Текст книги "Османец"

Автор книги: Алан Савадж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 38 страниц)

Глава 2
ВИЗАНТИЕЦ

Иоанн VIII Палеолог умер к концу года, его брат стал императором, Константином XI. Константинополь сразу почувствовал новый заряд энергии и оптимизма, исходящий от трона.

О турках было известно, что султан Мурад сосредоточил все усилия на разгроме албанского патриота Георга Кастриота. Таким образом, город пока пребывал в мире.

Византийцев вовсе не волновали события в Албании или дальнейший захват турками юго-восточной Европы. Жизнь в городе текла своим чередом: люди пили и ели, торговали и богатели, ссорились и время от времени восставали против реальных и выдуманных несчастий.

Но чаще всего они играли.

– «Зелёные»! – кричала Кэтрин Хоквуд. – «Зелёные»!

– «Голубые»! – скандировали люди по соседству. – «Голубые»![26]26
  «3 е л ё н ы е» и «Г о л у б ы е» – в XV в. политические партии в Константинополе.


[Закрыть]

Большинство всё же болели за «зелёных». Колесницы всё быстрее мчались по ипподрому: упряжки в четыре коня, наездники, натянувшие поводья, пыль из-под копыт и колёс.

Весь Константинополь оставлял работу в дни бегов, а в праздничные дни, как сегодня, все горожане собирались внутри стен старого Византия. Люди наслаждались зрелищем и духом соперничества, который часто служил началом жестоких раздоров. В такие дни на ипподроме, казалось, бьётся сердце народа.

Задолго до рассвета песок на беговых дорожках разравнивался, чтобы не было помех на пути лошадей. Белые каменные скамьи, окружавшие арену, вымывались и высушивались. Долго на них не усидишь, поэтому мудрые и богатые приносили с собой подушки, которые служили также снарядами при проигрыше любимой команды.

Самыми первыми на ипподроме появлялись продавцы снеди, потом раздатчики значков. Болельщики, прикрепив зелёные и голубые значки, обозначали свою приверженность той или иной партии.

Вскоре после этого флажки и знамёна взметались к верхушкам мачт и были, конечно, видны по другую сторону Босфора; лес колышущегося разноцветья показывал, что весь Константинополь на ипподроме. К этому моменту хозяева и тренеры начинали проверять готовность команд и исправность упряжек. При этом присутствовали наездники – местные знаменитости, о достоинствах и недостатках которых спорили в харчевнях. На них были кожаные кепки и маски; кожаные накладки защищали их колени, локти, плечи, а также гениталии. Когда колесница переворачивалась в шквале разламывающегося дерева и грохочущих копыт, наездник, отделавшийся только синяками, считал себя счастливчиком.

Вскоре появлялись зрители. Заядлые болельщики приходили пораньше, чтобы занять любимые места. Они толкались, пока ещё по-доброму подшучивая друг над другом. Страсти распалят их гнев позже. Толпа ждала, когда император в пурпурном одеянии и в сопровождении свиты, пройдя по специальному проходу, появится в своей ложе, чтобы поприветствовать его. Затем император принимал владельцев и наездников, представленных ему, потом он делал жест, разрешающий начать представление. По ипподрому разносились звуки трубы, объявляющие о начале бегов.

Джон Хоквуд ненавидел ипподром и бывал там очень редко. Но не пойти сегодня он не мог – его отсутствие вызвало бы гнев соседей. В течение двух с половиной лет, проведённых в Константинополе, Хоквуд научился вести себя как подобает гражданину величайшего города мира, несмотря на то что он им никогда не был.

Два дня назад стало известно о смерти Мурада II, правителя всех османцев. В Константинополе по этому поводу был устроен грандиозный праздник. Дьявол был мёртв... Обычно после смерти султана начиналась братоубийственная война между его сыновьями: возможно, на этот раз междоусобица растянется на годы, и византийцы смогут продолжать спокойно жить и предаваться увеселениям.

