Текст книги "Гитлер. Неотвратимость судьбы"
Автор книги: Александр Ушаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 60 страниц)
Да, недавно он служил братьям Штрассер, но… что поделаешь, он заблуждался, и именно «дорогой Адольф Гитлер» вывел его на новую дорогу, с которой он уже не свернет никогда. Что же касается своих недавних хозяев, то Геббельс окончательно отрекся от них.
– Теперь я вижу вас насквозь, – заявил он Штрассерам на одном из собраний, – вы – революционеры на словах, пустые болтуны… Моя установка никогда не была такой… Не болтайте так много про идею и не воображайте, что вы одни носители этой идеи. Учитесь и имейте доверие. И верьте в победу этой идеи. Тогда с вашей стороны не будет уходом в Дамаск, если мы сплотимся вокруг ее творца, вокруг вождя; тогда мы поклонимся ему не из византийского раболепия, а как наши предки, сохранявшие гордое достоинство перед престолом, мы преклонимся перед ним с чувством уверенности, что он больше каждого из нас, что и он лишь орудие в руках божественной воли, которая творит историю!
Подобные панегирики не оставили равнодушным «орудие божественной воли», Гитлер приблизил к себе «сохранившего гордое достоинство перед престолом», и 26 октября 1926 года Геббельс стал гауляйтером Берлина. Он приобрел власть над «господами с севера», которой намеревался распорядиться должным образом и через месяц после своего назначения заявил о «завоевании Берлина».
В июле 1927 года Геббельс начал издавать в Берлине ежедневную газету «Дер Ангриф», а затем арестовал все счета штрассеровской «Арбайтсблатт» и отдал приказ избивать их сторонников. Братья Штрассер неоднократно жаловались Гитлеру на произвол его гауляйтера, но ничего из этого не вышло. «Ваша газета, – ответил Гитлер, – несомненно, официальный печатный орган партии в Берлине, но я не могу запретить Геббельсу издавать свою собственную частную газету».
Поведение Гитлера понятно, не совсем понятна реакция самих Штрассеров на происходящее. Неужели они не понимали, что уже никто в партии не мог действовать на свой страх и риск, что своей самостоятельностью они только мешали Гитлеру и что Геббельс проводил его политику? Если это было так, то зря они полезли в политику.
Тем временем чувствовавший полную поддержку Гитлера Геббельс организовал против Штрассеров самую настоящую партизанскую войну, которую Отто назвал «террором в миниатюре». «Один за другим, – писал он, – наши товарищи испытывали на себе все прелести недовольства нового гауляйтера. Штурмовики выслеживали наших людей и под видом хулиганов избивали их. Они даже совершили несколько безуспешных попыток схватить меня. Когда же мы требовали объяснений по поводу этих таинственных нападений, то получали неизменный ответ: «Это коммунисты преследуют вас. Воспользуйтесь бойцами СА для защиты». Другими словами, «примите в наши ряды шпионов, и мы оставим вас в покое».
У Отто Штрассера состоялся разговор с самим Гитлером. «В тот день, – вспоминал он, – я в одиночестве разрабатывал макет нашей газеты, когда в комнату, не постучавшись, стремительно ворвался Гитлер. Я даже не знал, что он в Берлине. Не здороваясь, он уселся за стол Грегора и выпалил мне прямо в лицо:
– Это не может дальше продолжаться!
– Что не может продолжаться, господин Гитлер?
– Твои непрерывные ссоры с моими людьми. В прошлом году это был Штрайхер, потом Розенберг, а сейчас – Геббельс. Мне это надоело.
– Между этими событиями нет никакой связи, господин Гитлер. Юлиус Штрайхер – грязная свинья. На нюрнбергском съезде он замучил меня рассказами о сексуальных извращениях евреев, называя свои рассказы «деликатесным аперитивом». Я сказал ему, что меня тошнит от его газеты и что я люблю литературу, а не порнографию. Если принять во внимание предмет нашей принципиальной ссоры, то сам ее факт не должен ни шокировать, ни удивлять вас.
– А Розенберг? – спросил Гитлер, приведенный в замешательство словом «порнография». – Что ты имеешь против него?
– Он язычник, господин Гитлер.
Адольф вскочил и заходил по комнате.
– Идеология Розенберга – неотъемлемая часть национал-социализма, – торжественно заявил он.
– Я думал, что вы хотите помириться с Римом.
