Текст книги "Гитлер. Неотвратимость судьбы"
Автор книги: Александр Ушаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 60 страниц)
Но особую неприязнь у Гитлера вызвал визит в Альпы зятя Муссолини Чиано. И не только потому, что тот говорил больше его самого. Он отчаянно ревновал известного покорителя женских сердец к Еве, которая и не думала скрывать своего восхищения красивым и лощеным аристократом. В первый же приезд красавца итальянца Ева сфотографировала его из окна виллы, и тот тут же поинтересовался у сопровождавшего его Риббентропа, кто эта красивая женщина. Риббентроп пробурчал нечто невразумительное об «одной из технических сотрудниц», а возмущенный Гитлер приказал Еве закрыть окно.
Ева продолжала фотографировать Чиано, и каждый раз, когда она говорила с ним, ее щеки розовели, а голос менялся. А когда Ева с присущей ей наивностью заметила фюреру, что ему следовало бы брать пример в отношении своей одежды с итальянца, тот закатил ей настоящую истерику.
Гитлеру удалось ввести в заблуждение Чиано в отношении Евы, и тот в своем известном на весь мир дневнике не упомянул о ней ни единым словом. А вот о Зигфриде фон Лафферте Чиано написал достаточно. Это не может не дать повода задуматься над странным событием, которое произошло позже в Италии, куда Гитлер прибыл в мае 1938 года с ответным визитом.
* * *
Гитлер был вне себя, когда увидел в одном чешском журнале статью «Мадам Помпадур Гитлера» и фотографию Евы в Оберзальцберге. Снимок был сделан Гофманом, которому, видимо, уже не хватало заработанных на фюрере миллионов. Гитлер вызвал к себе утратившего из-за своей жадности чувство реальности фотографа и устроил ему разнос, раз и навсегда запретив давать снимки Евы в газеты и журналы. На окончательный разрыв с человеком, который делал для него огромные деньги, Гитлер не решился.
Что же касается самой Евы, то ей этот снимок обошелся куда дороже. В одно далеко не самое прекрасное утро на вилле появился ее отец с журналом в руках и обрушился на нее с руганью. Причем в выражениях Фриц Браун не стеснялся. Он считал, что дочь опозорила его на весь мир. Поостыв, Фриц, в какой уже раз, предложил Еве порвать эту неприличную связь, на что Ева спокойно и твердо ответила:
– Об этом не может быть и речи! Нас может разлучить только смерть!
Фриц лишь презрительно хмыкнул, полагая, что его дочь сошла с ума или начиталась рыцарских романов. Ему и в голову не могло прийти, что Ева не кривила душой. Пройдет не так уж много лет, и она добровольно в расцвете лет уйдет из жизни с тем, без кого уже не мыслила своего существования на земле.
Отчаявшись доказать дочери всю низость ее падения, Фриц махнул рукой и запретил Еве показываться ему на глаза. В течение полугода они не поддерживали никаких отношений. В знак протеста Фриц Браун отказался вступить в нацистскую партию, и его демарш едва не закончился для него плачевно. В течение года ему несколько раз отказывали в повышении, тогда обозленный на весь мир Фриц отправился к директору и, подав заявление об отставке, прямо заявил: «Человек, утративший авторитет у собственных детей, не вправе исполнять обязанности учителя!»
Хорошо зная причину озлобленности Брауна, растерявшийся директор обратился за помощью к своему начальству. Оно поспешило успокоить «утратившего авторитет человека», заверив его в том, что никто не осмелится уволить его.
Не остался в стороне от конфликта и Гитлер, когда ему доложили о ссоре Евы с отцом, он посоветовал ей немедленно помириться с ним. Под горячую руку снова досталось Гофману, которому Гитлер с угрозой в голосе сказал: «Если еще одна фотография Евы появится в журналах, тебе не сносить головы!» «Ну а вы, – заявил фюрер персоналу, обслуживающему виллу, – должны раз и навсегда запомнить: что бы ни происходило в моем доме, это ни в коем случае не должно стать достоянием гласности!»
