Текст книги "Османец"

Автор книги: Алан Савадж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 38 страниц)

– Я должен спасти, если смогу, пушки, – сказал Вильям.

– Ты должен спасти себя и свою семью, – ответил ему Омар. – Я доставлю пушки. Ты должен ехать в Брусу. Возьми моих людей, им можно доверять. – Он криво улыбнулся. – Если ты сможешь догнать нашего хозяина, тем лучше. Мы должны обсудить условия, которые мы выдвинем твоему отцу.

Вильям скользнул в седло, сипахи Омар-паши последовали за ним.

Они мчались галопом по дороге в Брусу. Позади себя Вильям слышал выстрелы. Пушка на горе опять дала залп. Обернувшись, он увидел, как верная султану армия берёт не защищённый теперь перевал. Вильям знал, что сегодня не сделал ничего героического, но слишком много надежд и страхов тянуло за струны его сердца. И хотя Вильям ничем не мог помочь своим товарищам, он надеялся спасти брата и свою семью, а также выдать отцу ничтожного Джема.

Они прибыли в лагерь в Ени-Шехре, который превратился теперь в толпу растерянных и перепуганных людей? Здесь гарем также увязался за ними, женщины молили Вильяма спасти их, Но у него на это не было времени. Он и его сипахи, ругаясь и выкрикивая проклятия, прокладывали себе путь через толпу и наконец вырвались на дорогу. Дорога была заполнена башибузуками, но теперь всадники вновь могли пустить лошадей галопом.

До Брусы было около двадцати миль, лошади начали хрипеть задолго до появления города. Всадники замедлили шаг, спешились и повели лошадей. Вильям понимал, что в Брусе ему понадобятся сильные лошади, потому что у Джема были далеко, идущие намерения.

Теперь силуэты гор вырисовывались в тумане, и наконец Вильям и его спутники увидели купола мавзолеев, которые возвышались над белыми домами.

Янычары из личной охраны Джема преградили им путь.

– Падишах проезжал здесь? – спросил Вильям.

– Он приказал, чтобы никто не следовал за ним, юный Хоук, – сказал капитан.

– Уйди с дороги, – приказал Вильям, – или мы пойдём в атаку.

Янычар было меньше, чем сипахов, и к тому же все знали, что принц покинул поле боя.

– Уступаем твоей превосходящей силе, – наконец произнёс капитан.

Вильям поднял саблю и повёл своих людей вперёд. Они поторапливали ещё не отдохнувших лошадей вверх и вниз по кривым улочкам мимо изумлённых женщин, детей и стариков.

– Что случилось? – спрашивали люди.

– Мы разбиты, – отвечали им сипахи. – Оставайтесь дома!

Во дворце принца царил переполох. Охранники и слуги крутились во дворе, взволнованно стрекоча друг с другом, повсюду сновали евнухи, из гарема доносились крики и всхлипывания.

Вильям спешился и побежал в самую гущу возбуждённых людей.

– Где принц Джем? – спросил он.

– Он был здесь час назад, юный Хоук, – ответили ему. – Но оставался недолго. Собрал немного денег и уехал. Но скоро должен вернуться.

– Почему вы так думаете? – спросил Вильям.

– Он не взял никого из своих женщин, никого из свиты, кроме двух человек. Как может принц отправиться в дальний путь без женщин и свиты?

Вильям знал, что Джем мог направиться к южному берегу, где стоял корабль, в надежде скрыться и избежать мести своего брата. Вряд ли это удастся принцу. Щупальца османцев тянулись почти во все города мира.

Но у Вильяма были более важные дела. Он перебежал через двор и зал для приёмов с яркими мозаичными изразцами и по лестнице поднялся в гарем.

Кызлар-ага преградил ему путь.

– Ты сошёл с ума, юный Хоук?

– Отойди, – сказал Вильям, – или ты умрёшь.

Огромный чёрный человек видел решимость на лице англичанина. На мгновение задумавшись, он отошёл в сторону.