Император объявил праздник. Этим Константин XI угодил своим подданным – его народ предпочитал праздники рабочим дням. Константин хорошо понимал, что он не так популярен, как его покойный брат, из-за того, что он сошёлся с Западом. Хуже того, он добился аудиенции Папы Римского, страстно желая лишь одного – получить дополнительные силы для защиты стен Константинополя. Многие византийцы считали это преступлением более тяжёлым, чем если бы он ползал на коленях перед турецким султаном.

Но сегодня император чувствовал себя превосходно. Он расположился в великолепной пурпурной ложе со своей женой Магдаленой Токко, детьми, сёстрами, младшими братьями, Теодором и Андроником, Деметрием и Томасом, племянницами и племянниками... Вместе с ним были истинные блюстители византийских традиций – Лука Нотарас и патриарх Геннадий, люди, которым турки и латиняне были одинаково ненавистны.

За прошедшие два с половиной года Джону Хоквуду представилось много случаев разобраться в этих людях. Его нелюбовь к ним питалась их нелюбовью к нему и оправдывалась тем, что он не мог достойно ответить на их оскорбления. Стены Константинополя были, несомненно, очень крепкими, но этот город можно было бы назвать неприступным лишь в том случае, если каждый здоровый мужчина считал бы защиту города своей обязанностью. Все интриги, грозившие неизбежным разрушением, теплились на слабости императора и каждый раз, как сегодня, раздувались играми в пламя. Если император болел за «голубых», то Нотарас обязательно за «зелёных», и толпа пронзительно орала в поддержку одного или другого. Никакие это не игры, думал Джон Хоквуд, это политические сборища глубокого и зловещего значения.

Жалел ли он о своём решении оставить Англию и искать счастья в чужой земле? Иногда – да, особенно, когда смотрел на своих детей. Ему не нравилась Кэтрин в византийской тунике, открывавшей плечи, обнажавшей грудь или открывающей белые ноги. Он терпеть не мог, когда она с приоткрытыми губами и сбившейся причёской так же, как греки, кричала на ипподроме. Её лицо шло красными и белыми пятнами, сверкающие зубы сжимались в ложном порыве. Кэтрин исполнился двадцать один год, она стала женщиной поразительной красоты. Если бы они остались в Англии и она всё ещё была бы не замужем, отец, конечно, беспокоился бы о её судьбе, но в Константинополе он благословлял каждый день, который она прожила девственницей.

Хотел ли Хоквуд, чтобы его дочь осталась старой девой? Он не был уверен. Поклонников у неё хватало. Но были ли они только поклонниками? Хоквуд часто заставал её с разговорчивыми мужчинами с соблазняющими глазами, которые, обнимая её за талию, обсуждали тонкости поэзии. Многие из них были весьма состоятельными людьми, и их родители вряд ли приветствовали бы женитьбу своего сына на дочери неверного, находящегося в милости у самого императора. А если бы Кэтрин вышла Замуж за одного из них? Осталась бы она верна устоям ортодоксальной церкви или стала бы приверженной греческому порядку жизни?

И всё же Хоквуд понимал, что не ему решать. Кэтрин всегда была девушкой с характером. В Константинополе её характер, кажется, стал ещё более трудным. Она исполнилась решимости стать даже больше византийкой, чем любой грек. Если Кэтрин соберётся замуж, то даже более жёсткий человек, чем он сам, не сможет запретить ей это сделать. Хоквуд мог только молиться, что она не ошибётся в выборе, когда придёт время, и что, пока этот момент не настал, она будет вести себя достойно и мудро. Ему не нравились многие из друзей Кэтрин, особенно братья Нотарас.

Усиленный надзор за дочерью не прибавил популярности Хоквуду. Он также очень беспокоился о сыновьях, особенно об Энтони. Вильям радовал его, он был настоящим Хоквудом – обученным солдатом и канониром. Похоже, Вильям станет рассудительным и основательным человеком. Он не болел ни за «зелёных», ни за «голубых» и не испытывал к ипподрому, как и его отец, любви.

