Текст книги "Кузнецов. Опальный адмирал"

Автор книги: Александр Золототрубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц)

Советы наркома ВМФ адмирал Октябрьский воспринял как должное. Его, однако, беспокоило, почему Кузнецов рекомендует привлечь к обороне главной базы флота корабли? Члену Военного совета Кулакову он высказал свои опасения.

– Едва крейсер или лидер появится в бухте, как «юнкерсы» забросают его бомбами, – возмущался Октябрьский. – Нет, линкор и крейсера надо поберечь!

– Филипп Сергеевич, речь идет об использовании корабельной артиллерии! – возразил ему Кулаков. – Причем делать это нужно разумно, без надобности не рисковать.

– Ну если так, я согласен, – угомонился комфлот, хотя настороженность в его беспокойной душе не угасла.

Сказать, что под Севастополем шли бои, было бы неверно. Там шли тяжелые и кровавые бои! В районе Дуванкоя путь прорвавшим оборону немецким танкам преградили пятеро моряков-черноморцев во главе с политруком Фильченковым. В ход пошли гранаты и бутылки с горючей смесью. Три танка запылали, остальные повернули обратно. Но едва моряки перевели дух, как танки снова ринулись в атаку. Теперь их было пятнадцать! И что же? Сначала Иван Красносельский поджег две машины, правда, и сам погиб от вражьей пули, затем политрук Фильченков с гранатами за поясом бросился под танк. Следом за ним – Юрий Паршин и Даниил Одинцов. Десять танков уничтожили моряки! Такое под стать целому полку. Да, чудеса творили морские пехотинцы. Пятеро против двадцати двух танков! Когда подошли бойцы, они увидели в окопе смертельно раненного Цибулько. Он-то и поведал, как все было…

О подвиге горстки моряков наркому ВМФ доложил член Военного совета Кулаков.

– Пишите на героев реляции, я вас поддержу, – заверил Кузнецов.

Прошло еще несколько тревожных дней, и все это время Николай Герасимович ощущал в душе смутную тревогу. Мыслями он был в Севастополе – обстановка у стен главной базы флота оставалась критической. Утром, едва позавтракав, нарком поспешил на командный пункт ВМФ. Галлер стоял у аппарата «Бодо» растерянный, какой-то побитый.

– Беда у нас, Николай Герасимович, – сокрушенно покачал он головой. – Потоплен крейсер «Червона Украина».

– Да вы что? – воскликнул нарком. – Где телеграмма?

Казалось, он перестал дышать, когда прочел печальные строки. Щемящая боль сдавила сердце. Погиб крейсер, с которым у него так много связано! В 1926 году на нем начинал службу вахтенным начальником, позже стал командиром крейсера. Походы, учения, стрельбы… Далекие и близкие сердцу памятные события. И вот теперь крейсер «Червона Украина» потоплен…

– Как это случилось? – Кузнецов смотрел на Галлера.

– Воздушный налет, – грустно ответил адмирал. – Шесть бомб попало в крейсер… Только ли это? Плохи дела и под Керчью. Войска 51-й Отдельной армии отступают…

– Я слышал сводку, – прервал его нарком. – Тучи сгущаются и над Севастополем…

Чего-чего, а столь бурного развития событий в Крыму Николай Герасимович не ожидал. Донесение адмирала Левченко едва ли не шокировало его. «Резервы исчерпаны, – телеграфировал командующий войсками Крыма Левченко. – Винтовок и пулеметов нет, маршевые роты прибыли без оружия. С имеющимися силами Керчь не удержать». Он просил Ставку дать ему две стрелковых дивизии либо разрешить эвакуацию войск. Нарком понимал: если немцы захватят Керчь, то часть своих сил, если не большую, они снимут с этого направления и бросят на Севастополь. Выстоят ли тогда черноморцы? Вряд ли. Поэтому просьбу Гордея Ивановича Кузнецов решительно поддержал. То же самое сделал и начальник Генштаба маршал Шапошников. Но Верховный с ними не согласился и решил направить в Керчь маршала Кулика, находившегося в это время в Ростове-на-Дону.

– Немедленно вылетайте в Керчь, – сказал ему Сталин. – Разберитесь в обстановке на месте, помогите командованию 51-й армии. Керчь нужно удержать любой ценой…

Маршал Кулик прибыл в Керчь 12 ноября, где его встретил адмирал Левченко. Кулик передал ему требование Сталина – отстоять Керчь.

