Текст книги "Османец"

Автор книги: Алан Савадж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)

В самом низу стояли два огромных деревянных котла с водой, от одного из них поднимался пар. Эме удивила установленная в стене второго уровня жаровня с огнём, над которой крепился шест. На шесте висел металлический сосуд, распространяющий наиболее соблазняющий аромат.

Её собираются здесь кормить? Или варить?

К ужасу Эме евнухи вошли в помещение сразу за ней. Один из них запер двери; все они начали раздеваться.

«Надеюсь, они не будут раздеваться догола, – подумала Эме. – Теперь-то я точно потеряю сознание».

Но евнухи остались в набедренных повязках.

Кызлар-ага указал на мраморную плиту:

– Пусть госпожа ляжет.

«Чтобы вынести какое-нибудь грязное оскорбление?» – в ужасе подумала Эме, но вслух спросила:

– Для чего?

– Госпоже удалят волосы, – объяснил Кызлар-ага.

Эме, раскрыв рот, уставилась на него, потом на евнухов, стоявших в ряд и смотревших скорее на её лицо, чем на тело. Почему-то их безразличие оказалось переносить тяжелее, чем если бы они проявляли какие-либо желания. Мысль о том, что её обреют, показалась Эме хуже, чем мысль об изнасиловании.

Эме спустилась по ступенькам и легла на плиту. От холодного мрамора её кожа стала гусиной.

Кызлар-ага встал позади Эме, поднял её голову и собрал все её волосы наверх.

Один из евнухов подошёл с другой стороны с подносом в руках. На подносе лежал изогнутый нож, длиной около восьми дюймов.

Кызлар-ага поднял правую руку Эме.

– Госпожа должна лежать совершенно неподвижно, – сказал он. – Я ловкий человек, но даже я могу не справиться с резким движением.

Эме медленно втянула воздух, когда он начал точить нож. В это время другой евнух обильно напудривал ей подмышки. Бритва нежно заскоблила кожу. Левая подмышка была обработана таким же образом.

– Пусть госпожа раздвинет ноги, – приказал Кызлар-ага.

«Как удивительно, – подумала Эме, – я даже не собиралась сопротивляться ему... хотя ещё сегодня утром такое предложение любого мужчины, кроме мужа, вызвало бы у меня обморок».

Эме закрыла глаза, пальцы евнуха втирали порошок. Ощущение было очень приятным, и ей ничего не оставалось, как сохранять спокойствие. Кызлар-ага начал брить, склонившись над её лоном.

– Тем госпожам, которые сопротивляются, – приговаривал он, – удаляют волосы, выдёргивая их по одному. Это очень больно, и кожа остаётся раздражённой какое-то время. Ты поступаешь мудро, подчиняясь правилам гарема, госпожа.

Эме закрыла глаза. Бритва двигалась меж ног, направляемая умелыми и безразличными пальцами. Она собрала всё самообладание и лежала спокойно.

– Пусть госпожа встанет, – сказал ага.

Эме открыла глаза, села и посмотрела на себя в зеркало. Она подумала, что никогда не видела, как выглядит по-настоящему зрелая женщина. Краска смущения залила её щёки, она удивлённо огляделась, опустив ноги на пол. Евнухи были чем-то заняты, суетясь вокруг металлического сосуда, двое из них что-то энергично перемешивали в нём.

– Тебе будет сейчас горячо, госпожа, – сказал Кызлар-ага, – но это ощущение скоро пройдёт. Теперь встань на пол, а руки разведи в стороны.

Эме повиновалась, удивляясь, что она подчиняется приказам этого существа. На самом деле ей было даже интересно узнавать, что с ней будут делать дальше. Принесли тяжёлый кувшин и поместили его над нею. Несколько капель коричневой обжигающей смеси попали на её левую руку и вызвали дикую боль. Было страшно горячо. Последовал новый приступ боли, когда немного тягучей смеси было вылито на её правую руку. Евнухи быстро размазали массу по коже, покрыв её руки от кистей до плеч.

– Это смесь сахара и лимона, – сказал Кызлар-ага. – Теперь ты должна оставаться совершенно спокойной. Процедура требует большого умения. Не вини меня, если пошевелишься. Малейшее движение, и твоя кожа начнёт облезать.