Вильям ворвался в гарем и сразу оказался в царстве незнакомых звуков и запахов. Никогда в жизни он не бывал в гареме, как, впрочем, не имел и своего собственного. Со всех сторон послышался визг, и Вильям понял, что, хотя в коридоре никого не было, за ним наблюдали сквозь решетчатые стены.

Не все здесь кричали от испуга. Вильям Хоквуд был более привлекательным мужчиной, чем принц Джем.

Увидев дверь за решёткой впереди по коридору, он добежал до неё, распахнул и предстал перед женщинами. Все были едва одеты, но не все поспешили прикрыться.

Вильям схватил одну из женщин постарше за плечи и, размахивая саблей, сказал:

– Я Хоквуд. Моя жена и сыновья находятся где-то здесь. Проводи меня к ним.

Женщины таращили на него глаза.

– Быстро, – прикрикнул он. – Или я перережу тебе горло.

Женщина пролепетала:

– Их увели евнухи, мой господин. Пришли евнухи...

Вильям освободил её и выбежал в коридор. Несколько евнухов собрались там, но при его приближении они бросились врассыпную. Он поймал одного из них и ударил по затылку рукояткой сабли.

– Где жена юного Хоука? – прорычал Вильям. – Веди меня к ней.

Евнух, стоя на коленях, затрясся от страха:

– Мы выполняли приказ султана, юный Хоук.

– Веди меня, – скомандовал Вильям, почувствовав, что чёрное облако затуманивает его сознание.

Евнух поднялся на ноги и повёл Вильяма по коридору к запертой двери.

– Ломай её, – приказал Вильям.

Евнух позвал других, на помощь, и они выбили замок. Дверь распахнулась, Вильям вошёл в помещение. Его ноздри раздулись от запаха, а сердце упало при виде того, что предстало перед его взором.

Их было четверо в этой комнате: Серета, два маленьких мальчика и Генри Хоквуд. Руки каждого из них были связаны за спиной, и тетива, глубоко врезавшись в плоть, намотана вокруг шеи. Все были мертвы.

– Бунтовщики! – сказал султан, осматривая людей, толпившихся вокруг него. Раненые и оборванные, многие из них были обморожены после вынужденного перехода в середине зимы через горы к Босфору.

– Предатели! Отбросы земли!

Все пленники были высокого ранга. Хоук-паша казнил нескольких простых солдат, в основном для предостережения остальным. Военачальников он привёл для расправы султану. Теперь он стоял позади них и казался огромным ангелом мести. И всё же одну жизнь он должен спасти, если, конечно, сможет.

Пленники поутратили былой боевой блеск. Их тащили, привязав к хвостам лошадей сипахов всю дорогу из Брусы. Их доспехи были помяты и пробиты, рубахи превратились в лохмотья, их лица, локти и колени кровоточили от того, что они падали, плечи и спины – от того, что и по ним стегали плёткой.

Они сполна заплатили за поражение.

И они знали, что никакие страдания не были столь ужасными, как те, которые им ещё придётся испытать.

Глаза их были погасшими, как будто их разум не выдержал тяжести испытания, но они были счастливчиками. Некоторые из них, набравшись смелости, даже смотрели на султана. Но большинство стояли с поникшими головами, уставившись в пол. Все дрожали.

Омар-паша, высоко подняв голову, смотрел прямо перед собой. Вильям Хоквуд смотрел на отца.

– Посадить их на колья, – приказал Баязид, – всех без исключения, как простых преступников.

Военачальники, стоявшие вокруг трона, тяжело вздохнули. Это была самая ужасная казнь из всех, которые когда-либо придумал человек. Но если на кол сажали врага, взятого в бою, то жертва имела возможность в последние минуты жизни вести себя достойно. Простые преступники были лишены даже этого. Их не просто сажали на острый деревянный шест... Сначала человека высоко поднимали на изогнутом седле, затем шест около четырёх футов длиной вводился ему в анус ударами деревянного молотка до тех пор, пока не выходил где-то над поясницей. Казнь проводилась в людном месте, и палач сам решал, частыми или редкими будут удары его молотка.

Омар-паша побелел. С того момента, как Хоук-паша отказался обсуждать условия, он знал, что приговорён к смерти мучительной. Но это...