Но самым удивительным во всей этой истории оказалось то, что в самой Германии появление фотографии не вызвало никакого интереса. Видимо, известие о подруге Гитлера для многих немцев не являлось сенсацией. Что касается заграницы, то в Британском музее Лондона имеются копии донесений специального агента «Интеллидженс сервис», в котором были перечислены все женщины, так или иначе связанные с Гитлером. Упоминалась среди них и Ева Браун. А вот Второе бюро при французском генеральном штабе хранило на любовницу фюрера целое досье. Интересовалась Евой и американская разведка, которая одно время даже собиралась похитить возлюбленную фюрера.
* * *
Трудно сказать, слышал ли о Еве Браун федеральный канцлер Австрии Курт Шушниг, но именно она сыграла в его печальной судьбе известную роль. Приговоренный к пожизненному заключению Шушниг обратился к нацистским властям с просьбой разрешить ему жениться на графине Вере фон Чернин. Узнав от Геринга о просьбе бывшего канцлера, Ева попросила Гитлера пойти ему навстречу. «Я бы так же последовала за тобой в тюрьму, – сказала она, – в лагерь или даже на смерть… Тут уж ничего не поделаешь…»
Тронутый благородством своей подруги Гитлер расчувствовался и разрешил Шушнигу жениться. Бывший канцлер обрел семью и очень долго полагал, что своему счастью обязан Папе Римскому и «другу Муссолини».
Ева была очень обрадована аншлюсом Австрии, поскольку это дало ей возможность съездить с Гитлером за границу. Как говорил Фриц Видеман, поначалу Гитлер не собирался включать Австрию в состав Германии и намеревался установить с нею федеративные отношения. Однако тот восторг, с каким его встречали австрийцы, заставил его пересмотреть свои взгляды – он окончательно понял, что большая часть населения на его стороне. Особенно его потряс тот восторженный прием, который ему устроили жители его родного Линца. И, конечно, фюреру очень хотелось, чтобы возлюбленная увидела его во всей красе.
Гитлер позвонил Еве и попросил ее приехать в Вену, куда та и отправилась вместе с матерью и Гердой. Формально они считались официальными лицами, которые входили в «эскорт фюрера», но в той суматохе, которая тогда царила в столице Австрии, никто и не думал обращать на них повышенное внимание. Что же касается самой Евы, то она была потрясена тем, что увидела в Вене. «Я просто обезумела», – написала она на почтовой открытке, а ее мать сообщила Ильзе: «Более величественного зрелища даже представить себе невозможно».
И обе были правы. Тот самый город, где совсем еще недавно Гитлер влачил самое жалкое существование, теперь лежал у его ног. Тысячи жителей австрийской столицы ночь напролет пели перед отелем, в котором остановился фюрер. Глядя на их веселые и радостные лица, Ева чувствовала, как ее переполняет гордость за возлюбленного. Теперь она знала, что ответить отцу и Ильзе, которые в один голос уверяли, что большинство немцев раскаивается, что так легко отдали власть «узурпатору». А тут Гитлер переезжает границу покоренного им государства без единого выстрела, и жители радостно приветствуют его как некое давно ожидаемое божество, спустившееся к ним с Олимпа.
В отеле «Империал» Еве отвели комнату рядом со спальней фюрера, и она с восхищением наблюдала за тем, как он стоял на балконе с вытянутой рукой, приветствуя бесновавшихся на улицах венцев.
Это была его первая и последняя поездка за границу с официальным визитом, он всегда вспоминал о ней с удовольствием, несмотря на то, что ему до чертиков надоели беседы с правящими Италией представителями Савойской династии. Устал он и от бесконечных правил протокола, которые больше запрещали, нежели разрешали. Потому он с таким восхищением и вспоминал кабинет Муссолини в огромном зале Маррамаондо в Венецианском дворце. Вернувшись в Берлин, он дал указание сделать его кабинет в новом здании Имперской канцелярии точно таких же размеров. Впрочем, он привез из своей поездки на Апеннины не только восхищение архитектурой Италии, но и нововведение для вермахта, который теперь должен был использовать на маневрах боевые патроны, как это было заведено в итальянской армии.
