Текст книги "Гитлер. Неотвратимость судьбы"
Автор книги: Александр Ушаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 60 страниц)
«Большевизм в России не вечен!» – уверял фюрера посол в Москве Дирксен, и в какой-то момент тот обратил свое внимание на Запад и посылал в Англию Геринга, Розенберга и министра экономики Гугенберга делить советское наследство.
Конечно, Сталина насторожило то, с какой легкостью Гитлер отвернулся от Советского Союза, с которым Германия к этому времени сотрудничала на многих уровнях, включая партийный и спецслужбы. Тем не менее он был уверен, что нацисту Гитлеру вряд ли удастся договориться с западными демократиями и рано или поздно он снова будет искать сближения с ним. И не ошибся. После некоторого охлаждения к его стране и блужданий в лабиринтах западной политики германские политики и военные снова обратили свой взор на Советский Союз.
Что думал Сталин по поводу заявления Гитлера 2 марта 1933 года, когда тот более чем откровенно сказал: «Я ставлю себе срок в шесть-семь лет, чтобы совершенно уничтожить марксизм. Тогда армия будет способна вести активную внешнюю политику, и цель экспансии немецкого народа будет достигнута вооруженной рукой. Этой целью будет, вероятно, Восток». Наверное, только то, что язык дан политику, чтобы скрывать свои мысли. Если Гитлер во всеуслышание объявлял о том, что пойдет на Восток, значит, он должен был двинуться на Запад. Если он не играл в еще более тонкую игру, во что верилось с трудом. Можно, конечно, быть искушенным, но… не до такой же степени. И понять Гитлера можно. Не поверив в долгожительство Сталина на политическом Олимпе (бесконечная борьба с оппозициями, судебные процессы, доклады дипломатов и «творчество» Троцкого делали свое дело), он заручался поддержкой Запада в борьбе против красной заразы.
А зараза, насколько успел понять Сталин по «ночи длинных ножей», у фюрера была только одна: та, которая ему в данный момент мешала. Его войну с Западом он мог только приветствовать. Потому и называл фюрера в своем ближайшем окружении «ледоколом революции». Точно так же, как могучие ледоколы вспарывали лед, Гитлер должен был пробить «единый фронт мирового империализма».
* * *
Трудно сказать, думал ли о возможном союзе с Гитлером Сталин уже тогда, но разойтись с Англией и Францией постарался. На будущее. Но делал это так, что всему миру было ясно: не он, а они не желают заключать с ним полноценные договоры. Потому и шли бесконечные переговоры на всех уровнях со страдавшими, по словам Гитлера, «близорукостью и импотенцией» (с чем Сталин был полностью согласен) западными державами, шли только для того, чтобы не кончиться ничем.
Ну а в том, что все эти гнилые либералы ничего не стоят, Сталин в очередной раз убедился после первого же брошенного Гитлером пробного шара в демилитаризованной Рейнской зоне, где по условиям Версальского договора Германия не имела права держать свои войска. Гитлер откровенно проигнорировал все договоры и ввел в Рейнскую зону своих солдат.
Англия и Франция? Да ничего они не сделали! Пошумели о нарушении границ, приняли какую-то совершенно бессмысленную резолюцию, и на том дело кончилось. Если Сталин и раньше мало верил во все эти союзы с Западом, то вполне возможно, что теперь он их уже просто не хотел. Какой смысл было иметь совершенно недееспособных союзников!
Вместе с тем он не мог не понимать: Рейнская зона была своеобразным авансом Запада намеревавшемуся идти на Восток фюреру. Хотя сделать это было далеко не так просто, как казалось в Париже или Лондоне. На Советский Союз дорога лежала только через Польшу или Чехословакию, тогда как путь на Запад был для него открыт.
Рейнскую зону Гитлер занял силами… всего одной дивизии. Этим он вызвал несказанный восторг нации, которой пришлись по душе демонстрируемая им сила и откровенное издевательство над договором, который считался самым большим позором в истории Германии. И мало кто тогда понял, что именно это событие явилось поворотной точкой между двумя мировыми войнами и поставило крест на и без того влачившей жалкое существование коллективной безопасности. Фюрер еще больше убедился в своей полнейшей безнаказанности и в том, что уже никто не посмеет пойти на него войной. Но, поскольку перевооружение вермахта еще не было закончено, он не спешил знакомить генералов и дипломатов с планами своей далеко идущей экспансии.
