Текст книги "Османец"

Автор книги: Алан Савадж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 38 страниц)

Энтони подумал, что это новый эмир всех османцев, и решил осмотреться. Наверху по периметру проходила галерея, почти полностью закрытая ажурной решёткой, через которую любой стоящий на ней мог смотреть вниз, оставаясь незамеченным. Энтони показалось, что там кто-то находится, краем глаза он заметил лёгкое движение ткани, слишком близко прижатой к решётке.

Закончив рассказ, Халим-паша вновь поклонился. Энтони продолжал разглядывать людей, находившихся в зале. Сидевшие на диванах были имамами и муфтиями, установил он, потому что их одеяния напоминали наряд того муфтия, который первым допрашивал их. За ними стояли несколько военных, очевидно, высокого ранга – на них были плащи, расшитые золотом, и замысловатые головные уборы.

Человек в зелёном плаще спросил по-гречески:

– Это тебя зовут Хоуком?

– Да, я Хоквуд, – сказал Джон, вставая с пола.

Человек удивлённо взглянул на него; от этого взгляда Энтони бросило в дрожь. Но Джон Хоквуд стоял, не сгибая спины перед турком.

– Ты настоящий воин, Хоук, так я слышал. Теперь я убедился в этом собственными глазами. Почему ты оставил Константинополь? – Турок мягко улыбнулся.

– Меня уволили, – без колебаний ответил он.

– В Константинополе так много воинов? – Человек подняв брови.

– Между мной и великим дукой Нотарасом произошла ссора.

– Он казнил моего брата и похитил сестру, – выпалил Энтони, инстинктивно почувствовав, что здесь они могут найти союзников.

– Тогда он действительно твои враг, – после некоторого раздумья заметил человек. – Вы с Запада. Франки?

– Мы англичане, господин.

– Англичане? – переспросил чей-то тихий голос, и оба Хоквуда резко обернулись. Энтони увидел человека, сидевшего в отдалении от человека, который задавал им вопросы. Его можно было назвать красивым, несмотря на орлиный нос, свисавший над тонкими красными губами, которые закрывали густые усы; выдающийся вперёд подбородок закрывала борода. Энтони показалось, что по возрасту этот человек не старше, чем он сам. Его одежда была самой простой и состояла из белого плаща и белого тюрбана, но она была шёлковой и поэтому можно было подумать, что этот человек – муфтий.

Как смел этот мальчишка перебить эмира? Или Энтони ничего не понял с самого начала? Человек в зелёном продолжал молчать, и Энтони наконец догадался, что смотрит на нового правителя всех османцев.

В правой руке молодого правителя находилась плётка из конского волоса, на которой было пять узлов. Поднявшись с дивана, он слегка стегнул ей. Паша, который допрашивал Хоквудов, мгновенно освободил место на центральном диване своему юному господину.

Эмир расположился пред пленниками и, к удивлению Энтони, заговорил по-латыни:

– Англичане – известные воины. Ты, конечно, знаешь о Великом Гарри?

– Я служил Великому Гарри и сражался в его рядах у Азенкура. – Джон Хоквуд сразу понял, кто этот юный муж.

– Я много слышал об Азенкуре, и вот ты стоишь передо мной – это приятно. Но если ты англичанин, ты должен быть ромейских убеждений, – промолвил эмир.

– Да, господин.

– А ведь византийцы греческого вероисповедания. Как ты можешь любить этих людей?

– О любви не может быть и речи, господин, – ответил Джон Хоквуд, – я ненавижу этих людей за предательство. – В этот момент он действительно ненавидел Константина.

– Теперь ты здесь, передо мной, – размышлял эмир. – Выберешь ли ты жизнь, англичанин, тот, кто сражался за Великого Гарри?

– Я выбрал бы жизнь, господин, если бы моей жене и сыну была бы сохранена жизнь, – сказал Джон.

Эмир посмотрел на Энтони, который почувствовал почти ласкающий взгляд глаз османца, на удивление холодно-голубых. Потом эмир повернулся и посмотрел в окно, которое выходило на Босфор и через которое были видны мерцающие огни Константинополя.