Надо ли говорить, что Ева уговорила фюрера взять ее с собой в Италию. После долгих размышлений Гитлер согласился на ее поездку, определив ей в компанию владелицу «Рейнского отеля» в Годесберге госпожу Дрезен, чья семья оказывала Гитлеру помощь в самом начале его политической карьеры. Вместе с ней окружение Евы составили сын госпожи Дрезен Фриц, врачи Морелль и Брандт. Перед отъездом в Рим фюрер предупредил Еву, что они будут видеться только на официальных приемах.
Ева согласилась – ничего другого ей не оставалось. Пока шли последние приготовления к параду итальянского флота в Неаполитанском заливе, Еву посетил высокопоставленный сотрудник итальянской службы безопасности. Как позже рассказывала фрау Дрезен, явившийся к Еве рыцарь плаща и кинжала попросил ее не ездить на парад в Неаполь. Как он объяснил, какие-то таинственные враги Германии и Италии намеревались совершить на кого-то из свиты фюрера покушение, и она являла собой идеальную мишень.
Угроза не произвела на Еву ни малейшего впечатления. «Даже если это и так, – пожала она плечами, – я все равно поеду в Неаполь!»
Офицер извинился и попросил ничего не говорить о его визите Гитлеру, дабы не тревожить «великого фюрера немецкого народа». Когда на следующий день Ева вместе со своими спутниками взошла на палубу торпедного катера, Гитлер, король Италии и Муссолини уже находились на палубе флагманского корабля. Народу было много, Еву затолкали, и на какое-то время она оказалась одна. Внезапно раздался громкий крик фрау Дрезен, которую сильно прижали к борту. Брандт бросился на помощь и перевязал перепуганной женщине плечо, из которого сочилась кровь. Вернувшись в гостиницу, врач доложил Гитлеру о случившемся, и тот послал к спутнице Евы своего личного врача.
Было ли это попыткой покушения? Сестра Евы Гретль считает, что нет, хотя была далеко от фрау Дрезен. Может быть, она просто испугалась. Но не исключено, что ее перепутали с Евой Браун, а когда убедились в ошибке, оставили в покое. Но это несерьезно: если на Еву действительно готовили покушение, то, надо полагать, этим занимались серьезные люди, которые вряд ли бы спутали ее с какой-то там фрау Дрезен.
Сам Ева быстро забыла об этом инциденте и, ни словом не упомянув о нем в своем альбоме, закончила описание поездки в Италию такими словами: «Итальянцы от нас без ума, они непрерывно ухаживали за мной и называли только «очаровательной блондинкой».
* * *
Вскоре Ева еще раз позволила себе вмешаться в политику. Случилось это во время Судетского кризиса, который заставил весь мир затаить дыхание и с напряжением ожидать, что еще выкинет германский фюрер. Для переговоров с ним в Нюрнберг срочно прибыли личные представители британского премьера Чемберлена, премьер-министра Франции Даладье и президента США Рузвельта. Однако Гитлер и не подумал встречаться с ними и целыми днями наблюдал за маршем своих военных формирований на огромной площади, которую называл «Партийным стадионом».
Послы изнывали от безделья и торопили Риббентропа. Однако тот не осмеливался обратиться к Гитлеру, не любившему беседовать с дипломатами. Тогда-то в дело вмешалась Ева Браун. «Пожалуйста, шеф, – обратилась она к Гитлеру, – не заставляйте этих людей ждать, ведь они прибыли издалека, чтобы увидеть вас. Ведь каков поп, таков и приход…» – закончила она свою просьбу одной из тех поговорок, которыми любила щеголять. Ей почему-то казалось, что так любая просьба выглядела весомее.
