Текст книги "Империя грез (СИ) "

Автор книги: А. Велнер

Маркус встал с земли и отыскал глазами "Сайранхайт", перемазанный кровью Химер и намертво вбитый в сосну его могучим броском. Харагрим медленно подошел к вековому дереву, глядя прямо перед собой глазами, в которых снова была пустота, которая уже не могла спасти его от всего пережитого. Жало темного копья вышло из дерева с визгливым скрипом. Маркус вырвал копье, зажатое в твердой древесине, со свистом крутанул его в руке и с силой ударил древком в промерзшую землю под ногами. Серый ворон, будто ждавший этого мгновения, плавно свернув крылья, сел ему на правое плечо и снова требовательно закаркал, широко раскрыв острый клюв и выгнув толстую шею.

Он выбежал на лесную опушку рядом с заваленной снегом хижиной охотничьего зимовья, которую сам называл Зимовьем забытых зверей. У дерева копошились существа в черной броне, которых теперь с трудом можно бы было назвать людьми и даже само слово "существа" теперь к ним, пожалуй, тоже не сильно подходило. Один из них согнулся над изувеченным телом Арихани-Кима и будто пытался перегрызть ему горло зубами. Он рычал и хрипел, словно зверь, мотая из стороны в сторону почти лысой головой. Маркус ударил его первым, на полном ходу ногой под ребра, что было сил. Послышался глухой и влажный хруст, броня, разумеется, спасти от такого страшного удара не могла. Харагрим почувствовал, как у противника хрустнули ребра, содрогнулось все нутро, отрываясь от основания, и лопнул позвоночник, рассыпавшись, будто сухая трухлявая палка. Тело подбросило вверх и ударило в дерево прямо перед ним. Только все было тщетно, одержимого, даже переломанного пополам, этим было не остановить. Все, кто еще стоял на ногах, разом обернулись на мастера клинков, внезапно выросшего посреди их мерзкого кровавого пира. Непроницаемые черные глаза, наполненные древним злом, не ведающим ничего иного, кроме желания уничтожать, убивать и терзать все живое вокруг на мелкие части. Кожа, потерявшая всяческий цвет, черты лица, утерявшие разум и лица, ставшие звериными вместо человеческих. Они разом захрипели с каким-то надрывным и почти скулящим гудением, каждый на свой отвратительный лад, медленно и неуклюже, будто деревянные идолы, они все потянулись к харагриму, поняв, что перед ними образовалась словно из неоткуда свежая и еще живая жертва, пахнущая теплой кровью. Из кривых от ярости ртов хлопьями шла тошнотворная пена, а сизые губы были перепачканы будто едкими чернилами вперемешку с густой маслянистой грязью.

"Сайронхайт" весело звякнул, стремительно срубив своим острием почти все лицо, стоявшему справа от Маркуса, демону в человеческом теле. После, мастер клинков резко со свистом метнул его во второй раз за сегодня, насквозь пробив голову в стальном шлеме бросившемуся на него врагу. От удара брошенного копья тот рухнул на снег мертвый и остолбеневший как бревно, унеся дар Тьмы с собой, перекинув его через свое оскверненное злом тело.

Звонко звякнул меч Хемли Прайма, вылетевший из ножен, и кажется теперь лезвие с именем "Пожиратель Тьмы" теперь было тут как нельзя кстати. Мастер клинков повернулся легко и плавно, будто зашелся вдруг в очень быстром любовном танце, а по снегу поскакала уродливая косматая башка, начисто снесенная с плеч одним безупречным ударом меча. На ногах осталось трое, и все они взревели от ярости, почуяв рядом кровь. Абсолютно не ведая страха и боли, они ринулись вперед, будто глупые хищные рыбы, вытянув скрюченные от ярости руки. Теперь они не сжимали в них никакого оружия, теперь для них в нем отпала всяческая нужда, в них жило теперь первородное зло и желание терзать все живое голыми руками и осколками сломанных в приступе ярости зубов. Харагрим ударил снизу вверх, один из нападавших, почти начисто лишившись ноги, упал, сбив с ног своим весом товарища по несчастью. Третий нападавший получил острием меча в глаз, после чего клинок очертил идеальный полукруг и для полной уверенности снес продырявленную голову с тела уже начавшего падать вперед на колени.