Что же касается Сталина, то устами Литвинова он осудил ремилитаризацию Рейнской области и потребовал от Лиги Наций предпринять ответные действия. Другое дело, что Сталин не очень-то стремился к созданию этой самой коллективной безопасности: он не доверял ни англичанам, ни французам и прежде всего хотел, чтобы весь этот воз с коллективной безопасностью сдвинули с места другие. А он, чтобы не оставаться в одиночестве, выберет для себя самый удобный вариант. Такой же политики придерживались и Англия с Францией, которые также играли «по обе стороны улицы».
После столь чувствительной оплеухи, отвешенной фюрером Западу в Рейнской области, Сталин не сомневался: это только начало. Потому и обязан был выяснить истинные намерения Гитлера. Вполне возможно, что, подсовывая фюреру М.Н. Тухачевского, он надеялся не только скомпрометировать маршала, но и выяснить его отношение к себе. Да и какой смысл был «валить» маршала таким сложным путем! В разработке чекистов Тухачевский оказался еще во времена знаменитой операции «Трест», когда его подсовывали российской эмиграции белогвардейским генералам как одного из потенциальных руководителей будущего восстания. При желании Сталин обошелся бы и без Гитлера. Если промолчит или начнет игры с маршалом, значит, Сталин ему не нужен. Ну а если «сдаст» маршала, то надеется на альянс с ним…
* * *
Чем кончилась эпопея с маршалом, мы уже знаем; неизвестно, что думал сам Гитлер по этому поводу. Вполне возможно, что он разгадал игру кремлевского владыки и подыграл ему. А Сталин принял все за чистую монету. Но, как бы то ни было, «дело Тухачевского», по словам Шелленберга, стало «подготовительным пунктом к сближению между Гитлером и Сталиным». Договор со Сталиным давал Гитлеру возможность обезопасить свои восточные границы и еще несколько лет водить Сталина за нос. И если он на самом деле установил контакты с Гитлером через брошенного на алтарь большой политики Тухачевского, то знал: Гитлер поймет все его призывы как надо.
В связи с этим мне бы хотелось привести весьма интересный рассказ В. Шамбарова из его «Государства и революции». По его словам, в мае 1939 года французская газета «Пари суар» заказала статью скрывавшемуся от Сталина на Западе дипломату и разведчику Бармину. Тот охотно ее написал. Была в ней и такая фраза: «Есть все основания считать, что Сталин уже давно стремится к союзу СССР с германским рейхом. Если до сих пор этот союз не был заключен, то только потому, что этого пока не хочет Гитлер». Прочитав ее, редактор печатать статью отказался. А после подписания пакта о ненападении между СССР и Германией схватился за голову. Упустить такую сенсацию для газетчика было непростительно. И этот самый Бармин, который был в курсе многих секретов, доказывал, что переговоры с Гитлером начались еще в 1937 году в обстановке глубочайшей секретности и велись через полпреда СССР в Германии К.К. Юренева.
Геноссе Юренева весьма любезно встречали в «интимной» резиденции Гитлера Берхтесгадене. Принимал в них участие и советский торгпред в Германиии и Швеции Д.В. Канделаки, встречавшийся с нацистским руководством «вне рамок официальных государственных отношений» в качестве личного посланца Сталина. А вот о чем на этих переговорах шла речь, так навсегда и осталось тайной. И Юренев, и Канделаки бесследно исчезли во время репрессий. Хотя догадаться, кончено же, можно. Да и о чем может идти речь на столь секретных встречах, как не о самых сокровенных желаниях вождей!
Надо полагать, и здесь Сталин предпочитал «не высовываться» и вел переговоры с присущей ему иезуитской хитростью от имени какого-нибудь «нового Тухачевского». И в данном случае ничего уничижительного в прилагательном «иезуитская» нет. Любой лидер должен обладать ею. Большая политика – это большая игра, и по возможности – без ничьей.
Были заметны и некоторые результаты этих тайных встреч. Во время массовых репрессий Сталин очень помог фюреру, уничтожив тех руководителей германской компартии, которые, на свое несчастье, оказались в СССР. Неожиданно для руководителей разведок (а их в СССР было несколько, и все они отчаянно соперничали между собой) политбюро запретило засылать агентуру в Германию и создавать там новые разведсети. Шел навстречу Сталину и Гитлер, и всех тех советских военных, которые направлялись через Германию в Испанию и были арестованы, благополучно вернули на историческую родину. Так что, судя по всему, 1939 год был лишь продолжением года 1937-го, именно тогда были заложены основы советско-германской дружбы.