Вряд ли все эти поговорки производили на фюрера впечатление, но на этот раз он смилостивился и, вызвав Видемана, небрежно бросил: «Пригласите этих засранцев!»
Конечно, это вовсе не означало, что Ева могла в любой момент вмешаться в политику и уговорить Гитлера пойти против свой воли, если это было даже на пользу государства. «Гитлер, – пишет Н. Ганн в своей книге «Ева Браун», – не был распутником, подобно Людовику IV, у него, в отличие от Людовика XVI, был по-настоящему мужской характер, и уж тем более никогда не было желания уподобиться Фридриху Вильгельму III и спрятаться за женской юбкой. На Гитлера с юных лет никто не оказывал никакого влияния, и из разговоров в ставке видно, что он отвергал многие предложения своих паладинов, а над некоторыми даже откровенно издевался. Даже Борман мог лишь незначительно влиять на его решения и являлся только исполнителем его приказов. Роль Евы Браун заключалась в беспрекословной демонстрации своей верности Гитлеру и готовности служить ему опорой в любой ситуации. В сущности, он доверял только ей.
«Как вам понравилось мое обращение с дипломатами?» – спросил он Еву, и услышанное в ответ слово «поразительно» вдохновило его гораздо больше, чем подпись под текстом Мюнхенского соглашения.
В связи с этим хочется заметить, что подробности частной жизни Гитлера открывают нам совершенно неизвестную страницу истории, резко отличающуюся от той, что представлена в сборниках документальных материалов. Так, например, во время войны он заявил в узком кругу что считает Мюнхенское соглашение не победой, а едва ли не крушением всех своих планов. Своих представителей за рубежом Гитлер совершенно не воспринимал всерьез и вообще относился к дипломатам с нескрываемой антипатией. «Наши послы – сплошь бездари, они ничего не знают, ничего не понимают, не хотят изучать нравы и обычаи тех стран, где они временно проживают», – непрерывно внушал Гитлер Еве.
Однажды в присутствии Евы Гитлер рассказал следующую историю, подлинность которой подтверждают не только присутствовавшая при разговоре Ильзе, но и то обстоятельство, что о ней упоминается в «Застольных беседах Гитлера в ставке». Речь идет о некоем советнике посольства и друге Хевеле, который оказался на куполе собора Святого Петра вместе с сотрудницей аппарата Белого дома. Окинув взглядом прилегающие улицы, женщина безапелляционно заявила, что они очень грязны и что их нельзя даже сравнить с «великолепными вашингтонскими аллеями…». Немецкий дипломат был настолько возмущен ее словами, что, не прощаясь, устремился прочь. «Этот дипломат очень плохо воспитан, – заметил Гитлер, – он достоин отправки в самые отдаленные районы Китая. Наши дипломаты должны сперва научиться хорошим манерам, а уже потом заниматься политическими науками. Красивая женщина вправе говорить все, что ей в голову взбредет. Ей не нужно, чтобы мужчины воспринимали ее всерьез, она просто хочет нравиться им…»
В ответ Ева сказала: «Все, видимо, произошло так, как вы рассказали, мой фюрер. Наверное, наш дипломат слишком уж настойчиво ухаживал за американкой – сами понимаете, итальянское солнце и чудесное вино, – и она дала ему пощечину; во всяком случае, в фильмах американки ведут себя именно так…»
Таким образом проходила жизнь женщины номер один Третьего рейха. Была ли она счастлива? Наверное, все же была, иначе вряд ли бы решила в самом расцвете лет разделить столь страшную судьбу своего возлюбленного.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Ева разделит ее только через восемь лет, а пока жизнь шла своим чередом, и в сентябре 1937 года Германию по приглашению Гитлера посетил Муссолини. Одетого в специально сшитую для столь торжественного случая парадную униформу завоевателя Африки принимали как героя. Ему показали военные парады и учения в Макленбурге, мощные заводы в Руре. Все это произвело впечатление на итальянского диктатора, и он совершенно искренне назвал Гитлера «одним из тех немногих людей, на которых не проверяется история, но которые сами творят историю».