Оставшиеся двое совсем не чувствуя даже отдаленных намеков на страдания от полученных ран, попытались подняться с хрустящего снежного ковра. Первого вставшего на четвереньки Маркус ударил коленом под челюсть, с громким хлопком раскрошив ее на части и напрочь оторвав ему череп от позвонка, а второму одновременно всадил свой меч в голову, что было сил крутанув его по дуге сверху вниз, в последний миг выпустив серебряную рукоять из руки. Тяжелое лезвие "Пожирателя Тьмы", набрав огромную скорость, полетело вперед, и, звякнув, раскроило стальной шлем как яичную скорлупу на голове одержимого, войдя в череп почти до самого основания. Он упал навзничь, забрав засевший в голове клинок с собой на снег, щедро окрасив его своей темной кровью и разжижившимся, как болотная грязь, мозгами. Руки молодого воина остались пустыми и он спокойно осмотрелся по сторонам.

Самый первый одержимый, лицо которого было щедро перепачкано кровью Арихани-Кима, тот самый, которого Маркус в буквальном смысле порвал пополам изнутри пнув его ногой будто бешеного пса, все еще продолжал жить и остервенело ненавидеть все, что теперь видел, слышал и чувствовал. Он полз вперед по снегу, роняя темные хлопья слюны и стараясь любой ценой добраться до ног напавшего на него северянина. Харагрим снял правую перчатку с руки, вынул свой огромный боевой нож и спокойно двинулся ему на встречу. Он наступил тяжелым сапогом на руку бесноватого и резко, с тошнотворным хрустом ударил сверху вниз тонким острием широкого клинка точно в то место, где голова у людей переходит в шею. Спустя несколько коротких мгновений проклятый перестал рычать и дергаться, он окончательно затих, обмякнув на горке рыхлого снега. Маркус чувствовал, что поблизости с ним притаился кто-то еще. Его страх и ненависть можно было уловить при желании вероятно даже из самой деревянной крепости Северного дома, откуда все они пришли сюда утром.

Он спрятал нож и подошел к сидевшему под деревом Неприкасаемому воину, носившему при жизни имя Арихани. Он тоже был мертв и его, так же как и Волчицу, убила Химера, порвав на бедре складки кожаного панциря. Все прочее сделал ее ужасный яд. Когда подоспели одержимые, обглодавшие его тело словно голодные беззубые псы промерзшую кость, он был уже мертв. Химера ударила его настолько быстро, что он не успел даже выхватить меч. Нигде не было видно Сарсэи. И это вселяло в Маркуса некое подобие мрачной надежды, которую он теперь, очень боялся спугнуть, будто ворону с засеянной зерном земли. Он надеялся, что она испугалась и успела убежать в чашу леса, или того лучше обратно в крепость Севера, тогда он без труда смог бы отыскать ее в завьюженном лесу. Для того, чтобы сделать это тут, не потребовались бы даже собаки. Но он, увы, достаточно хорошо знал неукротимый характер этой хрупкой на вид девушки, чтобы хорошо понимать, что она не ушла бы отсюда, даже если на нее бросилась вся армия Тьмы, неся перед собой весь возможной неописуемый ужас, еще никогда прежде не ведомый людьми. Тут был ее сын. По крайней мере, еще с утра они все так думали. И она не ушла бы, даже если бы ее живьем рвала на части целая сотня голодных бесов.

Он понял вдруг, что все это время просто старался не думать о том, что встретил Рейнариди. О том, кем теперь она стала, и о том, что ее было уже не спасти. И не потому, что не было средств сил и возможностей. Ее было нельзя спасти, потому что она сама больше не хотела, чтоб ее спасали. Она не хотела вернутся к нему. И эта мысль не могла ужиться в нем. Она не вызвала боль, не рвала душу на части как мысли о том, что Рейна немыслимо страдала все это время. Она просто не умещалась в него и, наверное, именно это грозило свести его с ума по-настоящему сильно.

