Текст книги "Гитлер. Неотвратимость судьбы"
Автор книги: Александр Ушаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 60 страниц)
25 сентября 1923 года состоялось совещание лидеров «Союза борьбы». Гитлер говорил на нем настолько проникновенно, что многие из присутствующих во главе с самим Ремом прослезились. Затем… сделали следующее заявление:
– Ввиду серьезности политического положения мы считаем крайне необходимым единое политическое руководство. В полном согласии относительно наших целей и средств мы, лидеры боевых союзов, сохранив полностью их внутреннюю самостоятельность, передаем политическое руководство г-ну Адольфу Гитлеру.
Довольный Гитлер решил навести мосты с принцем Рупрехтом, который пользовался большим авторитетом у баварского офицерства, и таким образом заполучить сильного союзника. Будучи политическим руководителем мощной вооруженной силы, он теперь имел на это право. В Первую мировую войну кронпринц был начальником 6-й Германской армии. После падения династии он остался в Баварии и мечтал о своем восшествии на престол. Он вел переговоры с французскими агентами об отделении Баварии от Германии и возможном образовании самостоятельного союза с включением в него Рейнской области, Ганновера, Шлезвинг-Голштинии и Верхней Силезии.
– Конечно, – говорил начальнику канцелярии принца графу Содену эмиссар Гитлера Шойбнер-Рихтер, – принц волен иметь собственные взгляды, но если он примкнет к национальному движению, господин Гитлер, который является убежденным монархистом, ничего не будет иметь против установления монархии в Баварии. Более того, в таком случае он поднимется на самый верх и станет верховным вождем движения… Если же этого не произойдет, – многозначительно понизил он голос, – то движение может пройти мимо принца…
Шойбнер-Рихтер умолк, ожидая ответа, но так и не услышал его. Граф Соден слишком хорошо знал об отношении Людендорфа к династии, чтобы питать какие-то иллюзии на этот счет, и Гитлер так и не получил аудиенции. Он об этом не забыл. Придет время, и он отомстит графу за подобное презрение…
Но это была уже мелочь, и после чувствительного майского поражения Гитлер снова считал себя одним из основных действующих лиц в той большой политической игре, которая шла в Баварии. Венцом этой игры должен был стать поход на Берлин и суд над «ноябрьскими преступниками». Каждый участник этой политической игры имел собственные виды на свое будущее. Конечно, первую скрипку должны были сыграть генералы, но Гитлер очень надеялся возглавить политическое руководство новой государственной структуры.
* * *
Как правильно понимал Гитлер, игра подходила к концу, и, чтобы приблизить ее успешное окончание, Гитлер намеревался выступить в один день на 14 собраниях.
– Наш долг, – заявил он своему окружению, – объяснить людям, что как только в ближайшее время мы захватим власть, мы вздернем на виселицу предателей, негодяев и изменников, ибо виселица давно плачет по ним!
Конечно, окружение было согласно. А вот что касалось тех, от кого этот самый захват власти зависел, то… напрасно Гитлер целыми днями обивал пороги правительственных кабинетов и уговаривал их хозяев решиться на последний шаг. Никто никуда не спешил. Гитлер усилил агитацию, но добился только того, что терпение властей лопнуло, и, опасаясь выступления «Союза борьбы», 26 сентября 1923 года баварское правительство объявило о введении в Баварии чрезвычайного положения и назначило правого монархиста Г. Кара генеральным комиссаром земли с неограниченными полномочиями. Кар установил тесные связи с командующим рейхсвером генералом О. Лоссовом и начальником полиции X. Зайссером, и первое, что сделал этот триумвират, – запретил Гитлеру все его собрания во избежание нежелательных последствий. Получив очередной удар, Гитлер впал в истерику.
– Из-за четырнадцати безобидных собраний поднять такой шум и ввести осадное положение! – бесновался он. – Что же будут делать все эти господа, когда мы повесим первых четырнадцать мошенников, первых тысячу четыреста мошенников?
