Текст книги "Гитлер. Неотвратимость судьбы"

Автор книги: Александр Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 60 страниц)

ЧАСТЬ VII
ЯД И ПУЛЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

16 января 1945 года Гитлер вернулся в Берлин. Столица лежала под снегом, который скрывал истинные размеры ее разрушения. На Вильгельмплац зияли глубокие пробоины, но фасад огромного, занимавшего целый квартал между этой площадью и Герман-Геринг-Штрассе, здания новой рейхсканцелярии все еще сохранял свой величественный облик. Как и прежде, возле массивных деревянных ворот, отделанных под медь, стояли, широко расставив ноги, рослые солдаты вермахта, а находившиеся рядом телохранители в эсэсовской форме напряженно всматривались в редких прохожих. Получил серьезные повреждения зал для почетных гостей, но крыло, где находились жилые апартаменты Гитлера и его кабинет, уцелело.

Гитлер не без труда вылез из машины, хмуро взглянул на пробоины в стенах и направился в свой кабинет. Встречавшая фюрера секретарша Траудль Юнге с ужасом смотрела на своего шефа. «Гитлер, – вспоминала она, – являл собой страшную картину: он передвигался с трудом и неуклюже, выбрасывая верхнюю часть туловища вперед, волоча ноги. С трудом он мог сохранять равновесие. Левая рука ему не подчинялась, а правая постоянно дрожала. Глаза Гитлера были налиты кровью». «Неужели это тот самый всегда галантный и обходительный Гитлер, который интересовался моими делами и никогда не упускал случая, чтобы сделать мне комплимент? – подумала Юнге, глядя в сгорбленную спину прошаркавшего мимо старика. – А может быть, это один из его двойников, о которых давно уже ходили легенды? А сам Гитлер давно уже гуляет по океанскому берегу где-нибудь в Бразилии?»

Увы… этот был тот самый некогда галантный Адольф Гитлер, сломленный неудачами и страшным нервным напряжением последних месяцев. «Его голова, – вспоминал один из эсэсовских офицеров, – слегка покачивалась. В глазах плясали неописуемые блестки, и эффект был какой-то пугающий и неестественный. Его лицо и подглазья производили впечатление полного истощения. Все его движения напоминали дряхлого старика».

«Увидев лицо Гитлера, – вспоминал доктор Гизинг, – я был весьма удивлен тем, как оно изменилось. Он еще больше постарел и сгорбился. Цвет лица был таким же бледным, под глазами – большие мешки. Он говорил вполне ясно, но очень тихо. Я сразу обратил внимание на сильную дрожь левой руки и левой кисти. Дрожь резко усиливалась, когда Гитлер держал руку на весу, поэтому он старался все время держать руки на столе или опираться ими о сиденье… У меня сложилось впечатление, что мысли его все время где-то далеко и ему трудно сконцентрироваться. Он производил впечатление выдохшегося человека с отсутствующим взглядом. Кожа его рук также была очень бледной, ногти совершенно обескровлены».

«Перед тем как я отправился в рейхсканцелярию, – вспоминал один из ответственных работников Генерального штаба, откомандированный в Ставку фюрера в марте 1945 года, – один из офицеров штаба предупредил, что я должен быть готовым к встрече с совсем с другим человеком, который имеет мало общего с Гитлером, знакомым по фотографиям, кинохронике или предыдущим личным встречам. Он сказала, что я увижу перед собой изможденного старика. Действительность, однако, намного превзошла все ожидания. До этого я лишь дважды мельком видел Гитлера: в 1937 году на открытии мемориала павшим и в 1939 году на параде в честь дня его рождения. Тот Гитлер не имел ничего общего с развалиной, к которой я явился 25 марта 1945 года и которая устало протянула мне для рукопожатия трясущуюся руку… Физически он производил жуткое впечатление. Тяжело, с видимым усилием волоча ноги, он шаркающей походкой вышел из своих личных помещений в бункере и направился в комнату для совещаний. У него отсутствовало чувство равновесия. Если на этом коротком пути ему приходилось останавливаться, то он должен был либо сесть на одну из стоявших здесь скамей, либо держаться за собеседника… Глаза его были налиты кровью. Все предназначенные для него документы печатались шрифтом утроенного размера на специальных «фюрерских машинках»; несмотря на это, читать он мог, только пользуясь очень сильными очками. Из углов его рта иногда капала слюна – зрелище жалкое и неприятное».

