Текст книги "Гитлер. Неотвратимость судьбы"
Автор книги: Александр Ушаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 60 страниц)
Сыграло свою роль то, что и военные, и ответственные за выполнение важных заданий члены партии как могли сопротивлялась своевременному внедрению рационализации. При этом каждый гауляйтер мнил себя чуть ли не Адамом Смитом и тормозил развитие новых технологий. Тем не менее даже того, что было сделано, оказалось вполне достаточно для создания мощной и прекрасно вооруженной армии. В октябре 1939 года наконец-то сбылась мечта фюрера, и действующая армия, которая значительно превышала ту, с какой Германия выступила в 1914 году против России, Франции и Великобритании, была создана. Да, хорошо продуманной экономической программы для содержания такой армии у нацистов так и не появилось, но даже ее отсутствие не смогло вермахту помешать завоевать Европу и дойти до Москвы.
* * *
Конечно, все успехи внешней политики и германского оружия большинство немцев связывало с именем Гитлера. Многие из них на самом деле полагали, что их «скромный» фюрер только и делал то, что денно и нощно трудился на благо рейха. На самом деле это было далеко не так. И в быту, и в работе Гитлер был совсем не тем «скромным» и не щадившим себя в трудах правителем, каким желал выглядеть в глазах нации.
Пока Гитлер был пусть и весьма влиятельным, но всего-навсего лидером политической партии, он вел в общем-то обычный образ жизни: посещал мюнхенские кафе и жил в огромной, но достаточно обыкновенной квартире. Но как только он пришел к власти, все изменилось. В Берлине он обитал в настоящем дворце, министры, дипломаты, генералы, промышленные магнаты почтительно приветствовали его, солдаты при появлении брали на караул, а государственные деятели со всего мира искали с ним знакомства.
Все газеты наперебой писали о роскошных торжественных приемах и официальных мероприятиях в Берлине, на которых присутствовал неизменно одетый во фрак Гитлер. Он презирал эту слишком роскошную, по его мнению, одежду, но хотел доказать всем, кто считал его выскочкой, что может одеваться не менее элегантно, чем они. Этим он вызывал неприязнь грубых штурмовиков и некоторых товарищей по партии, ненавидевших лакированные штиблеты и черные костюмы.
Фюрера часто видели в окружении красивых женщин, среди которых он с некоторых пор стал отдавать предпочтение знаменитым актрисам Ольге Чеховой и Лили Дагобер. На одном из приемов он предложил Чеховой руку, посадил ее рядом с собой и весь вечер ухаживал за ней. Сплетен он не боялся. Они, справедливо считал Гитлер, только усиливают внимание к его персоне, повышают авторитет, тешат самолюбие, а главное – позволяют скрывать от всего мира подлинный интерес к той единственной женщине, которая была на тот момент его фавориткой.
После прихода к власти он проживал в квартире статс-секретаря Ламмер-са на шестом этаже Имперской канцелярии. Его личным камердинером был Карл Вильгельм Краузе, который довольно подробно описал образ жизни и привычки своего хозяина.
Гитлер просыпался довольно поздно и завтракал прямо в постели. Он с удовольствием выпивал две чашки теплого молока, заедая его кексом «Лейбниц» и измельченным шоколадом. И это несмотря на все предупреждения врачей, убеждавших фюрера, что подобный завтрак представлял для него самый настоящий яд, так как вызывал вздутие живота и запоры. Однако Гитлер не слушал своих эскулапов, хотя довольно часто и мучился от желудочных колик.
На утренний туалет фюрер тратил ровно 22 минуты, и Краузе всегда удивлялся тому, что никогда никуда не спешивший фюрер укладывался именно в это время. Брился он сам и особенно тщательно ухаживал за усами, обработку которых не доверял никому. Уже в то время его усы стали отличительной чертой на карикатурах, однако сам Гитлер и не думал изменять их форму. И напрасно его друг Путци называл их ужасными и уговаривал Гитлера или сбрить их, или отпустить такие, какие были на картинах Ван Дейка, считая, что они придадут лицу Гитлеру более выразительные черты. Гитлер только отмахивался.