* * *
Даже сегодня никто точно не скажет, кто же первым заговорил о сотрудничестве – Берлин или Москва. Судя по всему, мысль о нем зрела как у Сталина, так и у Гитлера постепенно. Первой ласточкой новых отношений стало соглашение между графом Шуленбургом и Литвиновым о том, что пресса и радио обеих стран прекратят свои ожесточенные нападки на глав обоих государств. Сыграло свою роль и то, что после мюнхенского сговора Сталин на какое-то время оказался как бы в вакууме. Его в Мюнхен не пригласили, и он очень опасался дальнейшего сближения Германии и западных стран. Уже тогда он однозначно считал, что Судетская область явилась своеобразной взяткой Запада Гитлеру, за которую он был обязан начать войну против СССР. Не отставал от него и сам Гитлер, который заговорил о сближении с Россией сразу же после того, как Чемберлен по возвращении в Лондон заявил о том, что именно теперь западные страны должны вооружиться.
Результат не замедлил себя ждать, и 19 декабря 1938 года Германия подписала торговое соглашение с Советским Союзом. И, конечно, определенную роль в дальнейшем сближении сыграл доклад Сталина на состоявшемся в марте 1939 года XVIII съезде партии, на котором он обрушился с гневной критикой не на Германию, окончательно захватившую в те дни Чехословакию, а на Англию и Францию. Он объявил о начале новой империалистической войны и о «переделе мира, сфер влияния и колоний с помощью военной силы». Говоря об уже сложившихся двух блоках, агрессивного (Германия, Италия и Япония) и неагрессивного (Англия и Франция), он подчеркивал, что неудачное противостояние агрессору не может быть отнесено за счет слабости последнего, так как он гораздо сильнее как в политическом, так и военном плане. «Однако Англия и Франция, – говорил он на съезде, – отвергли политику коллективной безопасности, коллективного сопротивления и заняли позицию нейтралитета. А политика невмешательства означает молчаливое согласие, попустительство агрессии, потворство в развязывании войны. Это опасная игра, равносильная погружению всех воюющих сторон в трясину войны… с тем, чтобы ослабить и измотать друг друга, подстрекая немцев идти на Восток, обещая легкую наживу и внушая: «Только начните войну с большевиками, и все будет в порядке!»
В Мюнхене Англия и Франция отдали Германии части Чехословакии в награду за обязательство начать войну против Советского Союза, «но теперь немцы отказались выполнить это обязательство». Как бы между прочим вождь поведал делегатам, что Советскому Союзу и Германии нечего делить и что именно Запад пытался настроить последнюю на войну с СССР, для которой, по его глубочайшему убеждению, не было никаких причин. И вообще получалось как-то так, что в агрессии Германии был виноват кто угодно, но только не сама Германия и стоявший во главе ее Гитлер.
Вскользь упомянув о шумихе, которая поднялась на Западе в связи с якобы упавшим боевым духом Красной Армии в результате чисток, Сталин заявил, что СССР останется верным своей политике мира в сочетании «с силой» и не позволит «поджигателям войны, привыкшим таскать каштаны из огня чужими руками, втянуть страну в вооруженный конфликт». Сталин говорил намеками, но было совершенно ясно, кого он имеет в виду. В конце концов он договорился до того, что тот шум, который Франция, Англия и США подняли вокруг Украины, имел цель натравить СССР на Германию и спровоцировать конфликт, для которого у обеих миролюбивых стран не было никаких оснований.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
После того как в марте 1939 года все больше входивший во вкус Гитлер окончательно прибрал к рукам Чехословакию и присоединил к рейху независимую область г. Мемеля (Клайпеда), была намечена следующая жертва. Гитлер решил не изобретать ничего нового и повторить с Польшей все ту же историю с Судетской областью. Риббентроп вызвал польского посла и изложил ему свои требования. А требовал он ни много ни мало присоединения Данцига, Гданьска, экстерриториальных железных дорог через всю Польшу, которые должны были соединить Берлин с Восточной Пруссией. Конечно, Варшава возмутилась, и политические наблюдатели всего мира заговорили о германо-польской войне. Посчитав Гитлера наглецом, Англия и Франция обещали Польше военную помощь. А вместе с ней и Румынии с Грецией.
