Текст книги "Гитлер. Неотвратимость судьбы"
Автор книги: Александр Ушаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 60 страниц)
ГЛАВА ШЕСТАЯ
С появлением достатка к Гитлеру возвратились и былые привычки. Он снова стал завсегдатаем кафе, где поедал огромное количество столь любимых им пирожных, и после долгого перерыва появился в обожаемой им опере. Причем он ходил в нее теперь во фраке, который ему подарил… еврей Йозеф Нойман. А вот к работе, к великому негодованию Ханеша, охладевал все больше. Тот уговаривал, грозил, снова уговаривал и снова грозил, но все напрасно: Гитлера властно тянуло к политике. И если раньше Адольф принимался за чтение газет и книг в отсутствие Ханеша, то теперь он пускался в жаркие политические дискуссии и при нем. В конце концов случилось то, что рано или поздно и должно было случиться: презрев все заказы и договоры, Гитлер исчез на целую неделю. Вспомнив недавнее беззаботное прошлое, он все эти дни бродил по музеям, целыми часами просиживал в кафе и, стараясь наверстать упущенное, уминал по пять-шесть кусков торта.
Ханеш пустился на розыски блудного компаньона и после долгих поисков по Вене обнаружил пропавшего в одном кафе, где тот в очередной раз вещал о мировом зле, какое принесли на землю евреи. Завидев приятеля, Адольф даже не смутился и как ни в чем не бывало пригласил его принять участие в политической дискуссии. Однако Ханешу было не до болтовни: он взял аванс у нескольких торговцев, и ему надо было во что бы то ни стало убедить Гитлера вернуться к работе, поскольку от этого зависело и его собственное благополучие. И даже в большей степени, поскольку у Ханеша не было никаких пенсий и ему приходилось рассчитывать только на себя.
Не тут-то было! Снова почувствовавший вкус к безделью Гитлер и не подумал слушать приятеля. Да и зачем? Деньги у него были, и корпеть целыми днями ему не хотелось.
– Нет, – махнул он рукой на увещевания Ханеша, – я устал, деньги у меня есть, да и не кули я, которого можно гонять туда-сюда!
Однако эйфория продолжалась недолго, и уже очень скоро снова оставшийся без единой кроны Адольф, к великой радости Ханеша, уселся за рабочий стол. Но радоваться было рано. Как и раньше, Гитлер то и дело бросал работу и принимался за бесконечные разглагольствования о евреях, не щадя при этом и того самого Йозефа Ноймана, который подарил ему фрак. Ханеш все чаще срывался и советовал Гитлеру не принимать подарков от евреев, которых он ненавидел такой лютой ненавистью.
На Гитлера его призывы не производили ни малейшего впечатления, а вот к самому Ханешу он стал относиться прохладнее. Тот напоминал ему его отца, который с утра до вечера требовал заняться делом, в то время как ему до чертиков надоели все эти домики и садики и волновало только одно: политика.
Сыграл свою роль в охлаждении Гитлера к Ханешу и другой обитатель ночлежки, некий Йозеф Грайнер, плакатист по профессии, делавший вместе с Нойманом свой маленький гешефт на рекламе. Это был самый обыкновенный демагог, и ему не составило большого труда убедить Гитлера заняться рисованием рекламных щитов. Рекламное дело, по его словам, являлось кратчайшим путем к богатству, и, быстро разбогатев, они, по уверениям Грайнера, могли преспокойно жить и работать в свое удовольствие. И все же решающим аргументом стало отнюдь не красноречие Грайнера, а то, что, в отличие от Ханеша, он довольствовался всего 20 процентами выручки, тогда как Ханеш забирал себе половину.
Как только стороны договорились, Грайнер принес первый заказ: плакат на 30 крон для обувной фирмы под веселым названием «Ха-ха». Прежде чем приступить к работе, друзья устроили небольшую пирушку в ресторане гостиницы «Мархольд», где Гитлер поразил своего нового компаньона количеством съеденных пирожных. Еще через несколько дней Грайнер принес заказ от аптечной фирмы на рекламу товара, устраняющего дурной запах от ног под названием «Тедди не потеет», и Гитлер только покачал головой в ответ на вопрос Ханеша, будет ли он рисовать почтовые открытки. Реклама казалась ему куда выгоднее, и новоиспеченный плакатист поспешил изобразить двух почтальонов, один из которых брезгливо рассматривает свои носки, а второй предлагает ему патентованную пудру. Для большей убедительности Гитлер написал на плакате стишки, которые оказались под стать изображенному им: «Ходишь, ходишь взад-вперед, тут тебя и пот пробьет! А вот Тедди наплевать – любит пудрой посыпать!»