И был не прав – чрезвычайное положение в Баварии было введено не только из-за «Союза борьбы». Баварские правители не желали идти на поводу у господ из Берлина, и проводить собственную политику было куда удобнее в условиях практически военного положения, когда приказы правительства не обсуждались. Но окончательно выведенному из себя Гитлеру было не до всех этих тонкостей, вместе с Шойбнер-Рихтером он замучил Пенера и Рема уговорами идти маршем на «проклятый Вавилон», как он называл Берлин. С превеликим трудом Рем охладил пыл Гитлера и тем самым спас приговоренных им к повешению полторы тысячи человек.
Не оставил без внимания агрессивное поведение лидера нацистов и фон Кар, которому он все больше действовал на нервы. Он вызвал Гитлера к себе и сухо поинтересовался:
– Как вы намерены вести себя в отношении новой власти?
– Меня никто не спрашивал, – запальчиво ответил смертельно оскорбленный непониманием высших чиновников Гитлер, – когда назначали вас генеральным комиссаром! А потому уведомляю вас, что мое поведение будет напрямую зависеть от самих властей!
Он ушел, хлопнув дверью, и фон Кар долго смотрел ему вслед. Говоря откровенно, он и сам толком не знал, что ему делать. Он не собирался подчиняться центральному правительству и в меру своих сил был намерен бороться с ним. Оставалось только узнать, что и как ему надлежит делать, поскольку его планы являли малопонятную даже ему самому смесь баварской обороны с германским наступлением. И только одно он знал наверняка: Гитлера надо как можно крепче держать в руках, пока он не заварил очередную кашу, расхлебывать которую придется ему.
– Ну и черт с ними! – в сердцах бросил Гитлер, когда они вместе с Шойбнер-Рихтером вышли на улицу. – Подождем, пока они не передерутся между собой!
Шойбнер-Рихтер кивнул. Ничего другого им не оставалось, и он прекрасно понимал своего лидера, который, устав от пустых призывов, делал ставку на конфликт Берлина с Мюнхеном. Ни для Гитлера, ни для него самого давно уже не было секретом, что в Мюнхен зачастили «господа с севера» – они вели тайные переговоры с триумвиратом, обещали всяческие блага и отговаривали от опрометчивых шагов. Попавший под их влияние фон Лоссов как-то проговорился о планах фон Секта. Дабы навести порядок в стране, генерал собирался передать власть рейхсверу и учредить при нем некое подобие консультативного совета из специалистов по экономике. Судя по всему, генерал все еще наивно полагал, что главной причиной царившей в Германии разрухи является не общий политический и экономический кризис, а слабая администрация, и был уверен, что стоит только договориться с такими крупными немецкими промышленниками, как Витфельдт и фон Гайль, как все наладится само собой.
Гитлер отправился к фон Лоссову. Целый вечер он доказывал ему, что ждать несущих благо «господ с севера» преступно и что среди них нет таких волшебников, которые по мановению волшебной палочки изменили бы ситуацию. Спасти положение, считал Гитлер, мог только Людендорф, которому следовало возглавить поход на Берлин. Успех был бы обеспечен – ни один солдат не осмелился бы стрелять в героя нации.
Фон Лоссов слушал Гитлера, соглашался с ним и продолжал стоять на своем. Он уже давно понял, что чем больше споришь с этим человеком, тех хуже для себя. Теперь Гитлер рассчитывал на то, что «господам с севера» не удастся договориться с фон Каром и его компанией. Слишком уж разнились интересы имперского Берлина и пожелавшей оставаться независимой Баварии, и рано или поздно все эти беседы должны были закончиться новым витком напряженности в отношениях.
* * *
Не было мира и на севере Германии. В ночь на 1 октября 1923 года командир созданного перед лицом французской опасности под видом трудовых отрядов «черного рейхсвера» майор В. Бухрукер двинул своих солдат смещать Штреземана. Обладавший весьма ограниченными умственными способностями Бухрукер почему-то вбил себе в голову, что если он разгонит правительство, то X. Сект поддержит его. Он ошибался, и генерал быстро отбил у него охоту бунтовать.
