Текст книги "Гитлер. Неотвратимость судьбы"
Автор книги: Александр Ушаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 60 страниц)
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
По всей видимости, посол так и подумал, и как только фюрер усилил нажим на Лондон и Париж, правительства обеих стран буквально лезли из кожи, чтобы убедить Гитлера в том, что они делают все возможное для того, чтобы заставить Прагу принять выдвинутые Гейнлейном «справедливые требования». Однако Бенеш никаких требований удовлетворять не собирался, и гейнлейновцы принялись за кровавые провокации между немцами и чехами в Судетах.
5 сентября уже понимавший свою обреченность Бенеш принял лидеров судетских немцев и согласился на всех их требования. На Гитлера это не произвело никакого впечатления. Да и что были ему все эти требования, если всего три дня назад, провожая посетившего его в «Бергофе» Гейнлейна, он сказал: «Да здравствует война, даже если она будет длиться восемь лет!» Гейнлейн все понял как надо и после того, как Бенеш подписал все его требования, устроил страшные беспорядки в Моравской Остраве.
12 сентября фюрер выступил на Нюрнбергском партийном съезде, где и произнес пламенную речь, полную угроз в адрес Бенеша и чехов, потребовал «справедливого отношения» к судетским немцам и пригрозил добиться этого самого отношения военными, если понадобится, средствами. А затем объявил генералам, что нападение на Чехословакию начнется в полдень 27 сентября.
Судетские немцы восприняли выступление фюрера как призыв к действию и подняли восстание. Чехи мгновенно ввели военное положение, и восстание было быстро подавлено. В выступлении погибло всего несколько человек, и тем не менее немецкая печать на все голоса трубила о «терроре в Чехословакии».
В Берлин прибыл Чемберлен, однако все его попытки решить судетскую проблему мирным путем Гитлер отверг. «Но войны может и не быть, – заявил в конце разговора Гитлер, – если будет принят принцип самоопределения!»
Чемберлен ухватился за брошенную ему соломинку и обещал сделать все возможное, чтобы добиться передачи Германии интересующие ее территории. Если, конечно, фюрер обещает принять все меры для оздоровления положения. Гитлер обещал, а буквально через четверть часа с довольным видом рассказывал Риббентропу, как ловко ему удалось загнать английского премьера в угол. «Если чехи откажутся, – потирал он руки, – то никаких препятствий для вторжения в Чехословакию не будет, а если согласятся, тогда просто их черед придет позднее!»
* * *
Сталин внимательно следил за политическими играми и еще раз дал понять Гитлеру о своем намерении сблизиться с Германией. Это решение озвучил министр иностранных дел М.М. Литвинов в Ленинграде. В своей пространной речи он обрушился на западные державы и обвинил их в том, что именно при их попустительстве Германии без единого выстрела удалось свести на нет Версальский договор. В Берлине все поняли как надо.
«Мы, – говорил Литвинов, – намеренно воздерживаемся от непрошеных советов чехословацкому правительству… Советское правительство, во всяком случае, не несет ответственности за дальнейшее развитие событий. СССР не ищет для себя никакой выгоды, также не желает он никому навязывать себя в качестве партнера или союзника, но готов согласиться на коллективное сотрудничество».
Из этого заявления ясно, что никаких тайных переговоров Сталин с президентом Бенешем в то взрывоопасное время не вел. Однако последние исследования доказывают, что это было не так, и в августе 1938 года командующий чешскими ВВС генерал Файер принял предложение Сталина провести переговоры, а затем сделал весьма интересное заявление, из которого следовало, что Советский Союз «обещал прислать 700 истребителей, если будут подготовлены подходящие аэродромы и обеспечена противовоздушная оборона».
Более того, как признавался позже глава французской миссии в Румынии, правительство этой страны было готово закрыть глаза на перелет советских самолетов через ее территорию. А чтобы обезопасить себя перед Германией, Бухарест потребовал, чтобы перелет проходил на высоте свыше 3000 метров, где румынские зенитки не могли достать советские самолеты.
Известно и то, что советский посол в Лондоне И.М. Майский совершенно откровенно говорил министру иностранных дел Черчиллю, что в случае немецкой агрессии против Чехословакии Советский Союз применит силу. Что же касается самого Литвинова, то 21 сентября в Женеве он без обиняков заявил, что чехи вполне могут рассчитывать на поддержку Москвы, но только в том случае, если Франция останется верной своему союзническому долгу и согласно договору с Прагой выступит на ее стороне.