– В данный момент христианство является одним из пунктов моей программы. Но мы должны смотреть вперед. Розенберг – провидец и пророк. Его теории являются выражением германской души. Настоящий немец не может осуждать их.
Я не ответил, но внимательно посмотрел на него. Я был совершенно ошеломлен его двуличием.
– Давайте перейдем к делу. Я говорю о ваших отношениях с Геббельсом. Я повторяю снова, это не может продолжаться.
– Несомненно. Но вы должны сказать об этом Геббельсу. Он приехал сюда после меня и начал выпуск своей газеты позже. Все права принадлежат мне.
Гитлер снисходительно улыбнулся.
– Это вопрос не права, а силы. Что ты сможешь сделать, если десять штурмовиков Геббельса ворвутся в твой офис?
Я медленно вытащил из ящика стола большой револьвер и положил его перед собой.
– У меня в обойме восемь патронов. Так что восемью штурмовиками станет меньше.
Гитлер остолбенел.
– Я знаю, ты достаточно ненормальный, чтобы стрелять, – прорычал он. – Я знаю, что ты без колебаний будешь защищать себя. Но все равно ты не сможешь стрелять в моих штурмовиков.
– Ваших или гауляйтера Геббельса? Если они ваши, то я бы советовал вам не посылать их сюда. А если это люди Геббельса, то в вашей власти остановить их. Что касается меня, то я буду стрелять в каждого, кто нападет на меня. И мне плевать на их униформу. Коричневые рубашки меня не пугают.
– Отто, – сказал Гитлер печальным голосом, первый и последний раз назвав меня моим христианским именем, – будь благоразумен. Обдумай все, хотя бы ради брата.
Он взял меня за руки. Я остался равнодушным к его глазам, наполненным слезами, к дрожащему от волнения голосу. Это заранее обдуманное представление не могло иметь у меня успеха.
– Подумайте и вы, господин Гитлер. Я буду продолжать свое дело.
К тому моменту, когда он ушел, я уже решил открыто бороться с его лицемерием; короче говоря, либо я одержу победу, либо порву с ним».
И все же Гитлеру пришлось держать в узде не только Штрассеров, но и самого Геббельса, который постоянно искал стычек со сторонниками Штрассеров на улицах.
– Кто с помощью террора и грубых наскоков проводит свое миросозерцание против всех внешних сил, – заявил он, – тот будет рано или поздно иметь в своих руках власть и, следовательно, будет иметь право свергнуть существующее государство!
Это были уже не шутки, и «право свергнуть существующее государство» могло дорого обойтись Гитлеру. Ему с большим трудом удалось наладить отношения с баварским правительством, которое сняло запрет на его выступления в Баварии. В свою очередь он через лидера своей фракции в баварском ландтаге заверил министра внутренних дел в том, «что партия не преследует никаких противозаконных целей и не будет также применять никаких противозаконных средств для достижения своих целей». Ну и, конечно, в какой уже раз торжественно пообещал властям, что его штурмовые отряды не будут нарушать закон, разыгрывать из себя военных и присваивать полицейские функции.
Удивительно, но баварские власти снова пошли на соглашательство с Гитлером, положившись на его «честное» слово, цену которому они, надо полагать, хорошо знали. Конечно, Гитлер дал его, он сделал бы все что угодно, лишь бы только получить право снова выступать публично. Надо отдать ему должное, на этот раз он не собирался нарушать его. Но отнюдь не из чувства собственного достоинства. За окном стояли совсем другие времена, и нарушить данное слово было себе дороже.
Получив разрешение на проведение массовых митингов в Баварии, Гитлер провел несколько закрытых собраний в Берлине и мечтал о том дне, когда ему дадут разрешение на публичные выступления в Пруссии. И вот теперь после нескольких кровопролитных схваток штурмовиков Геббельса со сторонниками Штрассеров берлинская полиция в мае 1927 года запретила Национал-социалистическую партию в Берлине. Гитлеру не оставалось ничего другого, как осадить зарвавшегося гауляйтера, необдуманные выступления которого грозили не только сорвать задуманное, но и привести к непредсказуемым последствиям. Он понимал, что таким образом развязывает руки Штрассерам, но… приходилось выбирать между Штрассерами и начинавшим косо посматривать на него прусским правительством…
ГЛАВА ПЯТАЯ
В высшей степени осторожная политика Гитлера давала свои плоды, и уже в июне к нему вернулись вюртембергские «фелькише» во главе с Мергенталером и еще несколько политических «ренегатов». А еще через неделю его непримиримый противник граф Ревентлов порвал с лидерами народной партии Грефе и Вулле и заявил: «Я без околичностей подчиняюсь г-ну Адольфу Гитлеру. Почему? Потому что он умеет быть вождем».