Штреземан, чтобы обезопасить себя от любых неожиданностей, добился от рейхстага чрезвычайных полномочий, которые и получил 13 октября 1923 года. Да и что ему оставалось делать, если к власти в Саксонии и Тюрингии пришли коммунисты и социал-демократы, а Гитлер грозил из Мюнхена перевешать всех окопавшихся в Берлине предателей! Не отставали от него и коммунисты. 9 сентября в Дрездене состоялся парад пролетарских сотен, на котором ораторы поведали о наличии в Германии революционной ситуации и скором установлении в ней диктатуры пролетариата. Активизировались и их старшие братья из Москвы, которые все еще очень надеялись, что с их помощью Германия станет советской.
Большую тревогу у канцлера вызывала и Бавария с ее сепаратистскими настроениями. Фон Кар отказывался выполнять приказы Берлина; как бы издеваясь над столицей, он впустил в Баварию столь одиозную личность, какой являлся скрывавшейся со времен «капповского путча» капитан Эрхардт. По приказу фон Кара Эрхардт создал на границе с Тюрингией военный лагерь для защиты от «красных сотен Тюрингии и Саксонии», где у власти все еще находились коммунисты. Хорошо, если только для этого, а ну как все эти боевики готовились опять же для похода на север?
Президент встретился с фон Сектом, и взбешенный генерал приказал командующему военных округов Баварии фон Лоссову арестовать наиболее активных националистов вместе с капитаном Эрхардтом и закрыть «Фелькишер беобахтер» за ее ожесточенную кампанию против Берлина.
Фон Лоссов отказался, и раздраженный его сопротивлением фон Сект отстранил генерала от командования. Однако Кар оставил генерала на своем посту и в нарушение Конституции потребовал от военнослужащих 7-й дивизии принести присягу на верность баварскому правительству. По сути дела это был самый настоящий военный мятеж, и теперь уже мало кто сомневался в том, что Бавария вступила на тропу войны. А вот куда именно приведет эта самая тропа, не знал никто…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Мы уже достаточно близко познакомились с фюрером, чтобы наконец задаться вопросом: а чего же хотел в 1923 году Гитлер? Судя по всем его заявлениям, то власти. Остается только выяснить, какой и над кем.
Как известно, к власти ведут два пути – законный и незаконный. Первый – через парламентскую систему и выборы, второй – через государственный переворот как с применением силы, так и без нее. В зависимости от политической ситуации.
На что мог рассчитывать в Германии Гитлер, который со своими штурмовиками и газетой оставался в общем-то обыкновенной пешкой на политической шахматной доске? Не только в Германии, но и в самой Баварии далеко не все было ясно. К тому времени в ней наметилось противостояние сторонников имперского единства во главе с Людендорфом, военными союзами, штурмовыми отрядами и радикально настроенными офицерами и партикуляристами, которых возглавляли Питтингер и фон Кар. К этому же лагерю принадлежали принц Рупрехт, кардинал фон Фаульгабер и некоторые баварские министры. Что же касается генерала фон Лоссова, то он не столько колебался в своем выборе, сколько желал вообще остаться вне какой бы то ни было политики.
Что думал по этому поводу сам Гитлер? Да то же, что и раньше. Он был отъявленным противником партикуляризма, и Бавария привлекала его исключительно как исходная точка для марша на Берлин с последующим свержением федерального правительства и созданием единого национального государства. Восстанавливать военную мощь Германии, считал он, надо было не игрой в солдатики в баварских лесах и партизанской войной в Руре против французов, а путем захвата политической власти и перевооружения, чему могла открыть дорогу только эта новая власть.
Оставалось лишь узнать, каким же образом эта власть могла быть установлена. Самое интересное заключалось в том, что до недавнего времени Гитлер и сам не знал этого. На собраниях он никогда не упускал случая поиздеваться над парламентской системой и лишний раз подчеркнуть свое преклонение перед силой, но как только его спрашивали, как эта самая сила будет организована и применена на деле, он терялся и отвечал довольно туманно. Однако после знаменитого похода Муссолини на Рим в октябре 1922 года он уже знал, что делать. Идти на Берлин! И он знал, что говорил. Больше всего немцев поразило и обрадовало то, что Муссолини взял власть без единого выстрела. И очень многие верили в то, что нечто подобное возможно и в Германии, поскольку в ней имелись все предпосылки для бескровного государственного переворота: слабое центральное правительство и сила сопротивления ему в лице правого лагеря. Играло на руку Гитлеру и то, что вконец разоренные политикой «пассивного сопротивления» средние классы во всеуслышание заявляли, что «так жить дальше нельзя», и всю вину возлагали на правительство.
