Текст книги "Османец"

Автор книги: Алан Савадж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 38 страниц)

Богатый наряд Энтони был разорван, он еле перебирал ногами, по лицу текла кровь, его меч исчез. Мэр и вскрикнула и бросилась навстречу сыну.

Вильям, усадив брата, спросил:

– Что случилось?

Энтони молча, со страдальческим выражением лица покачал головой.

– Где твоя сестра? – спросил Джон Хоквуд.

Энтони вздохнул:

– Сначала она ушла... она ушла с Василием и Алексеем Нотарасами. Это случилось из-за того, что на нас напали. А потом... во дворце Нотараса... – Его голос затих.

– Рассказывай, что произошло. Немедленно!

Энтони не мог заставить себя рассказать родным, что Кэтрин сама захотела остаться во дворце и что она позволила слугам Нотараса избить собственного брата. Ему было непонятно, чем руководствовалась Кэтрин. Энтони чувствовал, что ему плюнули в душу. Но он решил молчать об этом, потому что иначе никогда не сможет смотреть в глаза родителей.

– Кэтрин не вышла, когда её позвал брат, – ухватилась Мэри за враньё Энтони, как за самое важное. – Она даже не ответила на его зов.

– Она могла и не слышать, – перебил жену Джон.

– Они переломили мой меч, – сказал Энтони в отчаянии.

– Которым ты защитил их сестру, – согласился Вильям.

– Что сделано, то сделано, – перебил их Джон. – Ложитесь спать, мальчики.

Энтони, пошатываясь, вышел из комнаты.

– Отец, разве ты не отомстишь им? – спросил Вильям.

– Что ждёт твою дочь? – отстранению поинтересовалась Мэри, как будто забыв, что Кэтрин и её дочь тоже.

Джон Хоквуд пристегнул меч, который он только что снял.

– Я должен привести Кэтрин домой. Я отомщу за всё.

– Я пойду с тобой, – сказал Вильям и взял меч.

– Добрый вечер, генерал, – поприветствовал Хоквуда великий дука. – Несмотря на поздний час, я рад вас видеть.

Джона Хоквуда проводили в огромный зал. По размерам он был едва ли меньше баронского зала, на стенах висело множество икон.

В зале находился большой стол и несколько стульев, он выходил в галерею, в которой толпились вооружённые люди. Великий дука и его сыновья, стоявшие у стола, тоже были с оружием в руках. Палки в руках слуг свидетельствовали об их явно немирных намерениях.

Сейчас Хоквуд с трудом преодолевал презрение, испытываемое им и раньше к византийцам. Он чувствовал, что его сын Вильям, такой же высокий и смелый, как и он сам, поддержит его в трудную минуту.

– Я пришёл за своей дочерью, – тихо сказал Джон.

– Я как раз хотел поговорить о вашей дочери, – сказал Нотарас. – Она захотела провести ночь здесь, генерал. На улицах в такой час женщинам опасно появляться, на них могут напасть.

– Мой брат спас вашу дочь от подонков, – прогремел Вильям. – И вместо благодарности ваши люди разбили ему голову.

– Прошу простить за этот инцидент, уверяю вас, это досадное недоразумение. Ваш сын чересчур горяч, он атаковал моих слуг, и они вынуждены были защищаться.

– Энтони защищал честь своей сестры, – патетически сказал Вильям.

– Успокойся! – одёрнул сына Джон Хоквуд. – Я пришёл сюда за своей дочерью. Вы должны привести её. Заявляю, что буду требовать удовлетворения, если с ней что-то случилось.

Нотарас фыркнул:

– Вы полагаете, что можете командовать в моём доме, генерал?

– Кэтрин пришла сюда по собственной воле, – хитро заметил Алексей Нотарас.

– Она сейчас в комнате моей сестры, – сказал Василий. – Они подруги. Что с ней может случиться?

– Приведите её, – настаивал Джон Хоквуд. – В противном случае я разнесу ваш дом.

Великий дука уставился на англичанина из-под нахмуренных бровей.

– Выбросить эту падаль! – скомандовал он.

Слуги поспешили выполнить приказ, но Джон обнажил свой меч и сразу же услышал, что и Вильям достаёт оружие.

– Сопляки, – тихо сказал Джон. – Возьмём одного из них. Это решит дело.