– У вас, Григорий Иванович, есть войска в резерве? Танки, самоходные орудия, самолеты… У меня всего этого почти нет. Я просил Ставку дать хотя бы две стрелковые дивизии, но мне отказали.

Кулик был настроен оптимистично, и слова адмирала были для него пустым звуком.

– Бойцам надо зарываться в землю – и ни шагу назад!

Однако, побывав на северо-западной окраине города, где шел сильный бой, поговорив с армейскими командирами двух дивизий, Кулик убедился в правоте Левченко. Враг рвался в город, а войск, чтобы сдержать его натиск, не хватало. Что делать? После тяжелых раздумий Кулик предложил адмиралу Левченко эвакуировать войска на Таманский полуостров, а командарму 51-й армии генералу Бажову и члену Военного совета генералу Николаеву приказал организовать оборону города и порта.

– За два дня надо эвакуировать все войска! – потребовал Кулик.

О своем решении он доложил в Ставку и с нетерпением ждал ответа. Но его все не было. Наконец вечером 15 ноября пришел ответ. Ставка потребовала от Кулика и Левченко «сохранить плацдарм на восточном побережье Керченского полуострова». Однако в ночь на 16 ноября гитлеровцы ворвались в город. Весь Крым, кроме Севастополя, оказался в руках врага.

Катастрофа в Крыму, о котором немало говорилось в Ставке, обескуражила и наркома ВМФ, вызвала в нем недобрые чувства, от которых было не по себе. Тревожился Николай Герасимович и об адмирале Левченко. Было очевидно, что Сталин это дело так не оставит.

И вскоре расплата наступила, и узнал об этом Кузнецов от маршала Шапошникова. После обсуждения ситуации в районе Севастополя Борис Михайлович как бы вскользь обронил:

– Верховный приказал арестовать Левченко. Вам об этом известно?

– Нет. Верховный и словом не обмолвился со мной.

– Плохо, весьма плохо. Такие вещи надо сердцем чувствовать. – И, доверчиво взглянув на Николая Герасимовича, Шапошников добавил: – Уж кто-кто, а я знаю, что в случившемся нет вины адмирала Левченко, как нет вины и маршала Кулика.

– Что мне делать, Борис Михайлович? – спросил Кузнецов Шапошникова. – Ведь Левченко – мой заместитель, да и невиновен он!

Шапошников с сочувствием посмотрел на Кузнецова.

– Я, право, и не знаю, что вам посоветовать. Впрочем, не лучше ли испить чашу горечи?..

Ночь для Николая Герасимовича была неспокойной. Дважды ему звонил адмирал Галлер, из Архангельска дал о себе знать Иван Дмитриевич Папанин, просивший прислать к нему адмирала из тыла, чтобы помог на месте решить вопросы переоборудования порта. А на рассвете, когда нарком забылся в своей опустошенной квартире, после того как семья эвакуировалась в Куйбышев, ему позвонила Вера. На линии были атмосферные помехи, и он едва разбирал ее слова. К тому же говорила она быстро, словно боялась, что не успеет все ему высказать.

– Верунчик, у меня все хорошо. А как ты? Как дети?.. Так, ясно, и у тебя все хорошо. Ах, скучаете! Думаешь, мне тут весело? Как бы не так! Я тоже скучаю, но дела флота так меня закрутили, что некогда тебе позвонить… Как питаюсь? Хорошо… Ты, милая, побереги там детей… Что в Москве? Обстановка еще сложная, но скоро немцам дадим как следует…

Жена стала говорить ему о трудностях с устройством жилья, и тут связь прервалась.

– Алло, алло! – кричал Кузнецов, но в трубке раздавался лишь треск.

«Черствый я, однако, человек, не сказал жене ласкового слова, – упрекнул себя Николай Герасимович. – А ведь я люблю ее, мне без нее что морю без солнца».