– Константинополь, – задумчиво сказал он, – как долго я мечтал о тебе... Как долго мой отец и предки мои грезили о тебе... Ты моя судьба. Теперь, возможно, моя мечта осуществится раньше, чем я предполагал. – Его взгляд снова устремился на пленников. – Ты будешь жить, Хоук, твой сын и твоя жена тоже будут жить... А завтра мы поговорим о Константинополе. – Эмир кивнул, давая понять, что аудиенция закончена.

Хоквуды вышли из зала, на этот раз их никто не подгонял хлыстом. Их не выбросили во двор, а спустили вниз по лестнице.

– Наверное, нас ведут в темницу, – пробормотал Джон Хоквуд, – мужайся, мальчик.

К удивлению Хоквудов, они оказались в бане, пол которой был четырёхуровневым; от кипятка в огромных чанах шёл пар. В бане оказались четверо чёрных мужчин в набедренных повязках, их лица и грудь были гладко выбриты.

– Какие кругом странные люди, – пробормотал почти про себя Джон и, обернувшись к старшему из сопровождающих, который понимал по-гречески, спросил: – Где моя жена? – Он очень беспокоился о судьбе Мэри, оставленной на милость этим странным людям.

– Ваша женщина отправлена в гарем, – ответил сопровождающий.

– В гарем? – ужаснулся Энтони. В Константинополе этому слову придавали греховный характер.

– О ней там позаботятся, – заверил его турок.

– Что ждёт нас? – поинтересовался Джон.

– О вас тоже позаботятся, – ответил, турок, – это приказ эмира Мехмеда.

– Мехмед, – пробормотал Джон, – Так вот, значит, как его зовут.

– Нам хочется есть и пить. Пусть нам дадут немного вина, – попросил Энтони.

– По учению Пророка, винопитие – тяжкий грех, – отрезал турок. – Всё остальное вам дадут. Но сначала вы должны помыться.

Джон Хоквуд уже убедился; что народ Константинополя заботился о чистоте тела гораздо больше, чем англичане, но теперь они с Энтони поняли, что византийцев по сравнению с турками можно считать просто грязнулями. Они купались более часа и всё это время провели, стоя на верхнем уровне бани. Евнухи служили им, выполняя их желания. Холодная и горячая вода, омывая их тела, стекала вниз в огромный водосток. Чёрные пальцы мягко массировали их тела сладко пахнущими притираниями, они не пропускали ни одного изгиба; их волосы были намылены и высоко подобраны. Между делом евнухи о чём-то говорили своими неприятными высокими и одновременно грубыми голосами; по их интонации чувствовалось, что они восхищены габаритами и мощью пленников.

– Интересно, сколько раз в год мужчина проходит эту процедуру? – спросил Джон турка.

– Если нет военного похода, Хоук, мужчина моется каждый день, – ответил капитан, изумляясь вопросу англичанина.

Джон от удивления не знал, что и сказать.

После мытья в бане оба Хоквуда от усталости едва держались на ногах. Поднявшись по лестнице, они оказались в роскошных покоях с мягкими диванами и ковром на полу. Стопкой лежала турецкая одежда, их ждали блюдо с жареным барашком, кос-кос и кувшины с водой. Для бодрости пленникам был приготовлен напиток, называемый кофе, неизвестный в Англии, но знакомый им по Константинополю. Хотя едва ли там варили такой крепкий и сладкий кофе, как этот.

Хоквуды набросились на еду и, утолив голод, расположились на диванах.

– Отец, – спросил Энтони, – мы спасены?

– Не знаю, мальчик... Эмир Мехмед может приказать, чтобы мы сражались против византийцев. Ты готов к такому повороту событий?

– Да, – не раздумывая сказал Энтони, – теперь я ненавижу византийцев. Мы должны отомстить им за Вильяма... и спасти Кэтрин.

– Ужасно сознавать, что нам придётся сражаться под знаменем варваров против христиан.

– Ещё неизвестно, кто из них варвары, – размышляя, сказал Энтони.

– Они, сынок. Завтра нам предстоит тяжёлый день.

Обессиленный, Энтони решил заснуть. Его ломало после сложного похода, сожжённая солнцем кожа, натёртая бальзамом, горела, его члены ныли от ударов, полученных ранее, но мозг работал хорошо. Он поймал себя на мыслях об эмире, Молодом человеке, названном в честь Пророка, он вспоминал устремлённые на него взоры эмира. Потом Энтони наконец погрузился в сон, но вскоре неожиданно проснулся.

