Текст книги "Гитлер. Неотвратимость судьбы"
Автор книги: Александр Ушаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 60 страниц)
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Спустя полтора месяца после опубликования «боксгеймских» документов в руки министра внутренних дел Зеверинга попал еще целый ряд документов, в которых речь шла о планируемых выступлениях штурмовиков. Они собирались окружить Берлин, и не случайно в день первого тура выборов все оказались в своих казармах. Позже прусская полиция обнаружила копии приказов Рема и специальные карты, подтверждавшие сообщения о подготовке СА и СС к перевороту в случае победы Гитлера на президентских выборах.
Гитлер заявил, что ничего не знает об этом, а Рем поспешил уведомить фон Шлейхера о том, что убрал своих людей с улиц во избежание эксцессов. Однако власти не обманывались на этот счет. Зеверинг повел речь о государственной измене, однако имперское правительство не приняло никаких мер против пойманных с поличным нацистов. И тогда правительства Пруссии и Баварии направили министру внутренних дел Гренеру ультиматум, в котором потребовали запретить СА. В противном случае они угрожали «начать действовать» самостоятельно.
Уверенный в поддержке фон Шлейхера и армии Гренер 14 апреля 1932 издал указ о роспуске СА, СС и других военизированных организаций нацистов. «Эти организации, – говорилось в приказе, – представляют собой своего рода частную армию, которая образует государство в государстве, и являются постоянным источником беспокойства для гражданского населения… Содержать организованные вооруженные силы является исключительно прерогативой государства».
Как это ни парадоксально, Гренер вместе с этим указом подписал и свое прошение об отставке, поскольку Шлейхер явился инициатором негласной кампании в армии и министерстве против военного министра… из-за его указа о роспуске СА.
Позже Рем говорил, что у него в подчинении было в четыре раза больше людей, чем во всей германской армии, и поначалу он собирался оказать вооруженное сопротивление. Однако Гитлер настоял на подчинении правительству.
– Не волнуйся, Эрнст, – сказал он, – Брюнинг и Гренер получат свое на выборах в Пруссии…
На этот раз он ошибся. На выборах в Пруссии нацисты получили те же 36% голосов и со своими 162 депутатами в прусском ландтаге лишили большинства коалицию социал-демократов и центристов. Но для формирования нацистского правительства в Пруссии этого оказалось недостаточно. В других землях Германии нацисты не добились даже того успеха, который сопутствовал им на президентских выборах. И партия была по-прежнему далека от того, чтобы обеспечить себе абсолютное большинство голосов. Что же касается штурмовиков, то с ними все было не так плохо. Никто и не думал разгонять СА, и, как хвастливо заявил Геббельс, они только «поменяли рубашки» – коричневые на белые.
Запрет СА мог стать поворотным пунктом в истории послевоенной Германии, если бы… был проведен в жизнь. Гитлер вместе с другими правыми партиями потребовал запретить и социал-демократический «Союз имперского флага», к чему Гинденбург отнесся с пониманием. Более того, сам Шлейхер все это время постоянно общался с Ремом и фюрером СА в Берлине графом Гельдорфом, и ни о каком роспуске штурмовых отрядов речь не шла. Наоборот, их старались всячески сохранить.
В обстановке строжайшей секретности Шлейхер встретился 26 апреля с Гитлером и дал ему понять, что он намерен сместить Гренера. Гитлер только пожал плечами. Он прекрасно понимал, что сидевший напротив него интриган точно так же нуждается в нем, как и он сам пока еще нуждался в могущественном советнике президента. Ну а то, что фон Шлейхер, в сущности, предал своего патрона, который относился к нему как к сыну, мало смущало Гитлера. Вокруг было достаточно людей, которым нельзя было положить палец в рот без опасения, что те не отхватят всю руку. Да, Шлейхер сам посоветовал Гренеру издать приказ о запрете СА, но только для того, чтобы избавиться от своего шефа.
Гитлер понял все как надо, и стоило военному министру появиться в рейхстаге, как нацисты устроили ему настоящую обструкцию и изгнали из парламента. Гренер попытался было пожаловаться Гинденбургу, но тот довольно равнодушно выслушал его, и все понявший Гренер 12 мая 1932 года подал в отставку.