Конечно, Гитлер не рыдал от счастья по поводу возращения своих блудных сынов, но все же сделал вид, что доволен, и даже пообещал им мандаты. Помня библейское «единожды солгав», он не очень-то верил раз предавшим его людям, однако пока еще его партия не пользовалась большим влиянием в стране, ее лидер очень нуждался в ее хотя бы количественном усилении, а потому и разыгрывал радушного хозяина, не помнящего старых обид.
Что же касается Пфеффера, то он был вынужден смотреть сквозь пальцы на военные игры лидера штурмовиков, чьи отряды пока еще не шли ни в какое сравнение с тем же «Стальным шлемом», но в то же время представляли собой значительную силу, не считаться с которой было уже невозможно. Когда во время съезда партии в Нюрнберге в августе 1927 года 20000 штурмовиков прошли по улицам города в едином строю, Гитлер снова обрел уверенность в себе и смог наконец сказать то, что думал:
– Нам не нужны люди, которые душой еще с другим союзом!
Эта фраза означала, что случайных людей в его партии не будет, ни один нацист не войдет в какой-либо другой военный союз, а судьба Германии неразрывно связана с судьбами СА. Оставалось только найти огромные средства, которых требовало содержание штурмовиков. Штурмовые отряды быстро росли, и не подкармливать их было нельзя. Голодный и бедный штурмовик был опасен не только для врагов, но и для его хозяина. В этом Гитлер уже убедился в 1923 году, когда СА начинали превращаться в неуправляемую силу.
Где же взять денег? Да все у тех же состоятельных промышленников и банкиров. В Нюрнберге был образован так называемый «имперский кружок жертвователей», в который вошли сочувствовавшие движению состоятельные люди. И деньги на самом деле пошли.
* * *
Наученный горьким опытом 1925 года, когда он на какое-то время выпустил из своих рук бразды правления партией, в 1927 году Гитлер их уже не отпускал. Это не мешало ему продолжать бурный роман с Гели Раубаль. К тому времени девушка переехала из Берхтесгадена, где жила с матерью, в Мюнхен. Гитлер боготворил свою племянницу, мечтал сделать из нее великую оперную певицу и уже представлял себе Гели в ролях Эльзы и Эзольды. Партийное окружение Гитлера постоянно видело его в сопровождении красавицы с коричневым загаром и славянского типа скулами.
Гитлер снял ей комнату в соседнем доме на Тирштрассе. Он встречался с ней каждый день, и их часто можно было видеть в кафе, чайных и пиццериях. Конечно, Гитлер разыгрывал из себя заботливого «дядюшку», у которого на первом месте стояла забота о бедной родственнице. Но обмануть он никого не мог – все прекрасно знали, какие отношения связывали заботливого «дядюшку» с его бедной «племянницей». Ходили слухи, что Гитлер собирался жениться на Гели. По всей видимости, он настолько увлекся девушкой, что на какое-то время забыл, что уже «обручен с Германией». И если вспомнить его склонность к игре, то можно представить, что говорил он в минуты близости своей дорогой племяннице. В то время, когда его казначей ломал голову над тем, где достать денег для жалованья партийным чиновникам и ненасытным штурмовикам, Гитлер заваливал Гели дорогими подарками. Меха, драгоценности, красивая мебель – все средства обольщения были пущены в ход, чтобы только сделать Гели счастливой.
Любила ли сама Гели «дядюшку Адольфа» или в ее отношениях к нему присутствовал расчет? Наверное, все-таки любила, иначе вряд ли бы так дико ревновала его к другим представительницам слабого пола. Как только до нее дошли слухи о том, что «дядюшка» намеревается жениться на Винифред Вагнер, с которой фюрер, по всей вероятности, продолжал поддерживать интимные отношения, она закатила жуткую истерику.
Гитлер был готов исполнить любое желание своей богини, кроме одного: дать ей возможность общаться со своими сверстниками и проводить время так, как она хотела. Чего-чего, а ревности у него тоже хватало. Гитлер был старше своей возлюбленной на 19 лет и очень боялся, что рано или поздно ее потянет к таким же молодым людям, как она сама. Когда некий молодой человек попытался поухаживать за его племянницей, Гитлер устроил безобразную сцену и осыпал незадачливого ухажера площадной бранью и страшными угрозами. После этого тот не отважился даже приблизиться к предмету своей страсти: Гитлеру стоило только слово сказать, и его штурмовики могли свободно оторвать незадачливому воздыхателю голову. Столь властные посягательства на ее свободу не нравились Гели, но она, все еще, видимо, надеясь, что «дядюшка» женится на ней, терпела.