В дверях стоял человек, смотревший на него.

Энтони посмотрел на отца, но Джон Хоквуд крепко спал и даже громко храпел. Оружия в комнате не было.

– Оденься, Хоук-младший, – сказал незнакомец шёпотом; голос его был грубым и высоким. – Следуй за мной. Постарайся не разбудить своего отца.

Энтони медленно поднялся, обдумывая, не разбудить ли ему отца.

– Тебе будет лучше» если ты сделаешь так, как я сказал, – предупредил евнух, как будто читая его мысли.

Энтони сообразил, что с ним ничего не случится и что евнух выполняет приказ эмира. Если бы эмир хотел наказать его, то, конечно, не стал бы это делать ночью. Энтони натянул шаровары, отличавшиеся от плотно облегавших штанов, к которым он привык, и расшитую рубаху. Сунув ноги в мягкие сапоги, облегавшие, но способные растягиваться, он вышел из комнаты.

– Надень и это, – скомандовал евнух и протянул Энтони плащ с капюшоном из какого-то грубого материала.

– Теперь идём, – сказал евнух.

Энтони последовал за ним, чувствуя, что ему не по себе, но понимая, что должен выглядеть как турок, пусть даже и слишком высокий.

– Кто ты? – спросил Энтони.

– Я Кызлар-ага, – ответил человек. – Я господин всего самого важного. Можешь звать меня Челеби.

– Твоё имя Челеби?

– Челеби это титул, Хоук-младший. Он значит «хозяин».

Они спустились по лестнице, охраняемой ночной стражей. Кызлар-ага прошёл мимо, и охранники даже не спросили его о том, кто с ним идёт. Возможно, этот человек действительно был здесь хозяином. Как, интересно, он связан с эмиром? Они пересекли двор и направились к воротам.

– Куда мы идём? – спросил Энтони.

– Кое-кто хочет поговорить с тобой, – ответил ему евнух.

Может быть, это мама, подумал Энтони. Они вышли с территории крепости и направились к походному стану. Он был даже больше, чем показалось Энтони с первого взгляда прошлой ночью. В бледном свете луны выделялось множество разнообразных шатров, стоявших стройными рядами. С тыльной стороны к шатрам были привязаны лошади. Эти сооружения вряд ли можно было, назвать шатрами, они походили на большие разборные полотняные дома и, очевидно, состояли из нескольких помещений разной высоты.

Этот «городок» патрулировался вооружёнными охранниками, но, как и внутри крепости, никто не задержал Кызлар-агу, когда они с Энтони проследовали мимо них. Подойдя ко второму по величине шатру, они откинули занавеску, служившую дверью, и оказались в маленькой комнате.

– Жди меня здесь, – сказал спутник Энтони и, отодвинув ещё одну занавеску, пригласил его войти.

Энтони осмотрелся. За внутренней занавеской мерцал свет, но в помещении было темно. Энтони почувствовал, что в помещении, кроме него, никого нет.

Вскоре Кызлар-ага вернулся.

– Сними плащ, – приказал он.

Энтони повиновался, потому что совершенно не понимал, что с ним происходит.

– Теперь нагнись, – опять приказал ага.

Энтони повиновался, и ага завязал ему глаза.

– Если тебе дорога жизнь, не снимай повязку, – сказал ага. – Теперь идём.

Взяв Энтони за руку, человек повёл его во внутренние покои. Через повязку пробивался яркий свет, ноги Энтони утопали в мягких коврах. Они миновали ещё одну занавеску, которая коснулась лица Энтони. Внезапно аромат, ласкавший обоняние Энтони с момента, когда они попали в громадный шатёр, лавиной нахлынул на него.

– Стань на колени, – прошептал ага.

Энтони повиновался и услышал слова аги, говорившего скорее всего по-турецки.

Are ответил женский голос. Энтони вскинул голову. Голос был нежный и одновременно уверенный.

Ага снова и более настойчиво что-то сказал.

«Боже мой, – подумал Энтони, – интересно, что они обсуждают?»