– Ты не имеешь права, о падишах, – протестовал он. – Я военачальник, я попал в плен с оружием в руках!

– Ты восстал против закона султана, – рявкнул Баязид. – Оставьте его напоследок, – приказал он. – И проследите, чтобы удары молотка были редкими.

Стражники повели пленных прочь.

Остался один только Вильям Хоквуд, связанный и грязный, как и остальные, но отделённый от них приказом Хоук-паши.

– Я не могу делать исключений, Хоук-паша, – сказал Баязид. – Даже несмотря на твою помощь. Восстание должно быть подавлено.

– Прими моё почтение, о падишах, – произнёс Энтони, – мой сын не был мятежником. Он был вынужден выйти на поле боя потому, что его родственники стали заложниками. Он отказался стрелять из пушек по твоей армии, падишах, и был за это арестован. Джем не убил его только потому, что хотел, чтобы мы умерли вместе после победы, на которую он надеялся. Когда мой сын бросился преследовать сбежавшего, чтобы схватить его, то нашёл своих жену, брата и сыновей убитыми. Мой сын ненавидит предателя больше, чем кого-либо на земле. Это чувство разделяю и я.

Баязид поглаживал бороду, глядя на своего командира. Потом он остановил свой взгляд на Вильяме.

– Ты не поймал моего брата, – сказал он. – Жаль... Пока он жив, он будет ножом, вонзённым в меня. Твой отец заявляет, что ты ненавидишь своего бывшего друга. Это правда, юный Хоук?

– Падишах, моя душа рвётся из груди, чтобы отомстить ему. Появись он сейчас около тебя, я задушил бы его голыми руками.

– Хорошо сказано, – одобрил Баязид. – Ладно, юный Хоук, я предоставлю тебе эту возможность. Я получил сведения, что Джем нанял судно, идущее из Смирны в Египет, и удрал на Родос под защиту рыцарей Святого Иоанна. Я направил посланников к рыцарям с предупреждением о том, что его должны выдать, или я подниму против них такую армию, которую ещё не видел никто, армию, даже больше той, которой командовал мой отец. И в этот раз я не буду вести осаду...

– Рыцари не выдадут принца Джема, – сказал Энтони.

– Я знаю это. Но мне известно и то, что они не пойдут на войну. Они вышлют моего брата. Кто может сказать, куда он отправится с Родоса? Обратно в Египет? В Италию? Во Францию? На край земли? – Султан сделал указующий жест в сторону Вильяма Хоквуда. – Я поручаю это тебе, юный Хоук. Найди и привези мне брата. Или разруби его на части своими руками и принеси доказательства этого. Если понадобится, спустись за ним в ад, но доставь мне его живым или привези доказательства его смерти.

– С удовольствием, о падишах! – воскликнул Вильям. – Иначе для чего мне теперь жить? Баязид улыбнулся:

– Даю тебе год на выполнение этой миссии. Помни об этом. Ровно год начиная с сегодняшнего дня. Если ты не вернёшься с моим братом или его головой... тогда... – Он метнул взгляд на Энтони Хоквуда, рядом с которым, как всегда, стоял его сын Джон. – Тогда другой твой брат умрёт.

На некоторое время воцарилась тишина.

Энтони Хоквуда переполнял гнев. Он был личным другом последнего султана, величайшего воина империи. А это его старший сын, участвовавший в разгроме повстанцев! Как могло так случиться, что этот трус, даже не присоединившийся к своей армии в сражении, распоряжается им как рабом?

Баязид продолжал улыбаться.

– Помни мои слова, юный Хоук. Теперь ступай и возвращайся с головой моего брата.

– Он, конечно, не перевоплощение Мехмеда или даже первого Баязида, – заметил Энтони Хоквуд, – но всё-таки он наш хозяин. Ты никогда не должен забывать об этом.

– Я не забуду этого, отец, – сказал Вильям.