Надо надеяться, что Энтони тоже встанет на правильный путь. Возможно, девятнадцать лет – слишком юный возраст, чтобы выносить окончательное суждение, впрочем, как шестнадцать лет – слишком рано, чтобы отрывать мальчика от корней и увозить так далеко от дома. На ипподроме Энтони был так же возбуждён, как и Кэтрин, и громко кричал, когда лошади вышли на последний поворот. Он всё время посматривал на императорскую ложу, улыбкой и взмахом руки приветствуя дочь Нотараса – Анну.

Самая серьёзная причина для беспокойства Хоквуда заключалась в том, что Кэтрин и Энтони завязали дружбу с сыновьями и дочерью великого дуки.

По сути дела, Хоквуды занимали странное положение в обществе. Хотя бы в отношении религии. Мэри наотрез отказалась освещать храм Святой Софии и запретила это делать своим детям. По воскресеньям Хоквуды отправлялись в Галату в генуэзскую церковь. Император благоволил им, но они не были знатного происхождения, а византийские аристократы считались самыми надменными в мире. Всё же Джон Хоквуд прибыл сюда как главный канонир, император поставил его во главе византийской артиллерии, присвоил ему знание генерала. Благодаря своей должности Джон попал в высший свет. Сын Нотараса, Василий, стремился стать канониром, и вполне естественный оказалось то, что юноша познакомился с молодыми Хоквудами и поддался обаянию рыжеволосой красавицы Кэтрин.

Молодой человек, что тоже было естественно, представил девушку своим сводному брату и младшей сестре; Энтони, как сопровождающий, был рядом. Джон Хоквуд не был уверен, какие чувства испытывала Анна Нотарас к его рыжеволосому сыну, но то, что Энтони был влюблён, становилось видно с первого взгляда. Они были очень молоды, и Джон не хотел думать о реакции великого дуки, если бы отношения между его сыном и Анной стали более серьёзными – Анну Нотарас безусловно должны просватать за какого-нибудь византийского вельможу. Но больше всех Хоквуда беспокоила Кэтрин, которая совершенно очевидно была увлечена Василием Нотарасом. Василий был внебрачным сыном великого дуки, но Хоквуд не допускал и мысли, что ему будет позволено жениться на дочери чужестранца и вероотступника. Семья Нотарасов не нуждалась в милости императора. Джон поделился с Кэтрин своими опасениями, но ответом ему был высокомерный взгляд. Теперь ему оставалось только молиться, что его дочь не покинет здравый смысл и что она будет вести себя достойно.

Обрывы были с обеих сторон выбранной им тропинки, но в Англии хватало своих трудностей. А в Константинополе его семья была окружена роскошью, какой они не знали прежде, его годовой доход как генерала, командующего артиллерией, во много раз превышал ту сумму, которую он заработал за всю свою жизнь. Рубашка и камзол честного английского йомена давно были выброшены за ненадобностью, туника из чёрной с золотом парчи, которую он носил теперь, была такой длинной, что чуть не подметала улицу.

Мэри тоже очень изменилась. Здесь она стала носить принятую у местных одежду, её пояс и чепец были расшиты драгоценными камнями. Но изменился не только её внешний вид. Робкая, несчастная женщина, ступившая на землю Константинополя, превратилась в уверенную даму, жену процветающего человека. Конечно, Мэри прекрасно понимала, что Хоквудов как католиков здесь не Очень любят, но она успокаивала себя тем, что её дом полон прекрасных вещей, а муж её – друг императора. Мэри понимала, что её дети могут попасть в неприятные ситуации, но она верила, что они выйдут из них с честью. Её уверенность помогала ей, она никогда не думала, что муж сможет достичь такого высокого положения.

Даже самый обыкновенный византиец мог наслаждаться роскошью, не доступной английскому лорду. Джон с ужасом вспоминал, какие усилия требовались дома, чтобы наполнить единственную бадью, в которой все члены семьи мылись по очереди. В Константинополе из кранов текла вода, а в домах знати была и холодная и горячая вода, которая поступала из огромных хранилищ, находившихся за чертой города.