Верил ли во все эти щедрые обещания Сталин? Думается, что нет, и вряд ли после Мюнхена он сомневался в том, что в стремлении стравить с ним Германию пожертвуют этими странами точно так же, как совсем недавно они пожертвовали Чехословакией. 17 апреля Сталин предложил Великобритании и Франции создать единый фронт. Но… ничего из этого не вышло. Главным препятствием стало требование вождя, чтобы те государства, которым угрожает нападение, принимали военную помощь не только от Запада, но и от Советского Союза. Иными словами, в случае войны или ее угрозы Сталин имел право вводить войска на территорию этих стран, то есть в качестве платы за создание единого фронта против Гитлера Запад должен был собственными руками отдать Сталину Польшу и Румынию. Ни в Париже, ни в Лондоне на такие условия не могли пойти, и, делая подобные предложения, Сталин заранее обрекал любые переговоры на провал. И сделано было все настолько тонко, что даже такой проницательный политик, как Черчилль, клюнул на эту удочку и считал, что они должны были пойти навстречу Сталину.
Литвинов продолжил свои усилия по созданию системы коллективной безопасности и стремился к заключению соглашения с западными странами, что вызывало недовольство Гитлера; к тому же советский министр иностранных дел был евреем. А Сталин знал об отношении фюрера к сынам Израиля. 3 мая 1939 года он заменил Литвинова на Молотова. Он снимал не просто министра, но лидера прозападного направления в советской внешней политике и ярого противника какого бы то ни было сближения с Германией. Сталин не желал волновать и без того постоянно находившегося в нервном возбуждении фюрера. Как знать, не дошла ли до Сталина брошенная Гитлером одному из своих торопивших его с заключением соглашения со Сталиным политиков фраза, в которой он высказал приблизительно следующее: «Вы хотите ехать на переговоры в Москву? Поезжайте, я не возражаю! Но советую запомнить: пока там сидят жидовствующие бюрократы, вам там делать нечего!»
Меняя Литвинова на Молотова, Сталин не только убирал «жидовствующего бюрократа», но как бы предупреждал не шедший на сближение Запад и в очередной раз протягивал руку фюреру. Как иначе расценивать заявление поверенного в делах Астахова, которое тот сделал известному немецкому дипломату Ю. Шнурре. «Литвинов, – без обиняков сказал он, – отправлен в отставку из-за своей политики, направленной на альянс с Западом, и нет никаких сомнений: эта отставка может привести к совершенно новой ситуации в отношениях Москвы и Берлина».
Что же касается новоиспеченного министра иностранных дел Молотова, то он вообще ни с кем никаких переговоров не вел, и даже самому неискушенному политику было ясно: никакой он не проводник внешней политики СССР, а всего-навсего передаточное звено между Сталиным и всем остальным миром.
В Германии отнеслись и к отставке, и к перспективам с пониманием и словно по мановению волшебной палочки прекратили нападки на «большевизм». А заодно сообщили через свои газеты Москве, что то самое жизненное пространство на Востоке, о котором так часто упоминал фюрер, заканчивается… на границах Советского Союза.
* * *
В мае 1939 года Гитлер вызвал к себе в Берхтесгаден министра иностранных дел Риббентропа и советника посольства в Москве Густава Хильгера. На встрече присутствовали начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта генерал-полковник Кейтель, заведующий Восточным отделом экономического управления министерства иностранных дел Карл Шнурре и связной Гитлера с Риббентропом Вальтер Хавель.
Гитлер сразу же попросил объяснить ему причины отставки Литвинова. Хильгер объяснил, что Литвинов стремился к альянсу с Англией и Францией, в то время как сам Сталин считал, что Запад намерен заставить Советский Союз в случае войны таскать для него каштаны из огня. Гитлер кивнул и задал следующий вопрос: верит ли он сам в то, что при известных обстоятельствах Сталин пойдет на сближение с Германией. На что тот ответил, что, судя по тому, что говорил Сталин на последнем партийном съезде, у его страны нет никаких причин конфликтовать с Германией. Но самое интересное заключалось в том, что ни Гитлер, ни Риббентроп не имели никакого представления о выступлении красного вождя, и фюрер попросил зачитать ему это место.