В голосе женщины послышались командные нотки. Ага мгновенно выполнил приказ, понял Энтони, потому что услышал, как он удалился.

Энтони всё ещё стоял на коленях.

– Сними повязку, Хоук-младший, – приказала женщина.

– Мне сказали не делать этого... госпожа, – сказал Энтони. – Иначе я могу поплатиться жизнью.

– Твоя жизнь в моих руках, – сказала женщина. – Сними повязку.

Энтони не раздумывая развязал узел на затылке. Как от яркого света он зажмурился и не сразу открыл глаза. Сначала на него произвели впечатление цвета убранства покоев: серо-голубые ковры, розовые и бледно-зелёные подушки на диванах, даже стёкла в лампах были цветными.

Женщина, сидевшая на диване, казалось, состояла из множества цветов. Юбка из двух полотнищ была схвачена у лодыжек браслетами и превращена в шёлковые шаровары, бледно-красная кофта была облегающей. Её рыжие волосы, увенчанные маленькой малиновой шапочкой, расшитой драгоценными камнями, оттеняли белизну лица. Её тонкие пальцы были унизаны кольцами, но сверкающие камни тускнели по сравнению с красотой этой женщины.

Женщина показалась Энтони довольно высокой, хотя и сидела на диване, подогнув одну ногу под себя, а другой касаясь пола. Сквозь шёлковые прозрачные шаровары виднелись её стройные ноги с высоким подъёмом. Верхняя часть тела, более закрытая, предполагала пышные формы зрелой женщины. Лицо её было исполнено покоя. Отлитое в форму сердца, в котором помещались полные губы, маленький нос и широко расставленные зелёные глаза, оно было безупречно. И даже это совершенство было подчёркнуто: ресницы и брови подкрашены тёмной краской, приготовленной из лимона и графита, ногти окрашены хной в красновато-коричневый цвет. Энтони понял, что её волосы тоже покрашены хной.

Она показалась Энтони самой красивой женщиной из всех, которых он когда-либо видел. Несмотря на безупречность её фигуры и грацию, с которой она сидела в такой странной позе, Энтони понял, что она такого же возраста, как и его мать... а значит, ей около пятидесяти.

– Ты красив, Хоук-младший, – улыбнувшись, сказала женщина. – Эмир говорил со мной о тебе. Он человек слова. Ты можешь встать с колен...

Энтони сел на ковёр. Его колени ломило, а голова шла кругом. Внезапно он понял, что Кызлар-ага оставил их наедине.

– Меня зовут Мара Бранкович, – сказала женщина. – Или звали когда-то. Мой племянник – принц Георг Сербский.

Энтони выдохнул. Все в Константинополе знали о Маре Бранкович, сербской принцессе, отосланной в гарем эмира Мурада совсем девочкой. Все в Константинополе поносили Георга Бранковича, поминая недобрым словом его предательство Хуньяди у Косово три года назад, способствовавшее разгрому армии христиан.

– Мой муж умер две недели назад, – продолжала Мара, – всё это время я была очень занята, Мехмед тоже.

– Эмир твой сын, госпожа? – спросил Энтони, не в силах справиться с любопытством.

– Нет, – сказала Мара Бранкович, улыбаясь, – я не смогла родить Мураду сына. И всё же я была его любимой женой. Ни одна другая женщина не доставляла ему такого удовольствия. – Она говорила со спокойной надменностью. – Мать Мехмеда была албанской рабыней, – в её голосе звучало презрение, – но она умерла. – Внезапно она замолчала, и Энтони понял, что эта красивая женщина, возможно, также хладнокровно относится к соперницам, как мужчина. – Я эмир-валиде, что означает, Хоук-младший, мать эмира.

– Ты сказала, госпожа, что эмир – человек слова, – отважился повторить её слова Энтони.

Его смелость ошеломила женщину. Несколько секунд она разглядывала его и только потом улыбнулась.

– Ты далеко пойдёшь, Хоук-младший, – сказала она, – мой сын... заинтересован в тебе. Он очень молод, но всё же он мужчина. К тому же он османец. Не забывай об этом.

– «Осман» означает «ломающий ноги», – пробормотал. Энтони, вспомнив слова отца.

– Не только ноги, Хоук-младший, – продолжила Мара. – Знаешь ли ты, как моего сына зовут янычары? Они зовут его «канкар». Знаешь, что значит это слово?