Вспоминая вкус жилистого, похожего на подмётку английского мяса, Джон сравнивал его с молодой византийской бараниной, приправленной специями, о которых раньше он мог Только слышать. А разве можно сравнить резкий английский эль и мягкие белые и красные вина, которые подаются здесь к каждому блюду... А дождливая весна и холодная зима в Англии много проигрывали по сравнению с бесконечным византийским летом... Когда с Чёрного моря налетал северный ветер и все местные тряслись от холода, Джону очень хотелось предложить им поблагодарить Бога за то, что они не знают, что такое норд-ост, приходящий в январе с Северного моря в Суффолк.

Но, что более важно, скромное положение Хоквуда в Англии не шло ни в какое сравнение с тем высоким положением, которое он занял в Константинополе. Он беседовал с императором, наверное, каждую неделю. Человека, правящего только городом, многие не сочли бы за важную персону, но Константин XI был потомком римских императоров. Он достойно нёс эту ношу и чаще грустно, чем улыбаясь, взирал на происходящее вокруг. Император не допускал и тени сомнения в том, что город выдержит натиск османцев и что он лично будет руководить его обороной.

Задача была действительно грандиозной. Однажды император объявил Хоквуду, что народ Константинополя потерял воинственный настрой, который был присущ его предкам. Дело не в том, что они трусливы, предположил Джон, просто они не могли представить себе, что кто-нибудь способен положить конец их безоблачному существованию. Константинополь однажды был захвачен, но с тех пор прошло два с половиной века. Рассказы о насильниках и грабежах до сих пор будоражили воображение людей, но все помнили, что ненавистные франки ворвались в город из-за предательства и что они не атаковали стен города.

Таким образом, в настоящее время менее пяти тысяч человек из населения в несколько сотен тысяч были готовы к вооружённому сопротивлению. Для защиты стен такой протяжённости это совсем немного. Константин потерял надежду на помощь Запада. Ему постоянно обещали прислать добровольцев, но только несколько человек последовали примеру Джона Хоквуда.

Оборонять город должны были эти пять тысяч человек, а также пушки. Бронза для пушек была отлита по меньшей мере двадцать лет назад, и Хоквуд сомневался, что он выдержит длительную стрельбу. Ему не разрешали проводить пробные выстрелы, поскольку грохот выстрелов раздражал жителей, а император беспокоился за сохранность стен, которые могли обвалиться от вибрации. Хоквуду разрешили переместить пушки на позиции, которые он считал наиболее важными. Солдаты при этом ворчали, недовольные тем, что их заставляют двигать такую тяжесть. Великий дука Нотарас презрительно наблюдал за всем происходящим, считая все меры по защите Константинополя бесполезными из-за огромной силы османцев. По его мнению, Константинополь мог спасти договор с неверными и выплата им дани.

– Мы нужны им здесь, – настаивал великий дука. – Мы для них окно в мир. Для чего им уничтожать нас?

У Джона Хоквуда не было времени на подобные разговоры. Он считал, что Константинополь мог быть удержан даже тем количеством людей, которые находились в их распоряжении. Османцы не были моряками и поэтому три мили стен (от Золотых ворот на юге и до акрополя на северо-востоке, а также выходившие к Мраморному морю) нужно было просто постоянно патрулировать. Несколько вражеских галер не могли разбить плавучее заграждение у Золотого Рога, генуэзцы удерживали Галату с северного берега, поэтому османцы не могли атаковать и с этих направлений. Таким образом, для защиты стены Феодосия, перед которой был громадный ров и которая тянулась три мили по суше, вполне хватило бы четырёх тысяч решительных защитников, поддерживаемых артиллерией. Даже у турок не было достаточного количества людей для штурма всей стены сразу.

– Константинополь будет удержан, ваше величество, – заверил Хоквуд императора во время их последнего осмотра позиций.

А теперь, думал Хоквуд, когда почти загнанные лошади отдыхали и выигравшие «голубые» охрипшими голосами всё ещё скандировали, радуясь победе, а побеждённые «зелёные» впали в уныние, эти стены даже не будут атакованы – по меньшей мере в обозримом будущем. Ему хотелось хоть бы мельком взглянуть на то, что происходит по другую сторону Босфора, во владениях мёртвого султана.