Все это было на самом деле так. Гитлер производил впечатление полуживого старика, и тем не менее его умственное состояние было нормальным. Да, он выглядел усталым и больным, но даже теперь ему удавалось демонстрировать феноменальную память. Из множества докладываемых ему противоречивых сообщений он быстро распознавал главное, интуитивно улавливал наметившуюся опасность и реагировал на нее должным образом. Другое дело, что положение ухудшалось с каждым днем, и Гитлер впадал все в большее отчаяние. «Вспышки ярости случались у него все чаще, – вспоминал Альберт Шпеер, всегда считавший самообладание «одним из самых примечательных качеств Гитлера». – Иногда он переходил на очень высокие тона, бесновался, орал, ругался. Тем не менее я неоднократно имел возможность восхищаться его самообладанием».

Да и многие другие свидетели последних дней жизни Гитлера отмечали то удивительное хладнокровие, с каким он шел навстречу концу и ту «решительность», с какой он без малейших эмоций принял решение остаться в Берлине до самого конца.

* * *

Многие историки и биографы Гитлера объясняют столь ужасный его внешний вид тем, что стараниями врачей к концу войны фюрер стал законченным наркоманом, так как в течение многих лет принимал до 150 таблеток в неделю, которыми его потчевал главный врач Морелль. На самом деле это было не так. Конечно, многочисленные таблетки и инъекции делали свое дело, и тем не менее наркоманом Гитлер не был. До самой последней минуты он находился в состоянии вменяемости и отвечал за свои действия, о чем говорили не только врачи, но и фельдмаршал Альберт Кессельринг, который еще в середине апреля 1945 года восхищался «духовной мощью» Гитлера. Но это не может не вызывать некоторых сомнений. Ведь «духовная мощь» проявляется прежде всего в поступках. И вряд ли ею мог обладать человек, который по любому поводу впадал в истерику, винил во всех смертных грехах кого угодно, но только не себя, и готов был уничтожить оказавшийся недостойным его гения весь немецкий народ.

Гитлер все еще продолжал говорить о скором переломе в войне, одному только ему известном чуде и о том новом мощном оружии, с помощью которого это чудо и будет осуществлено. А что еще ему оставалось? Опустить руки и признать собственное поражение? На подобное он был не способен, как не был способен признать свою вину Сталин в полнейшей неготовности Красной Армии к войне. Помимо всего прочего фюрер прекрасно понимал, что стоит только ему окончательно отпустить поводья, как разразится всеобщий хаос, и именно поэтому он, когда ему донесли о словах Гудериана, заявившего Риббентропу, что исход войны предрешен и Германию ждет очередное унижение, почище того, которое страна пережила в 1918 году, впал в истерику.

– Я, – трясся он от гнева,– категорически запрещаю обобщения и выводы относительно ситуации в целом. Это остается моей прерогативой. В будущем любой, кто скажет кому-нибудь еще, что война проиграна, будет считаться предателем со всеми вытекающими последствиями для него и его семьи, невзирая на его ранг и положение!

Здесь Гитлер не придумал ничего нового и вел себя так, как на его месте поступил бы любой правитель. Достаточно вспомнить октябрь 1941 года, когда Сталин собирался покинуть Москву, но в то же время отдал приказ расстреливать на месте любого жителя столицы за панику. И это был тот самый Сталин, который намеревался вести через болгарского посла переговоры с Гитлером о сепаратном мире.