В таких отнюдь не платонических отношениях прошел весь 1928 год, в продолжение которого Гитлер продолжал одаривать Гели подарками, разъезжать с ней по кафе и операм и… держать ее взаперти.
«Я, – вспоминал Отто Штрассер, – очень хорошо относился к этой молоденькой девушке и чувствовал, как сильно страдает она от его ревности. Она была жизнерадостным существом, охотно наслаждавшимся мюнхенской карнавальной кутерьмой на Масленицу, но Гели никогда не удавалось убедить Гитлера разрешить ей сопровождать его на многочисленных праздничных балах и увеселениях. Однажды я пригласил ее на один из знаменитых мюнхенских костюмированных балов. Пока я одевался, в комнату ворвался Грегор.
– Адольф не хочет, чтобы ты ехал с Гели, – сказал он.
Не успел я прийти в себя от удивления, как мне позвонил Гитлер.
– Я знаю, – вопил он в трубку, – что ты собираешься провести этот вечер с юной Гели. Я не могу позволить ей появиться в обществе женатого мужчины. Я не собираюсь терпеть твои грязные берлинские трюки в Мюнхене.
Я вынужден был подчиниться этим требованиям.
На следующий день Гели зашла ко мне. Лицо ее было бледно, глаза покраснели, а сама она была похожа на затравленного зверька.
– Он закрыл меня на ключ, – сказала она, плача. – Он запирает меня каждый раз, когда я говорю «нет».
В конце концов Гитлер однажды все-таки позволил мне отправиться вместе с ней на один из таких вечеров. Не успел я еще заехать за нею, как он позвонил моему брату Грегору и через него отменил свое согласие. Тем не менее я поехал на Принцрегентплац. Гели все-таки добилась своего, однако глаза у нее были заплаканные. Когда мы выходили из дома, чтобы сесть в ожидавшее нас такси и поехать в «Остериа» или кафе «Принцрегент», находившееся поблизости, Гитлер стоял в дверях с каменным лицом. Мы провели с ней прекрасный веселый вечер. Гели было приятно хоть на один вечер освободиться от надзора Гитлера».
В 1929 году Гитлер переехал в свою роскошную квартиру на Принцрегентплац и отвел Гели отдельную комнату, которая стала ее позолоченной камерой, и теперь она могла покинуть свою тюрьму только в сопровождении «дяди Адольфа». Это не могло не наводить жизнерадостную Гели на самые грустные размышления: что ей были окружавшие ее блеск и мишура, если она была лишена главного очарования молодости – заниматься тем, к чему лежала душа. Особенно если учесть, что экономка Гитлера фрау Анни Винтер следила за каждым ее шагом. И все же фрау Анни не уберегла свою подопечную, и в один далеко не самый прекрасный для него день Гитлер застал в комнате Гели своего бывшего телохранителя и шофера Эмиля Мориса. Они дружески беседовали и курили. Для охваченного ревностью Гитлера этого было достаточно, и его пылкое воображение дорисовало остальное.
Разыгралась безобразная сцена. Окончательно вышедший из себя Гитлер, обозвав Мориса «подонком» и «бабником», ударил его плеткой и пообещал в следующий раз пристрелить как «бешеную собаку». А после того как Морис покинул комнату Гели, снова впавший в ярость Гитлер отвесил племяннице полновесную пощечину. Затем последовали упреки, и сцена закончилась истерическими рыданиями Гели и Гитлера.
Морис бежал с ристалища, но сдаваться не собирался и решил вызвать Гитлера на дуэль «за оскорбление чести». Однако Грегор Штрассер и Рудольф Гесс общими усилиями отговорили его от этой безумной затеи, и Морис сменил гнев на милость. Особенно после того, как Гитлер пусть и не очень внятно, но все же извинился перед ним. Тем не менее ему было раз и навсегда запрещено появляться в его квартире.