Отец и сын дружно атаковали слуг; те сразу поняли, что на этот раз перед ними не мальчишки, а два опытных солдата, и сразу ретировались.

Рубите их! – рычал Нотарас, размахивая шпагой. Вместе с сыновьями он отступал к внутреннему проходу.

Джон заметил, что с крыши галереи кто-то прыгнул, но он знал, что Вильяму по силам отразить любую атаку. Он бросился следом за великим дукой и его сыновьями, но они уже успели скрыться в проходе, и дверь была закрыта. Обернувшись, Джон увидел, как Вильям отбросил византийца, у которого кровоточило плечо от нанесённой ударом меча раны. Остальные отступили к стене.

– Несите луки! – крикнул Нотарас с крыши галереи. – Расстреляйте их!

Двое слуг выскочили из зала.

– Отец, ничем хорошим это не кончится, – сказал Вильям. – Если мы умрём, то ничем не сможем помочь Кэтрин. Будем искать поддержки императора.

Джон Хоквуд понимал, что Вильям прав.

– Тогда атакуем слуг, – согласился он, – и уводим, пока не поздно.

Император Константин вздохнул и отбросил пергамент.

– Вы обвиняетесь... – начал он.

– В том, что поступил, как следовало поступить отцу! – воскликнул Джон Хоквуд.

– В нарушений общественного спокойствия, бесчинстве и покушении на право собственности.

– Я лишь хотел спасти дочь, ваше величество.

Джон пробежал глазами по лицам людей, стоявших позади трона. Он сжал губы, увидев Нотараса подле патриарха.

– Твой сын обвиняется в убийстве, – устало закончил Константин.

– Мой сын защищался от нападавших на него людей.

– Но один из них убит!

– Так случилось, ваше величество.

– Франк убил грека, – гаркнул Геннадий.

– Но моя дочь была изнасилована! – закричал Джон. – Сестра моего мальчика была изнасилована! Она до сих пор томится во дворце великого дуки.

– Я отрицаю это, – проговорил Нотарас. – Она оказалась в моём доме по собственной воле. Всё, что произошло между ней и моим сыном, произошло по её собственному желанию...

– Но без благословения её родителей, – оборвал император, явно теряя терпение.

Нотарас тяжело вздохнул:

– Мой сын готов жениться на этой девушке.

Все присутствующие в зале с удивлением посмотрели на Нотараса. То, что великий дука разрешал своему внебрачному сыну жениться на латинянке, было, по сути, публичным признанием его вины.

Нотарас указал на Вильяма Хоквуда, стоявшего позади отца:

– Но этот негодяй должен умереть!

– Он убил грека, – повторил патриарх. – И он должен поплатиться своей жизнью!

Константин с грустью взглянул на Джона, и Джон с ужасом мгновенно понял, что император недостаточно силён, чтобы защитить его.

– Я протестую, ваше величество, – сказал Джон. – Если бы мы не защищались, нас разрубили бы на части. По приказу этого человека... – И он указал на великого дуку.

– Но вы остались живы, а один из моих подданных убит, – сказал император. – Твой сын должен поплатиться за это.

– И вы думаете, что моя дочь захочет вступить в брак с Василием Нотарасом, если её родной брат будет казнён?

– Они поженятся, – повторил Нотарас. – Я прослежу за этим.

Джон спрашивал себя, имеет ли Кэтрин хоть малейшее представление о том, в какую беду они попали из-за её безответственности и безнравственного поведения? Теперь, чтобы спасти жизнь Вильяма, он должен пойти с козырной карты, а свою дочь бросить ко всем чертям...

– Если мой сын будет признан виновным, я не останусь в Константинополе, – объявил он.

Император взглянул на него, и Джон увидел, что Константин готов расплакаться. Но внезапная слабость внутри него неизбежно нарастала, и он начал понимать, что император не в состоянии защищать даже своего генерала артиллерии перед напором великого дуки.

– Итак, – проговорил наконец император. – Сегодня вечером из Галаты отправляется генуэзское судно. Будь на нём с женой и младшим сыном. Никто не станет препятствовать вам.

Джон поднял голову.

– А мой старший сын?

– Он будет казнён!