Конечно, положение, в котором оказался фюрер весной 1945 года, не шло ни в какое сравнение с той ситуацией, в какой очутился Сталин зимой 1941 года, но… в чужую душу не заглянешь. И что на самом деле думал тогда Гитлер, все еще продолжавший верить или делавший вид, что верит, в новое секретное оружие, не скажет никто. Ведь верили же в эти россказни многие члены партии и те же фермеры в Вестфалии, которые нисколько не сомневались в том, что у «фюрера что-то есть в запасе и в последний момент он этим воспользуется». Более того, все эти люди, а по всей Германии их было достаточно, даже весной 1945 года считали, что Гитлер специально запустил врага «так глубоко» в Германию, чтобы заманить его в западню. Когда проехавший по Западной Германии Шпеер рассказал Гитлеру о царивших там настроениях, Гитлер со слезами на глазах ответил:

– Да, это так, и сообщение об огромной численности русских войск, готовящихся наступать на Берлин, есть самый большой блеф со времен Чингисхана. Если бы только вы верили, что войну еще можно выиграть, если бы у вас была по крайней мере вера в это, все было бы хорошо… Если бы вы могли хотя бы надеяться, что мы не пропали! Наверняка вы в состоянии надеяться… Этого было бы достаточно, чтобы поднять мне настроение…

В этой фразе был весь Гитлер. Страна дымилась в руинах, на фронтах каждую минуту бессмысленно гибли тысячи людей, а его волновало только собственное настроение. «За исключением момента, – писал генерал Гальдер, – когда он достиг вершины своей власти, для него не существовало Германии, не существовало германских войск, за которые он лично отвечал. Для него – сначала подсознательно – существовало только одно величие, которое властвовало над его жизнью и ради которого его злой гений пожертвовал всем, – его собственное «я».

Конечно, любые оценки таких людей, как Гитлер, весьма относительны, как и все в этом лучшем из миров. Но если даже Гальдер был прав и для Гитлера существовало только его «я», то чем в таком случае он был хуже того же Наполеона, для которого война превратилась в насущную потребность самовыражения и которого совсем не волновало то, что на этой самой войне гибли сотни тысяч людей?

* * *

Как это ни прискорбно для Гитлера, но верящих в скорую победу в его окружении оставалось все меньше, и теперь ему все чаще приходилось самому поднимать себе настроение. С помощью всей той же истории. Чуть ли не каждый день он рассказывал о том чуде, которое спасло во время Семилетней войны Фридриха Великого. Да, тогда прусскому королю, который оказался один перед коалицией из Австрии, России, Франции и Швеции, тоже пришлось нелегко, и судьба знаменитого полководца повисла на волоске. Однако в ту самую минуту, когда он собирался принять яд, умерла царица Елизавета, являвшаяся душой вражеской коалиции. К великой радости Фридриха II, на российский престол взошел его горячий поклонник Петр III, который не только заключил с ним мир, но и вернул ему все захваченные территории. Но и этого Петру III показалось мало, и он предоставил в распоряжение короля Пруссии свои войска, с помощью которых тот разбил австрийскую армию. Вряд ли Гитлер надеялся на внезапную кончину Сталина, и тем не менее, забегая вперед, заметим, что он еще воспрянет духом, когда в апреле умрет президент США Рузвельт и его место займет люто ненавидевший коммунизм Трумэн.

Как тогда, в Вене, когда несостоявшийся художник увидел причины крушения своих иллюзий не в самом себе, а в окружающем мире, так и сейчас, на закате своей карьеры, Гитлер продолжал видеть причины своих неудач в своем окружении, и одной из основных тем его бесед стали бесконечные разговоры о предавших его людях.