А вот сам Гитлер вряд ли был так же искренен с Муссолини. Нет, принимал он его со всем радушием, только за этим хлебосольством стояла вполне определенная цель: произвести на итальянца сильное впечатление прежде всего военной мощью и раз и навсегда заставить забыть его о своих интересах в Австрии, которую он совсем еще недавно так усердно защищал от фюрера. Что касается Англии, то из бесед с эмиссаром Чемберлена лордом Галифаксом Гитлер вынес главное: за соглашение с Германией Англия за милую душу «отдаст» ему Австрию, Чехословакию и Данциг. В результате появился план под кодовым названием «Отто» о военном вторжении в Австрию.
Своей цели Гитлер добился: судя по всему, Муссолини на самом деле утратил интерес к Австрии и дал согласие на ее захват, чего с таким нетерпением ждал фюрер. Перестройка немецкой армии к этому времени была почти закончена, однако военное руководство так толком и не знало, как и где созданные ими мощные вооруженные силы будут использоваться, и руководствовалось общей фразой: «Фюрер считает необходимым создать мощную армию в самые короткие сроки». И вот теперь, осенью 1937 года, Гитлер решил, что пришло время поделиться с военными своими наступательными планами.
Вечером 5 ноября 1937 года Гитлер вызвал на совещание военного министра В. Бломберга, главнокомандующего сухопутными войсками генерал-полковника В. Фрича, главу военно-морских сил адмирала Э. Редера, главнокомандующего военно-воздушными силами генерал-полковника Г. Геринга и министра иностранных дел К. Нейрата.
Гитлер проговорил целых три часа, и основной идеей его выступления стала мысль о том, что Германия может решить свои жизненные проблемы только силой, и теперь им остается лишь ответить на два главных вопроса: где и когда. В конце выступления Гитлер заявил, что решил начать войну не позднее 1943 года. Что же касается первоочередной задачи, ею являлось «одновременное низвержение Чехословакии и Австрии», что, по мнению фюрера, устранило бы угрозу с фланга при любой возможности операции против Запада.
Столь неожиданное заявление произвело на участников совещания ошеломляющее впечатление. Присутствующие были согласны с «низвержением Австрии и Чехословакии», но что касалось «невмешательства Великобритании и Франции в развязанный Германией конфликт в Центральной Европе, то ни генералы, ни министр иностранных дел не верили в такую сомнительную для Германии перспективу. И дело было даже не в том, что они не хотели воевать. Как и любых специалистов, их волновали многочисленные практические вопросы, связанные с началом крупномасштабной войны. Дело дошло до того, что Нейрат, Фрич и сам Бломберг усомнились в готовности Германии к такой войне и напомнили Гитлеру, что новое поражение может привести страну к катастрофе.
Недовольный ходом дискуссии Гитлер махнул рукой и предоставил Герингу продолжать беседу, которая очень скоро превратилась в скандал и закончилась ничем. А когда через несколько дней Фрич и Нейрат попросили о новой встрече с Гитлером, на которой собирались еще более основательно обосновать свои сомнения, Гитлер отправился в Берхтесгаден.
Нейрат сумел поговорить с фюрером только в январе 1938 года, однако никакого толка от этой беседы не было, поскольку Гитлер все уже решил. Что же до сомневающихся, то в начале февраля 1938 года все они лишились насиженных мест. Министром иностранных дел стал услужливый И. Риббентроп, новым главнокомандующим был назначен генерал В. Браухич, в то время как верховное главнокомандование взял на себя сам фюрер, создавший вместо военного министерства Верховное командование вермахта, шефом которого назначил В. Кейтеля. Будущий фельдмаршал лебезил перед фюрером, за что и получил меткое прозвище «Лакейтель». Вслед за этими назначениями последовала перетряска кадров в армии и министерстве иностранных дел. И уже 5 февраля «Фелькишер беобахтер» очень точно выразила суть случившегося: «Концентрация всей полноты власти в руках фюрера! Наконец Гитлер завершил нацистскую революцию и сосредоточил в своих руках всю власть – политическую, экономическую и военную!»