Нарком вызвал машину, быстро оделся и поехал в Наркомат ВМФ. Пока утро, надо выяснить, как Октябрьский готовится к проведению Керченско-Феодосийской операции. Хотя этой операцией будет руководить командующий Закавказским фронтом генерал Козлов, за высадку десантов в ответе перед Ставкой комфлот Октябрьский и командующий Азовской военной флотилией контр-адмирал Горшков. «У меня все идет без перебоев, товарищ нарком, – говорил Кузнецову на днях по ВЧ комфлот. – У Горшкова тоже идет все по плану. Мною готовятся все корабли и вспомогательные суда. Я решил задействовать в операции два крейсера и шесть эсминцев. Вы, надеюсь, не против? У нас ведь, как вы знаете, нет специальных десантных судов, поэтому переброску войск и боевой техники будем осуществлять на боевых кораблях и транспортных судах. Так что не взыщите…»

«Ну и язва этот Филипп Сергеевич, намекнул, мол, плохо я делал, что не строил десантные суда перед войной», – выругался в душе нарком.

В приемной наркомата Кузнецова встретил Галлер.

– Я к вам на доклад, разрешите?

– Заходите, Лев Михайлович. – Нарком снял шинель, причесал волосы. – Слушаю вас.

Информация Галлера была краткой. По-прежнему под Севастополем свинцовый вихрь. Плохи там дела, чертовски плохи! Базой снабжения города Ставка установила Новороссийск, куда грузы доставлялись по распоряжению наркома ВМФ и начальника тыла Красной Армии генерала Хрулева, а от Новороссийска до Севастополя – средствами Черноморского флота. Пока срывов не было. Но как теперь будет обеспечиваться десант? А тут еще заместитель начальника Генштаба Василевский подстегнул Николая Герасимовича, заявив, что подготовку к десантам надо форсировать.

– Керченско-Феодосийская десантная операция, – сказал Василевский, – это своего рода оселок, на котором будет проверено, на что способен военный флот. Прошу, готовьте ее так, как считаете нужным, в этом деле я вам не советчик, хотя, если возникнут вопросы, – к вашим услугам…

Николай Герасимович на мгновение прикрыл глаза, усталость вроде прошла. Рядом – Галлер, он чего-то ждал.

– Если нам удастся успешно провести эту операцию, то немцам будет не до Севастополя. Понял, Лев Михайлович? Так что старайся.

– Меня озадачила депеша адмирала Головко, – сказал Галлер. – Англичане ставят вопрос о конвоировании транспортов нашими эсминцами. Предлагают встречать миль за пятьдесят от меридиана Мурманск и дальше вести в Белое море или в Мурманск. Положение с эсминцами на флоте таково: в строю – три, два старых эсминца – в Белом море, один из них в ремонте. Головко доносит, что конвоировать суда союзников нечем.

– Что-то вас смутило, Лев Михайлович? – удивленно посмотрел на Галлера нарком.

– Головко правильно ставит вопрос, но если англичанам отказать, они могут пожаловаться в Ставку, – пояснил Галлер.

– Пусть жалуются! – Нарком взял красный карандаш и на телеграмме написал резолюцию: «Согласен». И расписался. – Надо поддержать комфлота. Разумно он поступает. И совместную операцию с союзниками провел хорошо…

С донесением Головко нарком ознакомился два дня назад. Тот информировал, что договорился с командующим 10-й крейсерской эскадрой провести в ночь с 25 на 26 ноября поиск от Варде до Нордкапа в составе крейсера «Кения» и эсминцев «Бедуин», «Интрепид», «Гремящий» и «Громкий». Если не встретятся корабли противника, намечено на обратном пути обстрелять из орудий Варде. Командует операцией контр-адмирал Барроу.

– Надо комфлоту дать «добро»! – Галлер повел бровью.

– Согласен. Отправьте ему шифровку.

Позже Кузнецов поставил в известность об этом Верховного.

– Кто проявил инициативу в проведении этой операции с союзниками? – Голос у Сталина был негромок, но в нем чувствовалась власть.

– Головко.

– Одобряю его действия, так и передайте комфлоту. У вас все?

– Да, то есть не все… Извините, но я хочу знать, за что арестован адмирал Левченко?

Сталин хмуро бросил, что он и маршал Кулик за сдачу Керчи понесут суровое наказание.

– А вы что, хотите быть их адвокатом? – сердито попрекнул наркома Верховный и бросил трубку.

Собираясь в море на проведение операции, контр-адмирал Барроу собрал на крейсере «Кения» командиров кораблей и подробно обсудил с ними план действий. Потом пригласил гостей отобедать в кают-компании.