Внимательно выслушав советника, Гитлер попросил его рассказать, «как в общем и целом обстоят дела в России». «Затем,– вспоминал Хильгер, – я начал с констатации, что хотя большевизм и представляет для всего мира огромную опасность, но, на мой взгляд, его сдерживают твердая позиция и разумные экономические и политические соглашения. Я подчеркнул неоспоримые успехи индустриализации в СССР и растущую силу советского режима, а также указал на то, что огромные чистки 1936-1938 гг., жертвами которых пали до 80% высших военачальников Красной Армии, хотя и значительно ослабили военную мощь Советского Союза, но отнюдь не уничтожили ее. Я обрисовал смысл и значение той борьбы за власть, которая шла между Сталиным и оппозиционными течениями, и рассказал, какой идеологический балласт Сталин выбросил за борт, когда ему стало ясно, что на базе одной лишь коммунистической доктрины здорового и способного противостоять всем государственного организма не создать. Имея в виду усилия Сталина заменить революционный энтузиазм новым советским патриотизмом, я упомянул об оживлении возвеличивания национальных героев, старых русских традиций, о недавних мерах по поощрению семейной жизни, о введении вновь строгой дисциплины в армии, на промышленных предприятиях и в школах, а также о борьбе с экспериментами в области театра, музыки и изобразительных искусств».
Однако Гитлер и на этот раз не произнес ни слова и, как потом стало известно, заметил Риббентропу, что Хильгер стал жертвой советской пропаганды. «Если это так, – добавил он, – то представление о царящих в России условиях никакой ценности для меня не имеет. Если же он прав, я не должен терять времени, чтобы не допустить дальнейшей консолидации Советского Союза».
Уже через несколько дней посольство Германии в Москве получило указание передать русским, что Германия готова возобновить переговоры о торговом соглашении. Однако Молотов вдруг заявил, что правительство рейха ведет эти переговоры только для того, чтобы получить определенные политические выгоды, и что он продолжит переговоры только при условии того, что будет создана необходимая «политическая основа». И как ни старался немецкий посол получить более пространные объяснения в отношении этой самой «основы», он так ничего и не добился.
Гитлер порекомендовал дипломатам «вести себя совершенно спокойно и выжидать, не заговорят ли русские снова». Русские заговорили, и после встречи Шуленбурга с Молотовым торговые переговоры были продолжены в нормальной обстановке.
По-настоящему фюрер взялся за установление сотрудничества с СССР только в июле 1939 года, в результате чего Шуленбург встретился 3 августа с Молотовым, а затем сообщил в Берлин: «Полагаю, мои сообщения произвели на Молотова впечатление; несмотря на это, с нашей стороны потребуются значительные усилия, чтобы создать у советского правительства перелом».
Вскоре в Москву прибыли представители британской и военной миссии. К этому времени Лондон наконец-то согласился на создание единого фронта, но словно забыл о советских гарантиях. На что Молотов заявил, что время пустых разговоров прошло и надо подтверждать свои слова делом. А заодно и еще раз напомнил о том, что условие о принятии советских гарантий Румынией, Польшей, Финляндией и странами Прибалтики остается неизменным. Заявление Молотова не обрадовало Лондон. А вот ставших разменной монетой в этом торге стран оно напугало до такой степени, что Латвия и Эстония в срочном порядке подписали с Германией пакты о ненападении.
12 августа 1939 года в Москве начались переговоры между военными делегациями Франции, Великобритании и СССР. Но ни к какому соглашению они не привели. Лондон не пожелал принимать на себя никаких обязательств, которые могли бы ограничить его свободу. Да и чем они могли кончиться, если, по словам посла Германии в Лондоне Дирксена, задача отправившейся в Москву английской делегации состояла отнюдь не в нахождении какого-то согласия, а только для того, чтобы «установить боевую ценность советских сил». Что касается Польши, то она еще раньше отказалась от военной помощи СССР. А когда послы Франции и Англии начали упрашивать министра иностранных дел Польши Ю. Бека дать разрешение на пропуск советских войск через территорию страны (прекрасно понимая, что он его не даст), тот с некоторым удивлением ответил: «Я не допускаю, что могут быть какие-либо использования нашей территории иностранными войсками. У нас нет военного соглашения с СССР. Мы не хотим его». Однако переговоры в Москве в известной степени заставили Гитлера пойти на окончательное сближение со Сталиным (кто знает, до чего они могли там договориться) и таким образом обезопасить свой тыл в возможной войне с Польшей.