Он и сейчас все еще продолжал разрабатывать диспозицию войск и отдавать приказы, говорил о восстановлении преимущества немецких военно-воздушных сил, приказал отдать приоритет программе создания реактивного истребителя, одобрил план Йодля по организации штурмовой армии на востоке для приостановления советского наступления и принял решение передислоцировать 6-ю Бронетанковую армию Шеппа Дитриха для подготовки наступления в Венгрии.

Но все это делалось скорее для других, нежели для себя. Судя по всему, на самом деле Гитлер был уже далек и от люфтваффе, и от Венгрии, и от штурмовой армии. К удивлению многих, он занялся планами… перестройки своего родного Линца, который должен был стать самым красивым городом на Дунае. Девятого февраля ему привезли в рейхсканцелярию макет городка, и Гитлер часами смотрел на него и вносил свои поправки. Но даже здесь он остался верным себе и как-то сказал пришедшему взглянуть на архитектурное чудо Кальтенбруннеру:

– Дорогой мой Кальтенбруннер, разве можешь ты себе представить, что я буду в таком духе обсуждать свои планы на будущее, если бы не был глубоко уверен, что мы в конце концов выиграем войну?

Кальтенбруннер пробормотал что-то невразумительное, а Гитлер продолжал:

– Подобно великому Фридриху, мы ведем борьбу с коалицией, а коалиция, запомните, не есть что-то стабильное, она существует по воле горстки людей. Если бы получилось так, что Черчилль вдруг исчез, все бы переменилось в мгновение ока…

Фридрих Великий оставался кумиром фюрера до самой последней минуты его жизни. Его потрет кисти Граффа, которым Гитлер очень дорожил, был единственным украшением его апартаментов в бункере. Трудно сказать, так ли это было на самом деле, но Гитлер то и дело убеждал окружавших его людей, что далеко еще не все потеряно, что провидение вмешается и точно так же, как когда-то прусский король, ждал того самого суда, которому надлежало спасти Германию и его самого от краха. А пока Гитлер продолжал бесконечные разговоры о своем великом предназначении и о том, что ему удалось сделать. Правильное ли он принял решение, вступив в войну? Рассуждать на эту тему теперь бессмысленно, поскольку не он начал войну, а его втянули в нее. Но в то же самое время он был уверен, что иначе и быть не могло.

– Война была неизбежна, – то и дело повторял он, – поскольку враги национал-социализма навязали мне ее еще в конце января 1933 года. Что же касается России, то я всегда утверждал, что мы должны любой ценой избегать войны на два фронта, и, можете быть уверены, я долго и всесторонне раздумывал над Наполеоном и тем, что произошло с ним в России. Тогда, можете вы спросить, зачем эта война против России и почему в выбранное мною время? Да только потому, что я очень боялся, что Сталин может перехватить у меня инициативу… Ужасом этой войны было то, что для Германии она началась и слишком рано, и слишком поздно. Мне было нужно целых двадцать лет, чтобы получить новую элиту, нам не хватало людей, сформированных по нашим идеалам… и военная политика революционного государства, подобного Третьему рейху, по необходимости была политикой мелкобуржуазных реакционеров. Наши генералы и дипломаты, за редким исключением, – это люди другого века, а их методы ведения войны и осуществления нашей внешней политики также из века, который ушел… Но в то же самое время я и сейчас уверен в том, что война началась слишком поздно, и гораздо лучше было бы начать ее в 1938 году. Чехословакия была куда лучшим поводом, нежели Польша, Англия и Франция ни за что не вмешались бы, и Германия закрепила бы свои позиции в Восточной Европе за несколько лет до того, как она стала перед фактом мировой войны… И что бы мне сейчас ни говорили, я продолжаю считать, что в Мюнхене мы потеряли уникальную возможность легко и быстро выиграть войну, которая при всех обстоятельствах была неизбежной. Если же говорить откровенно, то во всем виноват Чемберлен, который уже давно решил напасть на Германию, но выигрывал время и то и дело лишал меня инициативы…

* * *

Несмотря на все заверения Гитлера, что обещанный им перелом в войне уже близок, положение продолжало катастрофически ухудшаться. Оказавшийся заложником собственной воли Гитлер стал нервничать еще больше. Он запретил любые разговоры о поражении, и теперь от него скрывали все самые неприятные новости с фронтов. Но он узнавал их из разговоров и каждый раз взрывался бурным негодованием.