Кызлар-ага обошёл вокруг помоста и приблизился к Эме, натянув шёлковую нить. Положив нитку на плечо Эме, он мягко нажал, и она вошла в коричневую смесь, покрывавшую кожу. Потом медленно и осторожно он повел нитку вниз по руке Эме, снимая густую массу, а вместе с ней и волоски, покрывавшие её руки. Евнухи и сама Эме с интересом и любопытством следили за движениями Кызлар-аги. Мягкие волоски исчезли, кожа стала абсолютно чистой.

Обработав руки Эме, Кызлар-ага заставил её снова лечь и занялся ногами. Потом она встала на колени, и ей очистили спину, потом она снова легла, и ей ещё раз обработали подмышки.

– Теперь предстоит самая трудная часть дела, госпожа. Советую лежать спокойно, – улыбаясь, сказал Кызлар-ага.

Эме закрыла глаза. Она не могла спокойно смотреть на евнухов – таких близких, таких горячих, но не испытывающих ни капли физического влечения. Той же массой покрыли её груди, хотя ей казалось, что на ней и волосинки не осталось, живот до паха и между ног. Испугавшись, что они поранят её там, внизу, Эме почувствовала приступ отчаяния. Она невольно вздрогнула и получила предостерегающий шлепок по бедру.

– Я начинаю, госпожа.

Сначала Эме пыталась задерживать дыхание, но потом стала медленно и редко дышать. Она почувствовала движение нитки, скользившей меж её грудей; помощники евнуха осторожно держали её за соски, раздвигая холмики грудей, чтобы нить Кызлар-аги уверенно прошла меж ними.

Груди её отпустили, и нитка прошла по животу. Эме напрягла мышцы, почувствовав, что она движется по лону. Ещё раз Эме ощутила прикосновение пальцев на внутренней стороне бёдер... Ей раздвинули ноги так широко, что она испугалась, как бы её не разорвали на части. Эме приготовилась кричать от ожидаемой боли, но боли не было. Она ощутила лёгкое поглаживание и, подняв глаза на Кызлар-агу, увидела, что он улыбается.

– Ты послушная госпожа, – похвалил он. – Теперь настало время принять ванну.

Эме соскользнула на пол. Евнухи уже спустились вниз, где помещались огромные баки. В руках они держали серебряные чаши.

Сначала Эме поставили на колени, и Кызлар-ага тщательно вымыл ей голову ароматным мылом. Затем волосы ополоснули и перевязали лентой. Эме поставили на деревянный настил и несколько раз окатили горячей водой. Она заметила, что вода была мыльной.

– Пусть госпожа ляжет.

Эме повиновалась и вытянулась на мокрых досках настила. Евнухи растирали её тело от шеи до пяток. Она чувствовала, как тепло, ощущение чистоты и лёгкости переполняют её. Эме почувствовала, что теперь не боится евнухов и не стесняется мужских рук, касающихся её. Казалось, ничего страшного не может с ней произойти по сравнению с тем, что уже произошло. Неведомое прежде возбуждение оставалось в ней и даже нарастало.

Процедура купания была завершена, её заставили встать и семь раз окатили холодной водой.

– Начнём, госпожа. – Кызлар-ага укутал её в махровую простыню и распустил ленту, перевязывавшую волосы. Он проводил её на верхний уровень и усадил на диван. Она удивилась, почувствовав невероятную усталость и совершенно не представляя, сколько времени провела в банных покоях.

Наверное, несколько часов. Она опомнилась, когда звуки гонга эхом прокатились по дворцу и евнухи расположились для полуденной молитвы, точно зная направление в сторону Мекки даже в этой глухой комнате.

Эме закрыла глаза и прислонилась к стене. Ей хотелось только одного – спать.

Но процедура её туалета была ещё далеко не завершена. Она сидела на диване, чувствуя, как медленно высыхает тело; евнухи закончили молитву и продолжили суету вокруг неё. Они занялись её руками и ногами, сначала придав форму ногтям, а потом накрасив их хной. С большой осторожностью Эме обвели глаза и накрасили ресницы.