Однако на самом деле все выглядело несколько иначе. И если верить работавшему в 1938 году с начальником Генерального штаба Б.М. Шапошниковым будущему маршалу М.В. Захарову, то в своих воспоминаниях он утверждал, что Сталин отнюдь не собирался зависеть от Франции и заявил в секретном послании Бенешу, что окажет ему помощь и без Франции. При этом Захаров дал полный расклад тех сил, которые должны были прийти на помощь Бенешу. По его утверждению, 21 сентября командующий Киевским военным округом отдал приказ, согласно которому округ был поднят по военной тревоге и размещен вдоль польской границы. Затем Сталин привел в полную боевую готовность 60 пехотных дивизий, 16 кавалерийских дивизионов, 3 танковых корпуса, 22 отдельных танковых батальона, 17 эскадрилий, которые были дислоцированы к западу от Урала. Под ружье было поставлено около 330 тысяч резервистов и десятки тысяч солдат, которые вот-вот должны были уйти в запас.
Чтобы подстегнуть (или насторожить) Францию, Сталин уведомил военного атташе об идущей полным ходом мобилизации советских войск. Вот только по сей день неизвестно, как отреагировал на столь неприятное для него сообщение Париж. Что же касается с жадностью заглядывавшейся на чешские территории Польши, то Сталин заверил ее, что любая попытка посягнуть на чешскую землю кончится для Польши разрывом заключенного с ней пакта о ненападении. И был очень недоволен тем, что в конце концов Прага приняла территориальные предложения Варшавы, исключив тем самым возможность советской интервенции в Польшу.
Готовность СССР выполнить свои союзнические обязательства перед Чехословакией Литвинов подтвердил в беседе с германским послом в Москве 22 августа. На этот раз он отбросил всякую дипломатию и без обиняков заявил Шуленбургу, что «Германия не столько озабочена судьбами судетских немцев, сколько стремится к ликвидации Чехословакии в целом». А по тому, как повела себя Франция, Сталину нетрудно было догадаться, что она озабочена только одним: оправдать готовившееся вместе с Англией предательство Чехословакии, подготовка к которому шла полным ходом.
Что же касается фюрера, то он в то время испытывал очередное разочарование, поскольку и на этот раз военные не поддержали его. Правда, теперь разногласия возникли из-за планов нападения: в то время как генералы предлагали атаковать с севера и юга одновременно, сам Гитлер потребовал взять Прагу после прорыва укреплений мощными танковыми ударами.
Фон Браухич и Гальдер на свой страх и риск продолжали гнуть свою линию, и тогда фюрер вызвал их вместе с Кейтелем в Нюрнберг. Спор затянулся надолго, каждый стоял на своем, и в конце концов не выдержавший возражений Гитлер приказал генералам делать то, что считал нужным. И снова Йодль отметил в дневнике: «Возникла та же проблема, что и в 1914 году: в армии существует один неуправляемый элемент – генералы, и таковыми они являются в силу их самонадеянности и высокомерия. В их среде нет ни доверия, ни дисциплины, потому что они не могут признать гений фюрера. Несомненно, это происходит из-за того, что они продолжают видеть в нем простого капрала времен Первой мировой войны, а не величайшего государственного деятеля со времен Бисмарка». Сам же фюрер после затянувшегося спора с генералами откровенно сказал Кейтелю:
– Мне очень жаль, что я не могу дать каждому гауляйтеру по армии – у них крепок дух, и они верят в меня…
И очень жаль, что Гитлер не дал своим гауляйтерам по армии. Если бы это случилось, вполне возможно, войны не было бы вообще.
К счастью для германской армии, в ней в то время были не только Кейтели и Йодли, но и люди, которые трезво смотрели на вещи и отдавали себе отчет в том, во что может вылиться авантюра Гитлера. Это были умные и честные офицеры, которые, прекрасно понимая, что Гитлера им не сдержать, решились на государственный переворот.