Вильям находился на мужской половине дома в личных покоях его отца. Дворец Хоук-паши выходил на Золотой Рог, и из его окон были видны стоявшие у пирсов суда. Корабли приходили сюда со всего мира. Константинополь был открыт всем купцам, если их страны находились в мире с султаном и платили ему дань. Венецианцы и французы, итальянцы и германцы, эфиопы и индийцы – все они толкались на базарных площадях города. Здесь можно было встретить и узкоглазых желтолицых людей с дальних концов Азии, где, как они заявили, находилась империя, ещё более великая, чем Османская.

Иногда среди толпы появлялись и англичане.

Богатства, привозимые в поисках прекрасных шелков, булатных мечей, мягких льняных полотен, великолепных скакунов и, кроме того, освежающих рот пряностей, которые прибывали в Константинополь с Востока, сделали империю самой богатой.

Именно благодаря этому богатству Завоеватель и его военачальники смогли построить свои дворцы. Вильям Хоквуд стоял на мраморном полу, под мраморной крышей, поддерживаемой огромными мраморными колоннами, высеченными в греческом стиле, известном ещё как коринфский. На Окнах были бархатные гардины, а в арках, выходящих во внутренний дворик, колыхался бледно-розовый газ. Дом был напоен мягким воздухом и приглушёнными звуками.

На стенах дворца Вильяма Хоквуда висели картины: изображение Девы Марии с младенцем и икона на ту же тему. Он мог себе это Позволить, Потому что не был мусульманином.

Всего лишь двадцать лет на месте, где красовался этот дворец, не было ничего.

Вильям провёл здесь слишком мало времени, чтобы называть это место своим домом. Теперь он снова должен уехать. Как долго продлится его путешествие?

– Вот твои документы, – сказал отец, протягивая Вильяму бумаги. – Здесь написано, что ты посланник Порты. Тебя будут принимать с почестями во всех странах, торгующих с нами, только в Кастилии и во владениях Арагонского короля ты будешь расценён как враг. Избегай их.

– Да, отец.

– Как сложится судьба твоя после того, как ты захватишь принца, я предвидеть не могу. Надеюсь на твоё мужество и ум.

– Да, отец.

– Ты не подведёшь. Ты не должен подвести не только из-за твоего брата Джона, но и потому, что твоё будущее здесь. Ты, Хоквуд, помни мои слова и возвращайся целым и невредимым.

– Я вернусь.

– Возвращайся, – сказал Энтони Хоквуд, глядя на Вильяма, – потому, что ты мой сын. – Его голос был почти ласковым.

– Я скорблю по моему брату Генри.

– Я тоже, мальчик. Умереть в бою – достойный конец, но быть задушенным... Отомсти за него.

– Я сделаю это.

– Тебе лучше ехать налегке. Тебя будет сопровождать только Хусейн. Он выполнит любое твоё желание. Ему можно доверить жизнь – не жертвуй им до последнего момента. Для прочих нужд здесь мешок с золотом. Используй деньги с толком.

Вильям взял мешок, который оказался очень тяжёлым.

– Теперь простись с матерью, – приказал Энтони Хоквуд.

Вильям пошёл в женскую половину дворца и стал на колени перед матерью.

– Прошу твоего благословения, мама, – сказал он.

– Моего благословения... – высокомерно сказала Анна. – Я уже потеряла сына. Теперь я могу потерять ещё одного. Ступай! Я сомневаюсь, что когда-нибудь увижу тебя.

Вильям встал с колен и, увидев слёзы в глазах матери, поцеловал ей руку.

Немногие турки знали о том, что находится за Дунаем и Чёрным морем. Такие люди, как Энтони Хоквуд, ходили посольством к северу от великой реки. Капитаны водили корабли в бухты Крымского полуострова и были единодушны в мнении, что хоть это и обширная житница с бесконечными полями колосящейся пшеницы, но там почти нет городов и живут там дикие бескультурные люди; и к тому же шесть месяцев в году в этих землях стоит холод, от которого в жилах стынет кровь.

Энтони Хоквуд помнил Англию и берега Испании и Италии. Особенно часто он вспоминал Неаполь и мог часами рассказывать о шумных морских представлениях и чувственных мужчинах и женщинах. Турки, самые горячие люди на земле, улыбались, слушая его воспоминания. Но даже Энтони Хоквуд только по слухам знал о самом сердце Европы.