Вильям судорожно перевёл дыхание и огляделся... Иметь при себе оружие, находясь рядом с императором, не разрешалось, кроме того, они были окружены плотным кольцом охраны.

– Ваше величество, вы не сделаете это! – вскричал Джон.

– Я дарую тебе жизнь. Большего я сделать не могу...

Джон не верил своим ушам.

– Но, ваше величество, – проговорил он, понизив голос, – вы совершаете преступление!

– Измена! – закричал великий дука, и его вопль был подхвачен свитой.

– Молчать! – приказал император. – Это мой приговор, Джон Хоквуд. Теперь ты должен удалиться. Если же тебя или твоего сына застанут в Константинополе на рассвете, ты будешь казнён. Убирайся, Хоквуд, пока у тебя ещё есть время.

– А ну живо! – скомандовал капитан генуэзского судна. Это был, конечно же, не тот капитан, который доставил Хоквудов в Константинополь более двух лет назад, но Джону казалось, что всё это произошло как будто вчера. – Усиливается северный ветер. Нас вынесет из Босфора, как косточку, выдавленную из апельсина.

Джон Хоквуд промолчал, помогая жене подняться по трапу и пройти в каюту. Энтони следовал за ними с узлами в руках, которые они наскоро успели собрать.

Они просто-напросто ушли из своего прекрасного дома и из жизни, которую создали себе. Мэри была настолько потрясена внезапной переменой их судьбы, что не могла дать волю слезам. После двух лет жизни в роскоши и комфорте, которых они не знавали прежде, она, казалось, просто не понимала, что её семья расколота и их процветание разрушено бесповоротно.

Энтони понимал её состояние. Он не знал всех подробностей случившегося, но масштабы катастрофы он, конечно, осознавал. Инстинктивно он чувствовал себя виноватым, но раз Кэтрин решилась на преступное безумие, то всё, что последовало за этим, рисовалось неизбежным. То, что Кэтрин не прислала ни слова извинения за то несчастье, в которое она ввергла семью, разрывало сердце Энтони.

Столь не безразличная ему Анна Нотарас совершенно очевидно повернулась против него, и осознание этого лишь усиливало боль, которою ему приходилось переносить. Но больше всего была уязвлена гордость Энтони. Приступы боли в израненном теле, порезы на лице и руках было ничто по сравнению с чувством, что он раздавлен, выброшен из жизни и катится по дороге как пустая бочка. Он был совершенно беспомощен, словно со связанными руками.

Энтони не мог до конца поверить в то, что его меч переломлен и что завтра утром его брат будет задушен гарротой[27]27
  Г а р р о т а – орудие казни, представляющее собой железный ошейник.


[Закрыть].

Положив узлы в каюту, Энтони возвратился на палубу. Он боялся взглянуть на родителей.

Стемнело, только огни мерцали в Галате и в городе на противоположной стороне залива. После перипетий предыдущей ночи Константинополь, без сомнения, спал. Но Вильям Хоквуд не мог уснуть, он должно быть, стоял у окна камеры, вглядываясь последний раз в темноту ночи. На рассвете он будет казнён...

А Кэтрин? Всматривалась ли она в ночную мглу? О чём думала?

Энтони почувствовал, что его охватывает гнев. Но хуже поведения Кэтрин, хуже его собственного унижения и предстоящей казни Вильяма было осознание того, что отец безропотно принял эти удары судьбы. Хотя можно было сказать, что у него не было выбора. И это человек, который всегда встречал врага с мечом в руках... Отец признал поражение и покидал Константинополь в ночи, а великий дука и его сыновья, потягивая вино, смеялись над жалкой фигурой того, кто недавно был «великим наёмником».

В считанные часы отец, казалось, превратился из полубога в смиренного человека. Энтони не мог себе представить, что ждёт их впереди... Мать была разбита; из уверенной и привлекательной средних лет женщины она превратилась в убитую горем старуху. Честолюбивым мечтам отца пришёл конец. Он не мог предпринять ничего, кроме как вернуться в Англию и наняться тяжеловооружённым всадником. Но хватит ли у него мужества, чтобы без страха смотреть врагу в лицо?

А сам Энтони? Его меч переломлен, брат будет задушен, сестра обесчещена и превращена почти в шлюху...