Маркус оплакивал павшего друга, достав из потайного кармана своей порванной, мокрой и уже местами заледеневшей грязной одежды маленький крест "Предвечного Света" с крупными твердыми бусами деревянных четок. Оставшаяся тень в лесной чаще, затаившая зло, начала медленно приближаться к нему. Она была позади него, но он слышал ее, ощущал каждое ее движение и чувствовал ее грубый запах давно не мытого тела. Похоже, это был человек, а не одержимой бесами убийца, как те, что напали на Маркуса у опушки леса, которую кто-то бережно расчистил от рыхлого снега. Сердце снова с болью споткнулось в его могучей груди.

– Предвечный и не рожденный, пусть Сарсэя будет жива. Он так и не успел сказать ей, как сильно он ей дорожил. Нужно было оставить ее в крепости. Откуда вообще у нее появилась власть менять его решения? И ходить, куда ей самой вздумается?

Тень за его спиной медленно и бесшумно плыла вперед и ему не нужны были глаза, чтоб отчетливо ее видеть и предугадать то, что она замыслила сделать.

Маркус расслышал в тишине и в шуме леса вокруг как едва слышно затрещал изгибающийся лук, как скрипнула тетива, натягиваясь до самого возможного предела. Дальше время в который раз для него потекло очень медленно. Он вскочил как ужаленный и развернулся в сторону, откуда в него с воем полетела черная оперенная стрела. Он легко отбил ее длинным ножом и бросился вперед со всей скоростью, на которую был способен. Стрелок, нужно было отдать ему должное, был очень хорош, но против Маркуса в одиночку ему не помогло бы никакое оружие. Вторая стрела, вышедшая из кустов, густо драпированных начавшим мокнуть от потепления снегом, почти оцарапала ему щеку, с жужжанием пройдя мимо и обдав его лицо злым и коротким порывом ветра. Третья уже не успела вылететь в цель. Стрелявший понял, что время упущено, а тот, в кого он стрелял, приближается к нему с неимоверной скоростью. Он бросил лук, а сам бросился бежать куда глаза глядят. Конечно, это было совершенно бесполезно, он не ушел бы от мастера клинков, даже если сейчас за ним на выручку прилетел бы громадный черный дракон. Маркус знал, что этот человек что-то видел и знает о том, что случилось тут, пока он на смерть рубился с Химерами. А значит, он возьмет его любой ценой. Пусть даже теперь за него заступиться сам архидемон Хармут, единоличный предводитель всей армии ада. Да кто бы то ни было вообще, пусть даже его станет защищать сам Предвечный и не рожденный Свет.

Маркус понял вдруг, что находится на грани самой настоящей пропасти, последней пропасти в его жизни. Слишком долго в нем копилась боль и не вымещенная злоба на мир, который разлучил его с той, которою он любил больше жизни. Эта боль приходила к нему каждую ночь в виде жутких кошмаров, садилась к нему на постель, заглядывала в глаза и звала его по имени, как родная мать в детстве, которой у Маркуса никогда не было. А сегодня выяснилось, что все это было с ним зря. Что все это было нужно лишь только ему одному. Что нет больше прежней Рейнариди, ни живой, ни мертвой. А вместо него есть жуткий демон, собранный из живого дымящегося льда, питаемый пламенем ада, с лезвиями вместо кожи и с ненавистью вместо души. Пусть лучше она вообще не приходила бы к нему этим зимним днем. Пусть лучше дала бы ему пасть от руки богомерзкой колдуньи. Или отдала бы его на растерзания жутким теням, не вложив в его руки темное копье с древком из дышащей стали. Она теперь жила в своем собственном, личном аду, каждый день окунаясь в муки, страдания, поедая их силу и первородную ярость словно хлеб и запивая их кровью словно молоком.