– Господа! – Барроу поднялся из-за стола, от выпитой рюмки глаза у него блестели. – Мой дед участвовал в совместных действиях британских фрегатов с эскадрой адмирала Федора Ушакова на Средиземном море. Это ли не подвиг, господа?! Я горжусь, что могу сделать то же самое, что и мой дед. Борьба против нацизма сплотила нас, сплотила флоты Англии и Советского Союза…

Корабли всю ночь бороздили море, но противника так нигде и не обнаружили. Тогда, как и было обусловлено планом, корабли обстреляли острова и порт Варде. А утром они вернулись в Полярный. Все еще бушевала метель, море играло свинцовыми волнами. Но плохая погода не испортила настроение гостям. Контр-адмирал Барроу дал высокую оценку действиям советских моряков. Он похвалил командира эсминца «Гремящий» капитана 3-го ранга Гурина: «Я видел и восхищен тем, как превосходно вы держали свое место и открыли огонь из орудий, как только мною был дан сигнал. Я горжусь тем, что имел советский корабль «Гремящий» в составе моей 10-й крейсерской эскадры».

Адмирал Головко утром, раскрасневшись от мороза, вошел на флагманский командный пункт и, даже не успев снять реглан, позвонил в Москву. Кузнецов, выслушав его, сказал:

– Значит, первая совместная операция с союзниками прошла успешно? Я так и доложу Верховному…

Поговорив еще о флотских делах, нарком заключил:

– Не забывайте о конвоях, Арсений Григорьевич. Верховный это держит на контроле.

– Стараюсь, Николай Герасимович, – отозвалась трубка.

– А, это вы, Лев Михайлович! – воскликнул Кузнецов, когда Галлер вошел к нему. Но странно, лицо его заместителя оставалось непроницаемым.

– Что, принес какую-то «взрывчатку»? – спросил нарком.

– Вам звонил Левченко, – сухо молвил Галлер. – Из тюрьмы звонил. Даже предположить не могу, как это ему удалось.

– Да вы что? – удивился нарком. – Что он сказал? Как его самочувствие? Не просил ли какой помощи?

– Бодрится, но, видно, тяжко ему. Пока идет следствие. Сам Берия его допрашивал…

Вице-адмирал Левченко был арестован в конце ноября сорок первого. Тут приложил руку нарком внутренних дел Берия, о чем Кузнецову намекнул Молотов, когда тот был у него по вопросу работы Архангельского порта. «Вот к Берия я и пойду», – решил Николай Герасимович. Позвонил по «кремлевке», и Берия сразу ответил:

– Слушаю вас!

– Лаврентий Павлович, я хотел бы встретиться с вами.

– Это нарком ВМФ адмирал Кузнецов? – раздался в трубке четкий голос Берия. – Я вас узнал. Речь идет о встрече? Я согласен. В пять вечера сможете?

Кузнецов сказал, что в пять вечера в Ставке совещание, где будет заслушана его информация о ситуации под Севастополем.

– А в семь вечера сможете меня принять? Тогда я приду…

Берия был в кабинете один. Он вальяжно сидел в мягком кожаном кресле и, положив ногу на ногу, медленно пил чай. Увидев Кузнецова, он вышел ему навстречу, поздоровался за руку, потом снял очки и положил их на стол. Улыбаясь, произнес:

– Я знаю, зачем вы ко мне пришли. Хотите проведать в камере адмирала Левченко? А Гордей Иванович, надо вам сказать, заскучал. – Хитринка блеснула в слегка заплывших глазах Берия.

– А я и не догадывался! – усмехнулся Кузнецов. – А вы мне не позвонили.

– Верчусь, Николай Герасимович, как карась на сковородке. У меня все расписано не по часам, а по минутам! Да-с, не вру.

– Я хочу поговорить с вами о Левченко, а вот в камеру к нему идти без разрешения товарища Сталина, извините, не могу. – Кузнецов достал папиросы и закурил. – В чем обвиняется адмирал? Хотя бы коротко.

Берия ответил не сразу. Он протер платком стекла своих очков, потом надел их и, открыв ящик стола, извлек из него тонкую папку. Краем глаза Кузнецов заметил, что это было «дело» на Левченко.

