Текст книги "Гитлер. Неотвратимость судьбы"
Автор книги: Александр Ушаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 60 страниц)
В тот же день фюрер с превеликим удовольствием продемонстрировал свое и на самом деле прекрасное знание архитектуры здания парижской Оперы. В девять часов он уехал, а уже вечером приказал сопровождавшему его Шпееру подготовить указ о перестройке Берлина. По его убеждению, столица рейха должна затмить все великие города мира, в том числе и Париж, и все работы надлежало закончить к 1950 году.
Гитлер расправился с Францией с поразившей даже его самого легкостью, и, что бы потом ни говорили, победа над ней была высшей точкой в его политической и военной карьере. Повергнув Францию, он был доволен вдвойне, поскольку каждый его шаг с 1933 по 1939 год сопровождался постоянными опасениями, не помешают ли ему своим военным и политическим вмешательством французы. Теперь с этими опасениями было, как он тогда полагал, покончено раз и навсегда.
Эта во многом знаменательная победа вряд ли была бы одержана, не прими Гитлер самостоятельно направление главного удара. Полностью приписывал это достижение фюреру и генерал Йодль. «Человек, который преуспел в захвате Норвегии под самым носом британского флота с его значительным превосходством, – писал он, – который с минимальными силами разбил хваленую французскую военную машину… перехитрил генерала Стафаа с его уверенностью в широком наступлении (как в плане Шлифена). Сначала рухнул вражеский фронт, затем пали Голландия, Бельгия и Франция. Солдаты не встречали сколько-нибудь значительного сопротивления».
Победа над Францией стала звездным часом фюрера, но она же сыграла с ним злую шутку. Ведь именно тогда он окончательно поверил в свой не только политический, но и военный гений и все чаще стал сравнивать себя с Бисмарком, Мольтке и самим Фридрихом Великим. Что теперь ему были все эти генералы, которые не были способны на то чудо, какое удалось ему! Многие военные после совершенного во Франции подвига стали посматривать на Гитлера снизу вверх, увидев в нем полководца нового толка. «Именно беспокойный дух Гитлера, – писал генерал Йодль, – проникал в темное, неизвестное будущее, когда военное руководство было еще совершенно неспособно разглядеть там хоть что-нибудь достойное внимания».
Конечно, трудно полностью принять самооценку фюрера, который видел в себе героя Первой мировой войны и титана, который сошелся в смертельной схватке с силами мирового зла, что и было, по его же собственным словам, «моральным эквивалентом физических испытаний, выпавших на долю его армии». С помощью хорошо поставленной пропаганды, в которой преуспевал Геббельс, армия в большинстве своем поверила в сочиненный фюрером миф и сражалась до последнего. Но самое интересное заключалась в том, что Гитлер сам уверовал в то, что говорил.
«Чтобы выиграть войну, – писал в свое время Клаузевиц, – или какие-то ее крупные акты, которые мы называем кампаниями, необходимо понимать политику государства в высших ее проявлениях. Военная политика следует из политики государственной, и генерал должен быть в неменьшей степени государственным деятелем». А такой известный историк, как Лидделл Гарт, однозначно считал, что Гитлер являл собой стратега и политика в одном лице. «Он, – писал Гарт, – получил преимущества Александра или Цезаря, если обратиться к античности, а в позднейшие времена эти качества наиболее подходят Наполеону и Фридриху Великому. Это дало ему неограниченные возможности, какими не мог бы похвастаться никакой стратег». «Стратегия, – вторил Гарту генерал Йодль, – это главное в войне. Она включает в себя внутреннюю и внешнюю политику, военные операции и мобилизацию экономики, пропаганду и популярность в народе. Необходимо также, чтобы эти жизненно важные аспекты войны гармонировали с ее политическими целями и задачами».
Йодль не лукавил и на самом деле считал, что Гитлер действительно руководил войной, а для всех высших офицеров Германии «стратегия оставалась тайной за семью печатями». Конечно, это не могло не вскружить фюреру голову. И тот же Йодль то ли с осуждением, то ли с восхищением говорил о том, что ранние победы Гитлера придали ему необыкновенную уверенность, которая и заставляла его не подчиняться решениям Главного командования, когда они шли наперекор его собственным планам.
Конечно, сейчас, когда все известно, легко опровергнуть любое суждение Йодля. Но тогда, в 1940 году, победы Гитлера на самом деле были сродни чуду, как и ранние победы великого Наполеона. Принимавшим в нем участие было даже при всем желании трудно не поверить в это чудо. Другое дело, что в конце войны Гитлер напрочь потерял чувство реальности и продолжал чуть ли не до последнего дня своей жизни верить в то самое чудо, которое должно было спасти его.