Даже любовь, которая была между ними когда-то, это великое чувство, не раз спасавшее Маркусу жизнь и придававшее сил тогда, когда все кажется было потерянно, теперь была ей забыта. Тот божественный и благословенный свет между ними, которому могли бы позавидовать даже ангелы на небесах, теперь было для нее не больше, чем тревожным воспоминанием. К чему сейчас ему было жить, когда все это так для него обернулось? Если чужую, почти безнадежную войну он выиграл, а свою собственную проиграл уже очень давно, и даже не догадываясь об этом, поскольку похоже воевал в ней в одиночку. Воевал против того, что никому, кроме него, уже давно было не нужно. Пока он бежал вперед по снегу, будто рысь на охоте, с хрустом ломая кусты и сучья под ногами, он понял вдруг, что в нем не осталось ни малейшего желания что-либо делать. Сражаться и жить дальше. Это не имело больше никакого смысла лично для него самого. Осталось только узнать, что с Сарсэей и вернуть ей Джеми обратно. А после пусть все катиться к черту. Пусть они делают все, что хотят, он больше в этом участия принимать не станет. Пусть воюют, ненавидят, сражаются ради великих идеалов Света и порочных ценностей Тьмы, ищут истину и спасение, а может даже Предвечного Бога внутри самих себя. С него было достаточно. Дальше все это будет происходить уже без него. На сей раз это все была правда и лично он, Маркус из Рейна, уже абсолютно ничего не мог со всем этим поделать. И потому он не хотел больше жить в мире, в котором подобное могло быть и было возможно с ним или с кем бы то ни было вообще.

Незадачливый стрелок ушел не далеко. Харагрим без труда сбил его с ног и всем своим весом и двумя стальными руками вдавил его жилистое и изворотливое тело в сырой и влажный снег. Он вдруг услышал смех рядом с собой. Злой истерический смех, говорящий о том, что смеявшийся был сильно болен душой. И рану его уже ничем нельзя было залечить.

Маркус с тревогой осмотрелся по сторонам, но вокруг никого не было видно. Это было очень странно и начало вызывать у него тревогу. Вокруг теперь вообще не было ни единой живой души и никто смеяться подобным образом не мог. Человек, лежавший на земле, в ужасе смотрел на него и причина тому страху была даже не его собственная жизнь, которой он мог в конечном итоге поплатиться за то, что стрелял в мастера клинков. Он был в ужасе, потому что прямо сейчас смотрел северянину в глаза и никакие одержимые, в которых не так давно притворились все его товарищи и даже близкие друзья, не могли напугать человека в черной броне сильнее, чем лицо и глаза харагрима, который стальными руками держал его как удав держит цыпленка.

Маркус снова услышал хриплый и всхлипывающий смех, полный истерической мольбы, боли и желания эту боль утолить. Он продолжал с тревогой смотреть по сторонам, силясь понять, какой демон уцелел рядом с ним и теперь смеется, торжествуя над всем, что недавно случилось. Он далеко не сразу понял, что смеялся он сам.

Мастер клинков, громко звякнув кованой сталью, снова достал свой огромный нож. Человек, на котором он сидел сейчас верхом, будто на деревянном седле, онемел от ужаса, как огромная ящерица, которая в попытке избежать смерти, притворялась мертвой.

– Сейчас будет интересно порезать тебя на части и взглянуть есть ли вообще душа у таких как ты?

Он снова захохотал, на сей раз не закрывая глаз и глядя прямо перед собой, выгнув шею вперед.

– Мне кажется, всему виной были вы. Люди в черной броне. Если бы не ваши подлые происки с несчастным ребенком, я бы не пришел сегодня в это преданное Богом место.

 
Его голос снова захлебнулся в приступе всхлипывающего смеха.
Он прижал острое как бритва, тяжелое и ледяное лезвие своего страшного ножа, перепачканного кровью, к лицу человека, который несколько мгновений назад пускал стрелы ему в сердце, к его белой как мел коже, в которой от ужаса ушла вся возможная кровь.
 