* * *
15 августа Шуленбург получил из Берлина телеграмму, в которой ему предлагалось немедленно встретиться с Молотовым и сообщить ему, что министр иностранных дел Третьего рейха готов «прибыть в Москву с кратким визитом» и от имени Гитлера «изложить господину Сталину точку зрения фюрера». «Не подлежит никакому сомнению, – говорилось в телеграмме, – что германо-русские отношения достигли ныне своего исторического поворотного пункта. Политические решения, подлежащие в ближайшее время принятию в Берлине и Москве, будут иметь решающее значение для формирования отношений между немецким и русским народами на много поколений вперед. От них будет зависеть, скрестят ли оба народа вновь и без достаточных к тому оснований орудия или же они опять придут к дружественным отношениям. Обоим народам в прошлом было всегда хорошо, когда они были друзьями, и плохо, когда они были врагами».
Однако Молотов не спешил с ответом и заметил, что «поездка такого выдающегося дипломата и государственного деятеля, как Риббентроп», нуждается в тщательной подготовке. А заодно Вячеслав Михайлович поинтересовался, готова ли Германия заключить с СССР пакт о ненападении, использовала ли она свое влияние на Токио, чтобы улучшить отношения Японии с Москвой, и пойдет ли речь о странах Прибалтики.
Гитлер ответил утвердительно, и Молотов предложил в качестве «первого шага к улучшению отношений» заключить торговое и кредитное соглашения. Что и было сделано 19 августа. В тот же день Шуленбург заявил Молотову, что если поездка Риббентропа в Москву состоится, то он прибудет в советскую столицу с полномочиями подписать специальный протокол, который урегулирует интересы обеих сторон в Прибалтике. Уже понимая, что Гитлер готов отдать Советскому Союзу Прибалтику, Молотов тем не менее так и не дал окончательного согласия на приезд Риббентропа.
Не успел немецкий посол приехать в посольство, как раздался телефонный звонок и его срочно вызвали в Кремль, где Молотов вручил ему проект договора о ненападении и согласился на приезд Риббентропа.
Однако Гитлер посчитал, что дело движется недостаточно быстро, и 20 августа 1939 года сам обратился к Сталину. В своей телеграмме он устранил все сомнения относительно протокола и просил принять его министра 23 августа.
Ответ фюреру был готов через два часа. «Я благодарю Вас за письмо, – писал Сталин. – Я надеюсь, что германо-советский пакт о ненападении станет решающим поворотным пунктом в улучшении политических отношений между нашими странами. Народам наших стран нужны мирные отношения друг с другом».
Получив долгожданный ответ, Гитлер радостно воскликнул: «Ну, теперь весь мир у меня в кармане!» К изумлению присутствовавшего при этой сцене Хевеля, он подбежал к стене и в каком-то исступлении стал колотить по ней кулаками.
23 августа германская делегация прибыла в Москву, и в ночь на 24 августа договор был подписан. А затем случилось неожиданное, во всяком случае, для Риббентропа. Сталин поднял тост за Гитлера. «Я знаю, – сказал он, – как сильно германская нация любит своего Вождя, и поэтому мне хочется выпить за его здоровье». Этим тостом он как бы отказывался от всего того, что было сказано в СССР в отношении Гитлера, когда в стране велась активная антигитлеровская кампания, и в то же время признавал Гитлера вождем германской нации. При этом Сталин не забыл и о своей стране и, как вспоминал потом Риббентроп, «уже в первой части переговоров заявил, что желает установления определенных сфер интересов». Что и было сделано в секретном протоколе к договору о ненападении.
* * *
Надо полагать, что идею уже по сути дела четвертого раздела Польши Сталин принял с особой радостью. Создание сильной Польши не могло не встревожить его. Варшава не скрывала откровенного желания заполучить не только Померанию и Данциг, но и Украину с Белоруссией, которую ей пришлось уступить России в 1920 году.