Те турецкие капитаны, которые торговали с венецианцами, говорили о богатствах и роскоши великой островной республики. Они также рассказывали о землях, лежащих ещё дальше, где горы, гораздо выше чем Тавр, поднимаются прямо к небу. Эти горы окружают земли, ещё более плодородные, чем степи России, и находятся там большие города невообразимого процветания. Из уст в уста передавались сказки об огромных ярмарках, куда стекаются люди со всего мира, о рыцарях в пластинчатых доспехах, о женщинах без чаршафов в пышных юбках, богатых торговцах в прекрасных парчовых одеждах. Эти рассказы будоражили воображение башибузуков, которые знали только о существовании Константинополя, Адрианополя, Брусы и высокого анатолийского плато.

И изо всех этих городов с такими названиями, как Мюнхен и Страсбур, Аугсбург и Майнц, Милан и Флоренция, самый прекрасный, говорили, лежал далеко к западу и назывался Парижем.

Вильяму Хоквуду было известно семейное предание о том, как его дед, служивший Великому Гарри у Азенкура, отправился после победы в Париж в поисках руки дочери дофина[57]57
  Д о ф и н – во Франции до 1830 г. титул наследника престола.


[Закрыть] для своего господина.

«Какое странное совпадение, что шестьюдесятью годами позже я должен проехать той же дорогой, но, к сожалению, без романтических намерений».

Он постоянно думал о том, что надо спешить, так как дни дарованного ему года быстро летели, а Джем всё ещё был недосягаем.

Предсказания Баязида сбылись. Рыцари Святого Иоанна не собирались вступать в войну с Османской империей или отражать новую осаду, такую же разрушительную, как последняя. Джема не стали выдавать, но поторопили в путь, как только посланники Баязида доставили ультиматум.

В первом порыве Джем нанял корабль до Венеции, надеясь поднять былых правителей Восточного Средиземноморья на войну. Вильям Хоквуд последовал за ним. Как и иоанниты, дож[58]58
  Д о ж – глава Венецианской и Генуэзской республик до XVIII в.


[Закрыть] ещё не был готов возобновить противостояние туркам, и Джему снова пришлось отправиться в путь, на этот раз во Францию. Обеспокоенный Вильям прибыл в Венецию месяцем позже. Но дож сердечно приветствовал молодого человека, путешествовавшего как посол султана и со всеми почестями принял его во дворце.

Несмотря на недавнее поражение, Венеция была цветущей и суматошной. Прибыв в начале февраля после шторма в Адриатическом море, Вильям внезапно почувствовал желание остаться на большой карнавал, который знаменовал начало христианского фестиваля Великого поста.

Вильям хотя и не стал мусульманином, но и не был последовательным христианином. Он помнил, как в детстве мать пыталась научить его заповедям и молитвам, но эти занятия быстро пресёк отец, который сам придерживался ромейского, а не греческого вероисповедания. Между двумя, слишком сильно различавшимися интерпретациями закона Божьего Вильям и его братья совершенно запутались и не могли принять ни одну из них. В детстве их водили в церковь в Галате к мессе, но, когда началась военная подготовка, в этом больше не было необходимости. Частенько братья Хоквуды совершали намаз, и делали это потому, что не хотели отличаться от своих товарищей.

Живя в мусульманской стране, Хоквуды, конечно, соблюдали суровое воздержание во время рамазана, когда все истинно верующие проводили дневные часы в молитве и посте. Как определено законом, только тогда, когда чёрная нить не будет отличаться от серой, можно прикоснуться к еде. Для себя Вильям понял, что Великий пост чем-то походил на рамазан, хотя и не был столь суровым.

До его разумения не доходило, почему перед началом Великого поста официально разрешены два дня насилий.

– Это хорошо для нашего народа, – объяснил дож, – когда на небольшой срок разрешается делать недозволенное. – На его морщинистом лице появилась натянутая улыбка. – Для того чтобы восстановить силы, ему потребуется почти весь год.