– А если бы я не пришел сюда, эти мерзкие твари не убили бы моих лучших друзей как овец на бойне. Не забрали бы мою женщину. И уж совершенно точно я не узнал бы о том, какая именно судьба постигла мою вечную любовь. Я уверен, ты понимаешь, что кто-то должен будет ответить мне за это.

Лицо Маркуса принимало сейчас странное, отвлеченное и вместе с тем почти ласковое выражение, он то и дело поворачивал голову на бок, с одной стороны на другую, словно видел что-то недоступное обычному взору и теперь старался рассмотреть это получше. Сейчас он будто играл с пестрым лопоухим котенком, который старался напасть на его руку, но от этого становилось еще только страшней. Страшней, чем если бы вместо него сейчас над человеком в черном склонилась молчаливая антрацитовая Химера и, обнюхав его, начала бы щелкать пастью еще более страшной, чем сотня медвежьих капканов с взведенной до упора пружиной.

 
Он продолжал играть ножом.
 

– Как ты думаешь, где именно у тебя может быть душа? Ели она вообще у тебя есть. В голове? – воин в броне застонал от ужаса и попытался закрыть лицо руками, зажмурив глаза и отворачиваясь.

– Скорее всего она где-то ниже. Но не в груди. – Тут Маркус снова жутко засмеялся, уже не так громко и безумно как прежде, но легче от этого никому не стало бы. – В груди у тебя камень. Возможно в кишках? Давай-ка проверим! И сделаем это медленно! Не спеша! В поисках душевного света никак нельзя торопится, мой друг.

Он схватил своего пленника за горло и отвел руку с ножом вниз и чуть в сторону. И совершенно внезапно для себя получил сапогом по лицу от кого-то, появившегося из неоткуда. Впрочем, сегодня из ниоткуда кто-то появлялся уже далеко не в первый раз. Его откинуло в сторону, но нож из рук он так и не выпустил. Вообще это было чем-то неслыханным, чтоб кто-то сумел подкрасться к нему незамеченным, а потом еще и ударить его по лицу. Такое было попросту невозможно, но кому-то только что легко удалось. Маркус плавно вскочил с земли и ударил лезвием в том место, где должен был сейчас находится напавший на него человек. К своему огромному изумлению он промахнулся совсем немного, но достаточно, чтоб незнакомец схватил его руку в стальные тиски и начал выворачивать кисть в немыслимом болевом захвате, от которого перед глазами пошли белые и багровые круги вперемешку с серой пеленой. Не выпустить клинок теперь значило самостоятельно и неотвратимо искалечить себе правую руку. И боль была такой непреодолимой и всеобъемлющей, что он даже забыл на время о том, что его левая рука была сейчас абсолютно свободна. Схвативший его вдруг выпустил его из железных колодок, мягко, но с неимоверной силой толкнув его ладонью в грудь. Будь он простым человеком, он от подобного толчка упал бы на спину, но он был первым клинком Империи и потому лишь отступил на несколько шагов назад, поднял пораженные злобой и безумием глаза и, наконец, увидел перед собой самого себя.

Маркус старался не поддаваться наваждению, понимая, что, скорее всего, это демоны продолжают играть с ним в какие-то игры. Он сегодня достаточно видел, чтоб понять, на что все они были способны и как глубока и вероломна была их сила и ярость.

– Ты что творишь? – поинтересовалось у него его же собственное отражение. Второй Маркус из Рейна был точно таким же. Только одежда его была чистой, на лице и руках не было крови и в глазах не было отчаяния, безумия и ярости. Он спокойно смотрел на него, при этом выглядел строго и укоризненно.