– Бросьте! – улыбался он. – И запомните, что именно мои усы в один прекрасный день станут модой для всей Европы!
Для Европы они модой не стали, а вот мелкие нацисты с удовольствием носили усы а-ля фюрер, и, как это ни удивительно, чаще всего их приверженцами становились учителя национал-социалистских народных школ. Что же касается ближайшего окружения Гитлера, то такими усами могли похвастаться только Герман Эссер и личный шофер фюрера Юлиус Шрекк.
А вот с одеждой у фюрера было, надо заметить, не очень. По словам того же Краузе, в 1934 году Гитлер имел всего один фрак, один смокинг, одну визитку, один костюм для вечернего чаепития, один коричневый, один синий и один светлый уличные костюмы. Помимо штатской одежды Гитлер имел пять форменных мундиров, два из них – с ремнем или портупеей и пряжкой-символом, на которой было выбито: «С нами Бог». К этим мундирам у Гитлера было три пары черных брюк и две пары галифе для ношения с сапогами.
Как это ни удивительно для всегда любившего хорошую одежду и с младых ногтей слывшего франтом фюрера, его уличные костюмы были настолько поношены, что в них постеснялся бы выйти в свет даже мелкий чиновник. В конце концов дело дошло до того, что жена известного архитектора Людвига Трооста и Марта Геббельс с огромным трудом уговорили Гитлера обратить более пристальное внимание на свой внешний вид. Но даже им не удалось заставить бывшего записного франта одеваться модно, и Гитлер по-прежнему предпочитал закрытые двубортные пиджаки, сшитые далеко не лучшими портными. И если бы его старый приятель по Мюнхену портной, у которого Гитлер в свое время снимал квартиру, увидел их, он бы очень удивился тому, что его имевший прекрасный вкус герр Адольф мог щеголять в столь непрофессионально сшитых костюмах.
Фуражки фюрера были тоже далеко не лучшего качества и вызывали у Евы Браун содрогание. Она не уставала говорить, что в своих фуражках Гитлер похож скорее на почтальона или начальника железнодорожной станции, но не на первое лицо государства. Одно время она чуть ли не каждый день настаивала на смене этих ужасных головных уборов с длинными козырьками. Однако Гитлер объяснял свою любовь к большим козырькам тем повышенным раздражением зрения, каким он страдал после своего уже ставшего знаменитым отравления газом во время Первой мировой войны.
Из обуви Гитлеру больше всего нравились лакированные штиблеты, которые он носил практически каждый день. Иногда он надевал сапоги с высокими голенищами с тонкими шелковыми носками. Брючного ремня он не любил и заменял его подтяжками. Спал не в пижаме, как это было принято, а в холщовой ночной рубахе. А вот свою знаменитую плетку Гитлер оставил, ибо канцлеру не пристало иметь столь воинственный и даже революционный вид, граничивший с грубостью.
Что же касается еды, то он исполнил свою клятву, которую дал после смерти Гели, и Практически не употреблял в пищу не только мяса, но и рыбы. Единственное, что он мог себе позволить, так это только те превосходные фрикадельки из печени, которая прекрасно готовила его сводная сестра Ангела Раубаль. А вот любой бульон он ненавидел и называл трупным ядом. Гитлер постоянно издевался над своим любившим поесть окружением, а в один прекрасный вечер рассказал одному из приближенных, заказавшему раков, весьма пикантную историю о том, как некая семья использовала в качестве приманки для раков… свою умершую бабушку.
Ему пекли специальный хлеб без закваски и приносили из пивоварни безалкогольное пиво, что вовсе не означало, что Гитлер не употреблял спиртных напитков. Да, он был к ним равнодушен, но иногда с большим удовольствием выпивал бокал шампанского «Хенкель», которое ему поставляли из винных подвалов будущего министра иностранных дел Риббентропа. При своих частых простудах Гитлер предпочитал всем другим лекарствам чай с коньяком, а для улучшения пищеварения использовал желудочный эликсир фирмы «Унденберг».