Но напрасно он выдавливал из себя эти шедевры стихотворчества: ни его плакат, ни тем более убогие вирши заказчику не понравились, и получивший очередную пощечину Гитлер вернулся к старому компаньону. Ханеш особой радости не испытывал, поскольку хорошо знал тяжелый характер и ленивую натуру своего непостоянного приятеля.
Гитлера хватило на несколько дней, после чего он, к великому неудовольствию Ханеша, решил попробовать себя в живописи и принялся писать масляными красками венскую ратушу. Закончив свою более чем посредственную картину, он запросил за нее целых 12 крон. И напрасно Ханеш уговаривал его сбавить цену – избалованный рекламными опытами Адольф упрямо стоял на своем.
Как это ни удивительно, но после того как от картины отказались все торговцы живописью, ее купил торговец рамами Венцель Райнер. Ханеш уговорил его приобрести еще одну акварель с видом бенедиктинского монастыря. Получив свою половину, Гитлер пришел в крайне возбужденное состояние и обвинил компаньона в том, что тот занизил сумму за его шедевры. Не выдержал и Ханеш и откровенно высказал все, что думал о живописи доморощенного художника.
– Скажи спасибо, – кричал он, – что нам и эти деньги дали за твою мазню! И вместо того чтобы обвинять меня, ты бы лучше закончил портрет той старой дамы, с которым ты возишься уже столько времени! Она уже несколько раз справлялась!
– А мне плевать и на даму, и на ее портрет! – взвизгнул вконец вышедший из себя Гитлер. – Художник может работать только тогда, когда у него есть настроение! Так что пусть ждет!
– Да не хочет она больше ждать! – возразил Ханеш. – Как и я не могу понять, где ты увидел художника! Если таковым ты считаешь себя, то ошибаешься! И советую тебе запомнить, что без меня ты сдохнешь с голоду!
Оскорбленный в своих лучших чувствах и уже не отдавая себе отчета в том, что говорит, Гитлер взорвался, брызжа слюной:
– Если кто и может судить об этом, то только не такой холуй, как ты!
Это был конец. Ханеш собрал свои пожитки и покинул ночлежку. Разъяренный Гитлер долго еще не мог успокоиться. А когда успокоился, понял: уход Ханеша означал для него катастрофу. Да, писать открытки с одними и теми же домами было утомительно, но куда более утомительным было продавать их. Особенно ему, не обладавшему и десятой долей способностей пробивного и, как и всякий продавец, в меру наглого Ханеша. Попытавшись продать несколько своих творений и потерпев неудачу, Гитлер ждал, что вот-вот откроется дверь и в комнату войдет его улыбающийся приятель.
Но дверь не открывалась, и Ханеш не появлялся. Тогда Адольф решил отомстить ему. Он отправился в полицию и обвинил бывшего компаньона в присвоении 50 крон «в форме подлежащей продаже картины». Ложь сработала, и толком не разобравшийся в деле судья отправил ни в чем не повинного Ханеша на шесть суток в тюрьму. А отправивший прокричал ему вслед:
– Где мы встретимся для окончательно расчета?
Как это ни печально для будущего фюрера, но окончательно рассчитаться с Ханешом ему так и не пришлось: после выхода из тюрьмы тот решил держаться подальше от способного, как он теперь убедился, на любую подлость Гитлера.
После прихода к власти Гитлер сам отыщет его. Дотошные журналисты будут преследовать Ханеша по пятам. Уж кто-кто, а он мог рассказать многое о жизни фюрера в его далеко не лучшие годы. Гитлер не хотел нежелательных для него откровений и бросил своего старого друга в гестапо. По одной версии, Ханеш умер в тюрьме от воспаления легких, по другой – повесился после захвата Гитлером Австрии…
* * *
Но все это будет потом, а пока Гитлер оказался в незавидном положении. Мало того, что теперь некому было продавать его «шедевры», так после доноса на Ханеша на него вдобавок стали косо посматривать обитатели ночлежки. Очень многие из них имели проблемы с законом и не желали общаться с человеком, который ради собственной выгоды мог сдать любого из них в полицию. Что же касается Ноймана, то после разрыва Гитлера с Ханешом тот переехал в Германию. И надо отдать ему должное: он позвал-таки Адольфа с собой. Однако Гитлер по ведомым только ему причинам отказался.