Сам Кызлар-ага, мягко отделяя прядь от пряди, высушил ей волосы.

– В большинстве случаев, – объяснил он, – мы и волосы красим хной. Но твою красоту это только испортит. Падишах сделал особое замечание на этот счёт. – Эме подумала, что он хочет сделать ей комплимент.

Процедура с ногтями была почти завершена, и евнух предложил ей чашечку кофе, такого крепкого, что она чуть не задохнулась. Затем последовал освежающий шербет, и она ощутила внутри прохладу падающего водопада. Она ничего не ела с раннего утра поняла, что уже совсем стемнело, взглянув вверх на люки.

Джованна, верно, лишилась рассудка, а её слуги обыскали весь город. Но осмелится ли кто-нибудь из них отдать себе отчёт, что произошло на самом деле?

Эме выпила ещё кофе, пока Кызлар-ага занимался её волосами. Он расчёсывал и собирал их, приглаживая пальцами и стараясь исправить последний намёк на завитки; ему хотелось чтобы они лежали прямыми прядями на плечах. Потом она обнаружила, что один из евнухов стоит перед ней, держа поднос с отвратительной массой: волосы, удалённые с её тела, вперемешку с зельем из сахара и лимона и обрезками ногтей...

– Этот человек хочет, чтобы ты подтвердила, что всё на месте, – объяснил Кызлар-ага. – И сообщила о своём желании избавиться от этого.

– Я должна сделать это? – Кызлар-ага казался Эме почти старым другом. Никогда ещё она не была столь продолжительное время обнажённой в присутствии кого-либо, даже мужа.

– Конечно, моя госпожа. Если что-либо будет оставлено и спрятано кем-либо, ты можешь быть уверена, что один из твоих врагов сохранит это и использует, чтобы натравить дьявола и сглазить тебя. Вызвать болезнь или порчу, например...

Да, наверное, и у неё есть враги! Эме и не подумала об этом.

– Что же делать?

– Это должно быть сожжено, здесь и сейчас же.

– Хорошо, – согласилась Эме. – Ты сам прикажешь ему?

Кызлар-ага отдал распоряжения на турецком, и содержимое подноса было брошено в едва тлеющий огонь, заставив" его вновь разгореться. В воздухе распространился странный запах.

Кызлар-ага снял покрывало, уложил Эме на диван. Четверо мужчин начали массировать её, натирая мазью с приятным и невозможно сладким ароматом, похожим на аромат, исходивший от её волос. Этот запах вызвал в ней прилив смутных эротических мечтаний.

– Теперь, госпожа, – сказал Кызлар-ага, – твой туалет завершён. Одевайся.

Евнух поджидал с подносом, на котором лежали шёлковые шаровары, короткая безрукавка, украшенная драгоценностями шапочка и войлочные тапочки. Безрукавка по краям и на плечах была расшита малиновыми с золотом кружевами. Было странно ощущать одежду на теле без нижнего белья, кроме того, безрукавка не сходилась на груди, и при каждом движении её грудь обнажалась.

Эме удивилась, когда Кызлар-ага вручил ей белый чистый яшмак. Он ударил в ладоши, и один из евнухов поставил перед Эме большое зеркало.

Она удивлённо рассматривала себя. Горячая вода сделала её кожу розоватой, она казалась светящейся после растирания. Просторные малиновые шаровары обрисовывали стройность её ног, которые она никогда прежде не обнажала. Соски её груди выглядывали из-под безрукавки, ей нравилось, как поднялась грудь.

Картину довершали наполовину прикрытое лицо и златокудрые волосы, выбивающиеся из-под шапочки.

– Итак, госпожа, вы удовлетворены?

– Я поражена, – откликнулась Эме. – И как часто женщина должна проходить такую процедуру?

– Это зависит от того, насколько ты понравишься падишаху, госпожа. Это может быть раз в год или раз в неделю. Но если ты станешь любимой наложницей, то каждый день будешь проводить в этих покоях, чтобы всегда быть готовой для своего хозяина. Хотя, конечно, в следующий раз процедура уже не будет такой тщательной.