– Да пошел ты! – прошипел первый и, молниеносно выхватив еще один скрытый клинок, кинулся вперед, словно в танце по изломанной линии, качаясь из стороны в сторону как маятник. Лезвие резко сверкнуло, летя в горло пришедшему без приглашения двойнику. Он снова промахнулся, его отражение легко и плавно как рысь на охоте ушло в сторону, перехватило его руку, и одновременно ударило его в горло и по ногам. Маркус рухнул на едва утоптанный снег. От удара из легких разом вылетел весь воздух. Тупая и тошнотворная боль сковала горло, не позволяя говорить и почти не давая возможности вдохнуть. Можно было сказать, что за сегодняшний день его убили уже в третий раз. Его двойник склонился над ним, надавив коленом на нагрудный панцирь, и снова заглянул ему прямо в глаза.

– Я спрашиваю, ты что творишь, сволочь? С каких пор мы начали распускать нюни как сопливая девчонка, которой хорошенько дали ремня? – его голос был глухим, раздосадованным и злобным. – Возьми себя в руки. Рейна ушла, это был ее выбор и ты не можешь этого изменить! Смирись и отпусти ее. Мы с тобой еще нужны этому миру. Не время сходить с ума. Не время упиваться обидами и собственной болью.

Маркус, прижатый к земле, тяжело дышал и злобно скалился, но не пытался больше сбросить с себя своего более сильного и искусного двойника.

– Опомнись! У них Сарсэя. Они забрали ее себе. Ты понимаешь, что это значит? Представь, что они сделают с ней. Или делают уже. Она виновата лишь в том, что любит тебя. Тебя и только тебя одного. Скоро должно что-то случиться. Что-то ужасное и наш разящий клинок понадобится этому миру. Каждый наш клинок. Сейчас не время жалеть себя. Себя жалеть вообще никогда не время. Соберись и сделай то, что должен был сделать. Они не справятся без тебя, – двойник Маркуса чуть привстал, ослабив давление на грудь поверженного себя.

– Как ты смог одолеть меня? – спросил первый с досадой и изумлением, когда боль отпустила горло. – Это же невозможно. Это никому не под силу сделать.

– Ошибаешься, – усмехнулся второй. – Ты непобедим, не потому что самый быстрый. Не потому что родился с мечем в руке, или даже с мечом вместо руки. Таких как ты предостаточно на этой бескрайней земле. До сих пор ты всегда был непобедим, потому что знал что прав. Прав чуть больше, чем другие. И я пришел, чтобы так оно впредь и оставалось. Я – вся правда в тебе и потому я на много сильней. Тебя и кого угодно на этом свете.

Двойник выпрямился, встав с колен и отпустив самого себя из стальных объятий.

– Если я приду к тебе во второй раз. Мне придется убить тебя.

В снег рядом с лицом лежавшего на земле Маркуса с гулким ударом вошел его боевой нож. Мастер клинков невольно дернул головой.

– Надеюсь, мы поняли друг друга. И я очень надеюсь, мы не увидимся больше!

Внезапно в окружающем харагрима мире что-то поменялось, будто кто-то зажег рядом свет огромной масляной лампы. Звуки стали другими глухими и глубокими, более четким стало все, что он видел вокруг, и так было намного привычней. Он будто проснулся от странного сна наяву. Пришедший к нему исчез столь же быстро и загадочно, как и возник. Маркус снова был собой во всех смыслах этого слова. Он зачерпнул руками снег и растер им лицо до красноты.

– Кажется, мне значительно лучше, – заключил он вслух самому себе, продолжая тревожно озираться по сторонам. Пойманный им недавно человек продолжал лежать на снегу без сознания. То ли Маркус успел ударить его по голове, то ли он лишился чувств от всего, что увидел до этого. Первое, конечно, было куда более вероятным, хотя, если учесть все, что только что случилось, второй вариант так же нельзя было полностью сбросить со счета. Маркус снова приблизился к своему пленнику в черном и поспешно обыскал его бесчувственное тело. В небольшом кожаном кошеле, висевшем на поясе, он нашел тяжелый золотой браслет, искусно свитый в хитроумную косу и щедро выложенный крупными сапфирами, гранеными в форме слезы. Это браслет было не спутать ни с чем другим, хотя бы потому, что он стоил целое состояние. По идее, продав его целиком, можно было безбедно жить до конца своих дней. Именно его Маркус подарил Сарсэе после окончания пира Середины зимы вместо меча Хемли Прайма, который в шутку предлагал ей сначала.