Энтони в оцепенении смотрел на город. Северный ветер, ощущавшийся даже внутри Золотого Рога, вынес их через плавучее заграждение в Босфор. Теперь они огибали акрополь, где император, вероятно, ужинал в этот час.

– Я ненавижу тебя! – закричал Энтони, и ветер подхватил его слова. – Я ненавижу всех вас! Я вернусь и уничтожу вас!

Ветер разорвал фразу на части, но слова были сказаны. Слёзы хлынули из его глаз.

Ветер крепчал. Энтони оставался на палубе, у него не было никакого желания сидеть с родителями в каюте. Он почувствовал, что порывы ветра, раздувавшие его одежду и выбивающие слёзы из глаз, вынесли судно из узкого пролива на просторы Мраморного моря. Волны обрушивались на палубу и разбивались о корму.

– Это уж слишком, – сказал помощник капитана, – мы должны повернуть назад.

– Назад? – заревел капитан. – Что это даст? Против течения и ветра одновременно? Мы будем плыть задом. Бог проклянёт тебя за трусость. Если тебя так пугает ветер, сбрось паруса!

Помощник отдал приказание, и матросы бросились на реи приспустить паруса. Это почти ничего не изменило, судно продолжало нырять носом, двигаясь со скоростью десять узлов, что значительно превышало его возможности. Огни Константинополя «оставались на траверзе в течение нескольких минут, потом они исчезли. По правому борту были видны огни на турецкой стороне пролива. Но скоро и они остались за кормой.

– Будет полегче, когда мы выйдем в открытое море, – сказал капитан. – Увидите!

– Я не могу удержать штурвал, – задыхаясь, прокричал рулевой. – Ветер меняется.

Судно вышло из узкого прохода, но ветер изменился на западный и сбивал их с курса. Капитан приказал убрать паруса, а сам бросился к штурвалу.

Энтони ухватился за мачту, заворожённо глядя на волны, разбивавшиеся о корму и бросавшие корабль из стороны в сторону. Они сбивали корабль с курса несмотря на то, что у руля было два матроса. Последний огонёк исчез из виду, и они погрузились во мрак ночи.

«Прощай, Константинополь, – думал Энтони. – Прощай, великий дука! Кэтрин и Анна Нотарас...»

Слёзы подступили к горлу. Он никогда не вернётся сюда. Никогда... С вахты донеслись звуки, и Энтони оглянулся, напряжённо всматриваясь вперёд... Но мгла вокруг была чернее самой ночи. Прежде чем он успел сообразить, что это было, раздался ужасающий скрежет, и корабль развернулся носом к волне. Энтони отпустил мачту, и его бросило вперёд на палубу. Мачта, за которую он держался, рухнула за борт, переломившись несколькими футами выше его головы.

Другие мачты также переломились, и судно, став игрушкой волн, разваливалось, поднимаясь и с грохотом падая при каждом новом ударе волны.

– Всем покинуть судно! – скомандовал капитан. – Покинуть судно!

Родители Энтони карабкались по кренящейся палубе, пытаясь пробраться к трапу. Энтони услышал зовущий из темноты голос отца и через минуту схватил руку Джона Хоквуда. Джон крепко держал Мэри, совершенно обезумевшую от обрушившихся на них несчастий.

– Что происходит? – задыхаясь, спросил Джон.

– Вероятно, мы сели на мель, – ответил Энтони.

– Быстрее к лодке! – крикнул Джон.

Матросы уже спускали за борт шлюпку, Энтони потащил родителей к ней, пытаясь удержаться на палубе, вставшей дыбом под ударами волн, добивавших совершенно беспомощное судно.

Энтони посмотрел в сторону берега, который успел разглядеть перед крушением. Берег, точнее скалистая гряда, был очень близко. У Энтони не было ни малейшего представления о том, что это за земля.

Шлюпка, на какое-то время заслонённая от штормовых порывов ветра разбитым судном, качалась на волнах, с двух сторон прикреплённая к кораблю.

– Освободите место! – заорал Энтони. – Освободите место!

Их приняли в шлюпку неохотно; капитан приказал перерубить канаты. Энтони оглянулся на обломки корабля, когда вёсла ударили о воду. У них почти ничего не осталось из вещей, захваченных из Константинополя. Теперь они в полном смысле слова лишились всего!