Центр заговорщиков находился в разведотделе Верховного главнокомандования, и его душой был полковник Ганс Остер. Вместе с ним в заговоре принимали участие Шахт и Карл Герделер, в недалеком прошлом обербургомистр Лейпцига и министр финансов рейха. А вот Гальдер в конце концов отказался от участия в заговоре.
Как того и следовало ожидать, заговорщики нашли человека, который был готов выступить с вверенными ему войсками. Это был командир корпуса 3-й армии генерал фон Вицлебен. Именно он еще с несколькими высокопоставленными военными отвечал за захват правительственной резиденции, арест Гитлера и его приспешников. Командир танковой дивизии генерал Хепнер должен был блокировать любые попытки СС освободить пленников. Заговорщики намеревались либо объявить Гитлера сумасшедшим, либо отдать его под суд и после недолгого военного правления провозгласить поруганную конституцию и перейти к нормальному гражданскому правлению. Однако майор Хайнц, который должен был вести штурмовую группу из 30 человек на захват Имперской канцелярии, решил застрелить Гитлера на месте.
Переворот было решено начать сразу же после отдачи Гитлером приказа о вторжении в Чехословакию. Здесь вся ответственность ложилась на Гальдера, который должен был сразу же предупредить заговорщиков о начале военных действий. В то же время заговорщики считали, что залог успеха и гарантированной поддержки армии кроется в однозначном обязательстве со стороны британского и французского правительств объявить войну Германии в случае ее нападения на Чехословакию.
Увы, ничего из этого не вышло, и 16 сентября Чемберлен приступил к разработке плана, в котором собирался предложить Гитлеру забрать те чешские территории, на которых немецкое население составляло более 50 процентов. При этом он включал в эти территории и те приграничные районы, по которым проходили воздвигнутые чехами оборонительные рубежи, и оставлял таким образом Чехословакию без защиты. Ободренный обещанием Сталина выступить на его стороне и без Франции, Бенеш поначалу отверг разработанные Чемберленом и одобренные Францией предложения. Однако после того как к президенту в ночь на 21 сентября прибыли английский и французский послы и провели соответствующую беседу, в пять часов утра Прага «с прискорбием» согласилась на предложения Англии и Франции.
Обрадованный Чемберлен встретился с Гитлером и сообщил ему о согласии Праги передать Судеты рейху. Но… никакой благодарности не было. Фюрер равнодушно выслушал английского премьера и холодно ответил: «Сейчас это не имеет ровным счетом никакого значения, Судеты будут немедленно оккупированы! Что же касается границ, то вопрос о них будет решен путем плебисцита!»
«У меня, – все больше распаляясь, кричал фюрер ошарашенному услышанным Черчиллю, – нет времени на пустую болтовню. Я захвачу Судеты, проведу плебисцит и только потом рассмотрю польские и венгерские притязания на чешскую территорию!»
На следующий день Чемберлен получил географическую карту Европы с очерченными на ней Гитлером границами и меморандум с его требованиями. Эвакуация чехов должна была начаться 26 сентября и закончиться через два дня. И только тут Гитлер позволил себе «пойти на уступку».
– Чтобы доставить вам удовольствие, мистер Чемберлен, – сказал он, – я готов уступить. Вы – один из немногих, которым я когда-либо делал одолжение. Если это облегчит вашу задачу, я готов удовлетвориться 1 октября как днем окончания эвакуации чехов.
Чемберлен принял условия Гитлера и поведал по возвращении в Лондон о «растущем между ним и Гитлером доверии». Однако остальные министры таким доверием не обладали и тут же договорились с Парижем не давить на Чехословакию, в случае ее отказа выполнить требования Берлина. Более того, было сделано совместное заявление, из которого следовало, что в случае нападения на Чехословакию Франция немедленно окажет ей военную помощь, ее поддержат Англия и Россия. Чемберлену не оставалось ничего другого, как сообщить об этом решении в Берлин.
Гитлер пришел в неописуемое бешенство и, брызгая во все стороны слюной, стал кричать, что к нему в Париже и Лондоне относятся хуже, нежели «к паршивым неграм и туркам». «Если Англия и Франция решили драться, – закончил он свой монолог, – пускай! Мне на это наплевать!»
* * *
26 сентября Гитлер выступил с большой речью в берлинском Дворце спорта, преувеличив в несколько сотен раз количество «судетских жертв» и с негодованием рассказывая собравшимся об учиненной чехами «безжалостной расправе над немцами». Фюрер потребовал от Бенеша поставленных перед ним в Годесберге условий.