Два дня и две ночи в Венеции царили всевозможные формы порока и утех. Вильям был удивлён, узнав, что даже важные советники, члены Совета Десяти, забыв о своих представлениях о нравственных устоях, пьянствовали напропалую и тащили в постель всех женщин, попадающихся им на глаза независимо от того, замужем они или нет. И все женщины Венеции были доступны любому в течение этих двух дней и ночей.

Вильям мрачно взирал на царящий хаос. У него не было настроения предаваться веселью, ещё меньше ему хотелось держать в объятиях женщину. Вильям никогда не предполагал, что он на самом деле любил Серету и даже не был уверен в своей любви к сыновьям. Благодаря Серете он узнал, что они были не такими, как он сам. Увидев их жестоко задушенными, он испытал жгучую боль, как будто ножом провели по его сердцу.

Вильям отказался от участия в этом празднике вседозволенности и ещё по одной причине. Венеция стала первым не турецким городом, который он посетил, и он был потрясён, увидев дворцы, подобных каким не было даже в Константинополе, и романтические каналы... Но само место показалось ему отвратительным, такими же были и люди. Поселившись в городе, Вильям первым делом спросил о бане и получил в ответ удивлённый взгляд. В феврале здесь не мылись.

– Мы действительно среди чужих, юный Хоук, – отметил Хусейн.

Хусейну было сорок с небольшим. Для турка он казался высоким и гордо носил свой большой живот. Хусейн оказался идеальным компаньоном. Несмотря на некоторую неуклюжесть, он искусно владел оружием. Он был тоже неприятно поражён привычками венецианцев. Больше всего Вильяма и Хусейна шокировало то, что женщины разгуливали по улицам с открытыми лицами и без сопровождения, их плечи и груди были выставлены напоказ, и они флиртовали с каждым встречным и поперечным. Конечно, гречанки в Константинополе тоже не закрывали лиц, но одевались гораздо скромнее и вели себя в высшей степени сдержанно, опасаясь злой людской молвы.

– Это место – не угодное Аллаху, – сделал вывод Хусейн.

Сделав всё возможное, чтобы убедить турецких посланников повеселиться, дож предоставил их самим себе и посчитал, что они весьма скучные люди. Вильям был счастлив стряхнуть пыль Венеции со своих ног.

Дальше нужно было двигаться по суше, соблюдая все меры предосторожности. Энтони Хоквуд предупреждал Вильяма, что большинство христианских государств силой заставили признать всё расширяющуюся империю Завоевателя. Все знали, что война с турками даст или мало, или ничего. Исключение составляли династия Габсбургов, которая правила Священной Римской империей, и династическая уния Арагона и Кастилии. Их союз с республикой Генуя был равноценен союзу враждебной Порты со странами Западного Средиземноморья и делал невозможным для турецкого посла проезд морем до берегов Франции.

Поэтому Вильям должен был добираться до Франции через Швейцарию и Савойю той же дорогой, что и убегающий принц. Джем выбрал этот путь как более безопасный и ещё потому, что не доверял Фердинанду и Изабелле Испанским.

Путешествие оказалось очень тяжёлым, и особенно потому, что проходило зимой. Снегопад Вильям пережидал в отдалённых горных селениях. Там его принимали достаточно дружелюбно, благодаря в основном его золотым монетам. Вильям всё время находился в нервном возбуждении, понимая, что вынужденные задержки приближают конец милованного ему года.

Они шли по захватывающе красивой земле. Горные вершины, покрытые снегом, поднимались в небо, светло-голубые озёра немыслимой глубины блестели в долинах.

Местные жители не были похожи на тех, которых он видел в других странах. Их нельзя было назвать скромными или чистоплотными так же, как и венецианцев, но они казались более выносливыми и, очевидно, именно благодаря этому процветали, несмотря на ужасную погоду. Социальное устройство их жизни представляло свободный союз поселений, называемых кантонами. По их закону, каждый кантон принимал решения и действовал по собственному усмотрению.