Спал Гитлер неважно, а потому принимал каждый вечер две таблетки сильного снотворного. Когда лечащие врачи предупреждали своего высокопоставленного пациента, что используемый им эвипан и темподром обладают наркотическим действием, и он рискует попасть в зависимость от них, фюрер только отмахивался. При его в высшей степени неуравновешенной нервной системе и постоянном напряжении здоровый сон был для него дороже всех зависимостей на свете.
Нельзя сказать, чтобы Гитлер уж очень любил светские рауты. Куда больше по душе были ему вечеринки для «шоферни», которые довольно часто устраивали в рейхсканцелярии его шофер Шрекк, адъютанты Брукнер и Шауб, секретарши и, конечно же, Аманн и Гофман. На таких посиделках он чувствовал себя как рыба в воде, поскольку все эти люди значительно уступали ему в развитии, и ему не надо было напрягаться и вести с ними заумные беседы.
Посиделками досуг фюрера не ограничивался. Он очень любил смотреть фильмы, которые отбирал для себя вместе с Геббельсом. Чаще всего это были любовные и развлекательные картины без драм и трагедий. То же касалось и литературы. Он никогда не читал беллетристики и предпочитал детские приключения Эдгара Уоллеса и Карла Мая, которого считал лучшим писателем всех времен и народов.
* * *
Особый интерес представляет то, как Гитлер работал. И хотя обывателям казалось, что их фюрер только и занят тем, что сидит и думает, как улучшить их жизнь, это было далеко не так. Более того, Гитлер весьма ловко умел избегать любой рутинной работы, которой у него как у рейхсканцлера хватало. «Первое время, – рассказывал он Альберту Шпееру, – на мое решение предоставлялась любая мелочь. Каждый день я находил на своем письменном столе целые кипы папок с документами. Я мог работать сколько угодно, но меньше от этого их не становилось, пока я не покончил радикально с этим вздором. Продолжай я и дальше в том же духе, я никогда бы не добился положительных результатов, потому что мне просто не хватало времени поразмышлять. Когда отказался рассматривать все эти документы, мне стали говорить, что тем самым задерживается принятие важных решений. Но только благодаря этому я получил возможность обдумывать важные вещи. Тем самым я стал определять ход развития и сделался независимым от чиновников».
Более того, фюрер делал все возможное, чтобы переложить свои обязанности на плечи подчиненных и не очень-то заботился о государственных и партийных делах. Это была рутина, которая вызывала у него скуку. Единственное, где он продолжал проявлять себя, – это во внешней политике, которая в конце концов и приведет его в тот самый бункер, где он пустит себе пулю в лоб.
Как это ни странно для политического деятеля такого уровня, Гитлер находил куда большее удовлетворение не в самой государственной работе, а в стравливании своих четырех канцелярий, которые работали на него. Вдоволь налюбовавшись на эту возню пауков в банке, он вспоминал о своем художественном прошлом и отправлялся на какую-нибудь строительную площадку или в мастерскую к известному художнику или архитектору, где любил поучить своих собратьев по творчеству уму-разуму.
Чаще всего он бывал у профессора архитектуры Людвига Трооста, который жил в Мюнхене, куда Гитлер очень любил заглядывать, особенно в первые месяцы проживания в Берлине. Трудно сказать почему, но в столице Гитлер чувствовал себя не очень уверенно, несмотря на свою уже практически никем и ничем не ограниченную власть.
Троост был сторонником спартанского традиционализма с некоторыми элементами модернизма, в то время как сам Гитлер в то время предпочитал пышное барокко. Он очень ценил своего приятеля, который дал ему много ценных советов при перестройке шале «Барлоу» на Бриеннерштрассе в Коричневый дом. И не случайно сразу после прихода к власти Гитлер поручил Троосту возвести на Кенигсплац «Строение фюрера», которое он намеревался использовать для служебных целей. Тот же Троост сделал проект и к Дому германской культуры, который очень понравился фюреру. К великому сожалению Гитлера, Троост умер в 1934 году, и перестройку Мюнхена он доверил Герману Гиздеру. И все же главным придворным архитектором Гитлера был не кто иной, как Альберт Шпеер.