– Моему терпению пришел конец, – все больше распалялся он. – Теперь господину Бенешу решать: мир или война! Либо он согласится и отдаст наших немцев, либо мы придем и сами возьмем свою свободу! Если к 1 октября Судетская область не будет передана Германии, я сам пойду, как первый солдат, против Чехословакии!
Дав чехам время на размышление до 14 часов 28 сентября, Гитлер приказал Кейтелю подтянуть резервы и готовиться к выступлению на 30 сентября. Гитлер желал не только расчленить Чехословакию, но и дать своей армии, которой уже очень скоро предстояли «великие дела», понюхать пороху и подготовить нацию к победам.
Однако на начало войны Гитлер так и не решился и снова приступил к переговорам. Главным для фюрера была отнюдь не его боязнь западных стран и СССР, а неуверенность его генералов в собственных силах, особенно после того, как на стороне командования сухопутных войск выступил сам Геринг. Повлияло на его решимость и полнейшее отсутствие энтузиазма у берлинцев во время его зажигательной речи в столичном Дворце спорта. Сказались начавшаяся в британском королевском флоте и французской армии мобилизация и изменивший в самый последний момент свою позицию Муссолини. Вместо готовности поддержать боевые действия дуче сообщил разъяренному фюреру о намерении Чемберлена в третий раз приехать в Германию договориться о встрече «большой четверки».
Гитлер нехотя согласился, особенно после того, как его итальянский собрат пообещал поддержать Германию в случае провала Мюнхенской конференции. Именно дуче и предоставил меморандум на состоявшейся в Мюнхене 29-30 сентября 1938 года конференции «четырех» (Англия, Франция, Германия и Италия), который и лег в основу Мюнхенского соглашения.
После недолгих препирательств, в ходе которых немцы отвергли все поправки, которые попытались провести западные страны, на рассвете 30 сентября соглашение было подписано. Так безо всякого участия Чехословакии Даладье и Чемберлен решили ее судьбу. Что же касается представителя чехословацкого правительства, то он был вызван на конференцию лишь для того, чтобы заслушать вынесенный на ней смертный приговор его стране.
Бенеш быстро покинул страну, а новое правительство делало все возможное, чтобы удовлетворить все возраставшие амбиции фюрера. А тот выдвигал все новые требования и отказался подтвердить обещанные в Мюнхене гарантии того, что чехи получат свое, пусть и сильно усеченное, государство.
Более того, чехи должны были уступить Польше районы Тешина, а Венгрии – важные в экономическом и стратегическом отношении районы Словакии. В результате Мюнхенской сделки Чехословакия потеряла почти пятую часть своей территории, четвертую часть населения и половину мощностей тяжелой промышленности. Теперь германская граница проходила всего в 40 километрах от Праги.
Так сбылось то, о чем еще в 1923 году предупреждал тогдашний народный комиссар иностранных дел СССР Г.В. Чичерин. «Я уже писал вам в прошлый раз о том, – сообщал он полпреду РСФСР в Чехословакии К.К. Юреневу – что должны же чехи когда-нибудь понять, что Франция смотрит на них как на разменную монету и при первом же удобном случае заплатит ими за какую-нибудь политическую сделку».
Но главное все же было даже не в Чехословакии. Именно в Мюнхене Гитлер получил карт-бланш на продолжение своей агрессии на Восток и в первую очередь против СССР. «Смысл Мюнхенского соглашения, – писал видный английский историк Уиллер-Беннет, – заключался в том, чтобы уничтожить Чехословакию как самостоятельный военный, политический и экономический фактор и подготовить условия для дальнейшей экспансии Германии в сторону Польши и России». А чтобы еще больше осложнить обстановку и уменьшить пути взаимопонимания, некоторые средства массовой информации Англии и Франции начали распространять сведения о том, что и Советский Союз не остался в стороне от Мюнхенского сговора и от имени Советского Союза в столице Баварии выступал Даладье.
После Мюнхена столько сделавший для этой сделки Чемберлен был уверен, что добился осуществления своей цели – сговора с Гитлером. И он не ошибся. В Берлине наконец-то согласились подписать англо-германский договор о ненападении в форме двухсторонней декларации.