– Нет, госпожа.

– «Кровопийца». Постарайся запомнить это крепко-накрепко.

– Эмир очень талантливый человек, госпожа, – грубо польстил Энтони. – Он говорит по-латыни так же хорошо, как по-итальянски.

– Конечно. Его мать умерла... молодой, – сказала Мара, – другого сына у Великого Мурада не было, поэтому заботы об образовании Мехмеда я взяла на себя. Мой приёмный сын говорит не только по-латыни, но и по-гречески, арабски, на языках персов и славян, но и пишет и читает на этих языках. Я научила его этому.

Мара замолчала, чтобы Энтони мог по достоинству оценить её способности, которые, по её мнению, делали её самой совершенной женщиной в мире.

– Эмир Мурад научил своего сына искусству войны. Он изучал биографии Кира, Александра Македонского, Юлия Цезаря, Октавиана Августа, Константина V и Феодосия Великого. Он... завоюет весь мир. Ты можешь разделить с ним славу, Хоук-младший, если тебе хватит разума и мужества.

Энтони подумал, что ему снится весь разговор. Но решил продолжить свою игру.

– Если твой сын, госпожа, собирается завоевать весь мир, значит, он станет владыкой и христианского мира, – предположил Энтони. – Разве ты не христианка?

– Да, я христианка, – презрительно бросила Мара, – так же, как и ты, Хоук-младший. Что мы видим, глядя на христианский мир?

Она поднялась с дивана и принялась ходить по коврам, окутанная красным шёлком.

– Англия и Франция погрязли в распрях. Между Папой Римским и императором нет мира. Проклятые византийцы молят мир о помощи... Я сказала тебе не всю правду. Мой сын действительно говорил со мной о тебе, но сначала я поговорила с ним. Я была на галерее в то время, когда вы с отцом находились в зале для приёмов.

«Мелькание ткани за решёткой», – вспомнил Энтони. Эта женщина видела его голым.

– Тогда я поняла, что Бог, чья цель скорее объединение, чем раздоры, послал тебя нам. Мой сын с детских лет мечтает о завоевании Константинополя. Но как его завоевать? Его стены неприступны. Ты поможешь...

– Госпожа, о чём ты? – натянуто спросил Энтони.

Мара Бранкович встала прямо перед ним. Сквозь прозрачные шаровары Энтони заметил, что её лобок выбрит. Он никогда не видел женщину обнажённой, но то, что предстало его взору, казалось невозможным.

– В противном случае ты умрёшь, – сказала Мара и внезапно упала перед ним на колени. – Выбери жизнь и ты достигнешь высочайших из высот. – Она быстро поднялась, не напрягая мышц. – Ты помнишь, как меня зовут?

– Эмир-валиде, – ответил Энтони.

– Это имя ничто, оно просто значит «королева-мать», женщины гарема зовут меня «королевой коронованных». Даже Мехмед не возьмёт себе женщину, если я не дам на это согласие. – Она лукаво взглянула на Энтони. – И красивого юношу тоже.

Энтони только и мог, что пробормотать:

– Госпожа...

– У вас в Англии на такие отношения между мужчинами смотрят неодобрительно, но здесь, на Востоке, это обычное, дело. Женщин используют для удобства, чтобы рожать детей, пока они способны на это. – Губы Мары искривились. – Только красивый юноша может подарить настоящую дружбу и доставить истинное удовлетворение.

– Госпожа...

– Ты должен отказать моему сыну. Он растянет тебя на животе, и ты откроешься по щелчку его пальцев. Чтобы не отдаться ему, ты должен искусно отговориться и даже пойти на обман.

– Ты хочешь, госпожа, чтобы я поступил так с твоим сыном? – недоумевал Энтони.