Обрадованный Геринг тут же предложил выступить против Австрии, однако, к его несказанному удивлению, Гитлер заметил, что еще не время и надо создать для этого «солидную базу». Но дальнейшие события развернулись совсем не по тому сценарию, который наметил Гитлер. Ключевым моментом во всей эпопее с аншлюсом Австрии стала встреча Гитлера с австрийским канцлером Шушнигом, который прибыл в «Берхоф» 12 февраля 1938 года.
Это был опытный политик, который прекрасно понимал, что подписанное 11 июля 1936 года австро-германское соглашение не спасет его от намерений фюрера покончить с Австрией. Но он также хорошо знал и то, что никто в Европе не заступится за его страну, и ему надо во что бы то ни стало нормализовать отношения с Гитлером.
Еще в 1937 году Шушниг сделал своим доверенным лицом Артура Зейсс-Инкварта, который придерживался правых взглядов, но ни к одной политической партии тем не менее не примыкал. С его помощью австрийский канцлер выработал ряд уступок Германии, которые, по его мнению, могли привести к ослаблению напряженности. Среди них было включение еще большего числа национал-социалистов в австрийское правительство и назначение Зейсс-Инкварта министром иностранных дел. Именно эти уступки Шушниг считал своими самыми сильными козырями на предстоящей встрече с Гитлером, которую для него организовал фон Папен.
Но случилось непредвиденное. «Доверенное лицо» Шушнига ознакомило фюрера с его планами, и тот встретил канцлера, что называется, во всеоружии. Не успел канцлер рассказать о своих «уступках», как Гитлер потребовал их проведения в жизнь и, даже не выслушав мнение о его взглядах на немецко-австрийскую границу, разразился гневной тирадой в отношении австрийской политики. Целых два часа фюрер обвинял Вену в предательстве общенемецких интересов и угрожал немедленным приказом о входе в Австрию немецких войск.
– Австрия, – кричал Гитлер, – находится в полной изоляции! Ни Франция, ни Англия, ни Италия и пальцем не шевельнут для ее спасения! Подумайте, герр Шушниг, – с угрозой в голосе закончил он свой монолог, – подумайте хорошенько. Я жду вашего ответа сегодня же днем. И если я говорю так, следует понимать мои слова буквально, я не блефую. Все прошлое – тому доказательство! Ну а теперь, – внезапно успокаиваясь, сказал Гитлер, – я прошу вас отобедать со мною…
Ошеломленный таким началом канцлер вяло кивнул и отправился в столовую. «Тогдашнее состояние Шушнига, – описывал ту сцену гауляйтер Каринтии Фридрих Райнер, – вообще трудно себе представить. Фюрер толкал его, дергал, кричал на него. Шушниг был заядлым курильщиком. Мы знали о нем буквально все, вплоть до интимных подробностей, знали стиль его жизни, знали, что он выкуривает 60 сигарет в день. Поэтому фюрер запретил ему курить. Риббентроп сказал мне, что он даже пожалел Шушнига».
Несмотря на то что весь обед Гитлер разыгрывал из себя радушного хозяина, ничто не могло разрядить напряженной атмосферы, в какую австрийский канцлер окунулся с первой же минуты пребывания на вилле фюрера. После обеда Шушниг без особой радости отправился отдохнуть в отведенную ему комнату. Он уже понимал, что все его надежды на оздоровление отношений с Гитлером потерпели крах, и тот не остановится ни перед чем. И когда в середине дня Риббентроп и фон Папен вручили ему послания фюрера, он окончательно убедился в этом. По сути, это был самый настоящий ультиматум. Гитлер требовал снять запрет на австрийскую нацистскую партию, назначить министром внутренних дел Зейсс-Инкварта, передать под его начало полицию и службу безопасности, посадить в кресло военного министра другого отъявленного нациста – директора Военно-исторического архива Э. Глайзе-Хорстенау. И теперь канцлер даже не сомневался, что именно этот человек, который вел двойную игру, займет его место. Шушнигу также было рекомендовано отправить в отставку начальника генерального штаба фельдмаршала А. Янзу, ввести обмен офицерами обеих армий и подготовить включение Австрии в экономическую систему Германии.