17 мая Шлейхер снова встретился с Гитлером. Он говорил о грядущем падении Брюнинга, и Гитлер дал обещание относиться лояльно к будущему канцлеру. В глубине души он все еще надеялся, что им станет он сам, и не случайно радостно потиравший руки Геббельс в тот день записал в своем дневнике: «Все идет хорошо… так замечательно, что никто ничего не подозревает. Сам Брюнинг меньше всего».
Трудно сказать, подозревал ли Брюнинг о вырытой для него яме, но то, что он сам ускорил свое падение в нее, не подлежит сомнению. Пытаясь укрепить свой авторитет в стране, Брюнинг предложил весной 1929 года национализировать несколько разорившихся юнкерских поместий и передать землю безземельным крестьянам. «Аграрный большевизм» вызвал яростные протесты могущественных помещиков, с помощью которых Гинденбург получил в подарок поместье в Нойедеке. К президенту незамедлительно явилась делегация возмущенных поведением рейхсканцлера юнкеров. После недолгой беседы с ними тот самый Гинденбург, который еще совсем недавно называл его «лучшим канцлером после Бисмарка», отказался подписывать указ и намекнул Брюнингу, что если тот хочет снова увидеть его, то должен принести с собой прошение об отставке. А когда он так и сделал, Геббельс записал в дневнике: «Генерал фон Шлейхер сообщил нам, что все идет согласно плану…»
29 мая 1932 года Гинденбург предложил Брюнингу покинуть пост канцлера, но остаться в правительстве министром иностранных дел. Оскорбленный до глубины души Брюнинг отказался. Он ушел, и вместе с его уходом пала и Веймарская республика, хотя формально просуществовала еще восемь месяцев.
Да, политика Брюнинга была во многом непродуманной и противоречивой, и тем не менее пока он находился у власти, традиции ответственного руководства Германии еще не были полностью потеряны. От них откажутся только с приходом фон Папена. Сам фон Гинденбург с облегчением заметит, что время министров-республиканцев прошло.
В связи с этим хотелось бы сказать следующее. Депрессия, безработица, нацистская пропаганда и притягательность идей национал-социализма – все это, конечно, сыграло свою роль в возвышении Гитлера. Но смог бы он прийти к власти, если бы тот же Гинденбург был не монархистом, а социал-демократом? Да и какой смысл был от всех этих коммунистов, социалистов и даже от нацистов, если против Веймарской республики стояли две ее самые главные силы: рейхсвер и президент! Что же касается рейхсвера, то и тут, думается, все было намного проще. И заигрывал он с «богемским ефрейтором» отнюдь не потому, что нуждался в нем, а потому, что боялся его. Рейхсвер, генералы, офицерская честь, военный министр – все это звучало, но что бы, интересно, сделали все эти генералы, если бы Гитлер в самом деле вывел на улицы полмиллиона боевиков? Да ничего! По той простой причине, что солдат в германской армии было ровно в четыре раза меньше, чем под ружьем у Рема. Действительно, винтовка рождает власть…
* * *
Тем временем большая игра в политику продолжалась, и в конце мая 1932 года Гитлера вызвал к себе Гинденбург.
– Я, – сухо произнес он, – намерен сделать новым рейхсканцлером фон Папена… Насколько мне известно, вы дали обещание поддерживать его. Так ли это?
– Да, – ответил Гитлер.
На этом аудиенция закончилась, и Гитлер покинул президента. Конечно, Гитлера куда больше устроило бы его собственное назначение. Но пока это было невозможно. Президент был настроен против него. Да и у его окружения имелись другие планы. И все же Гитлер не очень расстраивался. Фон Па-пен симпатизировал нацистам, и Гитлер намеревался найти с ним общий язык. Ну и, конечно, в глубине души он очень надеялся, что фон Папен был всего-навсего проходной пешкой и что рано или поздно та самая рука, которая провела его в ферзи, сбросит фон Папена с шахматной доски.
1 июня 1932 года новым рейхсканцлером Германии стал Ф. фон Папен. О нем знали как о представителе обедневшего дворянского рода, стороннике католической партии «Центр» и в высшей степени вероломном и хитром человеке. Через жену он был тесно связан с аристократами-латифундистами и промышленниками. Но никто из них не воспринимал его всерьез. Выбор президента вызвал всеобщее недоумение, однако тому очень нравились обходительность и манеры бывшего гвардейского офицера. Когда же самого Шлейхера спросили, чем он руководствовался, выдвигая на столь ответственный пост совершенно бесталанного человека, тот с нескрываемой иронией ответил, что ему нужна не голова, а шляпа. Надо полагать, что у него уже была голова для этой шляпы – своя…
Правительство Папена вошло в историю под названием «кабинета баронов», так как из десяти его членов шесть министров были дворянами. Еще двое являлись директорами промышленных корпораций. Что же касается их умения работать, то известный немецкий писатель и дипломат Г. Кесслер назвал все их попытки хоть как-то оздоровить ситуацию «комбинацией глупости и реакционности». Министром обороны стал генерал К. Шлейхер.
