Текст книги "Империя грез (СИ) "

Автор книги: А. Велнер

При этих словах мастер клинков явно очень сильно насторожился, повернув голову в сторону Сарсэи, но промолчал и продолжил внимательно вслушиваться в каждое произнесенное ей слово.

– Как славно, что ты точно подмечаешь разные мелкие детали, не считая разумеется глаз.

– Нас этому хорошо учили в школе для невольниц в столице. В первую очередь, чтоб доставлять кому-то наслаждение, необходимо понять, кто именно перед тобой в данный момент. Чего он хочет от мира вокруг, от себя самого и прежде всего от тебя.

– Похоже на то, чему учат в школах меча, – серьезно заметил харагрим. – Только там человека нужно будет не радовать, а убить.

– Любовь и война – две стороны одной монеты! – девушка открыла чуть припухшие от слез глаза. – Нам постоянно говорили, что для того что бы доставить кому-то истинное удовольствие нужно знать и уметь на много больше, чем необходимо для того, чтоб причинить кому-то боль и страдания.

– С этим я тоже согласен.

– Она отдала мне письмо и твердо заявила, что я обязана уговорить тебя придти к условленному месту завтра на закате, опоив тебя за ужином отваром синего чертополоха. Если я сделаю это, все мои мечты осуществляться. В письме была угроза расправы над Джеми и приказ отравить умирающего воина. Остальное тебе уже известно.

– Она говорила или делала еще что-то?

– Да! Она зачем-то дала мне очень странную карту вместе с этим письмом.

– Карту? – переспросил харагрим, вскинув брови.

– Да. Похожую на карту для игры в "Хэм", но совсем иного значения. Большую старую карту из плотной бумаги. На одной стороне сложный черно-алый узор, а на другой – яркий и очень искусный рисунок, потемневший и затертый от времени. Она сказала, что если я хочу достичь своей мечты, я обязательно должна буду ее сохранить и принести с собой. Хотя зачем она мне может понадобиться, объяснять она не удосужилась.

– Что за рисунок был на ней?

– Старинное изображение любовницы. Девушка с волосами льняного цвета, лежащая обнаженной на постели из черного шелка. Рядом с ней горит красная свеча. Я видела бесчисленное множество подобных рисунков пока училась и служила во дворце. Наверное, это какая-то тонкая издевка, чтоб напомнить мне, кем я была прежде и кем на всегда останусь для них.

– Вот как! Скажи, твоя карта была похожа на эту? – Маркус снова встал с кровати, подошел к стене, где висела его повседневная одежда и, накинув на себя теплую шерстяную рубаху, достал из складок длинного кожаного камзола широкий прямоугольник из темного картона, вернулся обратно на место и показал его девушке. – На этой нарисован клинок и он перечеркнут узорчатой красной полосой. А с обратной стороны я заметил надпись чернилами, но не смог разобрать на каком языке это написано, – харагрим снова поднял масляную лампу с пола.

– Да, она точно такая же, только рисунок другой, – Сарсэя во все глаза смотрела на изображение летевшего в небе меча, окруженного всполохами черных молний. – На моей тоже есть красная поперечная полоса, а твоя идет наискось. Они определенно из одной колоды. Откуда она у тебя?

– Мне передала ее маленькая девочка сегодня утром. И у девочки этой были разноцветные глаза. Один был карий, а другой кажется светло-голубой! Я спросил у нее про них. Малышка ответила, что ее глаза раскрасил сам Предвечный Господь, потому что он очень любит бесконечное разнообразие. Она сказала, что всегда приносит людям удачу и попросила меня сохранить эту картинку! Я не придал этому особого значения и угостил ее сладостями, которые часто раздаю детишкам, играющим во дворе. Меня заинтересовала надпись. Я хотел даже показать ее здешним старейшинам или возможно святому отцу, полагая, что он сможет понять, что именно это за язык. И что там написано.