Надвигалась зима, и хорошо помнивший все ее «прелести» Гитлер совсем упал духом. Но грустил он недолго. Совершенно неожиданно ему предложили работу в мастерской по эмалировке и золочению предметов из императорского дворца – она получила заказ на реставрацию нескольких залов.
Как всегда, заработанные деньги ушли быстро, и опять ему нечем было платить за ночлежку. У него имелось несколько готовых картин, он выгодно продал их хорошо ему известному Моргенштерну и познакомился через него с процветающим адвокатом Иозефом Файнгольдом, который прославился тем, что помогал подававшим надежды художникам.
– Ну что же, – пожал плечами адвокат, не испытывая особой радости от знакомства с человеком с лицом фанатика и не умолкавшим ни на минуту, – давайте попробуем, может быть, что-нибудь у нас и получится…
Увы, из многообещающего знакомства ничего не вышло. Даже при всем своем желании делать деньги Гитлер уже не мог заставить себя работать. Ханеша за спиной не было, а сам Гитлер на подобные подвиги оказался не способен. К тому же зачем насиловать себя, когда у него теперь есть другое занятие! Дни он проводил за чтением газет и книг, а вечерами до хрипоты спорил со всеми, кто только попадал ему под руку, благо среди обитателей ночлежки людей, любивших поболтать о политике за кружкой пива, хватало. Но уже очень скоро они стали избегать Гитлера, который мгновенно впадал в раж и не слушал своих собеседников.
Чтение, конечно, – вещь полезная, вот только денег оно не прибавляло, и, наконец, наступил тот столь печальный для Гитлера день, когда ему пришлось выложить последние кроны за предстоящую неделю. Ну а дальше… ему даже и думать не хотелось о том, что будет дальше. Но думать было необходимо, и Адольф снова вспомнил о своей горбатой тетке, которая однажды пришла ему на помощь. В новом послании далекой родственнице Гитлер описал свое страстное желание подняться по социальной лестнице… с ее помощью. К великой радости Гитлера, Иоганна сняла со своего счета в шпитальской сберкассе все сбережения и торжественно вручила поспешившему на встречу с ней племянничку целых две тысячи крон. Пусть поднимается, а заодно и оплачивает налог на наследство. Надо ли говорить о той радости, какую испытал Гитлер, получив столь огромную для него сумму! Ведь теперь, при разумной экономии, он мог беззаботно прожить целых два года.
* * *
Как видно, не зря существует пословица: деньги к деньгам, и воспрянувший духом после поездки в Шпиталь Адольф лишний раз убедился в этом. В начале 1911 года в Вене снова появился Йозеф Грайнер и завалил его выгодными заказами. Гитлер рекламировал обувную ваксу, стиральный порошок, мыло – все, что только попадало под руку. Но особенно он гордился своим плакатом, который красовался на стене собора Святого Штефана и призывал жителей Вены и ее гостей покупать для стирки белья порошок «Нойбозон». Все тот же Грайнер, который теперь занял место Ханеша и время от времени подстегивал Адольфа, устроил его в контору архитектора Флориана Мюллера на должность художника-проектировщика. И пусть это была временная работа, Адольф увидел в этом добрый знак.
Человек быстро привыкает к хорошему, и Гитлер не был исключением. Он мгновенно забыл все выпавшие на его долю лишения и был уверен, что ничего подобного в его жизни больше не повторится. Он – избранный, и должен жить достойно. Его вера в себя и свои недюжинные способности дошла до смешного, и в один прекрасный день он отправился в «Венский театр» пробоваться на роль… участника хора.
По просьбе директора Адольф исполнил арию Данилы «Пойду к Максиму я» из любимой им оперетты «Веселая вдова», и пораженный его вокальными способностями директор направил молодого человека к хормейстеру. Как это ни удивительно, тот тоже не имел ничего против участия Гитлера в театральном хоре, но… у Гитлера не оказалось необходимого для пения в хоре фрака, и его карьера певца была отложена, как оказалось, навсегда.