Толпа вырвалась с ипподрома и направилась в город. Вечерело, но мало кто собирался спать в эту ночь. Люди ходили толпами, в поисках винных лавок. Наиболее осторожные владельцы домов закрыли окна ставнями. В эту прохладную февральскую ночь могли вспыхнуть горячие стычки между «голубыми» и «зелёными»...

– Я думаю, нашего наездника подкупили, – раздражённо сказал Василий Нотарас. Он шёл впереди своих брата и сестры, разглядывая людей в толпе, его белая шёлковая туника развевалась. – Парня надо хорошенько высечь.

– Его следует наказать в любом случае, – согласился Алексей. – Смотри-ка, Кто идёт...

Огненная копна волос Кэтрин Хоквуд плыла над спешащей толпой. Голову Кэтрин венчала шляпа, добавлявшая к её и так «немаленькому» росту ещё два фута...

– Проклятие! С ней родители... – пробормотал Василий.

– Мы должны увести её, – решительно сказал Алексей. Он знал о страсти брата и о его решимости довести дело до конца и по возможности именно этой ночью, поскольку стража будет ослаблена.

Василий, схватив сестру за руку, прибавил шагу. Он шёл напролом, распихивая людей. Ему вслед сыпались проклятия, кое-кто даже выхватывал кинжалы... Но, узнав сына великого дуки, люди прятали оружие, потому что гнев отца этого молодого человека был страшнее императорского. Приходилось терпеть наглость его высокомерных сыновей.

– Энтони! – крикнул Алексей. Энтони Хоквуд обернулся и, увидев Анну Нотарас и её брата, остановился.

– Мы проиграли, – сказал Алексей, – не хочешь залить горе с нами за компанию?

– Конечно... с удовольствием, – согласился Энтони. – Он хорошо говорил по-гречески, так же, как и все остальные члены его семьи.

Энтони застенчиво улыбнулся девушке. Шестнадцатилетняя Анна Нотарас была высокой и очень стройной. Она походила на брата, но черты её лица были гораздо мягче. Глаза – огромные и чёрные – излучали необыкновенный свет. Волосы её, такой же полночной темноты, как и глаза, были собраны в узел и подчёркивали белизну шеи; голову венчала шляпа цвета золота. Широкая чёрная повязка охватывала её лоб и спускалась на плечи, сочетаясь с чёрным поясом на её бледно-розовой шёлковой тунике. На правом плече девушки красовалась зелёная розетка.

«Она самая красивая», – всякий раз при встрече с ней думал Энтони.

Вильям поприветствовал девушку, приподняв серую фетровую шляпу. Он был одет по последней моде – коричневый с золотом жакет до бёдер, серые облегающие штаны. К отвороту его жакета была также прикреплена зелёная розетка.

– Пойдёшь с нами? – спросил Алексей.

– К сожалению, вынужден отказаться. Меня ждут неотложные дела.

– Работа, всегда работа, – улыбнулся Алексей. – Отпустишь ли ты госпожу Кэтрин с нами, под личную ответственность твоего брата?

Вильям, не зная, что ответить, взглянул на родителей, которые прислушивались к их разговору.

– Мы ненадолго, – сказал им Энтони. – Вы ведь всё равно идёте на приём к императору.

Это прозвучало скорее как обвинение, чем напоминание. Джон Хоквуд взглянул на жену. Мэри явно была недовольна, но она не хотела публично оспаривать его отцовские права. По выражению лица Кэтрин Хоквуд понял, что ей хочется принять приглашение. Её глаза блестели от возбуждения...

Внезапно сердце Хоквуда сжалось от мрачного предчувствия, но он не хотел при братьях Нотарас настаивать на своём.

– Идите, но не больше чем на час, – сказал он наконец. – Постарайтесь не попасть в какую-нибудь неприятную историю...

– Конечно, ваша светлость, – пообещал Алексей, склонившись и сняв шляпу. – Даю вам слово: через час они в целости и сохранности вернутся домой.

– Мы отправимся в отцовский дворец, – сказал Алексей, обнимая Энтони за плечи.

– Он не будет возражать?

– Отца нет дома, сейчас он на приёме в императорском дворце. Интересно знать, почему мой отец должен возражать против твоего присутствия в нашем доме? Ведь вы прибыли в Константинополь, чтобы защищать нас...