После побед 1940 года многие немецкие высокопоставленные военные считали, что Гитлер имел «врожденный талант стратега и тактика», но были и такие, кто только скептически морщился, слушая подобные заявления. Одним из них являлся генерал Франц Хадлер. «Его недопонимание вражеского потенциала, – писал он в 1942 году, – начинает принимать гротескные формы. Он характеризуется неадекватными реакциями на происходящее и совершенно не способен понять принцип лидерства». «Вкупе с его личным опытом, – вторил ему генерал танковых войск Хассо фон Мантойффель, который чаще других видел Гитлера и успел хорошо узнать его, – это (чтение военной литературы и слушание лекций на военную тему) дало ему большие знания о проблемах, которые обычно не приходится решать генералам. Он прекрасно понимал, как чувствуют себя его войска… С другой стороны, у него не было понятия о высших стратегических и тактических комбинациях… Он не знал, как управлять армиями».
Фон Манштейн относился к Гитлеру как к стратегу весьма критически, но в то же время отмечал, что «у него были потрясающая память и знания в технических вопросах и во всех проблемах вооружений» и что «особенно он любил пользоваться своей способностью, когда хотел переменить предмет разговора, который по каким-то причинам его не устраивал». Конечно, Манштейн и другие были правы, считая Гитлера никудышным командующим: как можно человеку, который никогда не командовал даже ротой, руководить действиями армии или фронта!
Кроме этого хочется отметить следующее. Обладавшему на самом деле удивительной интуицией Гитлеру и не надо было командовать фронтом (как это было в той же Франции). А вот угадать направление главного удара дорогого стоило. Да, ставка Гитлера, как, впрочем, и Сталина, опиралась прежде всего на силу воли, которую он считал решающим фактором в любой войне, как и в политике; но это же мешало ему понять проблемы организации и ведения длительной войны и осознать, что даже самые волевые войска не в силах преодолеть большего расстояния, нежели это им могут позволить их технические возможности. Отсюда шла и паника в тех случаях, когда что-то не получалось. Но в то же время Манштейн всегда подчеркивал, что Гитлер не страдал отсутствием воображения ни в политике, ни в военных вопросах, что и было видно из его «постоянного поиска способов захватить противника врасплох». Более того, по словам Манштейна, фюрер «умел схватывать оперативные возможности», что так ярко проявилось при захвате Норвегии и Франции.
Что же касается силы воли… На память приходит «Дуэль» А.П. Чехова. «Я отлично понимаю фон Корена, – говорит Лаевский врачу Самойленко. – Это натура твердая, сильная, деспотичная… Ему нужна пустыня, лунная ночь; кругом в палатках и под открытым небом спят его голодные и больные, замученные тяжелыми переходами казаки, проводники, носильщики, доктор, священник, и не спит только один; он, как и Стенли, сидит на складном стуле и чувствует себя царем пустыни и хозяином этих людей. Он идет, идет, идет куда-то, люди его стонут и мрут один за другим, а он идет и идет, в конце концов погибает сам и все-таки остается деспотом и царем пустыни, так как крест у его могилы виден караванам за тридцать-сорок миль и царит над пустыней. Я жалею, что этот человек не на военной службе. Из него вышел бы превосходный, гениальный полководец. Он умел бы топить в реке свою конницу и делать мосты из трупов людей, а такая смелость на войне нужнее всяких фортификаций и тактик…»
Никто не спорит: на войне нужны и фортификации, и тактики, и все же Лаевский, наверное, прав, и зачастую смелость нужнее их. И генерал Йодль почти слово в слово повторяет эту мысль. «Он (Гитлер) думал, – писал генерал, – что если бы он приучил себя думать, как офицер Генерального штаба, ему бы пришлось на каждом шагу останавливаться и просчитывать невозможность сделать следующий. Соответственно ему никогда даже не пришлось попытаться прийти к власти, поскольку, по всем объективным расчетам, у него прежде всего не было шансов на успех… В руководстве Военными делами, как и во всей политической деятельности, фюрер брал за правило выбирать настолько далеко идущие цели, что для трезвых профессионалов они представлялись невозможными. Но он делал это сознательно, будучи убежденным, что сам ход событий оставит позади эти более скромные расчеты». Именно поэтому фюрер был согласен иметь рабочий штаб, но не имел никакого желания отдавать ему ту самую роль, которую еще совсем недавно в армии играл Генеральный штаб. Успехи в Европе породили у него убежденность в том, что не Генеральный штаб, а он сам «является реалистом и более отчетливо предвидит события как раз потому, что он берет в расчет то, что не поддается расчету». Тогда же, по словам генерала Йодля, Гитлер окончательно убедился в полной непогрешимости своих суждений о войне и требовал от сотрудников только подчинения.