К тонкому краю золотой проволоки был грубо и наспех привязан длинный, как матерчатая лента, кусок темного пергамента. Уже второе письмо за сегодня, адресованное лично ему. И, похоже, это письмо будет куда более печальным, чем прежнее, которое написал ему его младший брат, приславший стального ворона. Он аккуратно развязал пергамент и развернул записку. Он уже знал, что будет в ней написано и его предчувствие, и его вторая половина, которая только что хорошенько надавала ему по морде, говорили правду. Эти мучители и выродки забрали его девушку себе. В Маркусе начала вскипать ярость и безумие, начисто вымещая разочарование и не желание жить дальше. Он обеими руками схватил своего пленника в черном и, оторвав его от земли, легко словно мешок с сеном начал трясти над землей.

– Пора просыпаться! – крикнул Маркус что было сил.

Воин дернулся, приходя в себя, и, не осознавая, что именно происходит. Маркус, держа его пред собой, сделал несколько шагов вперед и с силой ударил его спиной о широкий ствол сосны, росшей тут уже не первое столетие. Нагрудный панцирь из черной кожи, за которую он держал его пальцами, что были тверже стали, жалобно скрипел и в буквальном смысле трещал по швам.

Сначала Маркус убедился, что тот окончательно пришел в себя и снова смотрит на него глазами, полными животного ужаса, прежде, чем произнести фразу спокойным и почти скучающим тоном, поскольку злится у него сил уже не осталось.

– Как ты вероятно понял, я в данный момент прибываю не в самом лучшем расположении духа. Поэтому, если ты не хочешь, чтоб мы вернулись к поискам твоей бессмертной души при помощи моего ножа, рекомендую подробно рассказать откуда у тебя взялся этот золотой браслет с сапфирами?

 
Глава 14. Пуговичник.
 
 
На столе перед Джодаром лежала старая гадальная доска, вырезанная из цельного куска твердого светлого кедра. Доска была сделана еще язычниками во времена, когда мир был очень молод, а возможно еще кем-то, кто жил тут задолго до них. Теперь спросить, как все это было на самом деле, давно стало не у кого. От времени доска стала темной, но все рисунки на ней, узоры и древние руны, искусно вырезанные и нарисованные на гладком дереве, были разборчивы и замечательно видны.
В самом центре на ней была изображена тонкая человеческая ладонь. У большого и среднего пальцев были в свою очередь нарисованы символы серебряной и черной луны. Далее, у мизинца был знак ветра, а у указательного пальца – руна земли. У большого стоял древний символ Предвечного огня. Прочих надписей и рисунков, которыми была испещрена гладко отполированная поверхность, Джодар не понимал совсем. Большинство из символов он никогда не видел прежде, что при его безграничной образованности было весьма удивительно даже ему самому.
У стола напротив стояла Нэйрис, облаченная в традиционные темно-красные одежды черного обряда всех проклятых легионов зла. Девушка внимательно смотрела на доску, чуть склонившись вперед, и что-то шептала про себя, то ли читая символы, то ли творя какое-то неведомое никому кроме нее одной колдовство. Было очень светло, в кабинете главы Ордена Тайн горело не меньше двадцати свечей, не считая света от зимнего очага в центре стены справа от письменного стола. Дверь была наглухо закрыта изнутри и, чтобы теперь отворить ее со стороны крепостного коридора, потребовался бы небольшой, но очень тяжелый таран. Окон в помещении не было. Джодар позаботился о том, чтобы во всем северном крыле Первой твердыни Света, кроме него и ведьмы не осталось теперь ни единой живой души. За исключением, разумеется, вездесущих крыс и летучих мышей, от которых невозможно было избавится, как бы кто не старался.
 

– Ты уверена, что именно эта доска нам нужна? – недовольным тоном поинтересовался Шемит у свой проклятой рабыни.