Энтони не понимал, как следует относиться к словам Алексея Нотараса. Искренен ли он, когда говорит комплименты, или просто подшучивает? Энтони ждал впереди целый час общения с любимой Анной, и он отринул все обиды прочь.

Интерес столь красивой и родовитой девушки к такому человеку, как Энтони, волновал всех в Константинополе. Два года назад при коронации императора Энтони впервые оказался в соборе Святой Софии. Он восхищённо разглядывал мраморные стены, выложенные мозаикой, высокий свод купола, молельни, золотую рельефную кафедру, прекрасную золотую статую Девы Марии и ещё более великолепную статую Христа, священников в высоких головных уборах, облачённых во всё чёрное... Потом его взгляд остановился на девушке, стоявшей рядом с ним. Анне тогда только минуло четырнадцать, и она показалась Антони самой красивой из всего, что он увидел в том огромном соборе. Анна улыбнулась ему. В течение двух лет они продолжали обмениваться взглядами и улыбками на балах, регатах и праздниках, составлявших большую часть византийской жизни. Совсем недавно молодые люди заговорили друг с другом. Это случилось после того? как страсть Василия уже невозможно было скрывать от семьи Хоквудов.

Энтони не знал, какие чувства Кэтрин испытывала к Василию Нотарасу. Они с сестрой были близки друг другу. Им нравилась лихорадочная жизнь Константинополя, совсем не похожая на их существование в Англии... Энтони казалось, что Кэтрин просто приятны знаки внимания и постоянные комплименты Василия. Она видела в Василии интересного мужчину, но прекрасно понимала, что о браке с ним нечего и мечтать...

Энтони прекрасно знал, чего хочет сам, отдавая себе отчёт о границах дозволенного.

Кэтрин в сопровождении двух кавалеров удалилась вперёд, Энтони чуть отстал, чтобы идти вместе с Анной.

– Я огорчаюсь, когда мы проигрываем, – сказала Анна. Она была византийкой от верха её высокой шляпы до маленьких пальчиков, выступавших из сандалий. Ипподром был самым важным в её жизни.

– Мы выиграем в другой раз, – пообещал Энтони.

– Другой раз – это недостаточно, – возразила она, – а если подумать о знатных «голубых», правящих нами...

Внезапно до них, словно по подсказке, донеслось скандирование: «голубые», «голубые», «голубые»...

– Быстрей, – крикнул Алексей, – вперёд, по этой аллее...

Разумные люди, может, и побоялись бы вступить в поединок с сыновьями Луки Нотараса, но пятеро молодых людей, всё ещё одетые как «зелёные»...

Братья Нотарас вели Кэтрин в безопасное место, а Энтони, набравшись смелости, первый раз взял Анну за руку. Едва он коснулся её пальцев, как сразу по его позвоночнику пробежала дрожь. Не успели они скрыться во мраке аллеи, как раздался крик:

– «Зелёные»! Подонки!

Галька полетела в их сторону, один камешек ударил Анну в плечо. Она вскрикнула и упала без чувств... в объятия Энтони. Краска ударила ему в лицо, но он справился со смущением и подхватил Анну. Толпа, около двадцати юнцов в одежде «голубых», была совсем рядом.

– Держите девчонку! – кричали они. – Мы раскрасим ей соски, они будут голубыми!

– За мной! – крикнул Энтони. – За мной!

Но Алексей и Василий, казалось, не слышали его.

Не оставалось ничего другого... Аллеи Константинополя мало чем отличались от улиц Неаполя, и у Энтони не было иного выхода... Он выхватил меч. Размахивая им только одной рукой, он сумел сдержать натиск орущих юнцов и медленно отступал в темноту аллеи. Лёгкий аромат, исходивший от Анны, будоражил его и прибавлял сил. Внезапно Энтони почувствовал, что девушка пошевелилась.

– Анна! – позвал он. – Анна!

Девушка с трудом приходила в себя, пытаясь понять, где она находится. Почувствовав, что Энтони обнимает её за талию, она отпрянула от него.