Мара снова упала на колени перед ним и страстно заговорила:

– Я хочу, чтобы мой сын правил миром. В Константинополе меня называют шлюхой. Я хочу вывалять их в их собственной крови. Но когда мир будет принадлежать ему, я хочу, чтобы он стал вторым Цезарем или вторым Александром. Я должна быть достойной такого сына, Хоук-младший. Завоевателю нужен вдохновитель и надёжный помощник. Завоеватель не назначается законом, религией или обычаями. Муфтии связаны «аныем», древним тюркским законом, переходящим из поколения в поколение. Никто не может нарушить закон, даже сам эмир. Имамы проповедуют законы Корана, ещё более священные, чем «аный». Везиры руководствуются собственными интересами. Янычары обуреваемы жаждой грабежа. Ты можешь стать наставником и другом моего сына. Чтобы быть ему другом, ты не должен допустить физической близости с ним. Я научу тебя, как противостоять его домогательствам, потому что заинтересована, чтобы он обладал только женщинами. Если он ступит на другой путь, то может подвергнуться извращённому влиянию и даже погибнуть. Постарайся быть ему другом, а не любовником, и ты поведёшь моего сына к могуществу, а себя самого к преуспеванию. Твои речи кружат мне голову, госпожа.

– Сейчас она закружится ещё больше, Хоук-младший. Ты должен убедить твоего отца пойти на службу к эмиру. И тогда все звёзды на небосклоне будут ему доступны. Но ты должен остаться предан мне и моему сыну. – Она улыбнулась и взяла его руки в свои. Её кофта неожиданно распахнулась, и руки Энтони коснулись обнажённой груди Мары. Грудь была упругой, как у девушки, но соски, казалось, заполнили его ладони. – Я говорила, что прошлой ночью видела тебя голого и грязного... Я сразу поняла, чего хочу и что могу сделать с таким мужчиной, как ты. Я решительная женщина, я вдова и эмир-валиде. Вот уже две недели у меня никого не было, и я храню свою страсть. Я овладею твоим телом, Хоук-младший, и вдвоём мы покорим мир.

Она встала, и его руки опустились на её бёдра. Её шаровары скользнули вниз, и Энтони благоговейно замер, разглядывая её обнажённую плоть... Его боль и усталость улетучились, как по мановению волшебной палочки.

Эмир-валиде расхохоталась, видя его выражение лица:

–У тебя не было женщины?

Энтони отрицательно покачал головой.

Мара сняла его руки с бёдер и жестом приказала встать.

– В таком случае ты действительно будешь моим, – сказала она. – В течение всей своей жизни тебе не найти ни одной женщины, которую можно было бы сравнить со мной. – Она развязала шнурок на его шароварах, и они спустились до колен. – Как долго я мечтала об этом, – страстно проговорила она и посмотрела ему прямо в глаза. – Но наша любовь будет тайной, Хоук-младший. Если ты хоть словом обмолвишься своему отцу или даже своему отражению в зеркале, я сама спущу с тебя шкуру.

– Но Кызлар-ага... – Энтони облизнул губы.

– Он никогда не предаст меня. – Она обнимала Энтони, и даже её угрозы не могли остановить его нарастающее возбуждение.

– Теперь иди ко мне, – мягко сказала она, – я научу тебя любить.

Эмир Мехмед II стоял на зубчатой стене Анатоли-хисар, вглядываясь через Босфор на Константинополь. Его окружали паши и советники. Халил-паша, великий везир, которого пленники приняли прошлой ночью за эмира; Заган-паша, порученец эмира; анатолийский хараджи[35]35
  X а р а д ж и – сборщик хараджа, иди налога с немусульманского населения взамен военной службы.


[Закрыть]; Исхак-еврей; Балт-оглу, болгарский перебежчик, адмирал турецкого флота; Хамуд-паша, доверенное лицо эмира, и другие. Вместе с ними находились Джон и Энтони Хоквуды.

На вершине скалы, находившейся ниже уровня крепостной стены, как будто готовясь к нападению, выстроились янычары, их великолепное обмундирование сверкало в лучах утреннего солнца. У берега были пришвартованы семьдесят галер, которые представляли весь турецкий флот и вряд ли могли удовлетворить амбиции юного эмира. Но османцы плохо знают море, подумал Джон.

– Объясни мне, Хоук, почему Константинополь, находящийся в самом центре моих владений, всё ещё противостоит мне? А ведь мои сипахи поят лошадей водой Дуная и предки мои похоронены в тени гор Тавра... Действительно ли стены этого города неуязвимы? – размышляя вслух, спросил эмир.

