Текст книги "«Книга Всезнания» (СИ)"
Автор книги: Tamashi1
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 42 страниц)
– Я не… – Хоффман сглотнул. Его взгляд заметался по ковру, губы дрожали, колени подгибались.
– Зачем тебе столько денег, и когда тебе их будет достаточно?! Почему деньги – это главное?!
– Да что ты понимаешь! – мужчина взвился и впервые поднял глаза на Саваду. Он был зол и не мог промолчать. – Что ты понимаешь, ты, живший в достатке, купавшийся в ласке родителей с самого детства?!
– В ласке? – Тсуна опешил. Неужели отсутствие дома отца можно было назвать «лаской»?!
– Твоя мать тебя обожала, отец слова плохого не говорил, хоть и приезжал домой редко, денег всегда было в избытке! О тебе заботились, тебя любили, ты не знал, что такое с детства бороться за кусок хлеба!
– Ты тоже этого не знал! – возмутился Тсунаёши. – Твой отец был торговцем оружием, у вас денег было…
– Да что ты вообще знаешь?! – ладони Хоффмана с грохотом ударили по дереву, и он задрожал. Голос стал тише. – Что ты знаешь? Что?..
– А чего я не знаю? – спросил Тсуна неуверенно. У всего есть причины, ему это не раз говорили. И у такой страстной, всепоглощающий любви к деньгам причина тоже должна была быть. Это он понимал, но не мог понять, что же это была за причина. А немец, глядя в пол, тихо заговорил:
– Моя мать умерла при родах, а отец был поглощен бизнесом. Я был единственным наследником и должен был соответствовать. Слабый наследник ни к чему богатейшему и умнейшему бизнесмену. Он должен стать его копией. Должен стать умным и хитрым, только тогда… тогда…
– Ты что, зарабатывал сам с детства? – Савада слышал об этом раньше от Гокудеры. Уже в десять лет Клаус участвовал в переговорах отца как помощник низкого ранга и, путешествуя по миру, видел искалеченные войной трупы. Неужели именно это сломало его?..
Лия нахмурилась, Диана рванулась к Тсуне, но отпрянула, почувствовав присутствие в этом месте Стража. Хоффман опустился на пол и, глядя вниз, зарылся пальцами в мгновенно растрепавшиеся светлые волосы.
– Детство… вместо детства я собирал автоматы на полях сражений. Вытаскивал их из рук убитых солдат. Принесешь норму – порадуешь отца. Он хотя бы подарит взгляд…
Тсуна почувствовал острый укол жалости. Пламя на перчатках погасло, и они превратились в уютные мягкие варежки. Убрав их в карман, Савада приблизился к врагу и тихо спросил:
– Так не должно было быть. Родители должны заботиться о детях, это я точно знаю. Мой отец на меня внимания почти не обращал, а если обращал, то всё шутки шутил. И я только сейчас узнал, что мы просто друг друга не понимали, потому и сторонились. Может… твой отец тоже хотел, но не мог быть честным?..
Немец усмехнулся, не поднимая головы. Он выглядел полностью раздавленным и неотрывно смотрел вниз. Плечи осунулись, пальцы дрожали, голос был полон боли и обреченности.
– Думаешь, человек, говорящий сыну: «Не справишься с работой – не получишь еды пять дней!» – может быть добрым и любящим родителем?
Тсуна сглотнул. И правда, у всего в этом мире есть причины! Даже у любви к деньгам.
– Я всего лишь хотел его порадовать. А его радовали только деньги. Что плохого в том, что я пытался заработать их любым способом? Чтобы он заметил меня, чтобы быть достойным носить свою фамилию… Я не хотел никого убивать, просто…
– Хотел порадовать отца? – Тсуна вздохнул и приблизился к немцу. Диана рванулась было к нему, но Лия, которая от напряжения уже едва поспевала за ней, снова спасла Хозяина.
– Хотел, чтобы он мной гордился, – прошептал Хоффман и опустил руки. По его щеке скатилась одинокая слеза, а пальцы легли на бежевую гладь ковра.
– Это… я понимаю… Но ведь уважение отца не единственное, ради чего стоит жить. Ты ведь мог стать… настоящим бизнесменом, торговать мирными вещами и зарабатывать большие деньги. Не обязательно было бы убивать столько людей. И можно было бы… нет, ты просто не нашел бы артефакт, не попал бы в Ад!
– Уже поздно… – обреченно.
– Никогда не поздно! – воодушевленно.
Немец поднял взгляд и с надежной воззрился на Саваду – как на Мессию, как на пророка, как на несущего свет в темноту! Почти с обожанием, но и толикой недоверия.
– Конечно, надо только захотеть всё изменить, – улыбнулся добрый Десятый босс Вонголы и присел рядом с врагом, наконец-то увидевшем свет в конце тоннеля.
– И если я… если перестану использовать Меч и признаюсь во всем, это уже будет хоть немного?..
– Да, конечно!