– Боже мой! Что происходит?– пробормотала Анна.

– Убегай, – сказал Энтони. – Даже если не найдёшь братьев, убегай.

– Мы раскрасим её соски голубым! – орали юнцы.

– Торопись, – умолял Энтони.

Анна побежала.

С гиканьем толпа подонков ринулась за ней, но Энтони, схватив меч двумя руками, двинулся им навстречу. Помня об уроках отца, он яростно размахивал мечом, как бы рисуя им в воздухе «восьмёрку»...

Толпа постепенно отступила. Кое-кто вытащил шпаги, но использовать их было невозможно: при малейшем приближении к Энтони голова нападающего была бы снесена с плеч.

У Энтони было ещё одно преимущество. Он находился в узкой аллее, едва ли четыре фута шириной, поэтому его невозможно было окружить.

Юнцы снова начали забрасывать Энтони галькой, но их пыл уже остыл и они не хотели настоящей схватки.

Энтони отступил вглубь аллеи, но толпа, потеряв к нему интерес, не стала преследовать его. С мечом в руках он пошёл вперёд и оказался в другой, более широкой аллее. Оглядевшись, Энтони не увидел ни сестры, ни своих друзей.

Внезапно он услышал своё имя и, обернувшись, заметил Анну, спрятавшуюся у стены.

– Слава тебе Господи! С тобой всё в порядке. Я знала, что ты сумеешь защитить меня, – сказала Анна, дрожа от ночного холода и пережитого кошмара.

Энтони обнял её, пытаясь успокоить, и спросил:

– Где твои братья?

– Я их не видела.

Значит, Кэтрин исчезла с братьями Нотарас... А ведь ему было приказано сопровождать её! Плюс ко всему случившемуся он так внезапно и странно оказался наедине с девушкой его мечты.

Анна, казалось, поняла его растерянность.

– Дворец моего отца недалеко отсюда, – чуть слышно сказала она. – Наверное, они укрылись там...

– Наверное, – согласился Энтони. – Пойдём быстрее.

Анна взяла Энтони за руку и повела его за собой.

Два вооружённых солдата охраняли вход во дворец великого дуки.

– Вы видели моих братьев? – спросила Анна.

– Нет, госпожа, – без запинки ответили они, настороженно разглядывая Энтони.

– Это господин Хоквуд. Он спас меня от «голубых», – объяснила стражникам Анна.

Анна повела Энтони по галерее, крыша которой поднималась на тридцать футов и поддерживалась великолепными резными колоннами. Энтони поразил интерьер дворца: блеск золотой драпировки и изящной мебели, изумительная мозаика пола. Слуги раболепно кланялись молодой хозяйке. Дом Джона Хоквуда тоже считался дворцом, но он не шёл ни в какое сравнение с этим.

Внезапно Энтони почувствовал знакомый запах... и понял, что Кэтрин совсем недавно была в этом зале. Значит, она всё ещё во дворце...

– Принесите нам шербет, – сказала слугам Анна.

Слуги поспешили выполнять приказание; мажордом остался в зале и продолжал пристально смотреть на Энтони. Это был человек в годах с неприветливым лицом и мрачным взглядом. Его тунику окаймляла золотая тесьма; весь его вид свидетельствовал, что он считает себя не последним человеком в доме Нотарасов.

– Анна, – сказал Энтони, – охранники обманули нас. Моя сестра где-то здесь. Мне нужно найти её.

Анна нахмурилась и спросила дворецкого:

– Братья вернулись, Михаил?

– Нет, госпожа.

– Ты уверен?

– Конечно, госпожа.

– Братья сказали, что мы встретимся здесь, – сказала Анна. – Энтони, не переживай, они скоро придут. Давай подождём их На галерее.

– Кэтрин где-то здесь, – настаивал Энтони. – Этот человек говорит неправду, по-видимому выполняя чьё-то приказание. Я должен немедленно увидеть сестру.

– Ты обвиняешь нашего слугу во лжи? – Взгляд Анны внезапно стал колючим. – Мажордома моего отца?

Не успев закончить гневную тираду, она увидела спускающегося по лестнице Алексея.