Конечно, фон Папен попытался навести мосты с Гитлером, с помощью которого намеревался либо перетащить «Центр» на свою сторону, либо расколоть его. Однако первое было невозможно, так как оскорбленный «Центр» мгновенно перешел в оппозицию к своему бывшему члену. Не произошло и раскола, поскольку «Центр» еще больше сплотился в борьбе против фон Папена.
4 июня 1932 года новый канцлер распустил рейхстаг и назначил выборы на 31 июля. А затем устроил самый настоящий спектакль в Пруссии, где работало социал-демократическое правительство во главе с Зеверингом. Понятно, что красные министры раздражали реакционеров и они мечтали покончить с ним. Однако свалить Зеверинга с помощью конституционных методов было пока невозможно, и фон Папен решил пойти в обход Конституции.
20 июля 1932 года метивший в премьер-министры Пруссии ставленник Круппа Франц Брахт явился в сопровождении нового полицай-министра к Зеверингу и приказал ему «очистить помещение». Вместо того чтобы оказать хоть какое-нибудь сопротивление, тот пролепетал, что уступает силе, и «очистил» свою собственную резиденцию.
Стараниями Москвы и Коминтерна расколотые левые силы не могли противостоять в высшей степени наглому наступлению нового канцлера, и до самого прихода Гитлера к власти две называвшие себя рабочими партии и не подумали объединиться для общей борьбы. Хотя могли бы: на всех выборах они получили бы вместе больше голосов, чем нацисты. Здесь, конечно, сыграл свою зловещую роль уже успевший стать «великим» Сталин. Именно по его глупой указке коммунисты вели в высшей степени бессмысленную борьбу против социал-демократов, что значительно ослабило рабочее движение и дало Гитлеру лишний шанс. Постарались и такие видные интернационалисты, как Г. Зиновьев, Н. Бухарин, Бела Кун, которые тоже сделали все возможное, чтобы расколоть левое движение в Германии, и окрестили социал-демократов «социал-фашистами».
Потом будут говорить, что в известной степени Гитлера привел к власти именно Сталин. Надо полагать, Гитлер пришел бы к ней и без его помощи. Но то, что Сталин сыграл определенную роль в становлении Гитлера и его партии, не вызывает никаких сомнений. Страх среднего класса Германии, его ведущих промышленников и банкиров и верхов весьма способствовал тому, что все они или голосовали за нацистов, или старались привлечь на свою сторону Гитлера, который очень многим казался единственным защитников от надвигавшейся с Востока красной заразы. В то же время власть предержащие сами опасались Гитлера, и, по словам того же Брюнинга, между Шлейхером и одним из руководителей рейхсвера имелась договоренность, что если «наци захотят повторить марш Муссолини из Неаполя в Рим, рейхсвер покончит с ними».
31 июля 1932 года состоялись выборы в рейхстаг. Этот день навсегда вошел в историю национал-социализма. За Гитлера проголосовали почти 14 миллионов человек. И это при том, что сама нацистская партия насчитывала в то время чуть более миллиона человек, не считая четырехсот тысяч штурмовиков и эсэсовцев. Даже в Дитрамсцеле, небольшом местечке в Верхней Баварии, где находилась летняя резиденция президента, большинство населения высказалось за Гитлера. После этого Гинденбург перестал там бывать.
Победа на выборах позволила Гитлеру довести свою фракцию в рейхстаге до 230 человек. Социал-демократы получили 7,95 миллиона голосов, а ставшие третьими коммунисты – 5,25 миллиона голосов и 89 мест в парламенте. И то, что избиратели охотно отдали свои голоса тому самому Гитлеру, о котором до недавнего времени знали только сторонники национал-социализма, имело свою закономерность.