Конечно, генералитету подобное отношение к нему какого-то «богемского ефрейтора» не нравилось. Но пока вермахт одерживал победы, высшие военные мирились с фюрером и работали.
Но война – это не только интуиция, но и тяжелая, нудная работа, к которой у Гитлера никогда не лежала душа. И вся беда была в том, что даже после сокрушительных провалов на фронте он будет вести себя, как и раньше, и не пожелает никого слушать. Как тут не вспомнить Ленина с его любимым наполеоновским выражением: «Сначала ввязаться в драку, а там будет видно». В то время как практически все большевики носились с идеями буржуазно-демократической революции, он уже выбрал, выражаясь словами Йодля, «далеко идущие цели». А сам Сталин задал в первой пятилетке такие показатели, что специалисты только развели руками, но тем не менее прав оказался, пусть только и на том этапе, Иосиф Виссарионович.
Нельзя забывать и о том, что по своей натуре Гитлер был художником, а значит, являлся противников всяческой логики. Другое дело, что, упоенный собственной гениальностью, он в конце концов потеряет чувство реальности, как потерял ее в свое время Наполеон, который воевал уже только ради того, чтобы воевать. Но и тут судить его не имеет смысла, поскольку история знает слишком много примеров, когда даже самые великие начинали жить в выдуманном ими самими мире. Особенно если им очень везло на первых порах…
Как это ни удивительно, но успехи Гитлера в Европе отрицательно сказались на военной экономике Третьего рейха. Известно, что полное перевооружение Германии фюрер намеревался закончить в 1943 году. Однако Англия и Франция объявили ему войну уже в 1939 году, когда германская экономика, несмотря на бурное развитие, не прошла и половины намеченного пути, что не могло не отразиться на состоянии военно-морского флота и авиации. И хотя Гитлеру неоднократно говорили о необходимости «перевода всей экономики на военные рельсы», он делал все возможное, чтобы как можно меньше затронуть гражданскую экономику.
«Гитлера, – отмечал А. Буллок, – не нужно было уговаривать по поводу решения самых конкретных экономических проблем вроде необходимости ликвидировать кризис с нехваткой военного снаряжения после польской кампании, возникавших из-за частых изменений по мере того, как он брался то за один, то за другой проект для выбора целей на вторую половину 1940 года. Но в области экономики, как и в политике и стратегии, он проявлял врожденную неприязнь к систематическому планированию или контролю – ко всему, что могло стеснить его способность предпринимать интуитивные, импровизированные шаги или могло расходиться с его идеей, что результат приносит сила воли, стимулируемая соревнованием». С коренной перестройкой экономики, которой уже давно требовал Тодт, фюрер согласился лишь после того, как под Москвой был раз и навсегда развеян миф о непобедимости его армии. Вот тогда-то Шпеер, к своему величайшему негодованию, обнаружил, что все это время германской экономикой руководили пять постоянно враждующих между собой «верховных органов рейха», что в конечном счете и явилось одной из причин военного поражения Германии. Можно до бесконечности рассуждать о воле, мужестве и храбрости солдат и офицеров, которые знали, за что они воюют, но в основе любой войны все равно лежит экономика, а все остальное только производное от нее.
«Качество военной экономики, – продолжает А. Буллок, – определяется не ее организацией, а эффективностью, и пока Гитлер был в состоянии придерживаться формулы блицкрига – один противник за раз и достаточная степень превосходства, чтобы победить его за одну кампанию, – даже такие громоздкие структуры могли производить оружие, необходимое для достижения победы, особенно когда дополнялись ресурсами, извлекаемыми из оккупированных территорий и употребляемыми с таким мастерством и энергией, на которые, казалось, не была способна никакая другая армия. Но когда Гитлер вовлек Германию в полномасштабную войну против Британской империи и Британского содружества наций, Советского Союза и Соединенных Штатов Америки, урок германского поражения в Первой мировой войне, ее неспособность сравниться с экономической мощью ее противников больше игнорировать было нельзя. Проведенные Тодтом, Мильхом и Шпеером реформы дали толчок удивительному росту производства германской экономики, но так и не смогли восполнить два года, потерянные Гитлером и Герингом, для того чтобы с самого начала подкрепить победы германской армии всесторонней мобилизацией германской экономики для нужд войны».