– Мне, – жаловался он своей секретарше Кристе Шредер в начале марта за завтраком, – со всех сторон врут, нельзя ни на кого положиться. От всего этого тошнит… Если что-нибудь со мной случится, Германия останется без вождя. У меня нет преемника. Первый, Гесс, сошел с ума, второй, Геринг, гоь терял симпатии народа, а третьего, Гиммлера, не примет партия – во всяком случае, пользы от него не будет, так как он абсолютно лишен артистического таланта… Еще раз поработайте головой, – продолжал он после небольшой паузы, – и скажите мне, кто должен стать моим преемником? Это вопрос, который я не перестаю задавать себе, и не нахожу ответа…

Был ли Гитлер искренен в своих просьбах? Думается, вряд ли. Если он и нуждался в преемнике, то только для того, чтобы тот подписал грядущую капитуляцию. Ну а в том, что она неизбежна, мало кто уже сомневался. В том числе и сам Гитлер, который потребовал проведения тактики выжженной земли, и согласно его сумасшедшему приказу должно быть уничтожено все, что Германия могла бы использовать в восстановительный период после войны. Когда же Шпеер попытался возразить и заявил, что в первую очередь любой правитель Германии, включая и нынешнего, должен думать не о себе, а о будущем страны, и оставить немецкому народу хотя бы самую малую возможность хоть как-то обеспечить свою будущую жизнь, Гитлер цинично ответил:

– Если война будет проиграна, у народа тоже не будет будущего. Нет нужды беспокоиться о том, что понадобится немецкому народу для элементарного выживания. Напротив, для нас лучше все эти веши уничтожить. Ибо нация показала себя слабейшей, а будущее принадлежит исключительно более сильной восточной нации. Во всяком случае, эту схватку переживут только худшие – лучшие уже убиты…

И все же Шпееру удалось помешать Гитлеру затапливать шахты, взрывать электростанции и коммуникации. Но сделал он это только благодаря тому, что фюрер уже не пользовался былой властью, да и приказы его выполнялись далеко не всегда безоговорочно…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Конечно, всем оказавшимся в конце войны рядом с Гитлером было тяжело, и прежде всего психологически. По сути, все эти люди были заживо похоронены в огромной братской могиле, называвшейся рейсхканцелярией; каждый день им приходилось выслушивать монологи живого привидения, в которое превратился Гитлер. Но тяжелее всех, надо полагать, было все же самому Гитлеру. Окружавшие его люди верили в него только в дни побед, но ни у кого из них не было такой слепой веры в самих себя и в свое высочайшее назначение на этой земле. И вот теперь, когда все его надежды были разбиты, Гитлер в который уже раз опустился с заоблачных высот на грешную землю. Более того, в отличие от тех людей, которые могли поделиться с друзьями своими мыслями и хотя бы таким образом облегчить себе душу, Гитлер был лишен и этой привилегии. Никто не осмеливался откровенничать с тем, одного слова которого все еще было достаточно, чтобы любого расстрелять прямо здесь, в бункере, или отправить на виселицу. Надо ли говорить, с какой радостью погребенный заживо Гитлер встретил появление в своей могиле Евы Браун, которая, презрев все трудности и страшное будущее, явилась к нему в начале марта 1945 года.