– Что вы можете дать народу? – в исступлении брызгал слюной Гитлер. Какую веру, за которую он мог бы ухватиться? Ровно никакой! Ибо вы сами не верите в свои собственные рецепты. Зато величайшая задача нашего движения – дать этим алчущим и заблуждающимся массам новую, крепкую веру, чтобы они могли хотя бы отдохнуть душой. И мы выполним эту задачу, будьте уверены!
На что мог рассчитывать в те смутные времена Гитлер? Только на поход на Берлин баварского рейхсвера и его штурмовиков. Это в свою очередь означало известную легальность его выступления. А вот получил бы он в случае успеха власть – это еще вопрос. И большой вопрос! Трудно себе представить, что собиравшийся стать диктатором Людендорф или фон Кар пригласили бы Гитлера занять место где-нибудь рядом с ними. Он был для них крикуном, барабанщиком, смутьяном – кем угодно, но только не равным им политиком. И ему оставалось надеяться только на то, что он так или иначе сумеет выплыть в случае удачного похода на Берлин.
Гитлер прекрасно понимал, что поход на Берлин следовало возглавить Людендорфу, поскольку ни один солдат не осмелился бы стрелять в прославленного генерала, даже если бы ему приказали это сделать. Большинство офицеров рейхсвера являлись его горячими сторонниками и оказали бы ему необходимую помощь. Да и сам генерал только и мечтал о том светлом дне, когда он выйдет к1 рейхсверу и одним движением руки разобьет дутый авторитет республиканских генералов. Что же касается политического руководства, то лучшей кандидатуры, чем он сам, Гитлер не видел.
– Чего там скромничать, – как-то сказал он фон Лоссову, – я в этом деле понимаю толк… А если вас так уж беспокоит программа дальнейшего развития страны, то надо сначала заполучить страну, а программа… приложится!
На что рассчитывал в этой игре сам фон Кар со своими триумвирами? Сложно сказать, поскольку его позиция и по сей день кажется расплывчатой и выжидательной. По всей видимости, он очень надеялся на то, что центральное правительство попросит его навести порядок во взбунтовавшихся под нажимом коммунистов землях, после чего он продиктует Берлину свои окончательные условия. Однако ничего подобного не произошло. Имперское правительство подавило выступления красных своими силами, оставив фон Кара ни с чем. 24 октября фон Лоссов созвал совещание, на котором были обсуждены детали возможного похода на Берлин. Ни Гитлера, ни руководство СА на него не пригласили.
* * *
Время шло, Гитлер рвал и метал, но воз так и не сдвинулся с места. Положение осложнялось еще и тем, что кончились деньги, которые рейхсвер платил штурмовикам.
– У меня, – скажет начальник мюнхенского полка штурмовиков, оберлейтенант в отставке Вильгельм Брюкнер, на процессе Гитлера, – создалось впечатление, что сами офицеры рейхсвера были недовольны отсрочкой похода на Берлин. Они говорили: «Гитлер такой же обманщик, как и все другие. Вы все не выступаете, нам же совершенно безразлично, кто выступит, – мы просто пойдем за любым». Я сказал самому Гитлеру: скоро я не буду в состоянии сохранять власть над своими штурмовиками; если ничего не произойдет, они просто сбегут. Среди штурмовиков было много безработных, они отдавали свое последнее платье, последнюю пару сапог, последнюю никелевую монету на учебу и думали: теперь уж недолго, скоро начнется дело, мы поступим тогда в рейхсвер и выйдем из беды…
Дальнейшее промедление означало крах всех надежд и мечтаний. И не только из-за голодных штурмовиков. Правительство в Берлине не сидело без дела, рано или поздно кризис пошел бы на убыль, что для любых экстремистов было подобно смерти. В конце концов дело дошло до того, что сам Людендорф уговаривал фон Лоссова выступить, если он не хотел, чтобы голодавшие боевики из «Союза борьбы» не опередили их и сорвали все дело. Да и сам Гитлер оказался заложником ситуации. И, наверное, именно поэтому с каждым днем становился все решительнее и наглее, какими обычно становятся люди, которым нечего терять.