– Я скажу вам, в чем он обвиняется, – начал Берия. – Но прежде замечу, что Гордей Иванович не очень-то с нами вежлив и откровенен. Говорит, если бы он знал, что окажется в «ежовых рукавицах»{«Ежовые рукавицы» – это выражение образовано от фамилии Н. И. Ежова (1895–1940), наркома внутренних дел СССР в 1936–1938 гг.}, то на фронте подставил бы свою башку фашистской пуле. Я объяснил ему, что «ежовщина» умерла еще до войны вместе со своим кумиром. Ежова давно нет, и понес он суровую кару за то, что стряпал «дела» на невинных. Так при чем здесь «ежовые рукавицы»? – Берия хихикнул, сурово повел бровями.

– Это он зря так сказал. У Наркомата внутренних дел своя специфика работы, и эта работа весьма ответственная, – заметил Николай Герасимович.

– То же самое и я ему сказал. И знаете, что он мне заявил? Мол, у ваших следователей по локоть руки в крови. Каково, а? Как нарком я такого не потерплю, и когда буду вечером у Хозяина, все ему выложу…

– Так в чем же обвиняют Левченко? – вновь спросил Кузнецов.

Берия объяснил, что под влиянием немецкой пропаганды о непобедимости фашистской армии Левченко был настроен пораженчески, поддался панике и не организовал отпора врагу. Он совершил такое предательство, какое содеял генерал армии Павлов.

– Вы, надеюсь, знаете, чем это кончилось для бывшего Героя Советского Союза Павлова? – Берия вскинул голову. – Короче, ваш Левченко предал Родину!

Кузнецов вскочил со стула, стукнул кулаком по краю стола, да так, что стакан свалился на пол и разбился на мелкие кусочки.

– Вы клевещете на Левченко! – громко бросил в лицо Берия Кузнецов. – Он не мог предать Родину! Он был в боях под Николаевом, Одессой и Севастополем. Что ему стоило там перебежать на сторону врага, если он был, как вы говорите, предателем?

Берия тоже резко встал из-за стола. Он заметно растерялся и стоял красный как рак. Но быстро пришел в себя и в упор спросил наркома:

– Вы что себе позволяете, товарищ Кузнецов? Да я сейчас же подниму трубку «кремлевки» и доложу товарищу Сталину. Я… – Он замялся, на ходу поправляя очки.

– Извините, Лаврентий Павлович, кажется, я погорячился, – тихо произнес Николай Герасимович. – Извините…

– Я же понимаю, Левченко ваш заместитель… А командир всегда отвечает за своих подчиненных. – Ехидная улыбка скривила губы Берия.

– Я вас так понял, Лаврентий Павлович, что судьба адмирала Левченко решена? – В голосе наркома ВМФ было столько скорби, что нарком внутренних дел отвел глаза в сторону.

– Моя задача – доказать, что Левченко сдался на милость врагу сознательно, а как с ним поступить – решать трибуналу, если таковой состоится. Его судьбу без суда может решить только Хозяин.

– Адмирала на допросах били?

– Боже упаси, вы что, Николай Герасимович?!

Разговор прервала «кремлевка». Берия снял трубку с аппарата.

– Лаврентий, ты что-то затянул дело с адмиралом Левченко. Он признал свою вину?

– Полностью признал, хотя потрепал нам нервы.

Кузнецов громко кашлянул, и на другом конце провода Верховный услышал этот шум.

– Кто там у тебя, Лаврентий? – послышалось в трубке.

– Я позже вам доложу, товарищ Сталин.

– Ты что, оглох? – рявкнуло в трубке. – Я спрашиваю, кто там у тебя?

– Нарком флота адмирал Кузнецов.

– Пришел проведать своего любимчика? – хохотнул Сталин. – Я чего тебе звоню? Посмотри, сколько у тебя в тюрьме сидит военных чинов, и когда ко мне придешь, дашь список. Ясно? Жуков просит, а ему поддакивает Шапошников, освободить некоторых генералов, а я о них ничего путного не знаю. Глядишь, и проявят себя на фронтах войны. Нам с тобой от этого только польза.

– Будет сделано, Коба, – вырвалось у Берия, но он тут же поправился: – Извини, Иосиф…

Кузнецов поднялся с места.

– Пойду к себе, Лаврентий Павлович. Меня ждут люди с фронта.

– Может, чайку попьете? – предложил Берия. – У меня он с гранатовым соком. Тонус поднимает. А?

Кузнецов резко произнес:

– На том свете будем чаевничать. – И, рванув на себя дверь, вышел.