Ознакомившись с предъявленными ему требованиями, канцлер только беспомощно развел руками: их исполнение превращало Австрию в немецкую марионетку.
– На выполнение всех этих условий, – не скрывая насмешки, сказал Риббентроп, – вам дается три дня…
Через час потрясенный канцлер снова встретился с Гитлером. Он что-то пролепетал о том, что право подписывать такой важный документ имеет только президент В. Миклас и что надо бы обговорить некоторые детали. Однако Гитлер перебил его.
– Вы, – заявил он, – подпишете документ в том виде, в каком он есть, и выполните мои требования в течение трех дней. В противном случае я ввожу войска в Австрию…
Канцлер согласно кивнул, заметив, что ратификацию этого ультиматума он гарантировать не может. Гитлер дал канцлеру полчаса на размышления и, когда тот удалился, вызвал Кейтеля.
– Никаких приказов не будет, – улыбнулся он. – Я просто хочу, чтобы вы были с нами!
Ровно через полчаса потрясенный всем случившимся Шушниг снова предстал перед фюрером, и тот сказал:
– Я передумал… Впервые в жизни меняю свое решение, но предупреждаю – вам дается последний шанс. Даю вам еще три дня, перед тем как соглашение войдет в силу…
Вконец измученный Шушниг подписал документ. У него все же хватило смелости включить в совместное коммюнике обещанное подтверждение соглашения 1936 года, которое гарантировало полную независимость Австрии, однако Гитлер покачал головой.
– Ну нет! – снова возбуждаясь, воскликнул он. – Сначала вы выполните наши новые условия!
* * *
И Шушниг выполнил. Он объявил амнистию всем томившимся в тюрьмах нацистам, включая и тех, кто обвинялся в убийстве Дольфуса, и назначил Зейсс-Инкварта министром внутренних дел. В стране начался хаос. На улицах бесчинствовали толпы обнаглевших нацистов, которые безнаказанно срывали австрийские государственные флаги. Из банков спешно забирались вклады, а иностранные туристы штурмовали билетные кассы, торопясь как можно скорее покинуть обреченную на заклание страну. Новый министр внутренних дел действовал все более нагло и вслед за австрийскими нацистами то и дело повторял, что не пройдет и нескольких недель, как они придут к власти.
Немного пришедший в себя Шушниг (да и что, откровенно говоря, ему было терять?) всерьез обеспокоился потерей независимости и, не желая быть обвиненным в полнейшем бездействии, назначил на 13 марта 1938 года плебисцит, в ходе которого австрийцам надлежало высказаться за «свободную и независимую, немецкую и христианскую» Австрию или против таковой. Когда военный атташе Австрии сообщил о намеченном референдуме Муссолини, тот усмехнулся.
– Это тот самый снаряд, – заметил он, – который разорвется в его руках!
Он действительно разорвался. Узнав о затее австрийского канцлера, фюрер пришел в бешенство, й больше всего его разозлило то, что Шушниг воспользовался его излюбленным способом. Но бушевал он недолго – надо было принимать срочные меры к тому, чтобы события пошли не по намеченному в Вене сценарию.
10 марта Гитлер отдал два приказа. Согласно первому – австрийские нацисты должны были устроить демонстрации, а министр внутренних дел передать правительству ультиматум. Чтобы избежать кровопролития, канцлер согласился отменить референдум, однако закусивший удила Гитлер потребовал его немедленной отставки и назначения на его пост верного ему Зейсс-Инкварта. Понимая, что спорить бесполезно, Шушниг пошел и на это, однако президент Австрии Миклаш отказался подписать назначение Зейсс-Инкварта.