Но им не пришлось долго скорбеть по поводу своей судьбы. Шлюпку стремительно понесло вперёд, корму подбросило, и люди попадали со своих мест. Вёсла взлетели в воздух. Энтони, второй раз за эту ночь, упал и очутился в воде. Он нырнул и коснулся дна. Когда же вынырнул, то понял, что они на мелководье. Энтони шарил вокруг себя руками и наконец нашёл мать; волны ударяли в спину и сбивали с ног. Шатаясь, он вытащил мать на берег.

– Отец! – задыхаясь кричал Энтони. – Отец!

– Сюда, мальчик, сюда! – откликнулся Джон.

Жив! Энтони положил мать на песок. Она тяжело дышала, и стонала. Потом он помог отцу и капитану.

– Это чудо! – Джон Хоквуд тяжело дышал. – Я думал, мы погибли...

– Погибли? – повторил капитан. – О да, мы погибли!

– Но мы живы! – возразил Джон.

– И всё же – погибли! – Капитан указал на отряд всадников, направлявших лошадей по скалистой тропе к берегу.

Энтони невольно залюбовался грацией всадников.

– Мы погибли, – застонал капитан. – Это турки!

Глава 3
КРОВОПИЙЦА

Вскоре стало очевидно, что капитан, прав. Спасшиеся при кораблекрушении – пятнадцать мужчин и Мэри Хоквуд – были тут же на берегу связаны все вместе; и всадники погнали их к вершине скалы, подгоняя хлыстами. Энтони попытался защитить мать от грубого обращения и тотчас получил несколько ударов хлыстом по голове; он упал и потерял сознание. Его избили во второй раз за эти два дня, и теперь ему ничего не оставалось, как тупо брести в полубессознательном состоянии за моряком, к которому он был привязан.

– Боже милосердный! – стонал Джон Хоквуд. – Чем мы прогневали небеса, чтобы заслужить такое наказание?

Мэри не могла говорить, только горькие слёзы текли по её лицу.

Падая и задыхаясь, они добрались до вершины скалы и вскоре оказались в лагере примерно в ста ярдах от берега. В темноте были едва различимы шатры. Их согнали в кучу и предоставили самим себе, но всё же под присмотром турок.

– Погибли, – повторял капитан. – Мы погибли.

– Вы знаете их язык? – спросил Джон.

– Я знаю всего несколько слов. Поэтому я и говорю, что мы погибли.

– Вы можете попросить воды? Без воды мы действительно погибнем к рассвету.

– Мы так или иначе погибнем к рассвету, – отозвался капитан, – или вскоре после рассвета...

Пессимизм капитана был удручающим. Но Джон скоро понял, чем продиктовано нежелание капитана просить воду. Один из моряков опрометчиво сделал это и тотчас был избит палками.

Ночь тянулась медленно, жажда, голод и ноющая боль в связанных телах становились всё более невыносимыми. Ветер начал стихать. Задержись они с отплытием из Галаты всего на несколько часов, то, вероятно, избежали бы и шторма и кораблекрушения. Казалось, злой рок преследовал их на каждом шагу, намереваясь уничтожить окончательно.

Но вот наступил рассвет, провозглашённый муэдзином[28]28
  М у э д з и н – служитель мечети, с минарета призывающий верующих к молитве.


[Закрыть], призывающим на утренний намаз[29]29
  Н а м а з – в исламе ежедневное пятикратное моление.


[Закрыть]. По этому сигналу каждый мужчина в лагере начинал молитву, встав на колени лицом по направлению к Мекке.

Теперь пленники могли рассмотреть окружавшие их шатры, над которыми развевались зелёные флаги. Каждый шатёр был достаточно большим, чтобы вместить несколько человек, но мог быть мгновенно сложен. Джон Хоквуд понял, что это походный лагерь турецкого патруля. То, что их судно выбросило прямо к сипахам[30]30
  С и п а х и – воины султанского кавалерийского корпуса.


[Закрыть], было ещё одним подтверждением зловещей судьбы, которая преследовала его семью в последнее время.

Земля вокруг была выжжена солнцем, лишь несколько чахлых деревьев виднелись в отдалении. Внизу беспокойно колыхались воды Мраморного моря... Вот и всё, что можно было сказать об окружавшем их пейзаже.