– Упекут Левченко в лагеря, – угрюмо сказал Кузнецов, вернувшись в наркомат. – Что делать – ума не приложу.

– Все так серьезно закрутилось? – насторожился Галлер.

– Очень серьезно! Я был у Берия, и он назвал Гордея Ивановича предателем и сообщил, что Левченко свою вину полностью признал.

– Просите Верховного, ему дано право миловать, – посоветовал Галлер. – Вы же к пяти вечера идете в Ставку?..

Кузнецов приехал в Кремль пораньше. Поскребышев сказал, что Верховный не в духе, пьет чай, там у него Микоян.

– Я на минутку, Александр Николаевич? Очень уж надо…

– Давайте, но я вас не видел…

Сталин, казалось, опешил, когда увидел в кабинете наркома ВМФ. Не успел он что-либо произнести, как Кузнецов шагнул к столу, за которым сидел и Микоян, и с ходу заговорил:

– Я очень прошу вас, товарищ Сталин, не судить адмирала Левченко. Не все у него было гладко на фронте, не везде ему сопутствовали удачи, но человек он честнейший, предан военному флоту и сделает еще для него, а следовательно и для Родины немало полезного. Если бы вы назначили его командовать войсками Крыма раньше, он бы не оплошал…

У Сталина потемнели глаза, сквозь зубы он произнес:

– У меня только что был генерал Василевский, он тоже просил за адмирала Левченко. Это вы надоумили его?

– Никак нет, с Василевским я на эту тему не разговаривал.

– Даже Шапошникова втянули в это дело, тоже ходатайствовал за Левченко. Ишь ты, ходоки! Скажите, а зачем вы ходили к Берия? Вам что, делать нечего?

– Я, товарищ Сталин, к Берия ходил не чай пить, хотя он и предлагал мне, – твердо проговорил Николай Герасимович и до боли в пальцах сжал кулаки, чтобы не «загореться», тогда все пойдет насмарку. – Я нарком Военно-морского флота, Левченко – мой заместитель, и как его начальник я обязан знать, в чем его обвиняют. Это мое командирское право, такое же, как есть у вас право требовать с меня. Да и вы как-то нам говорили, что если мы знаем своих людей как честных и преданных, надо стоять за них горой. Вот я и был у Берия вроде той горы.

Микоян, до этого молчавший, усмехнулся, потирая ладонью усы.

– Гора становится равниной, если любишь друга, – молвил он.

– Да, адмирал Левченко мой друг, и я за его судьбу в ответе.

– Чему вы радуетесь? – жестко спросил Сталин. – Друг… Вы не очень-то заступайтесь. – Он повел пальцем перед лицом наркома. – Мы вам не позволим защищать предателей.

– Если вы так ставите вопрос, то я готов уйти с поста наркома! – Эти слова сами по себе вырвались из уст Кузнецова, но он об этом ничуть не пожалел.

– А вот это уже зря, Николай Герасимович, – осадил его Микоян. – В такое время, когда враг стоит у порога столицы, когда льется кровь защитников под Севастополем, когда Северный флот сражается с армейцами против фашистов и камни плавятся от огня, вы ставите чуть ли не ультиматум. Что вас беспокоит? То, о чем заявил Берия, еще не истина. Товарищ Сталин и сам сумеет разобраться, в чем виновен Левченко.

Глядя на Кузнецова, Сталин грубо бросил:

– Мы разжалуем вашего любимчика! А теперь можете идти!

«Лучше, чем лагеря», – легко вздохнул нарком и, толкнув двери, вышел.

– О, да вы белый как стена! – тихо произнес Поскребышев. – Вот так одна минутка! Что там за шум был? Я же говорил вам, что Он не в духе. Он и маршала Шапошникова отчитал, чего с ним никогда не было.

– Ладно, я пошел, – махнул рукой Кузнецов. Ему было о чем подумать.

– Это вам. – Адъютант протянул наркому листок.

Вице-адмирал Октябрьский телеграфировал ему, в копии маршалу Шапошникову: «Докладываю, что я никуда не перехожу из Севастополя. Севастополь крепко держим, будем держать, как приказано, а я этим руковожу… В связи с прибытием на Кавказ Рогова, Исакова, которые помогут начштабу ЧФ в руководстве флотом на Кавказе, я прошу в данное время никуда меня не переводить из Севастополя и поскорее решить вопрос оказания Севастополю более крупной поддержки».