Можно по-разному относиться к этой женщине, но не восхищаться ею, наверное, нельзя. Когда-то на заре своей юности она заявила, что в Гитлере ее жизнь и смерть. И вот теперь, когда до этой самой смерти оставалось меньше четырех шагов, Ева и не подумала отрекаться от своих слов. В конце февраля на вечеринке на небольшой вилле на Вассербургерштрассе она с гордостью показала гостям подаренное ей Гитлером бриллиантовое колье с топазом и неожиданно для всех заявила, что намерена вернуться в Берлин и остаться с Гитлером до конца, каким бы он для них не был. Напрасно несколько часов друзья во главе с сестрой Евы Гретль пытались отговорить ее от этого безумного шага.

– Смерти я не боюсь, – с поразившим всех спокойствием сказала Ева. – Я уже год назад знала, какой конец меня ждет. Фюрер запретил мне возвращаться, но я не могу по-другому…

А когда беременная сестра вызвалась сопровождать Еву и остаться рядом с ней, та покачала головой.

– Нет, – улыбнулась она, – тебе нельзя подвергать опасности будущего ребенка. Непременно роди мальчика, в семье Браунов у девочек несчастная судьба…

Решение было принято, и теперь Еве оставалось только попасть в бункер. А это было далеко не так просто, как могло показаться на первый взгляд. В Германии царил хаос, все дороги были заполнены беженцами, поезда ходили вне всякого расписания, и Берлин постоянно бомбили союзники. Ева позвонила Борману, однако верный паладин фюрера отказался помочь ей, сославшись на нежелание Гитлера видеть ее в Берлине. Тогда Ева поехала в штаб-квартиру концерна «Даймлер-Бенц» и потребовала предоставить ей машину.

– Фюрер ждет меня! – заявила она. – Надеюсь, вам все ясно!

Перепуганные служащие не только выделили Еве машину, но и дали ей шофера. И все же до Берлина она добралась только чудом. По дороге машину на бреющем полете атаковал английский истребитель, но ни одна из пуль не попала в цель.

При виде Евы Гитлер попытался выразить недовольство, но на этот раз у знаменитого актера ничего не вышло, и всем было видно, как он рад ее появлению. Собрав все свои силы, он, стараясь идти твердым шагом, подошел к ней, взял за руку и проникновенно произнес:

– Я очень горжусь вами, фрейлейн Браун, очень горжусь… Вы так привязаны ко мне, так привязаны…

По всей видимости, Ева на самом деле очень соскучилась по Гитлеру и следовала за ним все эти дни словно тень. Вот как описывал ее поведение в своей книге «Последние дни рейхсканцелярии» ротмистр Герхард Больдт, который в январе 1945 года был назначен старшим офицером для особых поручений при начальнике Генерального штаба: «Она сидела, закинув ногу на ногу, рядом с Гитлером и несколькими его приближенными в приемной и о чем-то оживленно говорила. Гитлер напряженно слушал ее. Она внимательно смотрела в глаза тем, к кому обращалась. Меня сразу поразили ее овальное лицо, сверкающие глаза, классической формы нос и очень красивые светлые волосы. Серый жакет с такого же цвета юбкой плотно облегал хорошо сложенное тело уже довольно зрелой женщины, выгодно подчеркивая его формы. На изящном запястье красовались украшенные бриллиантами не менее изящные часики. Безусловно, Ева Браун была по-настоящему красива, только вела она себя довольно неестественно, я бы сказал, чересчур театрально».

Едва появившись в бункере, Ева принялась чуть ли не целыми днями упрашивать Гитлера отказаться от услуг доктора Морелля.

– Он, – то и дело повторяла она, – отравляет тебя, перестань принимать его лекарства!

Надо заметить, что доктор Теодор Морелль был весьма любопытной фигурой. Он родился в 1890 году в немецкой семье среднего достатка. Закончив гимназию, получил медицинское образование и стал корабельным врачом. Он много плавал, однако сколотить состояние так и не сумел. После Первой мировой войны, когда в Германии то и дело вспыхивали путчи и революции, Морелль решил избежать сильных потрясений и убраться подальше от крупных городов. В Берлине же он появился только в конце 1920-х годов.