– Я услышал ваши голоса, – сказал он. – Значит, вы справились с теми юнцами?

– К сожалению, без вашей помощи, – огрызнулся Энтони. Он был по-настоящему зол и встревожен. – Еде Моя сестра?

– Василий показывает ей дом, – сказал Алексей.

Энтони знал, что по возможности не должен ссориться с Нотарасами.

– Я тоже хочу посмотреть дом, – сказал он. – Ты проводишь меня?

– С какой стати? – удивился Алексей. – Я благодарю тебя, что ты доставил домой Анну. Теперь ты можешь убираться отсюда...

– А как же Кэтрин? – спросил Энтони. – Она пойдёт со мной.

– Мы проводим её, когда она соберётся идти домой.

– Ты Думаешь, я позволю так поступать со мной?

Энтони не мог больше сдерживать гнев. В его воображении возникали картины того, что могло происходить наверху с его дорогой Кэтрин...

– Ты негодяй, Алексей. Вы с братом обманщики. Немедленно приведите Кэтрин сюда, и если с ней что-то случилось...

– Ты слишком далеко зашёл, негодный латинянин. Эй, слуги, выбросить его отсюда!

Мажордом тут же хлопнул в ладоши.

– Ты несправедлив, Алексей, – сказала брату Анна. – Энтони спас меня от толпы.

– Пусть он ведёт себя как подобает благородному человеку и немедленно покинет стены этого дома. – Алексей был неумолим. – По-моему, он просто, назойливый негодяй.

Люди с палками в руках уже входили в зал. Слуга, принёсший шербет, замер как вкопанный...

Не раздумывая, Энтони выхватил меч; он вновь был готов сражаться.

– Схватить негодяя! – приказал Алексей.

– Остановите его! – крикнула Анна. – Он убьёт всех нас.

– Отдай мою сестру! – заорал Энтони и двинулся на Алексея; тот сразу же спрятался за спиной мажордома.

Энтони бросился к лестнице.

– Кэтрин! – крикнул он. – Кэтрин, где ты?

Поднявшись на несколько ступеней, Энтони посмотрел наверх. На Лестничную площадку из разных комнат выскакивали женщины. Среди них он увидел Кэтрин.

Одежда Кэтрин была в беспорядке, её щёки пылали.

– Энтони! – воскликнула Кэтрин, зло глядя на брата. – Зачем ты скандалишь? Оставь меня в покое и уходи!

– Ты... с ума сошла, – не веря своим ушам, выдохнул он.

– Энтони! – крикнула Кэтрин. – Обернись!

Энтони быстро обернулся, но было слишком поздно. Что-то мелькнуло у него перед глазами, и он потерял сознание.

Через некоторое время он очнулся. Он лежал на мраморном полу, вокруг него стояли какие-то люди.

– Он ранен? – с тревогой спросила Кэтрин.

– Такому твердоголовому паписту трудно разбить череп...

– Его нужно убить, – дрожащим голосом сказала Анна. – Он напал на моего брата.

– Умоляю вас, не причиняйте ему вреда, – умоляла Кэтрин. – Он хотел защитить меня. Так повёл бы себя каждый брат.

– И герой, – ухмыльнулся Алексей. – Идите наверх. Даю слово: я ничего ему не сделаю.

С минуту поколебавшись, Кэтрин поднялась по лестнице. Анна последовала за ней.

Алексей насмешливо глядел на Энтони.

– Что с ним делать, господин? – спросил мажордом.

– Вышвырнуть на улицу, – сказал Нотарас, – и избить как паршивую собаку. А потом бросить в канаву... А меч переломить!

Старшие Хоквуды вернулись с императорского приёма. Вильям поджидал их и казался встревоженным. Оказывается, Кэтрин и Энтони всё ещё не пришли домой, они отсутствовали вот уже три часа.

– На улицах неспокойно, – с ужасом в голосе сказал Джон. – На нас чуть было не напали...

– Боже мой, что могло случиться с Кэтрин... – Голос Мэри звучал тревожно.

– Она была с молодыми людьми, – проворчал Джон.

Внезапно до них донёсся из коридора шум нечётких шагов.