– Наконец-то Октябрьский понял, где его место. – Кузнецов отдал депешу адъютанту. – Пошлите ко мне Галлера.

Левченко вошел в кабинет наркома, ощущая, как гулко стучит сердце. Сколько он пережил, и все время «мотор» дает о себе знать. «Ладно, Гордей, только без слез», – сказал он себе. Кузнецов оторвался от бумаг, порывисто встал и пошел ему навстречу.

– Рад тебя видеть, Гордей Иванович. – Нарком кивнул на кресло. – Садись. Что у тебя, рассказывай!

– Меня сняли с должности заместителя наркома ВМФ и разжаловали до капитана 1-го ранга. – Левченко попытался улыбнуться, но из этого ничего не вышло. – Направлен в ваше распоряжение.

Какое-то время Кузнецов молчал.

– Я не согласен с решением Ставки, – наконец заговорил он. – Еще когда ты получил назначение, я сказал Верховному, что наши войска в Крыму уже отступают и вряд ли Левченко их остановит, у него для этого нет таких сил. Ты улетел в Керчь, а следом Сталин послал маршала Кулика. Но… – Нарком развел руками. – Чуда не произошло. Куда желаешь ехать? Может, на Северный флот, к Головко?

– В Севастополь. – Левченко сжал губы. – На любую должность, только бы туда, в самое пекло.

– Черноморский флот исключается, – отрезал нарком. – Сталин так решил, говорит, штрафнику там нечего делать. Давай на Балтику! Там тоже горячо, да и Трибуц к тебе хорошо относится. У него есть должность командира Ленинградской военно-морской базы.

– Согласен, – кивнул Левченко.

– Ты еще удачно выкарабкался, а вот у Кулика все сложнее, так что не падай духом. Я помогу тебе залечить рану. Но и ты дерзай, покажи себя в новом деле. Что задумался?

Левченко отчего-то покраснел. Потом вскинул брови и, глядя на наркома, произнес:

– Еще два дня тому назад Берия допрашивал меня и грозил расстрелом. «Ты, – сказал он, – пошел по стопам генерала армии Павлова. Тот получил свои девять граммов свинца. Подумай и не отпирайся, что сдал Крым немцам. Ты же заранее условился с немцами».

– Так и сказал? – напружинился Кузнецов.

– Слово в слово. – Левченко передохнул. – Это было два дня назад. А вчера он вел себя со мной по-другому… Вот я и думаю, почему? Вы случайно не говорили с вождем о моей персоне?

– Зачем тебе все это знать? – мягко улыбнулся Николай Герасимович. – Ты жив, здоров, есть новая должность, есть где проявить себя. Надо доказать Верховному, что ты чего-то стоишь. А большие звезды на погонах у тебя появятся.

– И все же, Николай Герасимович, вы были у Верховного? – допытывался Левченко.

– Ладно, скажу… Понимаешь, я сначала пошел к Берия, и мы крепко с ним повздорили. Он заявил, что твоя судьба решена – лагерь, а то и девять граммов свинца. Тут уж я испугался за тебя и пошел к Сталину.

– Тяжелый был разговор?

– Очень. Я даже сказал, что готов уйти с поста наркома ВМФ. Такое дело, понимаешь… Коса на камень нашла… – Кузнецов встал. – Поезжай на Балтику. С Трибуцем я сегодня переговорю.

– Спасибо, – растрогался Левченко. – Я этого не забуду…

Развернувшись над Невой, «Дуглас» пошел на посадку.

Ленинград окатил Кузнецова сырым, ледяным ветром. Едва нарком вышел из самолета и ступил на бетонку, по лицу больно стегнула снежная крупа. Трибуц, встретивший его, был сдержан, чем-то озабочен, прятал лицо от ветра. Когда садились в машину, он спросил наркома, надолго ли тот приехал.

– Поживем – увидим, – буркнул Николай Герасимович.

Улицы занесло снегом, мрачно высились сугробы по обочинам дороги. Но до штаба флота добрались быстро, хотя на Невском проспекте пришлось задержаться: «юнкерсы» бомбили город. Николай Герасимович с дороги выпил горячего чаю, потом завел разговор о том деле, ради которого он прибыл. Трибуц честно, без прикрас обрисовал обстановку на данный момент, подчеркнув, что она «опасна и непредсказуема», хотя флот и сражается с предельным напряжением. Кузнецова огорчило, что подводные лодки в Балтийское море уже не выходили.