6 декабря в Париже Риббентроп подписал франко-германскую декларацию, в которой говорилось, что «между Францией и Германией нет территориальных споров», и содержалось обязательство развивать мирные и добрососедские отношения. По сути, это был самый настоящий пакт о ненападении.
Мировая общественность по достоинству оценила Мюнхенский сговор и назвала его ударом по «союзу сил мира». Что же касается Гитлера, то одержанная им победа без единого выстрела подняла его авторитет как в Германии, так и во всем мире на новую высоту. В те великие для него дни он полной мерой наслаждался победой над теми, кто заставил его страну подписать в 1918 году позорный Версальский договор.
* * *
Мюнхенское соглашение интересно еще и тем, что именно после него Гитлер по-настоящему начал гонения на евреев. Вообще надо заметить, что та практически полная свобода, какой пользовались австрийские нацисты в преследовании евреев, давно уже вызывала откровенную зависть у их немецких собратьев. И дело было не столько в той злобе и ненависти, которые копились десятилетиями, сколько в откровенном желании обогатиться за счет состоятельных евреев. Особенно если учесть, что уже ущемленные в правах евреи еще не были вытеснены из экономической жизни рейха. При этом к 1939 году наметилось два подхода к проблеме «арианизации» экономики с помощью государства и руками членов партии и штурмовиков. В первом случае все богатство евреев попадало бы, как. того и хотел Геринг, к государству, во втором оно становилось наградой членов партии за их многолетнюю приверженность идеям национал-социализма и лично фюреру.
В 1938 году Геринг издал три приказа, которые рекомендовали каждому еврею зарегистрировать размеры своей собственности с «целью обеспечить надлежащее ее использование в соответствии с нуждами германской экономики». 14 октября Геринг призвал решить еврейскую проблему «быстро и решительно», а еще через две недели было принято постановление о депортации из рейха 170 тысяч евреев в Польшу.
Излишне говорить, что после всех этих событий еврейское население Германии жило в тревожном ожидании беды. Как всегда в таких случаях, нужен был только предлог, который представился нацистам уже 7 ноября 1938 года, когда 17-летний еврейский юноша Хершель Грюншпан убил немецкого дипломата фон Рата – таким образом этот мальчик протестовал против депортации в Польшу его родителей и еще 50 евреев. Геббельс тут же развернул широкую агитацию и заявил, что евреям убийство фон Рата с рук не сойдет и им следует ожидать самых больших неприятностей. Его заявление совпало с празднованием очередной годовщиной «пивного путча», и съехавшиеся в Мюнхен ветераны движения потребовали принять против еврейского беспредела самые решительные меры.
Как всегда, на празднование прибыл сам Гитлер. Ему сразу же сообщили о том, что фон Рат скончался, не приходя в сознание. Расстроенный этим известием фюрер не стал говорить о нем в своей традиционной речи. Но было замечено, что он был чем-то сильно возбужден и что-то горячо говорил внимательно слушавшему его Геббельсу. Как позже заявил пресс-секретарь Гитлера Отто Дитрих, фюрер давал министру пропаганды инструкции, как и что следует говорить ветеранам движения. Обсудив все детали, Гитлер, пожелавший снять с себя всяческую ответственность за дальнейшее, уехал, весьма многозначительно бросив на прощание: «СА должны перебеситься».
Как того и следовало ожидать, Геббельс сказал все, что надо, и его выступление было воспринято как призыв к действию. Но в то же время надо отдать ему должное: он говорил так, что ни один юрист не смог бы придраться ни к одному его слову. Он напомнил внимательно слушавшим его ветеранам об уже имевших место еврейских погромах, но и тут подчеркнул, что эти акции возникли сами собой, и ни партия, ни тем более сам фюрер не имеют ни малейшего отношения к этим «стихийным» всплескам насилия.
Как только Геббельс закончил выступление, высокопоставленные партийцы дали соответствующие приказы в свои владения. Что же касается замиравших от ожидаемого наслаждения штурмовиков, то тут и говорить нечего – они наконец начали «беситься». Только за одну ночь ими было сожжено 200 синагог, разгромлено 7500 еврейских магазинов и убито около ста человек. Затем эсэсовцы арестовали 26 тысяч самых богатых евреев и отправили их в концлагеря.