Но все это будет потом, а пока Гитлеру везло, и, после того как немецкие войска повергли Францию, Сталин устами Молотова пожелал Гитлеру успехов в… его оборонительных мерах. Хотя, конечно же, «хозяин» Советского Союза был крайне недоволен тем безволием, с каким Европа отдалась Гитлеру; все его надежды на то, что Запад измотает Гитлера, рухнули.
Что ж, все правильно, и завоевание Гитлером Европы не может не наводить на грустные мысли. Создается впечатление, что никто и не хотел по-настоящему драться с немцами: как можно было французам так бездарно сдать такую мощную оборонительную линию, как Мажино, а потом практически без боя отдать Париж? Что же это за армии, которые вермахт смог разбить за 42 дня? А ведь против его 140 дивизий союзники выставили 147, которые по вооружению превосходили немецкую армию. И тем не менее…
«Командные кадры, – писал де Голль, – лишенные систематического и планомерного руководства со стороны правительства, оказались во власти рутины. В армии господствовали концепции, которых придерживались еще до окончания Первой мировой войны. Этому в значительной степени способствовало то обстоятельство, что военные руководители дряхлели на своих постах, оставаясь приверженцами устаревших взглядов… Идея позиционной войны составляла основу стратегии, которой собирались руководствоваться в будущей войне. Она же определяла организацию войск, их обучение, вооружение и всю военную доктрину в целом».
Да, все это, наверное, так. Но это еще не повод сразу же поднимать руки. И дело было отнюдь не в старых концепциях, а в полном нежелании воевать. Особенно если вспомнить, что тактика, которую избрали для наступления немецкие генералы, отнюдь не являлась откровением военной мысли. Если что и отличало действия вермахта, так это только мощные удары танковых групп. Хотя и здесь немцы имели всего 2580 танков против 3100 союзнических. И стоило только союзным и французским генералам хотя бы немного подумать и перейти основными силами в контратаку на немецком южном фланге после того, как немецкие дивизии переправились через Маас, наступление немцев быстро бы захлебнулось, чего так боялся генерал фон Бок.
В известном довоенном фильме «Парень из нашего города» один из немцев так говорит о герое Н. Крючкова, который выдает себя за француза: «Он два дня сидел в танке и отстреливался до последнего патрона. Мы взяли его только после того, как он потерял сознание, и после всего этого он имеет наглость утверждать, что он француз!»
Что ж, все верно: французы не стали сидеть по два дня в танках, отстреливаясь до последнего патрона, поэтому немцы и взяли их страну за считанные недели. Да и умирать за нее они не пожелали. Если так оно и было, то приходится признать, что «гнилым демократиям» в очередной раз пришлось обмануть Сталина. Да, им не удалось стравить его с Гитлером сразу, но они прекрасно понимали, что фюрера не остановит какой-то пакт о ненападении и с Запада он обязательно повернет на Восток. А раз так… зачем проливать свою кровь и нести тяготы военного времени? Сдаться – и дело с концом… Настоящая бойня все равно произойдет где-нибудь на Волге, а не в Версале, как это и произошло на самом деле…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
После разгрома Франции Британия была в шоке: лучшая армия Европы – и такой позор! Но Лондон был не только расстроен поражением своей союзницы, он еще и боялся фюрера. «Если германская армия с ее техникой сможет проникнуть на территорию Британии, у армии не хватит сил, чтобы выдворить ее отсюда», – заявляли в один голос ведущие военные эксперты Великобритании.
К счастью для британцев, у них было два огромных преимущества: между ними и Европой простиралось море, и они в самый короткий срок могли поставить под ружье большую часть гражданского населения. Но в этом пока не было необходимости – Гитлер не очень-то хотел воевать с Британией, и в соответствии со своими расовыми воззрениями (британцы такие же арии, как и германцы) давал гарантии сохранения Британской империи. Основные цели его оставались прежними: уничтожение большевиков и евреев и приобретение «жизненного пространства» на Востоке. Помимо всего прочего он очень надеялся на то, что многое понявшая Англия сама придет к нему. С миром.
Увы, новый премьер Англии Черчилль и не подумал идти к нему на поклон. Гитлеру, видевшему в отказе Британии сдаться серьезное препятствие для своих дальнейших планов, это очень не понравилось. По словам Л. Гарта, «мысли Гитлера по этому поводу были настолько близки наполеоновским, что он вообразил себе тайные связи между Великобританией и Россией, которых на самом деле не существовало». Тем не менее в отличие от великого императора, который воевал с Россией, чтобы расправиться с Британией, фюрер по-прежнему считал Советский Союз своим главным врагом.