Во время работы корабельным врачом Мореллю часто приходилось лечить венерические заболевания, поскольку моряки чуть ли не в каждом новом порту подхватывали всякую заразу. Он приобрел в этом деле богатейший опыт и решил специализироваться на венерических заболеваниях, которых в связи с полным падением нравов в Германии того времени хватало. А чтобы придать себе больший вес, бывший корабельный эскулап распустил слух, будто он является учеником лауреата Нобелевской премии знаменитого русского биолога Ильи Мечникова, который передал ему секреты успешной борьбы с инфекционными заболеваниями.

Морелль начал с малоизвестных актрис и актеров, непризнанных художников и режиссеров крохотных театров, справедливо полагая, что они сделают ему соответствующую рекламу. И не ошибся. Очень скоро бывший корабельный врач стал пользоваться популярностью и в среде широко известных представителей столичной богемы и заслуженно заработал репутацию специалиста, способного оказать действенную помощь даже в самых тяжелых случаях.

По сей день так и неизвестно, какой недуг привел Генриха Гофмана к богемному врачу Теодору Мореллю. Обходительный Морелль очаровал Гофмана, и тот без всяких просьб с его стороны начал уговаривать Гитлера обследоваться у великолепного специалиста. После настойчивых просьб Гофмана канцлер согласился. Морелль обследовал фюрера и дал свое заключение: у Гитлера истощение желудочно-кишечного тракта, вызванного нервным переутомлением.

Современные медики назвали бы это проявлением дисбактериоза, что в ряде случаев вызывается перенапряжением нервной системы. У Морелля нашлись ампулы с содержащим кишечные бактерии мультифлором. По заверениям бывшего корабельного врача, этот препарат изготовили из выращенного в Болгарии на склонах Балкан здорового скота. Кроме того, он прописал Гитлеру годичный курс лечения витаминами, гормонами, а также инъекциями фосфора и декстрозы.

Лейб-медик и генерал СС доктор Карл Брандт, рекомендованный несколько лет назад фюреру Гиммлером, высказал очень серьезные сомнения в правильности диагноза Морелля и назначенного им курса лечения. Однако фюрер только махнул рукой.

– Морелль, – сказал он, – мне импонирует, я ему доверяю и последую всем его рекомендациям.

Возражать Брандт не осмелился. В 1935 году Гитлер назначил Морелля своим лечащим врачом. В этот момент у него появилась какая-то сильно досаждавшая ему сыпь на теле. На удивление всем Морелль довольно быстро вылечил Гитлера, что, конечно же, только добавило ему веса в глазах фюрера, который поспешил заявить:

– Морелль спас мне жизнь!

Надо ли говорить, что после столь многообещающего заявления Гитлера его личный врач стал неприкосновенной фигурой, и любая критика в его адpec была запрещена. Более того, после своего чудесного и, главное, быстрого излечения Гитлер настоятельно рекомендовал всем своим приближенным лечиться только у Морелля и на все лады расхваливал его способности. А тот продолжал в случае любого недомогания назначать фюреру инъекции и сам же их делал. По этому поводу люто ненавидевший лейб-медика Герман Геринг довольно метко заметил:

– Это не врач, а имперский укольщик!

Однако Гитлер не обращал на эти насмешки никакого внимания – его вера в своего врача была поистине безграничной. И его искренне огорчало то, что Ева не только не желала обращаться к Мореллю, но и отговаривала его от лечения у специалиста по лечению сифилиса и гонореи. Что же касается главы «черного ордена» СС рейхсфюрера Генриха Гиммлера, то он все это время пристально приглядывался к Мореллю. Видимо, он имел на личного врача Гитлера свои виды, но, опасаясь гнева Гитлера, явного интереса к эскулапу не проявлял.