Состоял ли он на самом деле в интимных отношениях с замученной вконец Гитлером Гели? Если верить Отто Штрассеру, то да. «Едва начав откровенные признания, – писал он об одной из своих встреч с Гели, – она уже не могла остановиться. Дядя держал ее в полной изоляции. Ей не разрешалось видеться с мужчинами. Однажды вечером, буквально сходя с ума от такого обращения, она уступила настойчивым домогательствам шофера Гитлера Эмиля Мориса. Своей реакцией Гитлер удивил обоих.
Гели подслушала разговор между этими двумя мужчинами, перед которыми она испытывала благоговейный ужас:
– Ноги твоей больше не будет в этом доме!
– Если ты уволишь меня, то вся эта история попадет на страницы газет!
Шантаж принес свои плоды. Эмиль Морис стал богаче на двадцать тысяч марок и открыл в Мюнхене часовую мастерскую.
Все это было чрезвычайно омерзительно, и я не находил слов, чтобы успокоить эту девушку, которая, не будь она совращена в столь юном возрасте, могла в будущем стать идеальной женой и матерью.
Бедная Гели! Я почти не видел ее больше… Она погибла при загадочных обстоятельствах в 1931 году».
Как бы там ни было на самом деле, Морис к Гели больше не приходил (или его не видели), однако сцены ревности на этом не кончились. Из доброго и заботливого «дядюшки» Гитлер превратился в самого настоящего Отелло, который затерзал бедную девушку. Очень скоро все эти проявления любви стали для Гели сущей мукой, особенно если учесть, что после них Гитлер требовал от нее половых извращений, которые вызывали у Гели омерзение. «Ее, – писал все тот же Отто Штрассер, – переполняли страх, гнев и отвращение. Гели откровенно рассказала мне о странных предложениях, которыми дядя изводил ее. Я знал о патологических пристрастиях Гитлера. Как и все посвященные в его дела, я слышал во всех подробностях рассказ о тех странных вещах, которые, по словам фрейлейн Гофман, он принуждал ее делать. Однако я искренне полагал, что дочь фотографа – немного истеричка, и откровенно смеялся над ее словами. Но Гели, ничего не знавшая об этом любовном приключении, слово в слово повторяла историю, в которую почти невозможно было поверить… Возвращаясь из Швабинга на Принцрегентплац, мы немного погуляли по Английскому парку. Около Китайской башни Гели села на скамейку и начала горько плакать. А потом сказала мне, что хотя и любит Гитлера, но выдерживать его характер не может. Однако его ревность – еще не самое худшее: он требует от нее просто отвратительные вещи. Я попросил ее рассказать подробнее. И она поведала мне такое, о чем я лишь читал во время своей учебы в научной монографии Крафт-Эбинга «Сексуальная психопатия».
Отто Штрассер никогда не говорил о том, чего именно требовал от Гели Гитлер, и всегда ограничивался одной фразой: «Гитлер был садист и мазохист в одном лице». Но уже то, что желания Гитлера так или иначе попадали под написанное в «Сексуальной психопатии», говорило о многом.
Что же касается весьма странных для «дяди» и его «племянницы» отношений, то они вызывали все возраставшее недовольство в среде его товарищей по партии, которые весьма справедливо считали, что бывший всегда на виду лидер политической партии должен иметь более строгие моральные устои. В один прекрасный вечер гауляйтер Вюртемберга набрался смелости и от имени партии потребовал, чтобы Адольф Гитлер прекратил подобное поведение.
– Вам, – заявил он, – надо перестать таскать с собой повсюду молоденькую любовницу либо узаконить свои отношения с ней! Создайте здоровую немецкую семью!
Потрясенный такой наглостью, Гитлер устроил безобразную сцену с ругательствами и брызганием слюной и приказал уволить гауляйтера. Что же касается Гели, то Гитлер и не подумал менять своего поведения и продолжал терзать ее.
– Ты, – уверял он ее, – должна принадлежать только мне и посвятить свою жизнь только мне одному!
– А как же сцена? – возражала Гели, не в силах расстаться со своей мечтой.
Гитлер перестал отвечать на этот ставший уже чисто риторическим вопрос и еще чаще устраивал безобразные сцены ревности.
Трудно сказать, насколько это правда, но бытует легенда, что Гитлер якобы написал Гели предельно откровенное письмо, в котором признавался в своих мазохистских наклонностях, помогавших ему усилить его сексуальное возбуждение. По воле нелепого случая это письмо попало в руки сына хозяйки дома, что привело к самым трагическим последствиям. После своего прихода к власти Гитлер уничтожил всех, кто что-либо знал о его послании. И успокоился он только тогда, когда с помощью доверенных лиц получил обратно свое письмо.