– Мне все это очень не нравиться, Маркус. Эта надпись сделана на старом языке земли Армента. В Школе услужливых рабынь нас учили и этому языку. Наша первая наставница сама была родом из этих далеких земель.

– Постой! Земля Армента, это не на территории Империи Грез. Армент это племя языческого народа, который живет где-то очень далеко на окраине диких земель и мира пустоты.

– Именно так! Принято считать, что именно племена Армента постигли в древние времена величайшее искусство обольщения, наслаждений и плотской любви. Именно этому нас обучали по древним манускриптам, привезенным с самой окраины мира. Мне сложно сказать точно, ибо их язык очень труден для разговора и понимания. Но кажется тут написано следующее: "Следуй к стенам крепости!", а следующие слова скорее всего значат "Ведьма лжет!".

– Это все?

– Кажется так! – кивнула Сарсэя. Ее в данный момент явно переполняло сильнейшее беспокойство, если это вообще еще было возможно. Совершенно точно, что причин этому теперь стало еще больше, чем прежде. – Что все это значит?

– Не знаю пока, – Маркус отрицательно покачал головой.

– Ты не боишься, что великая Тьма уже играет с тобой, как сытый кот с воробьем?

– Мне не ведомо чувство страха, Сарсэя! Опасения – вот самое большее, на что я способен. Опасение не оказаться рядом, когда буду нужен кому-то. Сожаления, что однажды уже не оказался! Если бы я умел бояться, я боялся бы именно этого. Если бы я тратил свою жизнь на то, чтоб сожалеть, то сожалел бы о том, что так случилось. Ладно, давай пока решать по одной трудности за раз. Вечером мы освободим Джеми и для тебя все, связанное с этой историей, наконец закончиться. Теперь я перед тобой в долгу, Сарсэя. А я всегда отдаю долги. Купишь себе дом. Будешь жить со своим сыном как пожелаешь. Найдешь себе достойного мужа.

 
Она очень пристально посмотрела на него и спокойно проговорила:
 

– Когда живешь подле такого человека как ты и твой брат, все прочие мужчины начинают казаться слабыми и беспомощными детьми. Так что на счет мужа это уже вряд ли случится!

– Глупости! – отмахнулся Маркус.

 
Она словно не заметила этого, продолжая говорить дальше:
 

– Что же касается того, что все для меня закончиться. Я уверена, что нет! Если судьба связывает нас, это во многом происходит согласной моей собственной воле. Думаю, тебе понадобится помощь в том, что ты задумал исполнить. Никому не под силу играть с великой Тьмой в одиночку. И тем более в одиночку выиграть у нее. Что же касается долгов, как я уже сказала, это я перед тобой в неоплатном долгу и теперь я никуда не уйду от тебя, пока не верну его. Или пока не погибну. Такова моя судьба, Маркус из Рэйна, и таково мое собственное желание. Желание свободного человека. Никто на этом свете не сможет помешать мне. Даже ты!

Маркус озадаченно замолчал. Он вдруг отчетливо узрел то, что было ему ясно и раньше, с мига самой первой их встречи с этой необычной и прекрасной девушкой. Ее внутренняя сила была бесконечно велика, терпение безгранично, а воля необорима. И сейчас все это она устремила к единственной цели в жизни, которая теперь по-настоящему была нужна ей. И эта цель была даже не ее маленький сын, оказавшийся в плену, которого она почти не знала и не смогла видеть как он растет. Этой самой целью был он сам, с самого первого мига из встречи во дворце во время весеннего пира. Сила любви, помноженная на твердость духа, была вещью поистине неодолимой даже для мастера клинков. И что-то делать с этим теперь было совершенно бессмысленно. Он глубоко вздохнул, потерев пальцем переносицу. Было очень досадно от того, что он ничем не мог ей ответить. Возможно она ничего и не ждала от него.

– Я не знаю, куда заведет меня дорога, на которую я ступил недавно! Но я почти уверен, что на этом пути повсеместно будут только страдания и смерть!