Гитлер всегда считал, что только общенациональная катастрофа даст ему шанс на победу. Его положение облегчалось тем, что ненавистный Версальский договор, огромные репарации, национальное унижение, революции, инфляция и постоянная угроза гражданской войны – все это наложило отпечаток на сознание практически всей нации. Да, потом был небольшой всплеск, но начавшаяся в 1929 году депрессия быстро возродила старые страхи и чувство беспомощности перед надвигавшейся катастрофой. Краткая стабилизация казалась теперь снова катившимся в пропасть немцам самым настоящим издевательством над ними, и их состояние было сродни тому, какое испытывали люди, заново отстроившие свои развалившиеся после землетрясения жилища в ожидании еще более сильных подземных ударов. В такой тяжелой прежде всего психологически ситуации многие немцы начали терять здравый смысл и под влиянием постоянного страха тянулись к тем, кто предлагал им те самые несбыточные надежды, над которыми при нормальной жизни они только посмеялись бы.
В отличие от других немецких политиков Гитлер быстро понял, что тяжелая жизнь била по психологии, и политический деятель должен был использовать в первую очередь эмоции: страх, недовольство, отчаяние и стремление даже к самым фантастическим обещаниям на будущее. А потому и строил свою пропагандистскую кампанию не на основе экономических программ и не пытался объяснить, как он собирается примирить крестьян, недовольных низкими ценами на продовольствие, с горожанами, которые считали эти цены слишком высокими. Все эти заумные рассуждения он оставил социал-демократам, а сам умело играл на натянутых нервах и чувствах уставшей от тяжелой жизни нации.
Гитлер предложил всего две вещи, но именно их больше всего и хотело получить большинство немцев: полное отрицание всего, что произошло в Германии после войны, и обещание возродить мощь и величие нации. Он подверг осуждению предателей, которые в ноябре 1918 года нанесли удар в спину немецкой армии, приняв позорные требования Антанты, марксистов, вместо национального единства призывавших к классовой борьбе, интернационализму и пацифизму, а также общество вседозволенности в лице безбожного Берлина и культур большевизма, попиравшего традиционные ценности, не оставляя ничего святого, а заодно и евреев, которые, по его словам, жирели на коррупции и всячески ослабляли Германию.
Взамен «демократического свинства» Гитлер предлагал веру в возрождение моральной и политической мощи Германии, признание истинно прусских ценностей – порядка, власти, жертвенности, службы, дисциплины, социальной иерархии, т.е. всего того, что вело к величию, возрождению чувства единения народа и созданию сильного правительства, проводящего единую внутреннюю политику и обеспечивающего уважение к Германии, которая должна была вновь занять принадлежащее ей по праву место великой державы.
Все это привлекало не только средний класс и крестьян, но и все еще имевших вес в обществе протестантских священников, для которых обещание Гитлера возродить и сплотить нацию способствовало возрожденной вере, которую сама Церковь обеспечить уже не могла. Сумел Гитлер привлечь на свою сторону и неконсервативную интеллигенцию, которая отрицала рационализм и либерализм, заменяя их ницшеанским иррационализмом, при котором человек деловой заменялся человеком героическим.
Не менее сильно воздействовал Гитлер и на представителей бывших правящих классов, недовольных утратой своего влияния на старые средние классы, опасающихся процессов модернизации и усиления рабочего класса, угрожавшего их социальному статусу и источникам доходов, а также на значительную часть молодежи, обеспокоенную потерей возможностей для карьеры и стремящуюся к устройству своего будущего. Одной из главных причин успеха нацистов в 1930 и 1932 годах и стала та самая социальная неоднородность немецкого общества, которую невозможно объяснить обычным рациональным классовым анализом, что по большому счету и явилось истинной сутью нацизма.
Определенную роль сыграли и те в высшей степени оригинальные методы ведения предвыборных кампаний, которые для Гитлера всегда были намного важнее их содержания. Пламенные речи Гитлера и других вождей партии, все атрибуты нацистского движения, которое расценивало политику как драматическую смесь театра и религии, – все это было направлено не на разум, а на эмоции. На те самые «аффективные интересы», для которых, по словам Фрейда, логические доводы были неприемлемы. «На разум, – писал известный психоаналитик, – можно действовать надежно только тогда, когда он не подвержен влиянию сильных эмоциональных воздействий; в противном случае он действует просто как инструмент и передает требуемое волей».
Гитлер прекрасно усвоил это положение и сделал все возможное, чтобы с помощью символов, языка, иерархии, ритуалов, парадов и демонстраций подчеркнуть верховенство таких иррациональных факторов в политике, как борьба, воля, сила, растворение индивидуальности в коллективных эмоциях группы, жертвенности и дисциплины. Чего стоили в этом отношении одни факельные шествия штурмовиков, когда даже самый забитый человек вдруг начинал ощущать себя в единстве со всей этой страшной и могучей силой!