Уяснив неопределённое положение местных жителей, Вильям пришёл к выводу, что они могут стать лёгкой добычей для любого алчного соседа. И действительно, швейцарские кантоны были до недавнего времени субъектом австрийского правления. Но в ответственный момент всё мужское население было собрано в самую прославленную пехоту христианской Европы, которая, успешно преодолев сложности военного похода в горной стране, завоевала свободу своей земле. Сохранить её швейцарцы считали своим долгом и были полны решимости.

Вильям не удивился бы, узнав, что отважная швейцарская пехота отправилась в поход на янычар.

Из Швейцарии в самом начале весны Вильям и Хусейн направились в Савойю и оттуда во Францию. Им стало известно, что принц Джем уже побывал здесь несколько недель назад.

Зелёная и ласкающая взгляд земля купалась в солнечном свете, как будто радуясь цветущим деревьям. Вильям знал, что в течение более ста лет Франция была местом сражении, на котором английские короли, сменяющие один другого, пытались реализовать свои притязания на французский трон. Но в основном войны, разорявшие страну, велись на юге и западе Франции, поэтому жизнь в её восточных областях была относительно спокойной. Его путешествие по этим землям было одним из самых приятных. Подъезжая к окрестностям Парижа, Вильям увидел руины множества когда-то прочных зданий.

И всё же Париж тянул его к себе, как магнит. Город и удивил и разочаровал его. Конечно, здесь находились прекрасные соборы, окружённые крепкими зданиями. Все эти сооружения можно было легко защитить, поскольку они примыкали к небольшому острову в центре реки Сены. Но площадь острова была слишком мала для такого количества зданий, которые громоздились по обеим сторонам очень узких улиц. Растущее население стало строить дома по другую сторону мостов и окружило город новыми районами, которые были не менее сырыми и мрачными.

Вильям, живший в Брусе в течение нескольких лет, этом самом чистом и прекрасном из городов, испытывал неописуемое отвращение. В Париже было гораздо хуже, чем в Венеции. Кроме того, здесь постоянно шёл дождь, и после него улицы превращались в сточные канавы, по которым текли всевозможные зловонные отбросы. В городе было множество нищих и бездомных собак, некоторые из них были бешеными.

Да, в Константинополе тоже много нищих, но там к ним относятся с уважением, поскольку подаяние считается святой обязанностью мусульманина. С собаками в Турции обращались хуже, чем со змеями. Их постоянно пинали с дороги. В Париже скорее нищего пнут с дороги, а с собакой не станут связываться.

Жители города были разными – от очень бедных до тех, которые, по меньшей мере, кажутся очень богатыми. Представители знати – и мужчины и женщины – собирались в отдалённых покоях королевского дворца, оживлённо беседовали друг с другом и казались ожившими образами из воспоминаний его отца. Мужчины носили панталоны, которые подчёркивали все части их тела, их камзолы едва достигали бёдер; их головы украшали разнообразные шляпы, украшенные перьями или кисточками. Женщины в богато расшитых бархатных платьях постоянно поддёргивали их с пола, показывая не менее привлекательные нижние юбки. Они казались чуть более сдержанными, чем те, которых Вильям видел в Венеции, но, видимо, по причине более холодного климата, чем по причине природной скромности.

Богатые женщины украшали себя небольшими вуалями; некоторые, называемые бабочками, крепились на проволочной рамке на голове; другие опускались по спине почти до самого пола, и всякий раз, когда хозяйка такой вуали нагибалась, любой из тех, кто стоял поблизости, мог попасть в ловушку из белого газа.

Эти изысканные создания мужского и женского пола удивлённо рассматривали высокого рыжеволосого человека с обожжённым лицом, его шаровары и просторную рубаху, его тюрбан и остроконечный турецкий шлем. Вильям не стал снимать тюрбан, чтобы подчеркнуть своё отличие от собравшихся здесь. Но, поняв, что во Франции принято снимать головные уборы в присутствии короля, Вильям подчинился правилам. Когда назвали его имя и Вильям вышел вперёд, толпа зашепталась в недоумённой враждебности.

– Говорят, ты не знаешь французского, – спокойно сказал человек, говоривший по-латыни.