Что же касается Черчилля, то он все рассчитал правильно: море и мощный флот делали его страну недосягаемой для фюрера. Гитлеру оставалось только одно – начать воздушную войну, и 10 июля немецкие самолеты начали налеты на Британские острова. Тогда же Геринг отдал приказ разработать операцию «Адлерангриффе» («Орлиный налет»), в ходе которой люфтваффе под командованием фельдмаршала Хуго Шперле, человека огромной физической силы и обширных военных знаний, надлежало уничтожить военно-воздушный флот Англии и обеспечить вторжение вермахта на Британские острова.
Всего через неделю Гитлер подписал свою знаменитую директиву №16 о подготовке операции «Морской лев», в результате которой намеревался форсировать Ла-Манш, высадить между Дувром и Портсмутом 20 дивизий и начать стремительное наступление на Лондон. «Поскольку Англия, несмотря на свое безнадежное военное положение, не подает признаков желания достичь взаимопонимания, – писал Гитлер в своей директиве, – я решил разработать операцию по высадке на Британские острова, а при необходимости и осуществить ее». Целью «Морского льва» являлось «устранение английской метрополии как базы для продолжения войны против Германии» и, если потребуется, полного ее захвата.
Однако уже начинавшие воспринимать военные победы вермахта как должное многие офицеры и генералы полагали, что Гитлер на этот раз блефует, пытаясь испугать англичан и вынудить их таким образом пойти на мировую. «Мы, – говорил позже генерал Рундштедт, – смотрели на все это как на политическую игру, так как было очевидно, что вторжение невозможно, поскольку наш флот не способен перекрыть Ла-Манш. ВВС также не были способны взять на себя эти функции».
Впрочем, дело было не только во флоте, и тот же Рундштедт писал: «У меня было чувство, что фюрер никогда не хотел по-настоящему завоевать Британию. У него не было для этого достаточной храбрости. Он часто говорил: «На земле я герой, а на воде – трус». Тем не менее после издания директивы №16 и «предпринятых серьезных приготовлений» многие начали менять свое мнение, особенно если учесть, что упоенный легкими победами в Западной Европе вермахт все больше проникался уверенностью в своей непобедимости. «Восемью неделями раньше, – говорил Йодль, – они (военные) посчитали бы его приказ бредом сумасшедшего».
На этот раз Йодль не ошибся: по большому счету операция «Морской лев» была если не бредом, то уж, во всяком случае, самой настоящей химерой. Ничего не понимавшему в «морских тонкостях» фюреру пришлось выслушать от адмирала Редера целую лекцию на эту тему. В первый и последний раз за всю Вторую мировую войну Гитлер прислушался к голосу профессионала и отменил вторжение. «Предостережение командующего ВМФ адмирала Редера вместе с обзором ситуации, подготовленным мной, – заявил он, – решили дело».
И здесь, надо заметить, Гитлер уступал тому же Ленину, который весьма решительно намеревался разжечь костер мировой революции после завоевания Польши. Все предпосылки к успеху на Британских островах у него, как это ни покажется удивительным, были. Об этом поведал сам Черчилль, который со все возраставшей тревогой следил за концентрацией большого количества кораблей и барж в бухтах и заливах от Гамбурга до Бреста и уже тогда считал, что «у врага достаточно кораблей, чтобы погрузить полмиллиона человек за одну ночь». Единственное, на что тогда надеялся британский премьер, – отнюдь не на героический британский народ, а на плохую погоду, которая не подходила для переправы.
До высадки десанта дело не дошло, и 8 августа Геринг приказал начать «Орлиный налет». Однако действительность не оправдала ожиданий «толстого Геринга»: его авиация несла потери, а англичане и не думали сдаваться. Кончилось это тем, что потерявший терпение Гитлер закатил Герингу истерику, и тот, вопреки призывам Шперле продолжать войну в воздухе, приказал перейти к массированным бомбардировках Лондона, морских портов и военных объектов. Но и они не дали желаемого результата.
К негодованию фюрера, немецкий «Орел» так и не смог достойно взлететь, а «Морской лев» – прыгнуть. И ему не оставалось ничего другого, как перенести завоевание Англии на весну 1941 года. А пока он снова решил вернуться к той самой континентальной блокаде Англии, начало которой было положено еще в ноябре 1939 года. В мае 1940 года Кейтель по указанию фюрера издал приказ о подрыве британской индустрии и импорта продовольствия, дабы «сломить их волю к сопротивлению».