Именно поэтому Гитлер отказался от всевозможных конкретных программ. Это не только давало свободу маневра, но и позволяло группам с различными, а иногда и противоположными интересами и взглядами идентифицировать себя с нацистским движением, легко убеждаясь в том, что цели Гитлера совпадают с их собственными. Очень многие представители консервативного старшего поколения верили в то, что именно Гитлер вернет германскому народу его традиционные ценности. Молодежь видела в фюрере свободного от классовых предрассудков лидера и со свойственной ей революционностью очень надеялась на то, что Гитлер разобьет все пережитки прошлого и настоящего и станет вождем новой ницшеанской революции духа. И пока фюрер стоял за «моральное и духовное возрождение нации» и обещал объединить нацию, избавить ее от страхов и указать выход из того болота, в который ее завели социалисты, поддержка во все времена рвавшейся в бой молодежи была ему обеспечена.
Что же касается своей избирательной кампании, то Гитлер проводил ее под знаком великого стремления, которое Грегор Штрассер назвал «антикапигалистическим» и которое в народе стали называть проще: «дела должны идти по-иному!» И они на самом деле шли! Хозяйственная программа нацистов, с которой выступал на страницах «Фелькишер беобахтер» Федер, обещала самый настоящий рай. И в него верили! Авторы программы обещали жилье, работу и с ловкостью цирковых артистов жонглировали миллиардами марок. По большому счету не ситуация породила Гитлера, но именно она обеспечила то, что Эрнст Дейерлейн назвал «возможностью» Гитлера, то есть «сделала Гитлера возможным», дав ему шанс использовать свои способности. Именно поэтому в 1930 году к Гитлеру пришло в 8 раз больше избирателей, чем в 1928 году, а в июле 1932 года число их удвоилось.
* * *
Но до полной победы было еще далеко. Получив в рейхстаге 230 мест из 607, Гитлер так и не обеспечил себе абсолютного большинства. Более того, нацисты почти не улучшили своих показателей по сравнению с данными вторых президентских выборов, а число поданных за них голосов в промышленно развитых и южных районах Германии вообще оказалось ниже среднего. Конечно, в целом это был успех, но внимательные наблюдатели увидели в этом успехе начало кризиса. «Гитлер, – писал британский посол, – по-видимому, истощил свои ресурсы. Он поглотил мелкие буржуазные партии правых сил, но нет никаких данных, что он сможет добиться прорыва в ряды избирателей, поддерживающих центристов, коммунистов и социалистов… Все другие партии, естественно, довольны тем, что Гитлер не смог получить большинства голосов, и в особенности тем, что все убеждены, что он достиг своего зенита».
Да, Гитлер был лидером самой сильной партии – непонятно было только, что же ему теперь надо было делать? На одном из собраний партийной верхушки Штрассер предложил навести мосты с «центристами» и образовать коалицию, однако Гитлер отказался.
– Нет, – завил он, – это не по мне… Все или ничего!
5 августа Гитлер встретился со Шлейхером на военном параде в Фюрстенберге и выдвинул свои требования: пост канцлера для себя в любой коалиции правых сил и посты министра-президента Пруссии, министра внутренних дел Германии и Пруссии и предназначенный для Геббельса новый пост министра народного просвещения и пропаганды. Чтобы избежать его зависимости от президента и рейхстага, он потребовал предоставления канцлеру права издавать законы. В случае отказа одобрить какой-либо закон рейхстаг надлежало распустить. Шлейхер не стал спорить с вошедшим в раж фюрером и пообещал уговорить президента. Обрадованный Гитлер тут же предложил установить мемориальную доску на стене того здания, где прошла эта историческая, как он считал, встреча. Предвкушал победу и Геббельс, который записал в своем дневнике: «В воздухе веют предчувствия… Вся партия готова к взятию власти. СА оставляют обыденную деятельность в подготовке к этому. Если все пойдет удачно – все будет в порядке, если нет – это будет ужасная неудача».