Вдоволь находившись по представителям богемы, Гитлер возвращался домой, но вскоре снова уходил – на этот раз обедать или, что бывало чаще, ужинать. Чаще всего он посещал «Остериа Бавариа», а его «второстепенные» помощники вкушали в небольшом, но очень уютном ресторанчике с итальянской кухней на Шеллингштрассе. Самого фюрера чаще всего сопровождали Макс Аманн, Мартин Борман, Путци Ганфштенгль и Шпеер.
Неизменным лицом во всех этих застольях был Генрих Гофман, который давно уже играл при Гитлере роль придворного шута и как мог развлекал фюрера. Особенно Гитлеру нравилось то, как его фотограф пародировал и изображал известных нацистов. И, хотя у самого Гитлера чувство юмора отсутствовало напрочь, он от души смеялся, наблюдая за кривляниями своего шута. Особое удовольствие фюреру доставляли пародии на заикавшегося Роберта Лея, хромого Геббельса и всегда пребывавшего в напряженном состоянии Гесса. Довольно часто в их компанию попадал какой-нибудь художник или архитектор, но свою возлюбленную Еву Браун он брал с собой крайне редко.
В «Остериа Бавариа» у Гитлера был свой столик в небольшой, отделенной от общей залы, комнате. Как только директор ресторана узнавал о посещении Гитлера, он выпроваживал из комнаты посетителей. Затем появлялись два эсэсовца, которые перекрывали вход в комнату цветным шнуром. Затем входил фюрер со своей компанией. Но самое интересное заключалось в том, что практически все посетители общей залы имели возможность вблизи видеть обедавшего фюрера и при желании выстрелить в него или кинуть бомбу. Фюрер никогда не требовал усиленной охраны своей персоны.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Как уже говорилось, фюрер не любил рутинной работы и никогда не вмешивался в руководство ею. Не царское это было дело: все его мысли были направлены на то, как бы поскорее восстановить пусть и не сильно, но все-таки пошатнувшийся после провала венского путча авторитет. По-прежнему дамокловым мечом висел над ним и Версальский договор, который он поклялся разорвать, чего бы это ему ни стоило.
И такой случай ему вскоре представился. В январе 1935 года в Саарской области был проведен плебисцит, который предопределил возвращение Саара в германское государство. Гитлер постарался использовать этот и на самом деле большой успех и обнародовал те меры, принятия которых давно уже добивались военные. 9 марта он объявил о том, что ни для кого уже давно не было секретом: что Германия имеет собственные военно-воздушные силы. Еще через неделю последовало сообщение о введении в стране всеобщей воинской повинности и создании полумиллионной армии из 36 дивизий, тогда как по Версальскому соглашению Германия имела право всего на 21 дивизию. Правда, теперь вместо привычного рейхсвера появился вермахт, который, как говорилось в законе, являлся «носителем оружия и школой солдатского воспитания немецкого народа». Поддержал Гитлер и идею ускорения темпов перевооружения армии; по его словам, гонка вооружения в Германии являлась ответной мерой на вооружение Франции и СССР. Так, к великой радости всех немцев, была пробита первая брешь в ненавистном Версальском договоре, который уже столько лет не давал покоя воинственным потомкам тевтонов.
Конечно, создание нового очага напряженности в Европе не понравилось, и 11 апреля 1935 года представители Франции, Англии и Италии в Стрезе не только осудили наглые действия Берлина, но и в очередной раз гарантировали независимость Австрии. Гитлер не остался в долгу и 21 мая подписал второй закон об обороне рейха, который давал ему право в качестве верховного главнокомандующего объявлять войну и мобилизацию. А затем произнес в рейхстаге одну из своих самых ярких речей, в которой в очередной раз показал свою удивительную способность сочетать любые односторонние действия с интуитивным пониманием стремления к миру.