«Будет ли следующий раз, – подумала Эме. – Особенно, если Хоквуды выяснят, что со мной случилось», – но вслух сказала:

– Я рада слышать это. А теперь нельзя ли проводить меня в спальню? Я ужасно устала и хочу только спать.

Кызлар-ага позволил себе улыбнуться.

– Сон этой ночью не для тебя, госпожа. Идём, настало время посетить спальные покои падишаха.

Глава 11
ДЕНЬ МЩЕНИЯ

Горы, казалось, окружали их со всех сторон. Когда-то Вильям думал, что Улудаг высокий. Потом он решил, что выше Маттерхорна ничего нет, но никогда и представить не мог, что поднимется на такую высоту.

Бруса осталась в восьмидесяти милях внизу. Но двигаться по прямой было невозможно.

Маленький вооружённый отряд вот уже несколько месяцев был в пути. Сначала по возможности они двигались по берегу моря, но даже это оказалось трудным испытанием. Повернув к горам, они наткнулись на землю, о существовании которой Хоук-паша и ветераны персидской войны могли лишь догадываться.

Они перезимовали в Трапезунде, на берегу Чёрного моря. Здесь находилась широкая бухта, сформированная в течение столетий между двумя глубокими ущельями, отделёнными от основной части Анатолийского плато Понтийскими горами. Этот порт был недавним завоеванием турок. Когда-то давно Ксенофонт Грек и десять тысяч его людей добрались до этого берега, бежав из Персии. Подход к городу, защищённому такими грозными горами, был затруднён; именно сюда Великие Комнины, потомки византийских императоров, были вытеснены франкийским разграблением 1204 года; здесь они жили и правили два столетия. Своё уединённое королевство они назвали Трапезундской империей. Во времена Хоквудов можно было увидеть руины их дворца. Стены, воздвигнутые византийцами в дни процветания, стоят и по сей день.

Мехмед Завоеватель и Хоук-паша аннексировали Трапезунд вскоре после падения Константинополя.

Бейлербей Мустафа-паша был старым другом Энтони и оказал гостям тёплый приём. Они смотрели на покрытые снегом горные вершины, окружавшие их со всех сторон. По ночам температура падала ниже нуля – люди и кони сбивались вместе, сохраняя тепло.

– В Эрзруме, по-видимому, никогда не бывает жарко, – объявил всем Хоук-паша. – Всё-таки шесть тысяч футов над уровнем моря.

Но как только выпал снег, Энтони повёл своих людей в горы. Вильям обрадовался, увидев наконец башни крепости, и не только из-за одиноких ночей, когда он мечтал об Эме и раздумывал, как они ладят с Джованной. Он волновался за здоровье своего отца Энтони Хоквуда, которому уже сравнялось шестьдесят четыре года. Конечно, он почти всю жизнь провёл в военных походах или разъездах, сначала для Завоевателя, а теперь для Баязида, но уже был слишком стар для того, чтобы лазить по горам; бывали дни, когда его лицо становилось мертвенно-бледным. Но отец не мог изменить своему решению проходить определённое количество миль в день. Кто-нибудь другой, может, и упал бы от изнеможения, но Энтони шёл вперёд.

И вот наконец Эрзрум. Город оказался огромным и очень старым. Известный прежде как Феодосиополь, он уже в древние времена защищал Анатолию от кочевников и от ещё более жестоких всадников из областей Гиндукуша. Совсем недавно здесь жили сельджуки, которые назвали это место Арзан ар-Рум, или земля ромейцев; из этого словосочетания и образовалось его настоящее название.

Сельджуки, были первыми тюркскими племенами, бросившими вызов могуществу Византийской империи – в то время византийцы считали, что у них самая сильная армия в мире. Но сельджуки одержали верх.

Некоторых сельджукских правителей похоронили в Эрзруме. Их мавзолеи возвышались над городом, но так же, как и у османцев в Брусе, они смотрели снизу вверх на купола Великой мечети.

Вильям сразу обратил внимание на высокие мощные стены и главную крепость.

Вперёд были посланы гонцы, чтобы предупредить гарнизон о прибытии нового командующего. Их встречали военным парадом. Солдат было немного: по одному отряду янычар и сипахов; ровно столько, сколько было поначалу у Джема в Брусе.

Артиллерии не было.