Побывав в театре, Гитлер в очередной раз убедился в том, что хорошая одежда не только роскошь, но и средство достижения цели. Давний любитель шикарных костюмов преобразился, и вместо заросшего обитателя ночлежного дома в засаленном до блеска одеянии, которому можно подать милостыню, перед изумленными обитателями ночлежки предстал щеголь, одетый в элегантный костюм и подстриженный у одного из лучших мастеров Вены.
А затем… началась тяжба с сестрой. После смерти облагодетельствовавшей Адольфа тетки та потребовала передать ей получаемую братцем сиротскую пенсию на основании того, что у него и без этих грошей денег предостаточно. Да и получал он эту самую пенсию, по ее официальному заявлению, неправильно, поскольку заверил суд, что является студентом.
Линцские судьи попросили коллег из леопольштадского суда выяснить реальное положение финансовых дел Адольфа Гитлера, и в протоколе судебного заседания появилась запись о том, что «Адольф Гитлер… готов передать всю сумму своей пенсии по случаю потери родителей своей сестре, дабы таким образом подчиниться результатам дознания, согласно которому он… является обладателем значительной суммы, подаренной ему теткой Иоганной Пельцль в целях содействия его карьере художника».
И все же этот в высшей степени благородный жест был продиктован отнюдь не заговорившей в «проживающем на Мельдеманштрассе в качестве художника» Адольфе Гитлере совестью. Ничего бы он никому не дал, если бы не его пока так и невыясненное отношение к военной службе. Гитлер просто-напросто не желал привлекать к себе внимание властей и уж тем более портить с ними отношения. Да и что ему по тем временам были какие-то 25 крон, которые он, шутя, зарабатывал своими картинами в два дня? Он не слишком огорчился, когда в начале мая 1911 года Линцский суд передал 15-летней Пауле его сиротскую пенсию: заказы продолжали сыпаться на него словно из рога изобилия, и он зарабатывал хорошие деньги.
* * *
Каждое утро Гитлер делал эскизы рисунков на бланках почтовых открыток, после легкого, но весьма сытного обеда раскрашивал их и относил торговцам. И встречали его теперь с некоторым почтением. Элегантный костюм, чисто выбритое лицо и аккуратно подстриженные усики – именно так теперь выглядел недавний бродяга, от которого шарахались прохожие.
Приятно пораженный произошедшей с Адольфом переменой один из его главных контрагентов Альтенберг не спешил расставаться с ним после выплаты гонораров и приглашал художника на чашку чая в роскошную гостиницу «Бристоль». Странное дело: отъявленный антисемит, каким себя уже успел зарекомендовать Адольф Гитлер, беседовал с еврейским торговцем о чем угодно, но только не о том зле, какое, по его глубочайшему убеждению, принесло в этот мир то самое племя, к которому тот принадлежал. Убеждения убеждениями, а работа работой, даже если она зависела от носителей этого самого мирового зла.
Все шло хорошо, и все же Адольф все чаще испытывал желание… покинуть Вену. Причина оказалась весьма прозаической: Гитлер вступил в призывной возраст, и ему не хотелось быть призванным в австрийскую армию. Ну а раз так, то надо было как можно скорее переехать в один из германских городов. В провинции – без оперы, музеев и привычного городского уклада – Адольфу жить не хотелось. В немецкоязычном мире помимо самой Вены было всего два города, которые в той или иной степени отвечали запросам Гитлера: Дрезден и Мюнхен.
Над выбором Гитлер особо не задумывался – Мюнхен и только Мюнхен, с его аурой романтичности и множеством знаменитых на всю Германию людей. Да, правившая в Баварии королевская семья Виттельсбахов не шла ни в какое сравнение с объединившими Германию Гогенцоллернами, и тем не менее они были немцами, которые властвовали над другими немцами. И только одно это поднимало их в глазах Гитлера. Не могло не вызывать благоговейного трепета у Гитлера и то уважение, какое оказывал покойный Людвиг II Вагнеру. Даже не побывав еще в Мюнхене, он уже был очарован словно пришедшими из сказок королевскими дворцами и замками, которые видел в художественных альбомах. Вызывали у него уважение Людовик III и кронпринц Рунпрехт, поскольку оба говорили на том самом баварском диалекте, на котором изъяснялся он сам.