– Дни режима, установившегося в ноябре, сочтены! – вещал он на одном из митингов в начале ноября. – Здание шатается, корпус трещит по всем швам. Теперь перед нами лишь два пути: свастика или звезда Советов, мировая диктатура пролетариата или Священная Германская империя. Первым актом возрождения должен явиться поход на Берлин и установление национальной диктатуры!
Но если на улице его еще слушали, то в правительственных кабинетах от него начинали шарахаться как от привидения. Напрасно Гитлер обивал пороги канцелярий и кабинетов – повсюду натыкался на глухую стену непонимания. В конце концов один из тех сытых и гладких чиновников, которых так ненавидел фюрер, с нескрываемой насмешкой спросил у него:
– Зачем вы сюда ходите? Неужели вы на самом деле полагаете, что все ваши бессмысленные речи, которые могут воодушевить только полуграмотных людей, могут подействовать на нас? Идите и изощряйтесь перед теми люмпенами, пока они вас еще понимают!
Это было слишком. Спаситель Германии и новый мессия не выдержал и, вернувшись из своего очередного похода к какому-то «тупоголовому чиновнику», не стал никого обличать. Но то, что он сказал, подействовало на его соратников куда сильнее обычных ругательств и яростных криков.
– Ладно, – устало произнес Гитлер, не обращаясь ни к кому, – черт с ними! Но советую всем запомнить, что уже очень скоро в этой борьбе покатятся с плеч головы – либо наши, либо чужие. Постараемся, чтобы это были чужие! – помолчав, он продолжал: – Сегодня меня спросили, найду ли я в себе достаточно жестокосердия, чтобы рубить эти головы, после того как мы придем к власти. И я ответил: будьте уверены, чего-чего, а жестокосердия у нас хватит! Милосердие – не наше дело. Оно принадлежит тому, что выше нас. Мы же должны будем творить правый суд. И у нас хватит силы отказаться от гуманности, если это поможет нам сделать немецкий народ счастливым…
Никто из присутствующих не нашелся, что ответить, – настолько все были поражены той мрачной решимостью, которая сквозила в каждом слове Гитлера и обжигала словно сухой лед. Судя по всему, Гитлер уже перешел какой-то невидимый для остальных порог, за которым было все или ничего. Но в то же время никто так и не понял очевидной для самого Гитлера вещи: на дело всей своей жизни его толкали отнюдь не вера и жажда той самой крови, о которой он только что говорил, а отчаяние…
* * *
А вот фон Кар, похоже, успокоился и не спешил выступать. Да и зачем обострять и без того напряженную обстановку, если Штреземан и так был готов на уступки и через своего эмиссара адмирала Шера предложил расширить государственную самостоятельность Баварии, дав ей собственную армию, железные дороги, почту и финансы. А после того как его правительство покинули несогласные с его политикой в отношении Баварии социал-демократы, Штреземан был намерен привлечь в него представителей Немецкой национальной партии.
Однако Кар не спешил с ответом: сладких обещаний от «господ с севера» он слышал уже много. Чтобы получше узнать обстановку, он отправил в Берлин полковника Зейсера, и когда тот прямо спросил фон Секта о будущих переменах в правительстве и планах на дальнейшее, тот, изменив своей обычной солдатской простоте, ответил весьма загадочно:
– В конце концов, вопрос о темпе надо предоставить мне…
Зейсер вернулся ни с чем. Фон Кар, так и не получивший ответа ни на один свой вопрос, воскликнул:
– Никаких компромиссов с Эбертом! Никакой мировой со Штреземаном!
Но прежде чем отправиться на завоевание Берлина, надо было навести порядок у себя дома. До него дошли слова Гитлера о катящихся с плеч головах, и он очень опасался, как бы надоевший ему «барабанщик» не выкинул какой-нибудь фортель. Терять-то ему было уже нечего…
Гитлер и на самом деле закусил удила. С утра до вечера он говорил о своем призвании спасти Германию и сравнивал себя с Муссолини. Доставалось от него и триумвирам за их тупость и нерешительность. Да и Людендорф, по его словам, был нужен ему только для привлечения рейхсвера. А когда близкий к фон Лоссову барон фон Берхем с нескрываемой иронией спросил его, как он собирается создавать правительство с такими неумными и трусливыми людьми, Гитлер снисходительно улыбнулся.