– Никто не знает куда заведет его дорога, которую мы чаще всего называем жизнь. Я очень боюсь за сына. Но еще больше боюсь за тебя. И если тут, в стенах твоего щедрого дома, Джеми будет в безопасности, великий Северный дом защитит его даже без моей любви, тут всегда будет кому о нем позаботится. Но кто же позаботится о тебе Маркус?

– Я справлюсь сам, Сарсэя, мне не нужна ничья помощь, поверь мне. Не нужно ломать себе судьбу и жизнь лишь потому, что я даровал тебе свободу. Свобода должна быть дарована всем людям при рождении. И лично я сражался за Империю, потому что мне было обещано, что однажды в нашем новом мире именно так и будет. Не станет больше рабов, за счет которых богатеют их хозяева. Не будет больше литься невинная кровь.

– Ломать жизнь? – голос Сарсэе стал глубоким, как старый земляной колодец. Если бы не ты, у меня не было бы вообще никакой жизни. И то, что тебе не нужна ничья помощь, это единственное, в чем ты ошибаешься по настоящему сильно.

Они оба очень долго молчали. Возможно теперь уже не было смысла что-либо говорить. Наконец девушка тихо и устало спросила.

– Что ты сделаешь с людьми, которые придут сегодня в Медвежье зимовье?

Маркус пожал плечами и проговорил совершенно скучным тоном, будто они обсуждали что бы ему хотелось на завтрашний ужин:

– Убью их всех, что с ними еще можно сделать? Один из них проживет чуть дольше, потому что его допрошу. Он наверняка имеет представление о том, кто все это затеял. Или где тот, кто знает об этом.

– А потом?

– Потом я найду этого человека и побеседую с ним. У меня к нему множество вопросов. После этой беседы ты освободишься от влияния этих людей. В этом можешь не сомневаться.

– Что будет дальше?

– Если меня не убьют, пока мы будем выручать тебя и Джеми, нам нужно будет встретиться с Рэйвом в условленном месте спустя четырнадцать дней, начиная с момента когда он пропал. Нас предупредили о том, что на него должны были напасть и мы подготовили похитителям небольшой подарок. Затем вместе с братом мы найдем того, кто все это начал. Он, в свою очередь, поможет нам в писках того, кого нам на самом деле необходимо найти. Так нам было предсказано и пока все предсказанное сбывалось в абсолютной точности. Рэйв должен был узнать, кто за всем этим стоял, почти добровольно сдавшись людям, подославшим к нам Хемли-Прайма с венцом колдуна на голове. Так или иначе, теперь мы выясним все, что нам нужно было знать. После этого, согласно предсказанию, нужно будет найти еще одного человека и тогда для нас все это должно будет закончится. Он расскажет мне, где сейчас находится Рэйна, потому что он единственный, кто знает где она. Он единственный, кто знает вообще абсолютно все, что есть на свете и еще больше того, чего на этом свете нет. Найти его, увы будет очень не просто и на это потребуется время и много сил. К счастью, в этом нам обещали помочь.

– Кто предупредил вас о том, что за вами придут, кто все это предсказал и кто будет помогать нам в поисках?

– Ведьма! – криво усмехнулся Маркус. – Ведьма, которая лжет!

– Как бы я хотела ничего не боятся, как ты… Но разве такое возможно?

 
Маркус задумчиво покачал головой.
 

– Возможно, если тебе уже совершенно безразлично будешь ты жить или умрешь прямо сейчас.

– Но так жить нельзя! Жить совсем без надежды на завтрашний день!

– У меня никогда не было выбора, Сарсэя! Я таким родился.

– Выбор всегда есть, любовь моя, – прошептала она глубоким и чуть дрожащим голосом, пристально глядя на его печальные серые глаза. Она вдохнула прерывисто и очень глубоко, до острой боли в ключицах. Затем медленно, будто во сне, качнулась вперед и осторожно поцеловала его в губы.