– Кровь, – вещал он, – пролитая на европейском континенте за последние 30 лет, никак не соответствует национальным результатам событий. В конечном счете Франция осталась Францией, Германия – Германией, Польша – Польшей, а Италия – Италией. Все, чего удалось добиться династическому эгоизму, политическим страстям и патриотической слепоте в отношении якобы далеко идущих политических изменений с помощью рек пролитой крови, – все это в отношении национального чувства лишь слегка коснулось кожи народов… Главный результат любой войны – это уничтожить цвет нации… Германия нуждается в мире и желает мира. И когда я слышу из уст британского государственного деятеля, что подобные заверения ничего не значат и что единственным доказательством искренности является подпись под коллективными пактами, то я должен попросить г-на Идена, чтобы он помнил, что иногда гораздо легче подписывать договоры, делая мысленную оговорку, что в решительный час можно пересмотреть свое отношение, нежели заявлять перед лицом всей нации, в обстановке полной гласности, о своей приверженности политике, служащей делу мира, поскольку она отвергает все то, что может привести к войне.
Заклеймив войну как «ужасное и бессмысленное деяние», Гитлер заверил весь мир в том, что Германия не помышляет ни о какой войне и единственное, чего она хочет, так это только «справедливого мира для всех».
– Германский рейх, – заявил фюрер, – признает нерушимость европейских границ, отказывается от всяческих притязаний на Эльзас и Лотарингию, и как только Лига Наций отменит позорный Версальский договор, Германия сразу же вернется в нее.
Как это ни покажется странным, но Гитлеру и на этот раз удалось ввести в заблуждение практически весь мир. Лондонская «Тайме» назвала его речь «мудрой, откровенной и всеобъемлющей», и многие другие средства массовой информации восторженно цитировали слова Гитлера: «Если кто-нибудь зажжет в Европе огонь войны, значит, он хочет хаоса. Мы тем не менее живем с твердой уверенностью в том, что наше время будет ознаменовано возрождением Запада, а не его упадком. Германия могла бы внести в это дело бессмертный вклад, она на это надеется и непоколебимо верит». В результате всех этих «телячьих восторгов» Лондон дал согласие на предложение фюрера начать переговоры по флоту.
Сближение Гитлера с Лондоном не было случайным. Еще в «Майн кампф» он говорил о важности союза с Великобританией. Континентальное будущее Германии было на Востоке, и Лондон представлялся самым естественным союзником по той простой причине, что вся его сила была сосредоточена в колониях, торговле и на море при полном отсутствии интересов в самой Европе.
25 марта 1935 года в Берлин прибыл министр иностранных дел Англии Д. Саймон и лорд-хранитель печати А. Иден. Гитлер очаровал своих гостей, а потом показал им карту колониальных владений европейских стран, заметив, что у Германии очень мало «жизненного пространства» и что терпеть дальше такое положение нельзя. Затем он долго говорил о защите Европы от большевизма, из чего англичане сделали вывод, что фюрер желал бы иметь с их страной более тесные контакты, нежели с Францией.
Переговоры продолжались весь июнь, и в конце концов было решено, что немецкий флот составит 35% от британского, а по подводным лодкам – 60%. Германии разрешалось построить 5 линкоров, 2 авианосца, 21 крейсер и 64 эсминца. После проведенных переговоров новому министру иностранных дел Великобритании С. Хору пришлось доказывать США, Франции, Италии и Японии, что морское соглашение с Германией отнюдь не является свидетельством его двуличной политики, а положит конец неконтролируемой гонке морских вооружений.
Да, говорил он, наверное, уже нельзя препятствовать возрождению немецкой военной мощи, но тем не менее морское соглашение с Берлином обеспечивает превосходство британского и французского флотов над германским. Что же касается Гитлера, то он очень доволен тем, что ему наконец-то удалось пробить первую брешь в Версальском договоре и добиться согласия одной из участниц Антанты на восстановление вооруженных сил рейха.