После того как к власти в Польше пришел маршал Пилсудский, она стала быстро превращаться в значительной степени милитаризованную и задиристую страну; ее всячески поддерживала Франция. Что до раздела Польши вместе с Германией… то ничего удивительного: они давно уже шли к этому – с той самой поры, как сама Германия начала всерьез опасаться своего воинственно настроенного соседа. И многие немецкие партийные и военные деятели считали совместную борьбу против Польши чем-то само собой разумеющимся, и Советский Союз постоянно оказывал давление на Варшаву. Особенно в тех случаях, когда поляки пытались затронуть немецкие интересы в районе Данцига.
Можно вспомнить и тот план по разгрому Польши, который Тухачевский разработал еще в 1932 году. Более того, в этом во всех отношениях примечательном плане была и такая запись, сделанная рукой маршала: «В настоящей записке я не касался ни Румынии, ни Латвии. Между прочим, операцию подобного рода очень легко подготовить против Бессарабии».
А совместная игра летом 1933 года германского Генерального штаба в связке с Советским Союзом? Воевали-то они (правда, только на картах) все с той же Польшей!
Однако Гитлер не спешил. Для превращения Германии в мощное государство ему нужны были время и попустительство западных стран. Но он и не думал скрывать, что сближение с Польшей имело лишь сиюминутную выгоду, и при изменении конъюнктуры он мог «в любой момент найти общий язык с Советской Россией».
Что же касается Польши, с которой фюрер заключил договор о ненападении, то чуть ли не на следующий день он заявил: «Я могу разделить Польшу в любое удобное для меня время!»
Почему Сталин не напал на начинавшую все выше поднимать голову Польшу и не поступил с ней точно так же, как спустя шесть лет Гитлер поступил с Австрией и Чехословакией? Найти подходящий предлог такому мастеру интриг не составило бы труда. Причин могло быть несколько, но главная заключалась в том, что немецкая армия была еще плохо вооружена и малочисленна для того, чтобы вести крупномасштабную войну. И Сталину не очень-то хотелось сначала «брать» Варшаву своими силами, а потом отбиваться от заступившихся за нее Англии и Франции. К тому же, надо полагать, у не забывшего лето 1920 года Сталина (как и у Тухачевского) был свой счет к Польше, из-за которой ему пришлось тогда выслушать столько неприятных слов. Если так, то он ждал этого момента целых двадцать лет.
* * *
В свое время Гитлер как-то сказал; «Я совершенно не боюсь разлагающего влияния коммунистической пропаганды. Но в лице коммунистов мы имеем достойного противника, с которым надо держать ухо востро. Германия и Россия удивительным образом дополняют друг друга. Но именно в этом и заключается опасность для нас: Россия может засосать и растворить наш народ в своих просторах… Что до меня, то я, очевидно, не стану уклоняться от союза с Россией. Этот союз – главный козырь, который я приберегу до конца игры. Возможно, это будет самая решающая игра в моей жизни. Но нельзя начинать ее преждевременно, и ни в коем случае нельзя позволять всяким писакам болтать на эту тему. Однако, если я достигну своих целей на Западе, я круто изменю свой курс и нападу на Россию. Никто не сможет удержать меня от этого. Что за святая простота – полагать, что мы будет двигаться все прямо и прямо, никуда не сворачивая!»
Слышал ли эту весьма знаменательную во многих отношениях фразу Гитлера Сталин? В ней, как это теперь видно, был изложен план действий фюрера с точностью один к одному! Впрочем, если даже и слышал, то большого значения ей вряд ли придал – он мало верил тому, что говорилось для всех. Как не верил политикам вообще. А уж что касается Гитлера, то если слушать все, что он уже успел наговорить, всему миру надо было давно сдаться Германии. Да если бы даже он и принял все сказанное Гитлером за чистую монету, то что в ней было странного или такого уж удивительного? То, что Гитлер готовил себе политические козыри? А разве Черчилль или он сам играли без них? То, что он хотел идти на Запад? Так он и сам того хотел! Что же касается его поворота на Восток, то… это еще бабушка надвое сказала! Скоро сказка сказывается, да долго дело делается. Этот Запад надо было еще победить! Но Сталин и предположить не мог, что Гитлер пройдет все эти «гнилые демократии» в полтора месяца…
Удивительным было другое – то, что эта фраза оказалась чистой правдой, хотя Гитлер сам вряд ли верил в то, что тогда говорил. Но поймет это Сталин только в те самые драматические дни своей жизни, когда, ударившись в депрессию, будет пить водку и курить в одиночестве на своей даче…