Маркус впервые в жизни застыл, словно пораженный молнией, он не ответил на ее поцелуй и не закрывал глаза, но и отдернуть голову или отстранить от себя девушку прочь он уже был от чего-то не в силах. Возможно, это было малодушием, но ни один корабль на свете не может вечно плыть против течения и беспрерывного ветра в корму. Любому, даже самому суровому сопротивлению на свете, рано или поздно приходит конец. Особенно тогда, когда по настоящему наставало время отступить от задуманного когда-то давно. Харагриму показалось вдруг, что ему после нескольких лет мучительной и изнуряющей жажды дали наконец глоток прохладной и целебной воды, чуть подслащенной диким травяным медом. От запаха ее льняных волос у него вдруг начала кружится голова и перехватило дыхание, как в детстве, когда она с разбегу прыгал с высокого скалистого обрыва вниз в холодную воду Северного моря. Никто на этом свете не мог приказать мастеру клинков, что именно следовало делать, порой приказать что-либо не мог себе даже он сам.

От второго ее поцелуя, наполненного сладкой нежностью и каким-то давно уже забытым волшебством, отказаться он уже не нашел в себе сил. Маркус перестал вдруг понимать, зачем вообще нужно был тогда, тем далеким весенним вечером, отказываться от того, что она могла подарить ему так давно. Он мягко положил ей на плечи свои тяжелые руки и ответил на ее поцелуй, наполненный тонким запахом молодых весенних цветов. Тело Сарсэи было к нему все ближе и ничего на свете сейчас, кроме этого, уже не имело особого значения. Она быстро сняла с себя ту легкую ночную одежду, что была на ней все это время. И больше им не нужны были мысли, мудрые значения или простые слова. Между ними теперь на время остались лишь только чистые чувства, в которых любой человек смог бы растворить любые свои мыслимые и невообразимые печали.

 
Глава 9. Храм Предвечного и не рожденного.
 