Подписанное в июне 1935 года морское соглашение с Британией имело далеко идущие последствия. Мало того, что Гитлер снова показал себя заботливым лидером нации, который спит и видит, как бы избавить Германию от позора Версаля, двуличная политика Лондона позволила германскому флоту стать «хозяином Балтики» и поощрила Б. Муссолини напасть на Абиссинию. Все это предопределило развал и без того хилой коалиции, которая была создана против нацистов в Стрезе.
* * *
Тем временем Гитлер шел дальше, и теперь на очереди стояла давно волновавшая всех немцев проблема возвращения демилитаризованной все тем же Версальским договором Рейнской зоны, благо удобный предлог для этого имелся. Им стало франко-советское соглашение о взаимопомощи от 1935 года, в котором Гитлер увидел дестабилизацию Локарнского договора, что и позволило Германии отказаться от выполнения его условий. И уже в мае 1935 года по приказу Гитлера немецкое командование приступило к разработке плана «Шулюнг» – о повторной оккупации Рейнской зоны.
А вот решительных действий фюреру пришлось ждать еще почти целый год. После того как стало совершенно ясно, что Муссолини увяз в Абиссинии, Лига Наций оказалась беспомощной перед лицом агрессора, а французский парламент 27 февраля 1936 года ратифицировал договор с Москвой, Гитлер уже знал, чту ему делать. Назвав этот договор смертным приговором Локарнскому соглашению, Гитлер отдал приказ своим войскам, и 7 марта три немецких батальона перешли через Рейн. При этом они имели строгое указание немедленно отступить при первой же попытке французов остановить наступление. Однако начальник французского Генерального штаба генерал М. Гамелен дрогнул и ограничил свои действия тем, что предложил сконцентрировать на линии Мажино 13 дивизий. Как знать, не этот ли его поступок поощрил Гитлера на дальнейшие подвиги. Прояви Гамелен большую решительность, и нацисты получили бы весьма чувствительный удар по своему авторитету. Но этого не случилось.
«Едва весть о реоккупации области достигла Лондона и Парижа, – пишет в своей книге «Гитлер и Сталин» А. Буллок, – как вслед за ней поступили новые далеко идущие мирные предложения Германии. Взамен отвергнутого «Пакта Локарно» Гитлер предложил Франции и Бельгии заключить пакт о ненападении сроком на 25 лет с приложением пакета о военно-воздушных силах, которому Англия придавала весьма большое значение. Новое соглашение должно было быть подкреплено гарантиями со стороны Великобритании и Италии, а также Голландии, если бы та этого пожелала. Новую демилитаризованную зону предлагалось провести по обе стороны границы, ставя тем самым Францию и Германию в равное положение; в то же время Германия предлагала подписать пакты о ненападении своим восточным соседям по образцу пакта, заключенного с Польшей. Наконец, восстановив равные права с другими государствами, Германия предложила бы вернуться в Лигу Наций и обсудить реформу устава Лиги, а также возможное возвращение своих прежних колоний.
Позднее Гитлер признавал: «48 часов, прошедшие после вступления в Рейнскую область, явились самыми нервозными в моей жизни. Если бы французы после этого сами вошли туда, нам пришлось бы отступить поджав хвост, поскольку имеющиеся в нашем распоряжении военные силы были совершенно недостаточны даже для оказания видимого сопротивления».
Согласно показаниям генерала Йодля, которые он давал на Нюрнбергском процессе, немецкие войска состояли из одной-единственной дивизии, но уже в демилитаризованной зоне к ней присоединились четыре дивизии вооруженной полиции, которые, пройдя интенсивную подготовку, были превращены в четыре пехотные дивизии.