– Ничего страшного… Наполеон тоже окружил себя при создании своей директории незначительными людьми…
Кончились все его выступления тем, что над Гитлером начали откровенно смеяться, и военный руководитель «Союза борьбы» подполковник Крибель с улыбкой говорил очередному визитеру из Берлина:
– Никакого руководящего поста Гитлер не получит! Да и зачем он ему? У него в голове только одна пропаганда!
Но одно дело смеяться, и совсем другое – постоянно опасаться какой-либо нежелательной выходки. Да и как можно было относиться к человеку, если столь близкий к нему Геринг заявил:
– Кто будет нам чинить малейшие препятствия, того мы немедленно расстреляем. Вожди уже теперь должны наметить лица, которые надо будет уничтожить. Для устрашения следует сейчас же после переворота расстрелять хотя бы одного человека!
Атмосфера становилась все напряженнее, Гитлер продолжал неистовствовать, и по Мюнхену поползли слухи о готовившемся перевороте. 6 ноября 1923 года уставший от бесконечных нападок на него правых фон Кар встретился с начальниками военных союзов и фон Лоссовом, запретив им даже думать о перевороте.
– Выступление начнется тогда, – жестко заявил он, – когда все будет готово. Приказ к выступлению могу отдать только я…
Один из рвавшихся в бой офицеров с недоумением взглянул на сидевшего напротив фон Лоссова – пожав плечами, тот произнес свою знаменитую фразу:
– Мой бог, я готов выступить, но только тогда, когда у меня будет пятьдесят один процент вероятности успеха!
* * *
Узнав о совещании у фон Кара, Шойбнер-Рихтер, по всей видимости, по-своему истолковал фразу генерального комиссара «Выступление начнется, когда все будет готово». Он поспешил к Гитлеру и сообщил, что фон Кар собирается выступить без них. Гитлер выругался и затянул старую песню про облеченных государственной властью подлецов, ленивых и тупых.
– Хватит, Адольф, – оборвал его причитания Эккарт, – мы не на митинге…
– И что же нам теперь делать? – нахмурился Гитлер.
Эккарт усмехнулся, и в следующее мгновенье Гитлер услышал от него то, чего так хотел и боялся услышать:
– Выступать, что же еще… Если, конечно, – с многозначительной улыбкой продолжал Эккарт, – ты не хочешь, чтобы Кар опередил нас…
Гитлер не хотел, и с этого дня группа заговорщиков, в которую вместе с Гитлером входили Геринг, Рем, Г. Штрассер, Гесс и Штрайхер, с утра до вечера заседала в уединенных комнатах «Бюргербройкеллера». Часто бывал там и Гиммлер, безработный агроном, возмечтавший стать офицером. Как говорили о будущем палаче народов, он мог упасть в обморок от вида зарезанной у него на глазах курицы, но в то же время был напрочь лишен жалости и сострадания. Завсегдатаем пивной стал и начальник мюнхенской криминальной полиции Вильгельм Фрик. Это был честный и беззлобный человек. Именно он добился того, что Людендорфу, которому был запрещен въезд в Мюнхен, разрешили поселиться в столице Баварии. С его помощью получили поддельные паспорта и вернулись в Германию и убийцы Маттиаса Эрцбергера. Фрик мечтал о возрождении монархии в Баварии и очень надеялся на то, что с помощью Гитлера осуществит свою мечту.
Штрассер предлагал выступить против коммунистической Пруссии и «красного» севера и таким образом спровоцировать власти Баварии на восстание. Гитлер колебался, все еще надеясь на выступление под знаком государственной власти Баварии. Он снова встретился с триумвирами, но все было безрезультатно. Что, говоря откровенно, выглядело странным: если фон Кар на самом деле собирался идти на Берлин, то совершенно непонятно, почему он держал на расстоянии Гитлера. Союзники в таких делах всегда нужны. Он отправлялся не на увеселительную прогулку по Баварским Альпам, и штурмовики Гитлера пригодились бы в уличных боях.