Джон рассмотрел турецких воинов, которые, закончив молитву, с большим удовольствием пили и ели, не обращая внимания на страдания пленников. Несмотря на страх и усталость Джон Хоквуд не мог не восхищаться пленившими их воинами. Он оценил воинственный дух, уверенное поведение и качество их вооружения. Они были одеты в белые рубахи с длинными рукавами, синие шаровары были заправлены в мягкие лайковые сапоги. На головах были круглые железные шлемы с острым выступом для отражения ударов. Поверх рубахи была одета кольчуга-кираса, ниспадавшая до бёдер; поддёвка под кольчугой была из толстого войлока и защищала от сабельных ударов. Собственные сабли сипахов были изогнутыми и острыми, как бритва. Такие сабли рубили, а не пронзали. Кроме того, сипахи были вооружены пиками и луками со стрелами, то есть во всём соответствовали описанию императора Константина лучшей в мире лёгкой кавалерии.

Но каких-либо признаков огнестрельного оружия видно не было. Поэтому эти замечательные воины всё-таки не могли противостоять пушечному огню.

До слуха пленников донёсся цокот копыт, и кавалькада всадников въехала в лагерь, сопровождая величественного предводителя. Как и у простых сипахов, на этом человеке были кираса, круглый железный шлем, но его белая рубаха заканчивалась широкой золотой каймой. В руках он держал жезл с конским хвостом, завязанным в узел.

– Это их паша, – угрюмо пробормотал капитан.

Паша спешился и размашистым шагом подошёл посмотреть на пленников. Воины, сопровождавшие его, ухмылялись и обменивались короткими замечаниями. Их свирепые глаза и вся повадка красноречиво говорили, что ни о каком проявлении жалости к страданиям людей, -пригнанных с берега, не может быть и речи.

Паша был человеком с орлиными чертами лица, почти наполовину скрытыми бородой и усами. Он сделал знак, и его люди бросились к пленникам, размахивая палками и кнутами. Связанные одной верёвкой, несчастные не могли оказать никакого сопротивления. Построив пленников в линию, сипахи стали срывать с них одежды.

– Господи! – взмолился Джон. – Что же это такое?

– Они хотят убедиться, достоин ли кто-нибудь из нас остаться в живых, – объяснил капитан.

К счастью, происходящее не коснулось жены Джона, на неё просто никто не обращал внимания. Но мужские гениталии неизбежно проверялись нетерпеливыми пальцами сипахов. Джон не мог заставить себя посмотреть на Энтони, который был ошеломлён не меньше, чем он сам.

– Если бы вы были обрезаны, – сказал капитан, – вы бы имели шанс выжить.

– Мой Бог! – пробормотал Джон. Ему никогда не приходило в голову, что жизнь или смерть могут зависеть от кусочка плоти.

Пока продолжался «осмотр», паша медленно продвигался вдоль линии заключённых и, дойдя до Хоквудов, нахмурился, оценивая их телосложение и рыжие волосы. Он повернул голову и рявкнул кто-то... Его спутники расступились, давая дорогу человеку преклонного возраста. Он держал жезл, а не турецкую кривую саблю; на голове его была белая войлочная шапка, а не шлем. Его седая борода доходила до пояса.

Паша обратился к нему, и тот, в свою очередь, посмотрел на Джона и Энтони. Потом он заговорил по-гречески.

– Халим-паша спрашивает тебя, – обратился он к Джону высоким дрожащим Голосом, – не ты ли человек по имени Хоук, который служит византийцам?

Джон помедлил с Ответом, удивлённый осведомлённостью турок о происходящем в городе. Возможно, турки расценят византийского генерала большим врагом, чем генуэзских моряков. Но, как сказал капитан, их всё равно ждёт смерть!

– Да, я Джон Хоквуд, – ответил он, – но я оставил службу у императора.

Муфтий[31]31
  М у ф т и й – высшее духовное лицо у мусульман.


[Закрыть] перевёл ответ паше, который слушал, поглаживая бороду.

– А это твой сын? – спросил муфтий.

– Сын и жена, – ответил Джон.

– Она не в счёт, – произнёс муфтий.

– Наоборот, – устало возразил Джон, – она для меня ещё как в счёт.