– Доставить пушки в эти горы практически невозможно, – пророкотал Хоук-паша.

– У персов тоже нет ни одной пушки, – заметил Валид, командир гарнизона, маленький, худой, смуглый человек, больше похожий на араба, чем на турка. Но он воевал вместе с Хоук-пашой, Энтони знал его с самой хорошей стороны.

– Здесь неспокойно? – спросил Вильям.

– Из-за набегов на границу. Они никогда не прекращаются. – Валид указал на горы, вырисовывавшиеся прямо перед ними на расстоянии всего лишь, возможно, десяти миль. – Провести армию без потерь через эти горы невозможно. Чингисхан и Тимур делали это, но у персов пока достаточно неприятностей у себя дома.

– Ты доволен? – спросил Энтони Хоквуд сына. – Теперь ты далеко от Константинополя, никто не будет вмешиваться в твои дела, ты здесь правитель почти собственного государства.

– Не забывай только, что падишах всё-таки твой хозяин, – предостерёг брата Джон.

– Я и не собираюсь забывать об этом, – сказал Вильям. – Я буду выполнять свои обязанности, пока мне не предложат что-то другое. Единственное, чего я хочу, так это, чтобы жена была со мной.

– Я займусь этим вопросом сразу же по возвращении, – пообещал Энтони. – Теперь мы знаем, что всё спокойно. Но для неё это будет трудный и длинный путь.

– Ей приходилось проделывать длинные путешествия, отец. Но я боюсь, что тебе будет тяжело возвращаться.

– Ерунда. Можно подумать, что я ребёнок в доспехах, так ты печёшься обо мне.

– Ты должен отдохнуть перед отъездом.

– Я пробуду здесь неделю, – согласился Энтони.

Через четыре дня прибыл посыльный. Хоквуды не могли сдерживать эмоции, слушая его рассказ.

– Это, неправда! – воскликнул Энтони.

– Я передал вам слова госпожи Джованны, мой господин, – повторял человек. Он служил в доме Энтони.

– И так долго ты добирался сюда? – прорычал Джон.

– Это было очень трудно, мой господин, не только для меня, но и для госпожи Джованны тоже. Когда исчезла госпожа Эме, прошёл слух, что она была убита разбойниками; к тому же тело её служанки Гисламы с перерезанным горлом нашли в Босфоре. Мои господа, даже султан был обеспокоен. Он приказал хватать всех бродяг в городе и пытать их. Но никто не признался. Госпожа Джованна не знала, что делать. Она немедленно отправила к тебе гонца, мой господин.

– До тебя здесь не было гонцов, – сказал Энтони.

– Должно быть, Баязид следил за этим, – сказал Джон.

– Продолжай, – приказал слуге Вильям, чувствуя, что силы вот-вот покинут его.

– Именно этого боится госпожа Джованна. Только через несколько месяцев, мои господа, не получив ответа от вас, она поняла, что с её посыльным что-то произошло. И в это время по Константинополю пополз слух о белокурой красавице, которую в гареме султана содержат отдельно от других женщин. Только тогда, мои господа, госпожа Джованна поняла всю правду. Она была почти убита горем и страхом. И однажды ночью она отправила меня к вам рассказать о своих подозрениях. Мои господа, я гнал коней днём и ночью...

– Это благородный поступок, – уверил его Энтони. – Ступай отдохни и будь уверен, что ты будешь вознаграждён. Но помни, Малик, ни одно слово не должно слететь с твоих уст.

– Я понимаю, мой господин. – Малик поклонился и вышел.

– Завтра мы уезжаем. – Вильям вскочил со своего места.

– Что ты собираешься делать? – Энтони посмотрел на младшего сына.

– Ты ведь знаешь, отец, что я это просто так не оставлю.

– Я надеюсь на твой здравый смысл. Было совершено страшное "преступление. И преступник – султан, всесильный. За то, что он совершил, его проклянут имамы и муфтии. Если ты поступишь необдуманно, султан уничтожит тебя без колебаний. А если ты оставишь вверенный тебе пост без его разрешения, он расценит это как мятеж.