Французские войска все еще сохраняли подавляющее численное преимущество, однако у них напрочь отсутствовала воля; не было даже оперативного плана на этот вполне предсказуемый случай. Последовали тревожные консультации между Парижем и Лондоном, а также протесты, правда, сопровождавшиеся призывами к благоразумию и спокойствию. Люди говорили, что в конце концов Рейнская область – часть Германии; немцы не нарушали французской границы, а лишь «занимали собственный огород»… В какой-то момент, когда представители держав – участниц «Пакта Локарно» – собрались в Лондоне в конце недели после оккупации, могло показаться, что их реакция ожесточится. Сообщения об этом были получены в Берлине, и германский генштаб через генерала фон Бломберга призывал Гитлера подать какие-нибудь мирные сигналы, например, вывести три батальона, перешедшие через Рейн, и пообещать не строить укреплений на западном берегу реки. После некоторых колебаний Гитлер все же отказался и после этого навсегда невзлюбил высшие армейские чины из-за их неуверенности в тот момент, когда сам он остался непоколебим. Прошло немало лет, и, вспоминая о прошлом как-то после ужина, он не преминул публично одобрить сделанное им в далеком 1936-м: «А что произошло бы тогда, 13 марта, если бы кто-то другой, а не я, стоял во главе рейха! У любого, кого бы вы ни назвали, сдали бы нервы. Я обязан был лгать, и нас спасли именно мое непоколебимое упрямство и потрясающий апломб. Я пригрозил, что если ситуация не разрядится в ближайшие двое суток, то я пошлю в Рейнскую область еще шесть дивизий. А на самом-то деле у меня было всего четыре бригады!»
Трудно сказать, сколько у Гитлера было тогда бригад на самом деле, но то, что именно его решимость спасла положение, не вызывает сомнения. И главную роль сыграли не колеблющиеся генералы, а лично он. «Он, – пишет Буллок, – доказал свою правоту в двух важных аспектах. После стольких разговоров никто, кроме немцев, не двинулся с места. Как только выдвинутые Гитлером «мирные инициативы» сделали свое дело, заведя в тупик общественное мнение, – как в Германии, так и в других странах, – он избежал каких-либо их последствий и даже с негодованием отказался отвечать на представленный англичанам целый «список вопросов».
* * *
Еще до конца марта Гитлер распуст^ рейхстаг и накануне новых выборов вновь предстал перед нацией в образе «миротворца»:
– Все мы, и все народы мира чувствуют, что мы на поворотном пункте эпохи… – говорил он. – Не одни мы, побежденные вчера, но также и победители внутренне убеждены, что что-то сейчас не так, что людей, похоже, оставил рассудок… Народы должны обрести новые отношения друг с другом, необходимо создать какие-то новые формы… Но над этим новым порядком, который предстоит еще создать, стоят слова Разум и Логика, Понимание и Взаимоуважение. Те совершают ошибку, кто думает, что над входом в этот новый порядок может стоять слово «Версаль». Это будет камень не в основании нового порядка, а его надгробный камень.
Данные о выборах продемонстрировали подозрительное единодушие: проголосовало 99% из 45 миллионов официально зарегистрированных избирателей, а из них 98,8% отдали голоса за единственный представленный список кандидатов. Никто, однако, не сомневался в том, что большинство немцев одобряло действия Гитлера; многим пришлись по душе демонстрация силы и дерзкий отказ от Версальского договора, другие испытывали облегчение оттого, что их страхи перед угрозой войны рассеялись благодаря вождю, который вновь оказался прав.
Что же касается политического значения ремилитаризации Рейнской области, то именно она явилась своеобразным водоразделом между двумя мировыми войнами и ознаменовала полный крах послевоенной системы безопасности.
«Гитлер, – пишет Буллок, – добился больших успехов и теперь был уверен – трижды испытав решимость остальных европейских лидеров – в том, что для него более не существует угрозы превентивной войны. Но до того, как он сможет повысить ставки, ему еще требовалось время для перевооружения Германии: вплоть до ноября 1937 года он не рисковал предложить руководителям вооруженных сил и министерства иностранных дел свою программу экспансии, основанную на силовой угрозе, а также разработанный им в связи с этим график действий. А между мартом 1936 и ноябрем 1937 года произошел ряд важных событий: восстановление дружественных отношений с Италией, начало гражданской войны в Испании, заключение Антикоминтерновского пакта, однако результаты этих событий проявились в 1938-1939 годах. Таким образом, дипломатическая история 1936-1937 годов осталась незавершенной: она лишь указывала на будущие события, но не содержала конечных результатов».