 
В малом городском храме было против обычного светло и безлюдно. На алтаре в глубине просторного зала горел огонь, поддерживаемый трудолюбивыми послушниками круглые сутки во все дни года, кроме первого, когда она прогорал и тух, оставляя лишь теплые угли и старшие священники с великим торжеством и радостью зажигали его снова. Так, согласно верованиям Предвечного, обновлялся бесконечный цикл рождения и смерти, извечно царивший на этой земле. Пламя символизировало силу Перворожденного Света, дарованную Богом всем благочестивым людям, живущим на земле, и это было правильно и мудро.
У дверей по обычаю ютились нищие и попрошайки, те, кому некуда больше было идти в эту морозную зиму, и те, кто уже давно был не нужен совершенно никому на этом свете. Им не позволено было пройти дальше в зал поближе к огню и как следует погреться. Чтобы сделать подобное, нужно было купить хотя бы одну церковную свечу за четверть медной монеты Империи.
В былое время в этом не было необходимости, а на невысоком мраморном алтаре возле жаровни даже клали еду для всех, кто беспрестанно нуждался, но те времена к сожалению давно и безвозвратно ушли. Короткую и тонкую свечку из пчелиного воска конечно можно было принести с собой, но для этого ее все равно нужно было где-то добыть, обменять на что-то или попросту украсть из церковного лотка под страхом быть закованным в кандалы и преданным в вечное рабство, что по сути было намного хуже смерти. Без свечи пройти по храму к алтарю Света было категорически запрещено, а все то немногое, что удавалось добыть нищим людям на улице, уходило на скудную еду или короткий ночлег на узкой лавке под грязной закопченной крышей в вонючем городском клоповнике. Теперь в зимнее время ночью все храмы Империи приказано было наглухо запирать, выдворяя всех прихожан на улицу, независимо от их звания и даже знатности рода. Почему-то в последние несколько лет считалось, что быть в церкви Света без огня в руках было стыдно и неблагочестиво и Предвечный Бог все равно никак не сможет услышать молитвы человека, лишенного даже самой малой толики священного пламени. Со временем служители культа стали от чего-то забывать, что огонь веры всегда должен в первую очередь гореть в душе человека, пришедшего в божие место, а вовсе не на нитке короткой свечи, стоившей для многих людей совершенно немыслимых денег. Так или иначе, нищие теперь молились у дверей о всех своих бесчисленных бедах и лишениях, ожидая, что может быть кто-то из набожных горожан, пришедших в храм вдруг расщедриться и протянет им медную монету или просто черствый сухарь, а может даже кувшин дешевого и кислого яблочного вина, которое позволит хоть немного согреться в мороз, от которого нестерпимо ломило все кости. Они тихо довольствовались тем скудным теплом, что доходило до них из глубин просторного каменного алькова. И теперь стало похоже, что заведенный ныне порядок никто как-либо менять к лучшему уже не собирался.
Для кого-то даже столь малая вещь, как сломанный на двое медяк, была недостижима как десять цельных монет золотом или даже целая тысяча крупных как слива сапфиров, или как людское сострадание и добро, о котором говорили тут так часто и горячо, и теплей от понимания этого разумеется никому из стоявших за чертой не становилось.
Тяжелая церковная дверь отварилась совершенно бесшумно, старательные и прилежные послушники ежедневно перед утренней молитвой обильно смазывали огромные петли густым, как глина, прогорклым и вонючим жиром, дабы ничего постороннего не могло нарушить дневные песнопения и святую тайну единения с далеким божеством, научившим людей доброте. В зал вошел человек в одеяниях священника-пилигрима из далеких святых земель Семериван. Его теплая длинная ряса серого цвета была обильно посыпана снегом, а на тонком кожаном поясе, подпоясывавшим мантию, висела длинная связка черных, как лесные ягоды, четок и небольшой потертый и совсем простенький деревянный крест Предвечного огня.
Священник опирался на прямую узловатую палку, видевшую на своем веку уже бесчисленное множество изнурительных и долгих переходов по Имперской земле. Огромный капюшон скрывал лицо тяжелыми складками, опускаясь на плечи и спину. Яркие нашивки на рукавах говорили о высоком звании явившегося, что не могло остаться без внимания любого, кто был сейчас внутри большого церковного зала. Снимать капюшон пришедший совсем не торопился, равно как и отряхивать снег с одежды или обметать сапоги у входа, как это подобало всем без исключения явившимся в священную обитель. Он сделав несколько шагов вперед вдруг резко остановился, словно в нерешительности, или внезапно забыв зачем именно он сюда пришел. Осмотревшись семериванец снял с плеча тяжелую матерчатую сумку, набитую чем-то до краев и, оглянувшись еще раз, твердо и без раздумий направился к стоявшим вдоль холодной каменной стены обездоленным. Подойдя к старику в жалких лохмотьях и с уродливым бельмом на правом глазу, стоявшему почти у самого входа опираясь на короткие кривые костыли, странный служитель Света вынул из своей сумки большую краюшку подсохшего хлеба и тонкую свечу и осторожно, но с твердостью вложил свой простой, но столь желанный дар в сухую и ослабшую руку городского нищего.
 

– С нами Свет, братья! – проговорил он спокойным и ровным голосом. Все прочие, стоявшие рядом, далеко не сразу поняли, что же на самом деле только что произошло. Пока пришедший снова не достал хлеб и не протянул следующему стоявшему подле него человеку. Потом в руке священника весело звякнуло серебро имперской чеканки вперемешку даже с мелкими пузатыми кругляшками светлого золота. Люди, превознемогая отупляющую голодную усталость и глухое удивление, обступили его со всех сторон сначала осторожно и с опаской, будучи еще не в состоянии постичь и поверить во все происходящее, затем уже посмелей и даже с напором. Каждому из приблизившихся и протянувших к нему сухие и грязные покрытые язвами и холодными ожогами руки, пилигрим старался что-то дать, повторяя снова и снова одну простую, но крайне важную фразу, ту самую, с которой всегда начиналась первая страница святой книги Предвечных.

– С нами Свет!