Казалось бы, ставки сделаны, но даже сейчас Гитлер медлил с окончательным решением о нападении на Австрию. На всякий случай он послал своего эмиссара Филиппа Гессенского к Муссолини. В конце концов ему на помощь пришел не итальянский диктатор, а давно уже рвавшийся в бой Герман Геринг. Зейсс-Инкварт, заявил он фюреру, имеет полное право выступать от имени австрийского правительства, а потому следует написать от его имени телеграмму в адрес фюрера с просьбой ввести войска и восстановить нарушенный событиями последних дней порядок в стране.
– Ему, – говорил Геринг внимательно слушавшему его Гитлеру, – даже не надо будет ничего отправлять нам. Все, что от него требуется, это только сказать: «Согласен»!
Однако чрезвычайно лояльный до этой минуты по отношению к Гитлеру Зейсс-Инкварт проявил строптивость, и тогда представитель Гитлера в Вене Вильгельм Кепплер сам позвонил в Берлин и произнес давно ожидаемую от правителя Австрии фразу: «Передайте генерал-фельдмаршалу, что Зейсс-Инкварт согласен!»
«Когда уже стемнело, – рассказывал очевидец событий генерал Грольман, – Гитлера позвали к телефону. Я видел, что Геринг последовал за ним. Когда они выходили, Геринг что-то возбужденно говорил Гитлеру, который, до сих пор задумчиво слушавший его, вдруг хлопнул себя ладонью по ляжке, откинул назад голову и воскликнул: «Час пробил!» В тот же момент Геринг умчался, и сразу же приказы пошли без задержки».
Главным из них был, конечно, тот, который Гитлер подписал 11 марта в 20 часов 45 минут и согласно которому немецким войскам было приказано перейти границу Австрии на рассвете следующего дня.
Каким-то непостижимым образом о приказе сразу же узнали в Австрии, и на улицах Вены и других австрийских городов появились неистовствовавшие нацисты, и президент Миклаш подписал указ о назначении Зейсс-Инкварта канцлером Австрии. Первое, что попытался сделать, усевшись в долгожданное кресло, новоиспеченный канцлер, – приостановить ввод немецких войск.
Но было уже поздно. Гитлер был уверен, что австрийские войска не осмелятся оказать вооруженное сопротивление вермахту, к тому же он как раз в это время получил очередное подтверждение на захват Австрии от Муссолини, чем был несказанно обрадован. «Передайте Муссолини, – сказал он по телефону Филиппу Гессенскому, – что я никогда этого не забуду. Никогда, никогда, никогда, что бы ни случилось… Как только с Австрией все уладится, я буду готов поддерживать его в чем угодно, чего бы это ни стоило. Я заключу с ним любые договоренности…»
Тем временем Геринг встретился с чешским послом и сказал обеспокоенному столь серьезными событиями дипломату следующее:
– Слово чести: Чехословакии ничего не грозит со стороны рейха!
Затем посла принял Гитлер и попросил от него гарантий того, что Чехословакия не объявит мобилизацию. Посол связался с Прагой и заверил фюрера, что ему ничто не грозит. Геринг со своей стороны в очередной раз торжественно заверил представителя чешского народа, что Германия будет свято исполнять данные Чехословакии обязательства.
На рассвете 12 марта 8-я армия вермахта перешла австрийскую границу, и уже очень скоро немецкое радио поведало нации о том, что австрийцы подвергались страшному гнету go стороны австрийского правительства и что Гитлер по сути дела совершил героический поступок, приняв решение освободить свою родину и ее народ от тирании.
«На следующий день, – писал в своих воспоминаниях адъютант Гитлера Фриц Видеман, – я выполнял обязанности квартирмейстера Гитлера в Линце и Вене. Прежде всего я поехал через р. Инн в Браунау (место рождения Гитлера. – А.У.), повстречав там всего одну роту австрийских войск, отходивших от границы…