Что касалось штурмовиков, то Геббельс был прав – они на самом деле оставили свою «обыденную деятельность». По возвращении из Фюрстенберга Гитлер устроил в Берлине грандиозное шествие отрядов СА, которое явилось грозным предупреждением тем, кто не желал его назначения на пост канцлера. Гитлер не скрывал желания прибегнуть к политическому шантажу и с досадой заявил:
– Если мне не дадут власть, я не смогу удержать в повиновении штурмовые отряды…
Он знал, что говорил. Все это время штурмовики, которым постоянно вбивали в голову, что они подвергаются опасности со стороны красных, жили в тревожном и радостном ожидании скорого выступления против марксистов и обещали им «крупные неприятности».
– Банды убийц, – говорил 15 июля 1932 года в берлинском Дворце спорта Герман Геринг, – рассчитывают на дисциплинированность штурмовых отрядов. Они знают, что существует приказ, запрещающий штурмовикам пускать в ход оружие. Говорю вам: теперь настал конец. Когда в ближайшие дни вождь вернется из Восточной Пруссии, я вместе с другими вождями партии буду просить его – я знаю, он исполнит нашу просьбу, – чтобы этот приказ был отменен. Трижды по 24 часа права на самооборону и свободы действия коричневых рубашек – и трусливая сволочь расползется по всем щелям.
Ему вторил и Грегор Штрассер, который выразился еще более определенно.
– Если правительство не может или не хочет действовать, – заявил он в рейхстаге, – то национал-социалистическое движение само начнет чистить улицы!
И, как только фон Папен отменил запрет на СА, штурмовики на самом деле принялись их «чистить». Помимо практически ежедневных побоищ с ротфронтовцами, как называли себя боевики коммунистов, они провели несколько кровавых акций в Кенигсберге и отметились политическими убийствами в Силезии. Венцом их кровавой деятельности явилось убийство в первых числах августа 1932 года рабочего-горняка в Верхней Силезии, которого забили до смерти на глазах его матери. А когда убийцы были арестованы и приговорены к смерти, в тюрьму, где томились бандиты, поспешил Рем, а обнаглевший Гитлер послал им телеграмму следующего содержания: «Мои товарищи! Перед лицом невероятно кровавого приговора я чувствую себя связанным с вами безграничной верностью. С этого момента ваша свобода становится вопросом нашей чести. Борьба против правительства, при котором это было возможно, – наш долг! Ваше освобождение – дело нашей чести. Наш долг – бороться против правительства, которое допустило такой приговор».
Однако этого ему показалось мало, и на следующий день он писал в «Фелькишер беобахтер»: «Немцы, всякий из вас, в ком еще живо чувство борьбы за честь и свободу народа, поймет, почему я отказался вступить в это правительство. Юстиция господина фон Папена в конце концов приговорит к смерти тысячи национал-социалистов. Неужели кто-нибудь мог рассчитывать на то, что я прикрою своим именем это пораженное слепотой, провоцирующее весь народ поведение? Эти господа ошибаются. Господин фон Папен, ваша кровавая «объективность» мне известна теперь! Я желаю победы национальной Германии и уничтожения ее марксистских разорителей и губителей. Я не подхожу в палачи для борцов за национальную свободу германского народа… Пусть господин фон Папен назначает германские кровавые трибуналы для суда над нами! Опираясь на национальное восстание, мы справимся с этой системой и сумеем устранить марксизм, несмотря на все попытки его спасения!»
По сути, это был вызов властям. И как знать, не шел ли Гитлер на самом деле ва-банк, интуитивно понимая, что именно сейчас наступил тот самый момент, когда сама судьба определила: «Сейчас или никогда!» Особенно если учесть, что он ничем не рисковал. Власти давно покончили бы с ним и его движением, если бы могли. Но они были слишком слабы, чтобы начинать гражданскую войну, а потому и продолжали свои бесконечные переговоры с лидером нацистов.
Заступничество Гитлера за убийц рабочего возымело действие. Фон Папен не осмелился дать Гитлеру достойный отпор, и при его явном попустительстве смертный приговор был отменен. Так вся страна узнала, что лидер нацистов сильнее ее рейхсканцлера. Что же касается штурмовиков, то они не только продолжали «чистить улицы», но и, как в 1923 году, стали готовить грузовики и пулеметы для похода на Берлин. Общественность потребовала навести в стране порядок, и 9 августа 1932 года вышел чрезвычайный закон против террора. Теперь за то, за что еще совсем недавно давали несколько лет тюрьмы, грозил смертный приговор. Однако Гитлер и здесь остался верен себе и потребовал разного отношения к одним и тем же деяниям, совершенным коммунистами и штурмовиками. В стране снова запахло кровью.