Добро от людей в рясе бездомные и нищие видели нечасто, все больше – брань и палки, и то, что сейчас происходило, напомнило вдруг то блаженное время, когда окончилась наконец кровопролитная война за Книгу и по всей Империи начали возводить храмы, подобные этому. Церкви новой светлой веры, обещавшей всем пришедшим без исключения свет и благо, сошедшее наконец на них с далеких праведных небес.

– С нами Свет!

Поднялся шум. Люди, измученные нуждой, теснили друг друга, напирая вперед, стараясь коснуться неведомого благодетеля, но сил даже на то, чтоб просить, у этих несчастных уже давно почти совсем не осталось. Они благодарили его и плакали, благословляя его имя, которого даже не знали, со слезами счастья на глазах прижимая к впалой истерзанной болью груди драгоценные дары, способные продлить им жизнь, хоть немного убить вечный мучительный голод и пусть даже ненадолго дать им почувствовать себя живыми людьми.

Пришедший стоял спокойно, как стена, продолжая отдавать все, что имел при себе. На благодарности и слезы он спокойно говорил, склонив голову вперед:

– Благодарите Свет Предвечный. Не меня. Я лишь передаю. Не свое! Божье! Возьмите все, что есть у меня!

 
И снова, повторяя с твердостью и даже как будто бы с тихим торжеством:
 

– С нами Свет! Укрепите веру свою, братья и сестры! Бог с вами! Он никогда не покинет вас!

На поднявшийся внезапно шум, нарушивший абсолютный покой и тишину, живущую в храме, из недр ярко освещенного зала вышел старший служитель Предвечного Света, горделиво и легко, будто рыцарь Имперской Гвардии, выехавший на городскую площадь на рослом боевом коне. В просторной белой мантии с богатой красной вышивкой на рукавах и капюшоне, сложив руки на груди и спрятав их в складки одежд, он поспешно шагал вперед к тяжелым входным дверям распахнутым настежь. Еще достаточно молодой со спокойным гладким и сытым лицом, не лишенным природного ума, темными длинными волосами и с глазами безразличными и холодными, как серый речной песок.

Остановившись неподалеку он скривил губы, наблюдая за происходящим и не желая пока вмешиваться в творящийся в его храме обряд дарения. По званию в духовной иерархии он был равен пришедшему, и это единственное, что могло его теперь заинтересовать во всем, что сейчас происходило.

Пилигрима долго не отпускали, старясь отблагодарить, поцеловать руки или край одежды, некоторые даже осмелились обнять служителя Света. Но пришедший, поспешно раздав все, что у него было при себе, стал мягок и вместе с тем совершенно непреклонен. Попросив прощения, что принес так мало, и благословив всех, кого видел тремя короткими словами, он шагнул за белую черту на полу, которую теперь принято было называть "светлой" или "огненной" чертой и заходить за которую без огня в руках простым смертным с некоторых пор стало запрещено. Шум и волнение позади него не стихал, скорее напротив стал еще сильней прежнего.

Пришедший молча посмотрел на вышедшего встретить его служителя местной церковной обители.

– Приветствую вас, брат мой! – проговорил человек в белой рясе, обращаясь к гостю вежливо, но без лишней учтивости и легко склонив свою благоухающую ароматным маслом голову вперед.

– Каким святым проведением вы прибыли в наш скромный дом в столь суровое время года? Что слышно теперь на священной земле?

Его голос лился, как сладкая патока, и в нем явно читалось разом – надменность, удивление и будто бы урчание толстого и ленивого кота, лежавшего днями напролет у хорошо натопленной каменной печки.

– Где еще мне идти, как не в храме отца моего? – сухо ответил пришедший.

– Воистину! – протянул священник в белом, удивившись довольно странному и резкому ответу пилигрима.

– Меня зовут брат Авентинус. Чем я могу услужить светлейшему и Предвечному посланнику?

– Я прибыл к тебе из столицы с важным посланием крайней срочности от владыки нашего святого синода, первосвященника Корвина-Хаза,. – разом выпалил семериванский монах.