Муфтий пристально посмотрел на него, кивнул и повернулся к паше. Паша раздумывал некоторое время. Энтони затаил дыхание: что это – шанс выжить или смертный приговор?

Внезапно паша отдал приказание, и верёвки, связывающие трёх Хоквудов с остальными моряками, были перерезаны. Но тут же их связали снова и увели от генуэзских моряков.

– Прощайте, – бросил им вслед капитан.

– Что с нами будет? – спросил его Джон.

– Не знаю, друг мой. Не знаю.

Джон обратился к муфтию:

– Я умоляю вас, господин. Моя жена едва держится на ногах. Глоток воды...

Муфтий распорядился, и к их удивлению принесли еду и воду. Еда была очень сухой и напоминала кашу с кусочками жилистого мяса; они ели руками, но тем не менее это был настоящий праздник. Генуэзским морякам не дали ничего, это было бы излишней роскошью.

Паша вскочил в седло, свита последовала за ним. Сипахи начали кружить около кучки моряков. Сняв луки и достав стрелы, они начали стрелять в обнажённых мужчин. Первая стрела поразила цель, моряк вскрикнул и, упал, потянув за собой одного из товарищей. Он не умер сразу, но продолжал кричать и корчиться от боли. Его товарищи инстинктивно отпрянули от всадников, сбившись в кучу и став одной большой мишенью. Издавая самодовольные крики, всадники продолжали стрелять в человеческую массу, предоставленную им на растерзание. Не надо было быть метким стрелком – каждая стрела достигала цели. Кровь брызгала и лилась по земле, генуэзцы пронзительно кричали и молили о пощаде. Упав на колени, моряки постепенно затихали, некоторые были уже мертвы, и вот уже пленники превратились в груду мёртвых и полуживых тел. Сипахи продолжали стрелять и стреляли до тех пор, пока не умолк последний стон.

Онемев от ужаса, Хоквуды наблюдали за уничтожением моряков. Энтони безуспешно пытался высвободить руки из верёвок.

– Боже мой, что это за люди. – Он задыхался от гнева.

– В них определённо вселился дьявол, – отозвался Джон Хоквуд с мистическим ужасом.

«И всё же они великолепные всадники и великолепные лучники», – подумал он.

Бойня продолжалась всего несколько минут – так точны были их выстрелы. Сипахи спешились и топтались среди мёртвых, тел, возвращая свои стрелы.

– Что с нами будет? – спросил Энтони.

– Как сказал этот бедный капитан, кто знает. Надеюсь, ты умрёшь как мужчина, когда придёт время.

«Когда придёт время... – мысленно повторил Энтони, – увы, мне только девятнадцать... Вильяму только двадцать один. И примерно в это время его должны казнить, как и этих моряков».

Хоквудам, возможно, просто повезло. Сипахи были уже в сёдлах, каждый вновь с полным колчаном. Подгоняя пленных хлыстами, они прикрепили верёвку, связывавшую их, к седлу одного из всадников. Паша повёл своих людей через каменистую местность, увлекая за собой голых, спотыкающихся, истекающих кровью Хоквудов.

От жары и страданий Энтони потерял ощущение времени. Солнце жгло его плечи, руки и спину, камни впивались в ступни и тело, когда он спотыкался и падал, пытаясь защитить свои гениталии от ушибов. Всадник, к седлу которого они были привязаны, безостановочно тащил их дальше и дальше...

Но более всего Энтони переживал за родителей, ведь они были намного старше. Мэри шла постоянно спотыкаясь, но жёсткая верёвка, связывавшая руки, не давала ей упасть. Одежда её была изодрана в клочья, голова поникла на грудь... Энтони знал, что она почти без сознания, хотя и машинально двигается.

Голова Джона Хоквуда тоже поникла, но Энтони чувствовал, что это скорее от отчаяния и страха, чем от изнеможения.

День становился всё жарче, и наконец кавалькада остановилась в тени небольшой рощицы. Ещё раз Хоквуды были накормлены, им дали воды; языки их так распухли, что было больно глотать.

– Кажется, нас решили оставить в живых, – осмелился предположить Энтони.

– Куда вы ведёте нас? – спросил Джон муфтия, когда тот наконец пришёл взглянуть на пленников.

– К эмиру, – коротко ответил муфтий.