24 мая 1913 года Гитлер снялся с полицейского учета и отправился в Мюнхен, где снял комнату у портного Поппа с отдельным выходом на Шлейсхеймерштрассе. Портной встретил своего нового постояльца с распростертыми объятиями, и ему даже в голову не могло прийти, что совсем недавно этот молодой и элегантно одетый «художник» влачил жалкое существование на самом дне венских трущоб. Прекрасный специалист, у которого шили многие мюнхенцы, по достоинству оценил гардероб своего постояльца.
После короткого и приятного во всех отношениях знакомства Попп поведал Гитлеру о том, что прошлой ночью в Вене застрелился начальник штаба восьмого корпуса гомосексуалист полковник Альфред Редль.
– Поговаривают, – улыбался портной, – что этого самого полковника шантажировала русская контрразведка, вот и не выдержал, а там, – многозначительно покачал он головой, – кто знает…
Гитлер равнодушно махнул рукой. Он ненавидел гомосексуалистов, и его мало интересовала судьба одного из самых знаменитых немецких разведчиков, страдавшего этим отвратительным пороком. А затем произнес потрясающую по своей прозорливости фразу:
– Я не люблю Габсбургов и союз с ними Германии… Австро-Венгрия давно уже перестала быть немецким государством, и попомните мое слово: эти самые Габсбурги втянут нас в неприятную историю!
Пройдет совсем немного времени, и Габсбурги на самом деле втянут Германию в войну.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Переезд в Мюнхен никоим образом не сказался на образе жизни Гитлера, и он продолжал вести в столице Баварии такую же достойную жизнь, которую вел в последнее время в Вене. Во всяком случае, поначалу Адольф продолжал рисовать и продавать открытки с видами Мюнхена. Вот только расходились они в столице Баварии куда хуже, и вскоре наступил день, когда ему нечем было заплатить за квартиру. Да и питался он в основном хлебом и колбасой.
Однако Попп пока еще смотрел на подобные мелкие неприятности сквозь пальцы и довольствовался тем, что его постоялец в счет платы за комнату ходил по магазинам, носил уголь и выбивал пыль. Конечно, продолжавшему разыгрывать из себя буржуа Гитлеру не нравилось быть мальчиком на побегушках, и он стал подрабатывать туристическим гидом. Мюнхен и его окрестности он изучил очень быстро. И деньги для похода в пивную или кафе, где он предавался бесконечным разговорам о политике, которая продолжала притягивать его к себе словно магнитом, у него имелись. Пусть и не так часто, как раньше, Гитлер ходил слушать музыку своего любимого Вагнера, которая по-прежнему «зажигала в нем яркий огонь», благо в Мюнхене было три прекрасных оперных театра.
Проживание Гитлера в Мюнхене стало одним из самым светлых периодов его жизни, и он часто говорил об «очаровании волшебной столицы Виттельсбахов», которое привлекало туда всех, в ком чувство прекрасного не было заглушено жаждой наживы. А в предместье Швабинг, рядом с которым жил Гитлер, на самом деле собирались все те, кто так или иначе был причастен к миру искусства и литературе: не только известные на весь мир художники, но и потерпевшие, вроде самого Гитлера, поражение на ниве искусства и тем не менее продолжавшие считать себя причастными к нему. Отчаянные анархисты, восторженные фантазеры и мечтатели, желавшие перевернуть мир в целях его улучшения, и проповедники здорового образа жизни слетались в Швабинг, словно мотыльки на свет. Была здесь и талантливая молодежь, презревшая буржуазную мораль и объединившаяся вокруг известного поэта Штефана Георге.
Среди всех этих по-своему ярких людей выделялся Фрациски фон Ревентлов, редактор широко известного сатирического журнала «Симплициссимус», «прославившийся» организацией диких оргий во время карнавала «Фашинг» на Масленицу.
Хватало здесь и политиков. Левые, правые, эсдеки, отъявленные антисемиты – все они довольно мирно уживались в швабингских пивных и кафе. А совсем рядом с жилищем Гитлера, на Зигфридштрассе, проживал мало кому известный русский эмигрант Владимир Ильич Ульянов-Ленин. Как знать, не встречал ли будущий фюрер в каком-нибудь местном кафе или пивной будущего вождя пролетариев всех стран, которым так и не было суждено объединиться!