Брат Авентинус вздрогнул, будто его укололи острым шилом по ребрам и, округлив глаза, поспешно подошел к посланнику еще на шаг ближе, подняв обе руки на уровне плеч. Священника поразило, что предплечья под рясой вошедшего в храм монаха были на ощупь тверже камня и словно бы отлиты из стали. Впрочем, монахи никогда не гнушались физического труда, особенно в семериванских обителях.

– Прошу вас пройти со мной, брат мой! В место, где мы с вами сможем спокойно все это обсудить. Там вам будет удобно и вы сможете отдохнуть, поесть и умыться теплой водой после долгой холодной дороги!

Не было похоже, что он удивился подобному известию, скорее он достаточно давно ожидал его и от того теперь очень разволновался.

Они молча и поспешно двинулись бок-о-бок обратно в глубь зала, обогнув на пути алтарь, в центре которого горел священный огонь. Брат Авентинус сделал короткий знак рукой появившемуся на их пути послушнику и красноречиво сверкнул глазами, сурово сдвинув тонкие брови. Тот поспешно бросился вперед к двери в стене, его примеру также последовали еще несколько человек, шедших чуть позади него в такой же простой монашеской одежде, склонив вниз белесые неровно выбритые головы. Они прошли по короткому темному коридору и перед ними проворно отворили двери просторных покоев главного священника храма. Суетливые послушники Предвечной веры подвинули к столу удобное мягкое кресло, которое можно было найти не во всяком дворце, и мигом подбросили сухих поленьев в очаг, горевший и без того достаточно жарко.

– Желаете ли вы, мой драгоценный брат, чего-то с дороги? – сладким и бархатным тоном поинтересовался Авентинус у посланника верховного синода.

– Позже! Давайте сразу же к делу, любезнейший! И без посторонних глаз!

– Разумеется! – кивнул тот.

Священник в белом щелкнул пальцем и его послушники проворно вылетели из помещения, выходя в дверь спиной вперед и не забывая при этом часто кланяться в пояс. В своей покорности и раболепии они на много превосходили даже деревенских дворовых собак. На это от чего-то было крайне неприятно смотреть. Легкая резная створка двери из красного дерева осторожно и бесшумно закрылась и братья Предвечного света остались наконец одни.

Семериванец продолжал стоять у дверей, прислонив свой посох к стене и пропустив хозяина покоев вперед, когда священник в белом обернулся спросить что-то у своего гостя, его чуть было не хватил сердечный удар. Пришедший снял капюшон с головы и на брата Авентинуса теперь хмуро смотрел темными, как смола глазами потомок рода Ворона по имени Рэйвен из Рэйна. На скулах у молодого воина были черной краской нарисованы две прямые широкие черты. Так в его роду издревле раскрашивали лицо, когда собирались проливать чью-то кровь вперемешку со своей собственной.

Служитель культа, в буквальном смысле, испытал настоящий ужас – глаза его полезли из орбит, челюсть отвисла, а сам он ощерился будто кошка попавшая на раскаленную плиту. Брат Авентинус уже вдохнул было, чтобы что-то промолвить или даже позвать кого-нибудь на помощь, но правнук Ворона метнулся вперед и резко положил левую руку священнику на шею, а правой прижал к его лицу длинное и идеально ровное лезвие ножа из черного камня с длинным криво сломанным острием.

– Пикнешь – отрежу язык! – тихо пообещал Рэйв. И сказал он это таким обыденным и выцветшим тоном, что сразу стало понятно, что действительно отрежет и глазом не моргнет. – Потом уши, а следом и нос. При твоей службе они все равно тебе похоже не сильно нужны. Если ты понял меня – кивни!

Авентинус ошарашено смотрел на Рэйвена и его в раз побледневшее лицо искажал настоящий и буквально несусветный ужас. Он проворно закивал, боясь даже дышать.

– Я вижу тебе мое лицо уже хорошо знакомо? Это очень хорошо! Значит я не ошибся придя сюда!

