилица, сынок, а не море. Я тебе скажу, что не всегда море голубым бывает, иной раз так заштормит, что и корабли устоять на воде не могут, а рыбачьи лодки да катера волна бросает, как чайкино перо. Сколько в море людей-то погибло – не сосчитать! Нет, Колька, море не по тебе…»

Вскоре умер отец. Слезы обжигали щеки, когда он стоял у гроба. Казалось, в его душе что-то сломалось. Но свою мечту о море не хоронил. Летом попал на путину: рыбаки взяли его на шхуну впередсмотрящим. «Если, сынок, укачаешься, значит, нет тебе жизни на море, да и нам ты тогда не нужен», – предупредил его старый боцман-рыбак, у которого борода была черной, как деготь, а в правом ухе висела золотая цыганская серьга. Рыбаки называли его пиратом. И Колька ответил: «Вас понял, товарищ пират!»

В сильный шторм он выстоял на носу шхуны, не укачался.

Прошли годы. И вот теперь адмиралу Кузнецову надлежит отстоять флот, который дал ему все в жизни, помог обрести реальность в ней, утвердить себя, свое имя. И от этой мысли – отстоять флот – холодок пробежал по спине.

Словно подслушав его размышления, Василевский после затянувшегося молчания произнес:

– Не раз я думал, все ли делаю так, как велит совесть? И поверь, Николай Герасимович, как бы ни был строг к себе, могу честно, как на духу, заявить: за мной больших грехов не числится. Сейчас идет война, и как-то по-особенному оцениваешь все, что ты сделал и что предстоит еще сделать. Не скажу, что я герой, нет, я самый обыкновенный солдат, и ничто человеческое мне не чуждо. Вот только одно меня тревожит… – Александр Михайлович умолк, налил себе чаю и предложил гостю.

– Хватит, я уже норму свою выбрал! Так что тебя тревожит?

– Никак не могу понять товарища Сталина. Резок он порой, ох как резок бывает, и тогда справедливости от него не жди. Иногда так и хочется возразить ему, ударить по столу кулаком, а вот не могу: по натуре человек я спокойный, как и мой начальник Борис Михайлович. Ты, Николай Герасимович, не боишься возражать Верховному, если что-то не по тебе?

– Бывает такое… – Кузнецов выдержал паузу. – Кажется, я его понимаю… Ему, как и нам, хочется в каждом краснофлотце или командире видеть героя, но такого ведь на войне не бывает! Враг тоже хитер, коварен, есть у него в достатке оружие, есть сила…

Неожиданно раздался звонок. Василевский снял трубку и услышал голос Сталина:

– Где ваш начальник?

– Маршал Шапошников был в Генштабе, разговаривал по ВЧ с Жуковым. Он вам нужен?

– Срочно найдите его. – В трубке послышались частые гудки.

Кузнецов встал.

– Пойду я, Александр Михайлович.

– Да, конечно. – Все еще растерянный Василевский стоял у стола. – Заходи еще на чаек, если будет время.

Нарком ВМФ не знал, как долго сидел он у себя в кабинете, вернувшись от Василевского, пока звонок телефона не прервал его раздумья.

– Это я, Буденный! Узнал? Так вот какой у меня вопрос. Василевский сказал мне, что ты собираешься лететь на юг. Я тоже лечу туда, так что могу тебя взять. Я понимаю, у тебя есть свой «дуглас», но ей-богу, без тебя мне будет скучно. Летим?

Николай Герасимович уже знал, что Ставка назначила маршала Буденного главкомом Северо-Кавказского направления, но поздравить его так и не смог. Звонил ему не раз на службу, но телефон упорно молчал. Тогда он позвонил домой. Ответила жена маршала Мария Васильевна, милая и добрая женщина, родившая ему двоих малышей – сына и дочь: «Его нет, он днюет и ночует на службе!» Об этом он сейчас и сказал маршалу.

– Спасибо, моряк! – так Буденный, как и Жуков, называл всех адмиралов. – Но поздравления буду принимать тогда, когда мы разобьем Манштейна… Ты один летишь, или с тобой еще кто-то? Вице-адмирал Ставицкий? Ну что ж, его тоже возьмем. Я как-то познакомился с ним… Он родился на корабле? Нет, да? Ладно, шутки в сторону. Я родился в воронежской степи, где и морем-то не пахнет… Кто, ты говоришь, казак? Адмирал Головко? Я знаю, он из семьи казаков… Значит, моряк, летим в час ночи, на рассвете будем в Краснодаре. Жду на аэродроме…

Кузнецов прибыл к самолету в самый последний момент.

– У нас в дороге заглохла машина, пришлось ее чинить, ну и время, естественно, потеряли… – пояснил Николай Герасимович.

Буденный устроился в кресле, хотел было закурить, но раздумал, спрятал пачку «Беломорканала» в карман.

Оба всю дорогу спали, «вахту нес» вице-адмирал Ставицкий. Зря время он не терял, достал блокнот и начал подсчитывать наличие кораблей и судов на Черноморском флоте.

Самолет плавно совершил посадку.

– Вот мы и в Екатеринодаре, как говаривали в Гражданскую. – Буденный тронул усы. – В этих местах мы крепко били деникинцев…

Буденный заслушал доклад командующего Крымским фронтом генерал-лейтенанта Козлова, затем вице-адмирала Октябрьского. Филипп Сергеевич был задумчив, хотя в глазах у него горели искорки.

– Ну, рассказывай, моряк, как сражается Севастополь. – Семен Михайлович улыбнулся в усы. Был он прост и доступен в разговоре со всеми, с кем сводила его судьба. Вот и сейчас от его улыбки командующему Черноморским флотом стало легко на душе. – Садись, моряк, и говори то что есть. Я хочу знать всю правду, и только правду. Ты вот скажи, как Севастополь удержим, если поганые фрицы снова начнут штурм?

– Надо удержать, Семен Михайлович, – ответил Октябрьский. – После декабрьского штурма города Манштейн больше не наступал: то ли решил отдохнуть, то ли силы новые собирает, то ли ждет приказа бесноватого фюрера, но пока не наступает. Ну а если он пойдет, то моряки-черноморцы будут стоять насмерть. Вот только просьба к вам…