– Нападению плоти и крови, о падишах, – ответил Джон, которого научили правильно обращаться к эмиру. – Если эти стены будут защищать решительные воины, город неуязвим.

– Есть ли в городе решительные защитники?

– В распоряжении императора менее пяти тысяч человек.

– Менее пяти тысяч человек? Моё войско во много раз больше.

– Пяти тысяч воинов достаточно, чтобы отразить атаку на город и победить.

– Ты считаешь, город не может быть взят? – Мехмед нахмурился.

– Вряд ли он падёт при осаде, о падишах, – предположил Халил-паша.

– Трусливый старик, – презрительно бросил Мехмед. – Осада? В течение двух лет эти стены осаждали арабы... и безуспешно. Я не собираюсь ждать два года. Мои янычары рвутся в бой, к победе. Если они не опрокинули до сих пор котелки, то только потому, что я эмир едва ли неделю. Я должен доказать им, что я – завоеватель такой же, как мой отец. Времени на ожидания у меня нет. – Эмир взглянул на Хоквуда. – Что ты знаешь о янычарах, Хоук?

– Я знаю славу о них.

– Янычары – и наша сила, – сказал. Мехмед, – и наша слабость. Когда мой великий предок Осман пришёл с Востока, его войско состояло только из тюрок. Наша кавалерия была самой сильной в мире. Да и сейчас лучше её нет... Осману не нужна была пехота. Его сын Орхан понял, что всадники не способны штурмовать крепостные стены. Он приказал набрать людей в пехоту, их назвали яя, или пешие солдаты. Они были на службе у эмира и платили им серебряную монету в день. Мои люди как ветер, они не умеют повиноваться, их объединяет только стремительный порыв. Но ветер не может взять стен города. Сын великого Орхана, Мурад-хан Гази, поразмыслив, решил создать войско, которое умело бы только воевать и подчиняться. Все янычары по рождению христиане, ещё детьми их выкупили у родителей и воспитали в мусульманской вере.

Эмир медленно перевёл взгляд на Энтони, стоявшего около отца. Сердце Энтони часто забилось, но он понял, что эмир ни о чём не догадывается. Никто из этих людей, даже его отец, не знал истинного смысла жизни. Никто из этих людей никогда не приникал к пульсирующим бёдрам самой прекрасной женщины в мире и не слышал её страстных стонов...

– Новобранцев назвали янычарами, что означает «новое войско», – продолжал Мехмед. – В настоящее время они подчиняются жестокой дисциплине и живут отдельно в своих очагах. Они преданы эмиру, как собаки. Как, спросишь ты, можно этого добиться? Ими командует «чорбаджи», или кашевар. У него в подчинении «ашжибаши», или шеф-повара, их адъютантов называют «сакабаши», или водовозы. На их кроваво-красном знамени вышит полумесяц и меч Омара, их полковой тотем – котелок с мясом. Ты правильно назвал их силой, которую боится весь мир. Янычары знают об этом. Они понимают, что чувствуют люди, когда узнают о том, что янычары переворачивают свои котелки. За время моего правления они не делали этого. Янычары ждут, когда их поведут на врага. Это должно произойти очень скоро.

Пальцы эмира подрагивали. О чём, интересно, мечтал этот могущественный человек, понимавший, что его сила зиждется на переменчивом и таящем жар вулкана урагане? Опираясь на ужасающую мощь, он должен пронестись сквозь свою жизнь...

Джон Хоквуд уже принял решение, понимая, что только этот молодой человек может спасти и его самого, и его семью. Кроме того, эмир нуждался в знаниях Хоквуда даже больше, чем император Константин. К тому же Джон больше не считал себя обязанным Константину, потому что он, несмотря на заверения в дружбе, не заступился за Вильяма, не спас его... Теперь византийцы заслуживали только мести.

– Я научу тебя, как взять Константинополь, о падишах, – сказал наконец Хоквуд.

Среди людей, Окружавших эмира и немного понимавших по-латыни, прошёл шорох.

– Говори, – приказал Мехмед.

– Нужно будет как следует подготовиться. Даже целой армии, о падишах, недостаточно для штурма города. Тебе нужны корабли, их должно быть намного больше, чем сейчас.

Мехмед взглянул на Балт-оглу, адмирал энергично закивал головой.