Рейв надавил левой рукой на шею священнику чуть сильней и у того задрожали колени,, ему показалось вдруг, что на него легло огромное и очень тяжелое корабельное весло длиною в двадцать с лишним шагов.

– Где держат другого меня? Моего двойника! Того, что привезли сюда три дня назад люди в черной одежде. Учти, если ты сейчас соврешь, то будешь умирать очень медленно и крайне мучительно.

– В подвале! – сдавленно простонал Авентинус.

– Сколько человек его охраняет?

– Пятеро!

– Ключи от дверей у кого?

– У Гельмена-Ниса, он у них за старшего… Кажется… Они сейчас… Все там, внизу, – голос священника ощутимо дрожал.

– Как они вообще попали сюда? Почему ты их пустил?

– Они привезли с собой приказ, от верховного синода церкви – укрыть их в храме на столько, на сколько они того пожелают. Прошу вас… Я ни в чем не виноват. Я не смел их ослушаться! Я думал вы тоже за одно с ними!

Он не врал, потому что очень боялся умереть прямо сейчас и немедленно встретиться с создателем, которому так долго служил. Брат Авентинус так истерично и мучительно опасался за свою жизнь, что Рэйв с большим трудом подавил в себе желание немедленно перерезать этому презренному человеку горло.

– Отлично! В таком случае ты мне, пожалуй, еще пригодишься!

Сказав так, он, не убирая ножа, достал что-то левой рукой из складок своих просторных одежд и поднес к лицу служителя культа маленький хрустальный пузырек и коротко потребовал.

– Вдохни!

Авентинус испугался еще больше, если это вообще было возможно, но выбирая между этим и острым как бритва ножом, вырезанным будто из черного каменного стекла, он разумеется выбрал загадочный сосуд.

Рейв прикрыл лицо свободной рукой и легко щелкнул крышкой крохотного пузырька; священнослужитель покорно сделал глубокий вдох и в одно мгновение потерял сознание. Глаза его закатились, а голова опрокинулась назад как у сломанной фарфоровой куклы. Рэйв аккуратно обхватил его обмякшее в одно мгновение тело, которое решило грохнуться назад на письменный стол самым неподобающим для этого образом. Правнук Ворона разместил тело священника на полу будто большой мешок репчатого лука и, задумавшись на мгновение, поспешно начала стягивать с него одежду.

В узких коридорах церковного подвала горели большие факелы на длинных деревянных ручках, треща и злобно плюясь отсыревшим горючим маслом. У низкой двери, ведущей в камеру, где держали загадочного пленного, стояли два плечистых воина в черной броне и пустыми скучающими глазами смотрели прямо перед собой и как будто куда-то в бездонную пустоту всего мироздания сразу. Вооружены охранники были превосходно – их внешний вид и поза красноречиво говорили о том, что оружие свое они пускали в ход достаточно часто и крайне умело. Но все это теперь не имело значения.

Рэйв, облаченный в белые нежно пахнущие цветами одежды брата Авентинуса, бесшумно вывернул из-за угла и поспешно и молча направился в сторону охраняемой таинственной двери. По счастью коридоры в этих катакомбах были очень короткими и еще не замурованных проходов тут было совеем немного. Первый из охранявших дверь поднял было руку с требованием к незваному гостю остановиться на месте, но идущий к нему святой отец сделал два легких и быстрых прыжка вперед и вмиг оказался совсем рядом с ним. На стену брызнула черная кровь и первый охранник запрокинув голову и влажно хрипя упал на колени, схватившись руками за горло, перерезанное от уха до уха. Второй оказался немного проворней, он успел выхватить короткий остроконечный меч и даже попытался ударить им напавшего человека в белой рясе. Рейв легко ушел в сторону, схватив его руку, и безжалостно всадил сломанное каменное лезвие медлительному воину в глаз. Тело рухнуло на пол, а правнук Ворона бросился дальше, потому что в другом конце короткого прохода выросла еще одна черная тень в легкой броне из черной кожи, с длинным мечем в могучих руках.