Немец засуетился. Повторяя: «Сейчас, сейчас, погоди», – он расстегнул верхние пуговицы рубашки, растянул галстук и чуть ли не рывком снял с шеи странное украшение. Металлические бусины, похожие на черепа, скалились в мертвых ухмылках, а вместо центральной блестел слишком яркий для многотысячелетней вещи клинок. Деревянные ножны упали на пол, но Клаус этого даже не заметил – он окинул тупое лезвие крохотного кинжала полным надежды взглядом и, снова посмотрев на Тсуну, сказал:
– Тогда вот, это он. Меч Раздора. Такая маленькая вещь, а сколько… Я пойду с тобой. Ты… ты ведь не дашь им меня казнить?
– Нет, я расскажу, что знаю, учитывая всё, тебя должны понять! Я уверен! – доброта и наивность всегда были ярчайшими качествами Савады Тсунаёши. А еще он умел верить в людей и давать им второй шанс – и никогда не ошибался. Он заражал врагов жаждой жизни, пониманием ценности взаимопомощи, своей добротой…
– Тогда… Тогда пойдем! – Хоффман попытался встать, и его ладонь уперлась в деревянную панель на стене, но резкая боль в желудке скрутила его, и он пошатнулся, чуть не рухнув.
– Я помогу! – Тсунаёши подал руку врагу, и тот принял ее, а затем поднялся с кряхтением и бормотанием, опираясь на руку бывшего противника как на костыль. Всем своим весом.
– Я всё исправлю, всё… что смогу… Да… если бы только я не ошибался… – синие глаза встретились с карими. И изменились. – Шутка.
– Нет!!! – крик призрака замер под потолком.
Что-то острое пронзило плоть. Тсунаёши даже не вскрикнул. Просто с ужасом и непониманием смотрел в лицо того, кто радостно, победно, будто череп на кладбище, усмехался, глядя ему в глаза.
– Глупый мальчишка. Миром правят деньги, остальное чушь. Я сам хотел работать, меня никто не заставлял. И на отца мне, знаешь ли, было наплевать.
А Меч Раздора снова и снова вонзался в живот осевшего на ковер парня. Проеденная молью шерсть уже не была бежевой. Она стала алой.
Диана, смеясь, перемещалась по комнате, всё быстрее и быстрее кружа вокруг распростертого на полу паренька, и Лия, из последних сил просчитывая ее перемещения, пыталась оградить Хозяина хотя бы от нее. Страж не могла остановить Хоффмана заклинанием, поскольку все силы и всё внимание забирала Диана. А немец не собирался наносить финальный удар, потому что…
– Попробуй осознать, что у каждого своя шкала ценностей – поживи еще немного. Ведь если я сейчас тебя убью, духи будут мстить. Высосут у тебя последнюю энергию и убьют меня. Но тебе и так недолго осталось.
Последний удар коротким, казавшимся совершенно тупым кинжалом, и Хоффман бегом бросился прочь из комнаты. Диана всё еще кружила вокруг Савады как хищный стервятник, а на улице уже слышался гул лопастей. Черный военный вертолет как последний привет египетской революции разносил по итальянскому лесу ароматы гари, ужаса и смерти. Он обстреливал лес, сравнивая с землей деревья, и Колонелло вынужденно отлетел подальше от этого Ада.
Хоффман, быстро мчась по коридорам дома, по рации отдавал приказы пилотам. Его идеально чистые, блестящие, как зеркало, ботинки отражали довольную прагматичную улыбку. Точно так же, как пять минут назад – каждое движение Десятого Вонголы.
***
За полчаса до встречи Савады Тсунаёши с улыбкой реальности ее увидел еще один человек. Человек, отчаянно не желавший ее принимать.
Мукуро точно знал, когда всё закончилось. Его злость испарилась в момент, когда сердце само собой пропустило удар. Видимых причин не было, его бой с Хибари шел почти на равных, разве что иллюзионист начал немного уступать, но то была вовсе не его вина – Туманы всегда слабы физически, а с иллюзиями этот одинокий дисциплинарный волк научился неплохо справляться. Правда, будь у Рокудо возможность начать глобальное наступление, ситуация могла бы перемениться! Но возможности не было – он ведь пришел сюда за Хоффманом, а не за этим пышущим ненавистью мстителем, зациклившимся на своем давнем проигрыше!
Муккуро ненавидел Хибари меньше, чем тот его, ведь в прошлый раз он победил, пусть и нечестно, а значит, ненавидеть проигравшего смысла не было. Но он был зол на комитетчика, и сейчас эта злость застилала ему глаза. Вот только… это было минуту назад. А после пропущенного удара сердечной мышцы злость исчезла.
Появилось нехорошее предчувствие.
Гокудера и Ямамото еще сражались, Тсуны видно не было, но Мукуро не было до них дела. «Где Наги?» Увернувшись от очередного удара, он создал реальную иллюзию – огромный шквал камней, которые комитетчику пришлось разбивать своими бесполезными железками. А дальше – бешеная скорость, ветер в ушах и единственная мысль в разом опустевшей голове: «Наги, ты ведь в порядке?..»