– Бог мой, отец! Значит, я должен находиться здесь, когда Эме насильно заставляют принимать чудовище? Ты просто не знаешь её. Всю свою юность она провела в монастыре. Эме умрёт от стыда.

– Мне горько за тебя. Но умереть не означает исправить положение к лучшему. Положись на меня. По возвращении в Константинополь я проконсультируюсь с великим муфтием и вместе с ним мы решим, что делать. Даже султан не может нарушать законы и считать себя безнаказанным. По крайней мере, султана заставят отпустить Эме. Я сообщу тебе об этом. Джон, мы отправляемся завтра на рассвете...

Вильям считал этот совет разумным: отец всегда давал здравые советы.

Если он появится в Константинополе без разрешения султана, его объявят вне закона и начнут преследовать до края земли (как он сам преследовал принца Джема), чтобы уничтожить.

Баязид нарушил «аный». Он поплатится за это. Но пока это не произошло, султан будет делать с Эме всё, что пожелает. Эта мысль причиняла Вильяму почти физическую боль.

Но такова была его участь, и он ничего не мог делать, кроме как ждать следующего предписания.

Вильям продолжал заниматься своим делом. Более того, он старался расположить к себе население этого города и гарнизон. Солдаты и Валид чтили имя Хоука: поле битвы Отлук-Бели лежало всего в нескольких милях к юго-западу. Они были довольны назначением младшего Хоука, хотя, конечно, им казалось, что их командир слишком молод и ему не хватает опыта. Вильям хотел, чтобы люди уважали не только это славное имя, но и его самого.

Когда солнце растопило снега и возникла необходимость послать патруль к персидской границе, Вильям повёл его сам. Он совершал и набеги по ту сторону границы, приносил добычу и рабов, и янычары были этим очень довольны. Показав себя таким дерзким, Вильям завоевал их восторженное одобрение. Вскоре имя его знали уже в Персии. Он водил походы и на север через горы в Армению, Грузию и Черкесию. В последний из таких набегов перед его шатром появился Валид, держа за волосы одну из захваченных женщин. Одежда с неё была сорвана, а руки связаны сзади.

– Солдату плохо жить без женщины, мой господин, – выпалил Валид. – Я слышал, что жена твоя была самой прекрасной женщиной в мире, что волосы её походили на тонкую золотую пряжу. Но она мертва... Значит, теперь тебе никто больше не нужен? – Как и все в Эрзруме, Валид не представлял себе истинного положения вещей.

Это была черкешенка с белой кожей и голубыми глазами. Волосы её, спутанные и спадавшие на спину, были золотыми. Она не была хорошенькой, но тонкость её черт манила, и не было никаких сомнений в сладких очертаниях её фигуры.

И внезапно Вильям отчаянно захотел женщину... чтобы выпустить всю ту горечь, что поглощала его душу.

– Её зовут Голха, – сказал Валид. – Пусть её руки будут связанными до тех пор, пока ты не приручиш её.

В наполненных ненавистью глазах Голхи не было смирения.

Оружием её стали зубы. Вильяму пришлось вставить ей кляп, чтобы не быть покусанным этими лязгающими зубами.

Вильям хорошо воспользовался ею, если не сказать грубо. У неё были груди, которые можно ласкать, ягодицы, чтобы шлёпать по ним, длинные и сильные ноги, чтобы их раздвигать, и море тепла между ними.

Эта женщина пробудет с ним зиму, ведь до весны нет никаких надежд на известия из Константинополя. Снег пошёл ещё прежде, чем они добрались до Эрзрума, и через неделю после их возвращения город был полностью отрезан от внешнего мира. Его окружала белая мерцающая чудесная земля, грозившая смертью каждому, забредшему сюда.

Можно было или плакать о своём несчастье, или получать удовольствие и надеяться на лучшие времена.

Голха постепенно научилась говорить по-турецки, потому что быстро поняла: если такова её судьба, то лучше смириться с ней. Она прекратила кусаться и брыкаться и полюбила Вильяма с той земной определённостью, которая разрывала ему сердце, напоминая об Эме.

К весне Голха забеременела.