– Но ведь эмир мёртв, – не подумав, сказал Джон.

– Эмир всегда жив, – ответил муфтий. – Он жаждет рассказа о Константинополе. Ты угодишь ему, если поговоришь с ним об этом.

– И отдам наши жизни?

– Эмир следует законам.

– А далеко ли эмир? – спросил Энтони отца.

– Бог знает, мальчик.

Джон размышлял. Новость о смерти эмира Мурада пришла в Константинополь только несколько дней назад. Но теперь, очевидно, появился новый эмир, и он находится недалеко от Босфора. Что-то случилось на территории, подвластной туркам, и случилось внезапно...

Солнце было в зените и буквально иссушало дыхание; местность, по которой вели Хоквудов, стала более привычной: камни и пыль сменились возделанными полями, потом деревьями, в основном кипарисами. Мужчины работали на полях вместе с женщинами. Лица женщин были закрыты, а сами они были укутаны чаршафом[32]32
  Ч а р ш а ф – покрывало мусульманской женщины.


[Закрыть] так, что были видны только лоб, глаза и ступни ног. Они бросили работу и, уставившись на двух огромных белых мужчин, захлопали в ладоши.

Но Хоквуда ничего не волновало.

В сумерки отряд приблизился к крепости Анатоли-хисар[33]33
  А н а т о л и-х и с а р – крепость на Азиатском берегу Босфора (Анатолия – древнее название Малой Азии).


[Закрыть], которую пленники заметили на пути к Босфору два с половиной года назад и из которой видны огни Константинополя. Итак, подумал Энтони, после всех мучений они должны умереть на виду у этого проклятого города.

В крепости была сосредоточена целая армия. Даже в темноте можно было различить раскинувшийся из замка к берегу Босфора огромный палаточный лагерь, мерцавший огнями костров – воины готовились к вечерней трапезе.

Крепость с системой внешних и внутренних зубчатых стен, высохшим рвом и высокими башнями была возведена по образцу крепостей крестоносцев, строивших их в Священной земле три тысячелетия назад. Джон Хоквуд знал, что многие из таких крепостей, которые могла защищать горстка людей, стоят до сих пор. Он считал планировку крепости замечательной в своём роде. Турки, которых византийцы считали дикими, далеко ушли от своих предков, кочевавших в Центральной Азии, и в строительстве крепостей следовали опыту своих заклятых врагов.

Когда они достигли ворот крепости, силы покинули их. Мэри упала в беспамятстве более часа назад, и Джон нёс её на руках. Мэри оставили в крепостном дворе, а Джона и Энтони погнали вперёд. Даже, в этом безумном положении они не могли не смотреть направо и налево на мужчин, столпившихся посмотреть на них, на их яркое обмундирование – тёмно-синие мантии на красных плащах, красные штаны и поверх них – белые юбки с широкой каймой. Их кече[34]34
  К е ч е – головной убор янычар (тур.).


[Закрыть] украшали султаны из конского волоса или журавлиных перьев. Их внешность казалась женоподобной, но оба Хоквуда знали, что это самые неустрашимые солдаты в мире – османские янычары.

Пленников напоили и отправили в огромный зал на первом этаже крепости. Здесь были богатейшие ковры прекрасной работы, роскошные мягкие диваны и низкие столы, декорированные орнаментами. Холодное великолепие помещения заставило Хоквуда затаить дыхание, хотя он отлично понимал, что настоящее испытание только начинается.

Люди, находившиеся в зале, с интересом рассматривали покрытых пылью и обожжённых солнцем пленников, тела которых были в кровоподтёках. Джона и Энтони толкнули с такой силой, что они упали на пол и некоторое время не могли подняться. Их охранники пали ниц перед мужчиной, сидевшим в дальнем конце зала.

Энтони медленно поднял голову и прямо перед собой увидел человека, сидевшего на диване. Он показался Энтони пожилым, даже старше, чем отец; его одежда была роскошной – шёлковый зелёный плащ с золотым шитьём и шаровары были, очевидно, шёлковыми.

Их захватчик, Халим-паша, низко склонился перед этой блистательной личностью и стал очень быстро что-то говорить ему. Человек неторопливо оглядел обоих Хоквудов. Его глаза были чёрными, их взгляд – глубоким, непроницаемым и одновременно мягким.