По соседству с Гитлером жили знаменитые художники Франц Марк, Пауль Клее и Василий Кандинский. Однако сам Гитлер сторонился всех и дружбы ни с кем не заводил. Какая у него могла быть дружба с этими богатыми и известными людьми? Он общался в основном с окружением симпатичного ему портного, который тоже любил поболтать о политике за кружкой пива.
И надо отдать Адольфу должное: в этих компаниях он вел себя, что называется, comme il faut – не спорил, не бился в припадках, а вел себя на удивление просто. Он ухаживал за хозяйкой дома со старомодной и несколько тяжеловатой вежливостью, часто приносил ее детям подарки и гостинцы, которые вызывали у них бурный восторг, почтительно слушал главу семейства даже тогда, когда тот нес откровенную чепуху.
Иногда он срывался, но опять же не дома, а в кафе с незнакомыми ему людьми. И тогда он давал себе волю, произнося бесконечные монологи о распаде Дунайской империи, о страшной еврейской опасности и будущем Германии. Но и здесь он пока еще оставался одним из многих. На фоне той интересной и беспокойной публики, собиравшейся в Швабинге, трудно было выделиться. Вдоволь наговорившись, Гитлер возвращался домой и с утра принимался за свои писанные акварелью почтовые открытки.
Адольф не баловал заказчиков разнообразием и чаще всего рисовал знаменитый пивной зал «Хохбройхауз», ворота «Зендлингертор», продовольственный рынок и Национальный театр. Пока хватало и этого. Он старательно копировал каждый кирпичик, но на его картинках по-прежнему не было людей. Что это? Вполне понятное неумение их рисовать или нечто большее?
Отработав, Адольф опять отправлялся в какое-нибудь кафе, где набрасывался на свои любимые пирожные. Приятное он сочетал с полезным и при случае умудрялся продать своему соседу по столу какую-нибудь акварель, хотя и не нуждался в деньгах. Торговля картинками давала 1200 марок в год, что позволяло ему вести вполне достойную жизнь. Особенно если учесть, что холостой банковский служащий в 1913 году получал в месяц 70 марок, а на хорошее жилище и питание уходило каких-то 40 марок в месяц. Гитлер даже собирался приобрести небольшой земельный участок, о чем и сообщил в своем послании финансовому ведомству. В довершение ко всему он неожиданно получил от властей письмо с сообщением о выплате ему из общественной кассы для лиц, потерявших родителей, целых 819 крон 98 геллеров. Так что жить, к тому же безбедно, Гитлеру было на что. Да и на работе он с некоторых пор не напрягался. Быстро набив руку на копировании фотографий и открыток, он никогда не работал с натуры, и за мольбертом «художника» Гитлера никто никогда не видел. С мечтами о великом будущем было покончено, как и с поступлением в академию или в архитектурное училище. Гитлер давно перегорел и предпочел ремесло творчеству, особенно если это ремесло давало возможность вести жизнь добропорядочного буржуа, каким он теперь выглядел в глазах других.
В отличие от венцев никто в Мюнхене не мог похвастаться тем, что видел Гитлера неряшливо или плохо одетым. Наоборот! Он обращал на свою одежду самое пристальное внимание и охотно носил сюртук, который ему заботливо гладил хозяин квартиры. И все же на его чистом небосклоне появилась небольшая грозовая тучка: в Австрии начали разыскивать военнообязанного Гитлера, и 29 декабря 1913 года мюнхенские власти получили запрос австрийской полиции с просьбой «в порядке дружеской услуги» сообщить, зарегистрирован ли в мюнхенской полиции австрийский гражданин Адольф Гитлер.
Ответ не замедлил себя ждать: «Разыскиваемый зарегистрирован с 26.V.1913 г. как проживающий по адресу Шлейсхеймерштрассе, 34, 3-й этаж, квартира Поппа». На следующий день в квартире Поппа появился работник уголовной полиции и, к изумлению хозяина, арестовал «художника» Гитлера.
В полиции шутить не собирались и направили Гитлера к австрийскому консулу для последующей высылки в Австрию. И ему пришлось отправить на имя консула следующее послание: «В вызове в консульство я назван художником. Хотя я ношу это имя с гордостью, однако это правильно только условно. Да, я зарабатываю себе на жизнь в качестве свободного художника, но, поскольку я человек совершенно неимущий (мой отец был государственным служащим), делаю это лишь для того, чтобы иметь возможность продолжать свое дальнейшее совершенствование. Только какую-то незначительную часть моего времени могу я тратить на добывание хлеба насущного, ибо пока все еще приобретаю квалификацию архитектора и живописца. А потому и доход мой столь скромен, он именно таков, чтобы мне хватало только на все это.