Объяснение подобному поведению генерального комиссара Баварии может быть только одно: либо он не собирался выступать и всячески тянул время, намереваясь в конце концов спустить всю эту эпопею с восстанием на тормозах, либо договорился с начальником «Союза борьбы» Людендорфом обойтись в святом для всякого монархиста деле уничтожения республики без Гитлера – без своих штурмовиков он ничего не стоил.
Помимо всего прочего ни сам фон Кар, ни другие триумвиры так и не смогли свыкнуться с мыслью, что с ними на равных может общаться бывший обитатель ночлежки, каким для всех этих лощеных аристократов являлся Гитлер. Да, он хорошо смотрелся на разночинных собраниях и митингах, но в президентских дворцах всегда выглядел инородным телом. Ему не хватало образования, он постоянно заискивал перед представителями старой аристократии и их титулами, отчего его речь казалась малоубедительной и корявой. Его немецкий был далек от совершенства. И как это ни печально для Гитлера, но он так и остался самым настоящим провинциалом, неожиданно для себя попавшим в блестящую компанию дворян. Да и делиться властью фон Кару не хотелось. Когда его как-то спросили, кому бы он мог доверить политическую власть в Германии, он безо всякой позы ответил: «Самому себе!»
Так ничего и не добившись от триумвиров, Гитлер вместе с другими лидерами «Союза борьбы» решился на выступление. Он не мог допустить, чтобы повторилось первомайское фиаско. С какими бы глазами он появился после нового позорного поражения перед рвавшимися в бой голодными штурмовиками, которых он сам к этому бою и готовил? О какой революции он мог бы говорить, откажись он от того самого похода на «новый Вавилон», о котором постоянно твердил своим восторженным поклонникам?
Конечно, выступать без государственного прикрытия Гитлеру не хотелось. Мгновенно утративший всю свою решительность, в те смутные дни он походил на затравленного зверя, и за всей его возбужденностью чувствовалось огромное нервное напряжение. Он без особой радости выслушал предложенный Шойбнер-Рихтером план, заключавшийся в следующем. В ночь с 10 на 11 ноября нацисты для отвода глаз проведут военные учения под Мюнхеном, после чего боевики должны войти в город и, провозгласив национальное собрание, поставить Кара перед свершившимся фактом. Гитлер не возражал, и уже через несколько минут несказанно довольный таким поворотом событий подполковник Крибель отправился готовиться к выступлению. Но даже сейчас, когда решение о выступлении было принято, Гитлера одолевали сомнения. Решительный на митингах и в гостиных, он в самую важную минуту терялся. И так будет всегда. Какое бы решение ни предстояло ему принимать, оно давалось ему с трудом, порою занимая несколько дней и даже недель.
В конце концов Гитлер дрогнул. Связавшись с канцелярией Кара, он попросил назначить ему 8 ноября встречу с ним, намереваясь уговорить его на совместное выступление. Неизвестно, как бы развивались дальнейшие события, если бы Кар принял его. Однако тот обиделся на лидера нацистов за то, что тот не явился к нему на важное совещание, и не стал с ним встречаться. В довершение ко всему 8 ноября фон Лоссова посетил граф Гельдорф, адъютант руководителя «Стального шлема» Дастюрберга. Судя по всему, он и сообщил генералу, что в Берлине никто не решается выступить против республики. Потерявший терпение фон Лоссов довольно витиевато заявил:
– Мы не намерены застревать вместе с Севером в болоте. Если у Севера нет воли к жизни, то, в конце концов, желаем мы этого или нет, это должно в той или иной форме привести к отпадению!
Понимая, что речь идет об отделении Баварии, граф поспешил к Шойбнер-Рихтеру. Тот тут же связался с Гитлером и поведал ему о своих опасениях относительно Кара, который намеревался выступить за полную независимость Баварии уже в ближайшее время.
– Все, Адольф, – подвел он итог, – больше ждать нельзя! Или мы, или они!
Через час заговорщики разработали новый план восстания. Выступление было намечено на 8 ноября, поскольку в этот день фон Кар собирался выступить со своей программной речью в пивной «Бюргербройкеллер» перед баварскими промышленниками. Гитлер должен был ворваться в зал, арестовать Кара и объявить о начале «национальной революции».