Как только дороги очистились, Вильям послал гонцов в Трапезунд выяснить, нет ли вестей из Константинополя. Посланники вернулись с пустыми руками. С наступлением тёплых дней Вильям и Валид начали ходить на охоту на медведя. Но мысли Вильяма вертелись вокруг одного и того же. Он по-прежнему водил людей в набеги на границу, но сердца его уже там не было. С тех пор как его отец и брат отправились в обратный путь, прошло восемнадцать месяцев. Восемнадцать месяцев – слишком долгий срок.

Вильям не мог больше ждать, что преподнесёт ему судьба, но ожидание ребёнка и понимание, что его поездка из Эрзрума в Константинополь – вызов, заставляли его бездействовать. Он не знал, пошли бы вместе с ним на такое опасное предприятие его собственные люди...

Но к концу лета, когда начали опадать листья и когда Вильям ещё не принял решение, будет ли он ждать весны, на горизонте появились силуэты трёх всадников, приближавшихся с юго-запада. Вильям и Валид стояли на сторожевой башне, пытаясь понять, кто эти люди.

– Именем Аллаха, – проговорил Валид, прищурив глаза, – не Малик ли это?

– С ним женщины, – сказал Вильям и приказал открыть ворота.

Сам он поспешил им навстречу. Джованна почти выпала из седла ему на руки. Её служанка везла маленького сына Джона, Гарри Хоквуда.

Лицо Джованны было обожжено солнцем и высушено ветром. Прежде чем начать разговор с Вильямом, она долго и тщательно мылась. Одежда её превратилась в лохмотья, и к обеду она переоделась в другое платье. Это платье было чёрным.

Вильям уже сразу понял: Джованна принесла плохие вести. Иначе она не рискнула бы добираться сюда через горы.

Понимая её состояние, Вильям ждал, когда Джованна начнёт свой рассказ. Очевидно, она собиралась сообщить то, чего он больше всего боялся. Теперь это свершилось, нужно было узнать подробности и наметить планы.

Джованна отхлебнула тёплого козьего молока и вздрогнула. Вильям отослал слуг – они остались вдвоём.

– Расскажи мне, – сказал он наконец.

– Твоей семьи больше нет. Мой муж мёртв. Твоей семьи больше нет. – Она снова вздрогнула.

– Расскажи мне, – попросил он.

– Я не знаю что.

– Давай с самого начала. Мои отец и брат уехали отсюда прошлой весной. Расскажи, что произошло в Константинополе.

– Они вернулись к концу лета. Твой отец был совершенно болен. В конце поездки он едва держался в седле.

– Отец выглядел больным ещё тогда, когда отправлялся отсюда, – сказал Вильям, – но он бы ни за что не остался здесь.

– Он слёг, мы мало чем могли ему помочь. Когда стало ясно, что больше он не поднимется, мой муж решил действовать от твоего имени. Он рассказал великому муфтию о похищении твоей жены. Муфтий возмутился и пошёл к султану. Баязид отрицал всё и сделал то, чего прежде не делал ни один султан: он привёл муфтия в гарем и позволил ему проверить всех женщин. Там не было ни одной белокурой женщины, за исключением нескольких, очевидно черкешенок.

– Значит, султан убил её.

– Никто не знает. Но даже великий муфтий не может назвать султана лжецом. Муфтия заставили объявить, что Джон Хоквуд оклеветал султана. – Джованна опять всхлипнула. – Моего мужа казнили в этот же день во дворце. Его задушили.

– А отец?

– Палачи пришли и за Пим, но я умолила везира сохранить жизнь великому человеку и верному слуге, который и так уже находился на смертном одре. Нам поставили условие, что никто из нас никогда не покинет дворец Хоука. Я была с твоим отцом, пока он не умер. Я не решилась рассказать ему о казни Джона и сказала, что мой муж выполняет военную миссию. Рассудок Энтони уже помутился, и он поверил моим словам.

– И умер, – грустно сказал Вильям.

– Его последние слова были о тебе, – сказала Джованна. – Я тоже думала только о тебе. Пойми: я не турчанка и не имею с ними ничего общего. Меня приговорили к пожизненному заключению в собственном доме. Кроме того, я знала, что Баязид всеми силами уже давно старался избавиться от меня. Поэтому я задумала бежать, взяв с собой сына, служанку и преданного нам Малика. У меня было достаточно денег, но я знала, что султан сразу пошлёт за мной, как только узнает, что я бежала. Поэтому я не рискнула ехать побережьем, а отправилась в горы. Целый год я добиралась сюда, Хоук-младший. – Она замолчала, глядя в одну точку. – Мне некуда больше идти.