Конечно, столь откровенное выступление нацистов вызвало возмущение мировой общественности. К неудовольствию фюрера, большинство немцев тоже были возмущены той жестокостью, с какой били евреев и уничтожали их собственность, и неизбежным в связи с этим падением авторитета Германии во всем цивилизованном мире. Переругались между собой и нацистские главари. Геринг последними словами крыл Геббельса за тот огромный ущерб, который погромы нанесли экономике рейха. Не остался в стороне и Гиммлер, обвинивший министра пропаганды в том, что устроенные им погромы затруднили насильственную эмиграцию евреев. Что же касается самого фюрера, то он остался как бы ни при чем. Да, он был полностью согласен с Герингом и неоднократно повторял, что подобное не должно повториться, но в то же время не осуждал и Геббельса. Более того, он однозначно заявил, что «нужно решить экономический аспект еврейской проблемы», и поручил «толстому Герингу» составить список всех принадлежащих евреям универмагов, которые уже очень скоро должны стать «арийскими».
Что это означало? Да только то, что в результате «хрустальной ночи» решение еврейской проблемы было перенесено с улиц в кабинеты высокопоставленных чиновников и получило целенаправленный характер. Уже 12 ноября 1938 года Геринг на совещании министров представил свой план экспроприации еврейской собственности. «Демонстрации, – заявил он, – нужно прекратить, а евреи обязаны передать свое имущество государству, которое выплатит им компенсацию («по возможности, мизерную»). Доверенные лица, назначенные государством, реализуют еврейскую собственность по ее реальной стоимости покупателям-арийцам, а доход пойдет в пользу государства».
Геббельс пошел еще дальше и, чтобы возместить убытки, понесенные государством во время «хрустальной ночи», потребовал наложить на еврейскую общину штраф в качестве компенсации, присовокупив сюда и убийство фон Рата. «Геринга же, – писал А. Буллок, – особенно возмущало то обстоятельство, что страховые компании собирались возместить ущерб евреям – владельцам разграбленных и разгромленных магазинов. Представитель этих компаний настаивал на немедленной и полной выплате, дабы не подорвать веру международного капитала в надежность немецких страховых обществ. Однако шеф СД Гейдрих нашел-таки выход: выплаты произвести в полном объеме и тут же конфисковать полученные по страховке суммы. Вместе со штрафом за убийство фон Рата конфискованные страховые выплаты пошли в доход государства. Геринг не скрывал своего удовлетворения: «Ловко мы провернули это дельце. Это отобьет у свиней охоту стрелять по германским дипломатам. Кстати, замечу, что мне не хотелось бы быть евреем в Германии».
Одновременно Геббельс разработал целый перечень указов, согласно которым евреям запрещалось появляться в театрах, кино и других увеселительных местах. У евреев стали отбирать водительские права, их детей изгоняли из немецких школ, появился запрет на профессию, евреев заставляли сдавать все имевшиеся у них ценные вещи из золота и серебра. Их жилища отныне не являлись неприкосновенными.
Вскоре появилось новое законодательство, которое создавало для евреев самые что ни на есть невыносимые условия. Начатое в Австрии дело изгнания евреев получило в Германии продолжение. Депортация сопровождалась самым откровенным вымогательством. При этом направленные на изгнание евреев меры скрывались, и получалось так, что евреи сами покидали Германию.
Само собой понятно, что поручивший заниматься еврейским вопросом другим сам Гитлер оставался все это время как бы в тени. Но всем было ясно как божий день: ни Геббельс, ни Геринг, ни Гиммлер никогда бы не отважились на изгнание и ограбление евреев без его на то воли.
– Я, – говорил фюрер в рейхстаге 30 января 1939 года по случаю своего шестилетнего пребывания на посту рейхсканцлера, – часто предсказывал какие-то события, но люди смеялись надо мой. Когда я шел к власти – евреи смеялись громче всех, особенно когда я пророчил себя главой великого рейха и уже тогда говорил, что, придя к власти, я решу еврейский вопрос. Сегодня я намерен предсказать вот что: если еврейскому международному капиталу удастся втянуть народы в очередную войну, это окончится не торжеством мирового большевизма и тем паче не победой иудаизма; это кончится уничтожением всех евреев в Европе».