Тем временем склонный к авантюрам Морелль придумал и запустил в свет новую легенду о самом себе. Как теперь выяснилось, бывший корабельный врач был не только любимым учеником Ильи Мечникова, но и… создателем пенициллина! При этом сам Гитлер вел себя так, словно не слышал подобных бредней, что дало повод некоторым исследователям сделать вывод, что лейб-медик воздействовал на рейхсканцлера еще и гипнозом.

Чувствуя свою полную безнаказанность, Морелль решил воплотить в жизнь давнюю мечту и сколотить приличное состояние. С этой целью он присвоил несколько фармацевтических фабрик. На них он монопольно стал производить ряд лекарственных препаратов, являвшихся запатентованными им средствами. Что же касается его могущественного пациента, то Морелль продолжал колоть Гитлера амфетамином и, как показали позднее проведенные исследования, использовал для его лечения еще около трех десятков разного рода достаточно опасных лекарств. От такого «лечения» кожа Гитлера время от времени покрывалась красными и розоватыми пятнами, но Мореллю неизменно удавалось справиться с этим и убедить своего пациента, что состояние его здоровья в полном порядке.

В начале 1940-х годов отставленный от должности лейб-медика эсэсовский генерал и рейхскомиссар по здравоохранению и санитарии Карл Брандт начал всюду твердить, что Морелль преднамеренно травит Адольфа Гитлера опасными лекарственными препаратами, намереваясь вызвать у него болезнь Паркинсона или еще худшие последствия. Однако своенравный нацистский диктатор ничего не желал слышать, пока в 1943 году состояние его здоровья действительно не начало серьезно ухудшаться.

Летом 1944 года, после совершения знаменитого покушения на жизнь Адольфа Гитлера в его Ставке, эсэсовскому врачу Карлу Брандту, пользовавшемуся поддержкой самого рейхсфюрера СС, наконец удалось одержать решительную победу – Морелля удалили от нацистского диктатора. И снова он появился в окружении фюрера только в бункере. Но самым интересным во всей этой истории было то, что некоторые историки Третьего рейха и по сей день считают, что доктор Морелль являлся либо секретным агентом британских спецслужб, либо антигитлеровским заговорщиком. В то же время он мог быть и послушным исполнителем воли какого-то очень высокопоставленного нацистского руководителя, рассчитывавшего стать преемником Адольфа Гитлера. Именно поэтому Теодор планомерно травил Адольфа лекарствами: просто убить Гитлера было равносильно самоубийству для самого лейб-медика.

Наиболее вероятным хозяином Морелля мог оказаться Герман Геринг, враждебное отношение которого к бывшему врачу служило только маскировкой и дополнительным алиби на случай внезапной смерти диктатора. На самом деле Геринг сам помог Теодору взобраться наверх и подставил его ничего не подозревавшему Гофману. Естественно, если бы эскулап насмерть «залечил» фюрера, то сам вряд ли дожил бы даже до первого допроса в гестапо.

С другой стороны, спецслужбы союзников стран антигитлеровской коалиции, активно вылавливавшие на территории Германии и сопредельных стран чинов СС и всех, кто имел малейшее отношение к Ставке Адольфа Гитлера в фю-рербункере и рейхсканцелярии, по каким-то таинственным причинам не тронули бывшего лейб-медика нацистского диктатора. Их не заинтересовала личность Теодора Морелля, который находился рядом с нацистом № 1 на протяжении почти девяти лет. Доктор умер в мае 1948 года в городке Тегензее. Вот только своей ли смертью? Не помогли ли ему отправиться в мир иной, чтобы он ни под каким предлогом не смог раскрыть некоторые тайны «лечения» Адольфа Гитлера?

После громкого покушения на жизнь Адольфа Гитлера в его полевой ставке «Вольфшанце» в Восточной Пруссии 20 июля 1944 года Теодор Морелль был отстранен от лечения вождя партии и нации. Лейб-медиком Гитлера вновь стал хорошо ему знакомый ставленник рейхсфюрера СС доктор Карл Брандт, носивший звание эсэсовского генерал-майора.