– Корабли будут, – сказал Мехмед, – их начнут строить завтра. Ты думаешь, корабли смогут взять Константинополь, Хоук?

– Корабли не дадут пополнять город свежими силами и продовольствием. Следующее, что потребуется, – ружья для янычар. В Константинополе уже есть ружья.

Мехмед вопросительно посмотрел на Заган-пашу.

– Я говорил тебе об этом, о падишах, – откликнулся Заган, – на Косовом поле у христиан были ружья. Используя их, они опустошили наши ряды. Я рассказал об этом Великому Мураду, и он поклялся запомнить это. Но тогда он был уже болен...

– Мы закупим ружья, – сказал Мехмед. – Ты считаешь, Хоук, что ружьями можно взять Константинополь? Ружьями и кораблями?

– Ружья и корабли позволят твоим янычарам сражаться с христианами на равных, но и они не смогут разрушить стен Константинополя... Только пушки способны на это...

– Пушки! – воскликнул Мехмед, и снова в его окружении послышался шёпот. – Мои люди ничего не знают о пушках.

– Всё о пушках знаю я, о падишах.

Мехмед снова взглянул через пролив на город, а потом, обернувшись, спросил:

– Ты говоришь правду?

– Я артиллерист, – гордо сказал Джон Хоквуд, – я стрелял из пушек ещё во времена Великого Гарри.

Мехмед погладил бороду.

– Где взять эти пушки? – недоверчиво спросил Халил-паша. – Никто, даже византийцы не продадут нам пушки.

– Я отолью их для вас, – заявил Хоквуд. – Но у меня должна быть кузница, металл и рабочие.

– Будут ли наши пушки такими же большими, как те, что на стенах Константинополя? – Мехмед продолжал поглаживать бороду.

– Я отолью самые большие пушки, когда-либо существовавшие на земле, о падишах. Стены дрогнут от их выстрелов.

– Именем Аллаха, – сказал Мехмед, – сделай это, Хоук, и ты будешь богаче, чем можешь себе представить. Сколько времени ты будешь отливать пушки?

Джон колебался, не зная, что ответить, потому что на самом деле он никогда не делал пушек, хотя всё знал об этом.

– Отливка пушек займёт год.

– Целый год? – В голосе эмира послышался испуг.

– Не меньше года ты будешь строить флот и закупать ружья для янычар. За это время твои люди поймут, что ты готов к победе.

– Но за это время и Константинополь станет сильнее, – прорычал Халил-паша.

– Вовсе нет, великий везир, – настаивал Джон. – Константинополь живёт в вымышленном мире призрачных надежд. Византийцы надеются, что смерть Мурада на несколько лет дала им передышку. О падишах, ты должен уверить их, что ты человек мира, а они с радостью воспримут это известие, даже если ты будешь готовиться к войне.

Мехмед улыбнулся, показав крепкие белоснежные зубы.

– Ты и вправду особенный человек, Хоук, – сказал он, – я верю, ты послан мне Аллахом... – Внезапно он замолчал и посмотрел вниз на эскадрон сипахов, прибывших в лагерь в облаке пыли. Оттуда доносились возбуждённые крики.

– Прибыл Мансур, – пробормотал эмир, – возможно ли это?

– Так должно быть, о падишах, – сказал Халил-паша и поспешил вниз.

Сопровождаемый свитой, Мехмед последовал за ним.

– Отец, ты понимаешь, что делаешь? – прошептал Энтони.

– Я сделал выбор между жизнью и смертью, мальчик. Но я выбрал жизнь, возможно, богатую и достойную. Я думал, ты поддержишь меня...

– Что касается Константинополя, охотно. Но этот эмир собирается завоевать мир, отец. С пушками ему это будет по силам.

– Да что ты! Он неопытный юнец, – фыркнул Джон Хоквуд. – Он будет слепо следовать советам генералов, среди которых я буду на первом месте. Константинополь должен пасть, и наша семья будет отомщена. Помни об этом.

Энтони промолчал, вспомнив слова эмир-валиде. Одновременно на него нахлынули и другие воспоминания: о прикосновениях атласной кожи, о своей необузданной страсти к женщине, годящейся ему в матери. Пошлёт ли она за ним ещё раз? Если нет, он, наверное, умрёт.