– Лед в Финском заливе, – пояснил Трибуц. – И мины нас тревожат. В ноябре рискнули послать на боевые позиции две лодки, и одна из них, «Л-2», капитан-лейтенанта Чебанова погибла. Подорвалась на мине. А случилось это у мыса Кери.

– Надо тралить фарватер, – сухо заметил нарком. – И тралить хорошо, а не просто пахать винтами море…

Ближе к вечеру нарком ВМФ провел совещание с работниками штаба флота, высказал критические замечания в их адрес.

– Я не скажу, товарищи, что вы плохо воюете. – Сдержанная улыбка чуть тронула лицо наркома. – Есть у вас и подвиги, и герои, но есть и серьезные пробелы. Не будь их, у вас меньше было бы потерь на море. Комфлот говорил мне о гибели подводной лодки Чебанова, но как мне известно, истек срок автономности еще двух лодок – «С-8» старшего лейтенанта Брауна и триста двадцать второй «щуки» капитана 3-го ранга Ермилова. Наверное, погибли и эти корабли. А где? Тайна покрыта мраком…

– Наверняка погибли на минах в Финском заливе, – подал голос начальник штаба флота.

– В конечном счете неважно, где погибли, главное – как и отчего, – продолжал Кузнецов. – И если уж говорить о командирах, то мне импонируют такие, как капитан-лейтенант Петров. Это же он у острова Хиума торпедировал немецкую подводную лодку. Чем не подвиг? Петров первым нанес по врагу удар и выиграл!..

Трибуц как должное воспринял критику наркома, хотя страсти бушевали в его душе. Кому приятно, когда тебя начальство «песочит»? Зато когда Кузнецов беседовал с генералом Кабановым, комфлот повеселел.

– Рассказывай, как эвакуировались с Ханко! – попросил нарком.

Герой Ханко, высокий и полный, с черными усами, был прям:

– Хлебнули мы лиха вдоволь, Николай Герасимович, если коротко. – Кабанов потрогал усы. – Дали фрицам по зубам, крепко дали, чтобы выветрился у них из памяти наш полуостров… А потом мы оказались в глубоком вражеском тылу, и нам пришлось уходить.

– Отступали с боями, – заметил Трибуц.

– Бились с фрицами без страха – это уж точно, – продолжал Кабанов. – Я вот беседую с вами, а перед глазами морской пехотинец, мой земляк. Его ранило в живот. Пока искали санитара, я нагнулся к раненому и спрашиваю: мол, больно? В ответ услышал: «Колет чуток, товарищ генерал, зато мы дали жару фрицам!» Сам едва дышит, но не о себе печется – о святом деле… У меня на глаза слезы навернулись. Такие ребята погибают!

– Ваш земляк умер?

– Часа через полтора. Перед смертью просил матери написать, чтоб сестренку поберегла… – Кабанов грустно вздохнул. – Война, она ничего не принимает на слово. Тут надо врага низвергнуть, а самому живым остаться.

– Вот-вот, врага одолеть, а самому живым остаться, – горячо подхватил нарком. – Моряки порой глупо ведут себя в бою, с показной лихостью. Идут на врага в полный рост, в тельняшках и бескозырках, даже каски не надевают. Это я видел под Москвой. Там их полегло немало… – Кузнецов помолчал, собираясь с мыслями. – Честь военного моряка у нас в особом почете, и ее надо утверждать боевыми делами! – Николай Герасимович повел цепким взглядом по лицам сидевших. – Что-то я не вижу Гордея Ивановича, где он?

Трибуц ответил, что Левченко был в море и сильно простыл.

– Я им доволен, умело руководит Ленинградской военно-морской базой.

– Строго с ним поступили, хотя Гордей Иванович делал в Крыму все что мог, но без достаточных сил и танков остановить врага был не в состоянии. Ты, Владимир Филиппович, поддержи его, не то как бы он духом не пал. – Нарком встал из-за стола. – Кажется, все собрались? Ну что, товарищи командиры, поговорим о том, как сражается флот, как усилить удары по врагу, чтобы хоть как-то ослабить натиск фашистов на Москву… – Кузнецов опять помолчал, и этой паузой воспользовался Трибуц.