В доказательство прилагаю мое налоговое удостоверение и прошу о любезности сразу же вернуть мне его. Мой доход обозначен здесь в 1200 марок и скорее завышен, чем занижен. Это не следует понимать так, что в месяц у меня получается точно 100 марок. Месячный доход мой весьма неустойчив. Но в данный момент наверняка весьма низок, ибо торговля произведениями искусства сейчас в Мюнхене находится в состоянии, подобном зимней спячке.
Что же касается моего злополучного упущения осенью 1909 года, то это было для меня невероятно горькое время. Я был молодым неопытным человеком без какой-либо финансовой помощи извне, но притом достаточно гордым, чтобы не занимать денег у кого-либо, не говоря уже о том, чтобы не попрошайничать. При полном отсутствии всякой финансовой поддержки мне приходилось рассчитывать только на самого себя, и выручки от моей работы, тех немногих крон и геллеров, мне хватало лишь на то, чтобы обеспечить себе койку на ночь. Целых два года подругами моими были нищета и нужда, а единственным спутником в жизни – вечный неутолимый голод. Я не знал прекрасного слова «юность». Сегодня, спустя пять лет, об этом времени мне напоминают обмороженные пальцы на руках и ногах. И все-таки я не могу вспоминать о нем без некоторой радости: теперь, когда я преодолел самое страшное, когда я, зачастую находясь в окружении весьма сомнительных людей, вопреки всему выбрался из жесточайшей нужды, имя мое всегда звучит вполне прилично, а сам я совершенно чист перед законом и перед своей совестью. С огромным почтением Адольф Гитлер, художник».
Прочитав этот плач души, консул решил сам побеседовать с «художником». Каково же было его разочарование, когда вместо респектабельного представителя богемы он увидел невзрачного человечка в замазанном красками одеянии! Ему даже в голову не могло прийти, что весь маскарад был затеян только с одной целью: произвести на него жалостное впечатление. Даже не дав консулу раскрыть рта, Гитлер поведал ему трогательную, а порой и трагическую историю о безвременно ушедших родителях, о тяжелой болезни легких, из-за которой ему пришлось уйти из школы, и о том страшном времени, которое он провел в грязных ночлежках среди сомнительных людей. И вот теперь, причитал Адольф, наблюдая за выражением лица консула, когда у него все более или менее наладилось, и он собирался продолжить свое образование, судьба снова бросила ему вызов в виде венской полиции. Да и в чем, собственно, мог провиниться сирота, который хочет в этой жизни только одного – выучиться и стать полезным членом общества? Конечно, добавил он, если господин консул не сможет войти в его положение и посчитает нужным все-таки выслать его из Баварии, он как законопослушный гражданин безропотно подчинится этому решению.
Тронутый горькой судьбой несчастного сироты, консул вошел в его положение и отправил в Линц письмо следующего содержания: «По сложившемуся здесь ведомственному впечатлению сведения, приведенные в (Гитлера) оправдательном письме, полностью соответствуют истине. К тому же он страдает заболеванием, делающим его непригодным к военной службе.
Учитывая причины, которые приводит Гитлер, от его экстрадиции пока следует воздержаться; однако вышеназванному лицу указано на безусловную необходимость при получении следующей повестки самому явиться в Линц 5 февраля с.г. Итак, Гитлер должен будет отправиться в Линц, если магистрат ввиду вышеописанных обстоятельств и с учетом бедности оного не распорядится о его явке по повестке в Зальцбург».
«Вышеназванное лицо» и не подумало возражать, вернулось домой и целый вечер рассказывало обрадованному таким счастливым исходом портному об ошибке властей, в результате которой он чуть было не стал жертвой полицейского произвола. И все-таки в Зальцбург он явился. По сей день непонятно, каким удивительным образом совершенно здоровый человек умудрился получить заключение военно-врачебной комиссии, в котором черным по белому было написано: «К военной и вспомогательной службе непригоден».
Гитлер пребывал на седьмом небе от счастья и даже предположить не мог, что пройдет еще совсем немного времени и он сам будет проситься отправить его на эту самую военную службу…