Он не пил вина с самого утра и на его настроении это сказывалось крайне отрицательным образом. Сейчас он выглядел достаточно усталым, так словно его уже давно клонило в сон, против своего обычного злого, ехидного и крайне подвижного состояния.

– Я никогда не была более уверена, – ответила она, посмотрев на него своими хитрыми и безжалостными, чуть косящими глазами и проложив обе руки на крышку стола. На ее запястьях, пальцах и даже ладонях, равно как и на левой щеке были видны следы от страшных ожогов, но появляться перед собой в ином облике Поверенный Императора ей категорически запрещал.

– Мне кажется или ты и в правду боишься этого, Мэйс?

– Последний раз я боялся, когда меня в детстве травили волками. Я задушил одного голыми руками, разом вместе со всеми своими страхами. Сейчас мне попросту слегка не по себе.

– Правда? Хочешь я помогу тебе самую малость расслабится? – она подняла тонкие брови, глядя ему прямо в глаза, и вдруг улыбнулась столь порочно, что подобной улыбке позавидовали бы все блудницы Империи от роскошнейших до самых дешевых и жалких.

– Там в углу на твоей постели нам будет очень удобно. Я могу обернуться той темнокожей шлюхой, которая не так давно тебя столь сильно пленила собой. А можешь меня прямо так… Ты же у нас предпочитаешь все настоящее.

– Спасибо! – кивнул он и в его голосе опять было спокойствие и нерушимая сталь. – Я пожалуй лучше кинусь вниз головой в бездонный крепостной колодец. И останусь там, погребенным навечно.

– Ты даже не представляешь от чего отказываешься.

– Давай уже к делу, ведьма.

– Как пожелаешь! – легко согласилась она, резко склонив голову на бок. – Ты у нас тут самый главный. Большой и сильный каратель Империи. Святой мститель, как тебя называют в народе. Женщины любят грубую силу, любят покорность, любят, когда их…

– Хватит, Нэйрис! – приказал он холодно, но по прежнему очень спокойно и тихо.

Она вдруг выгнула спину и голос ее стал мягким как мурлыканье сытой кошки. Девушка облизнула ярко алым языком свои тонкие бледные губы.

– А может ты меня за это накажешь?

– Предвечный Свет! – он устало закрыл глаза рукой, легко мотая головой из стороны в сторону. – Что за безумная и развратная баба мне в итоге попалась. Не будь ты мне так нужна, давно сидела бы на цепи в соляном колодце. К делу, женщина! Ты меня знаешь! Я повторять тебе больше не стану.

Она снова резко выпрямилась и, как ни в чем не бывало, начала говорить, тоном школьного учителя, объяснявшего маленьким детям простейшие законы мироздания.

– Ты кладешь левую руку на доску, а правой опускаешь на нее веретено до тех пор, пока оно не коснется одного из твоих пальцев.

– Что дальше?

– Я видела это всего три раза прежде. Первый раз у того, кто им пользовался, игла коснулась мизинца, этот палец был рядом со знаком воды. Буквально за одно короткое мгновение он захлебнулся, причем вовсе не водой, а своей собственной слюной. Что с ним случилось на самом деле не известно никому, но, очевидно, что разговор с Тьмой у него не очень-то сложился. Был второй, которого веретено ударило по среднему пальцу. Он бесследно исчез и больше никто и никогда его не видел и ничего не слышал о нем. Возможно, он беседует с ней до сих пор, а может уже давно поселился в аду или прямо на безликой черной луне, где по рассказам значительно хуже, чем в простом и уже привычный мне мире адских мук.

– А у кого-нибудь удачные попытки им воспользоваться были?

– Несомненно были, мой грозный повелитель. Этот человек сейчас стоит прямо перед тобой. Правда об удачности этого, я бы вполне была готова поспорить!

– Поэтому ты больше не можешь им пользоваться?

– Могу. Но не имею ни малейшего желания. Я не смогу вернуться обратно. За вторую попытку плата будет более ужасной. Таково основное правило.