Вильям напрягся, увидев перед собой приземистого и чрезвычайно толстого мужчину. Ему было известно, что Людвик XI немолод. Королю уже исполнилось пятьдесят восемь лет, но выглядел он ещё старше, его движения были медленными и болезненными, казалось, что его мучают ревматические боли.

Вильям знал, что этот бескомпромиссный человек с бледным лицом, большим носом и толстыми тумбами прозван в Европе Всемирным Пауком из-за того, что он проникал в каждый двор и каждый заговор.

– К своему несчастью, ваше величество, – ответил он.

– Но, без сомнения, ты владеешь английским, – предположил король.

Вильям был застигнут врасплох и не знал, что сказать.

Король улыбнулся:

– Не бойся, Хоквуд. Мы с твоим королём Эдуардом теперь друзья. Наши народы воевали друг с другом достаточно долго.

– Примите моё почтение, ваше величество, я не являюсь подданным короля Англии, – сказал Вильям.

Людовик пристально посмотрел на него.

– Как я слышал, – произнёс он, – ты поклялся в верности более могущественной власти.

Вильям поклонился.

Людовик сделал знак камергеру.

– Отошли эту-толпу, – приказал он. – А ты, юноша, располагайся поудобнее и расскажи мне об этих турках.

Вильям поспешил повиноваться и целый час отвечал на вопросы Людовика – о Баязиде, его армии, его людях и намерениях.

– Всё, что ты рассказал мне, совпадает о другой информацией, собранной мной, – удивился Людовик. – Я нахожу интересным, что, хотя твой хозяин и я правим на разных концах континента... у нас много общего.

Вильям не мог сообразить, в чём Баязид походил на этого человека, но сразу понял, что француз говорит это неспроста.

– У меня нет сомнений, что мой хозяин придерживается того же мнения, ваше величество, – дипломатично произнёс он.

– Что ж, это хорошо. Я подозреваю, что последние события были благотворными для моих людей и меня, окружённых врагами. Скажи, Хоквуд, прав ли я, предполагая, что султан считает Фердинанда Католика своим злейшим врагом?

– Вы» определённо правы, ваше величество.

– Хорошо. Я могу сообщить тебе, что испанцы и мои враги. Связь налицо, не правда ли? Я скажу тебе, что испанцы представляют для меня большую опасность, чем для Константинополя, поскольку их владения граничат с моими, хотя и через узы брака, на востоке и севере. Это невыносимая ситуация.

– Я не сомневаюсь, что мой хозяин хорошо поймёт твои трудности, – осторожно сказал Вильям.

– Что ж, замечательно, – объявил Людовик. – Тогда я попросил бы тебя немедленно объяснить их ему. Понимание между нашими народами, обмен послами... возможно, союзничество благотворно повлияют на укрепление наших отношений. Ты выполнишь моё поручение, Хоук?

– Охотно, ваше величество. Но я боюсь, что моё возвращение в Константинополь без того, кого я ищу, разгневает султана и сведёт на нет все наши усилия.

Людовик долго смотрел на него.

– Сначала я не знал о твоём прибытии, Хоквуд. Принц Джем дал мне понять, что он законный наследник Мехмеда, и я предложил ему убежище. Ты не заставишь меня нарушить своё слово?

Вильям попытался сдержать отчаяние.

– В таком случае, ваше величество, мне кажется, что ваши надежды на понимание с моим хозяином останутся только надеждами.

Людовик посмотрел на него.

– Нет горы такой высокой или крутой, которую нельзя было бы взять, – после паузы произнёс он. – Я вижу, Хоквуд, мы оба люди разума и дела. Ты, конечно, должен понять, что в первую очередь я думаю о спокойствии и безопасности моего королевства и моих людей. Король, увы, должен позволить этой безграничной ответственности взять верх над честью, когда потребуется. Но ты должен понять и то, что прежде, чем я нарушу данное мной принцу Джему слово и отпущу его в ловушку, я должен получить уверения твоего султана, что он заинтересован моими предложениями. В противном случае это был бы безрассудный шаг.