Вильям сжал её руки.

– Здесь ты в безопасности, – он криво улыбнулся, – пока я жив.

Вильям подошёл к окну и посмотрел на горы.

– Ты думаешь, Эме мертва? – спросил он наконец.

– Я уверена в этом. Султан обошёлся с ней по своему обыкновению и, без сомнения, бросил её в мешке в Босфор. Разве не так поступают с нежеланными наложницами?

– Да, – сказал Вильям.

Вся красота её и изящество утонули в Босфоре. А сначала были похищены таким образом, о котором сам Борджиа даже не помышлял. Так много потеряно. И многое надо помнить – пока он жив. Потому что он должен жить, пока не открыл свой счёт.

– Я отомщу за неё, – сказал он ледяным голосом. – Так же, как за отца и брата. Вся наша семья полегла из-за этого проклятого султана и его брата.

– Можешь ли ты противостоять его силе?

Вильям вспомнил Джема и Омар-пашу и стычку в горах под Брусой.

Также на память ему пришёл совет отца: головой надо пользоваться, а не терять её.

– Пока нет. У меня нет такой армии, которая на равных сразилась бы с армией Баязида. Но я ни за что не поверю, что он приведёт армию сюда, пока меня поддерживают мои люди. Я уже не один раз в жизни демонстрировал свою выдержку. Несколько месяцев и даже лет пойдут мне на пользу. Я буду ждать, и в конце концов и Баязид не вечен. Это человек, который наживает больше врагов, чем друзей, и заслуживает презрения больше, чем уважения. Наступит и ему конец.

– А твои люди поддержат тебя?

– Это моя первая задача. – Вильям мрачно улыбнулся.

На следующий день Вильям собрал своих людей и рассказал им правду о том, что случилось: султан похитил его жену, казнил брата, ускорил смерть отца.

Известие о смерти Хоук-паши ужаснуло людей больше, чем злодеяние султана.

– Должны ли мы служить этому человеку? – спросил Вильям. – Нужно ли бояться его? Если он придёт в эти горы, мы разобьём его войско, и он знает об этом. Если же он не пойдёт на нас, мы можем жить здесь спокойно. Я не призываю вас отречься от правящего дома Османов. Баязид не достоин носить великое имя. Разве он настоящий сын Завоевателя? Разве он водил армию в поход? Султан предпочитает находиться в гареме. Может ли такой человек называть себя истинным потомком Османа или сыном Мехмеда Завоевателя?

Я обещаю вам, что возглавлю вас и мы победим. Все богатства севера и юга будут нашими. Мы будем удерживать границу во славу османского имени до того дня, пока истинный потомок этого великого дома не станет его главой, и только тогда мы вновь объявим о своей преданности. Только так мы можем поступить, если хотим оставаться честными людьми.

Некоторое время стояла гнетущая тишина, затем Валид сказал:

– Хоук-паша мёртв, но у нас есть новый Хоук-паша, мы выбрали его сами. – И, обнажив саблю, он прокричал: – Да здравствует Хоук-паша!

– Да здравствует Хоук-паша! – откликнулись янычары и сипахи.

Джованна рыдала, наблюдая эту картину из окна дома.

Весной прибыли посланники из Константинополя. Они ехали обычным маршрутом и зимовали в Трапезунде. Вильям встречал их в дверях своего дома.

– Хозяин мой султан, – начал Абдул-паша, – шлёт приветствия Хоуку-младшему, бейлербею Эрзрума и Тавра и желает знать, получил ли он печальные известия о смерти своего отца?

– Я знаю об этом, – коротко ответил Вильям.

– Хозяин мой султан скорбит и сожалеет. Он приказывает тебе оставить пост и возвращаться в Константинополь.

«Как быстро промчалось время! Когда-то точно так же передо мной стоял Генри», – подумал Вильям и тяжело вздохнул.