Он бежал так, словно по пятам гнались черти. Но их не было. Никого не было. Хоффман в этот момент покидал лес, Савада смотрел на пояс смертника, грозивший разорвать Киоко на тысячу частей, Хибари отбивал иллюзорно-реальные камни, Рёхей лежал без сознания. Кен всё еще гонялся за Франом, который не вырубал его, потому что это было хоть немного, но весело, да и раздражал его всегда этот противный тип, вечно утаскивавший самые вкусные продукты, вроде чипсов, оставляя маленькому иллюзионисту лишь холодный разбухший рамен. Чикуса дрался с парой охранников Хоффмана, которые отвлекли его от слежки за боссом. Хром… где была Хром? Почему ее не было там, где он ее оставил?
Мукуро сам не знал, почему мчался к лесу, а не туда, где должна была ждать иллюзионистка. Просто лес казался ему слишком темным. И интуиция, редко подводившая Туман Вонголы, шептала, что так не должно было быть.
Небольшой черный ящик, притаившийся в кустах у самого края леса, был раздавлен. На него словно упал сверху гигантский валун, не оставивший ни одной целой детали, ни единой живой ветки кустарника, ни малейшей заглушавшей работу видеокамер волны. Не осталось вообще ничего. И валуна тоже. Вот только до леса Мукуро не добежал – он не увидел раздавленного куста.
В поле что-то чернело, что-то гораздо более темное, чем лес; не дошедшее до него каких-то двухсот метров. Это что-то было укутано красивым покрывалом. Пурпур переплетался с желтизной и зеленью редких вкраплений чахлой травы, создавая дивный ореол, как мантия короля. Как колпак палача.
Не смейтесь, дети, когда гильотина скалится единственным зубом! Не улыбайтесь, глядя на черные провалы совсем не шутовского алого колпака! Не распахивайте с восторгом глаза, когда палач нажмет на рычаг! Через секунду мир станет алым. И для вас тоже. Ведь вы не сможете вымыть из глаз попавшую на память кровь.
Кровь растекалась алым морем, не желая возвращаться в плен сосудов.
Иллюзионист застыл на месте. Его бледная кожа стала серой. А затем он кинулся бежать, быстрее, чем когда-либо, и не заметил, как пальцы погрузились в такое теплое алое море.
– Прости, Мукуро…
Она еще дышала. Она еще улыбалась. Она еще могла назвать его по имени. Но сил на создание иллюзий уже не было.
Рокудо поднял девушку и прижал к себе. Пламя на слабом, таком слабом кольце вспыхнуло огромным синем факелом. Иллюзорные органы снова появились в искалеченном теле, кровь перестала вырываться из огромной, вмиг затянувшейся раны на спине. Новая, иллюзорная кровь наполняла вены, заставляя сердце биться.
Но Мукуро знал, что уже поздно.
Он опоздал, опоздал, опоздал, опоздал… Он опоздал!
Казалось, где-то вдалеке ухнула сова. Но совы спали, а ветер молчал.
– Почему?
Черный иероглиф дрожал на алой радужке.
– Я… не нашла Франа… времени не… было… – тихий, как шелест листвы, голос, прерывистое дыхание, полный нежности взгляд. – Тебя… могли ранить… Я обманула босса… не сдержала слово… пошла одна… Ловушка…
– Кто это сделал?
– Не знаю… дух? Не было… никого. Потом боль… ударили со спины… никого не…
– Наги…
– Не злись на босса, он… не знал, это я…
– Наги…
– Обещай… первый раз прошу о чем-то… обещай… Помоги боссу. Он… пожелал нам счастья.
Пальцы в алой влажной перчатке, еще не покрывшейся мертвой коркой, коснулись его щеки. Мукуро прижимал к себе получившую смертельное ранение, но еще жившую за счет иллюзий девушку, зная, что ее уже не спасти. И эти секунды в вечность не продлить.
– Не оставляй меня, Наги… Только не снова. Я не хочу быть один. Ты не имеешь права меня оставлять, слышишь? Я… я приказываю тебе жить. Ты же не ослушаешься меня, правда?
Холодные дрожащие пальцы с уже не увеличенными, забывшими о боли три дня назад суставами коснулись теплых, окутанных кровавой дымкой.
– Извини…
– Нет, Наги, ты не можешь…
– Я тебя люблю, Рокудо.
Она улыбнулась, и с рубиновой россыпью смешался единственный алмаз. Холодную щеку расчертила слишком горячая, слишком живая, единственная прозрачная капля.
– Я обещаю, Наги. Потому что я тебя…
Он не сказал. Не смог произнести, потому что увидел счастливый блеск в уже помутневших глазах и услышал ее последние слова. Слова, которые не мог перебить.
– Не грусти… улыбайся, Рокудо. У тебя… красивая…
Тишина.
– …люблю.
Он хотел верить, что первое и единственное признание услышали. Наги лежала у него на руках, такая хрупкая и невинная, как попавший под машину ребенок. Как котенок, повстречавший на своем пути хулиганов… Алые блики мутнели и покрывались мерзкой коричневой коркой. Он не хотел, чтобы они ее поглотили.
Медленно встав, иллюзионист двинулся прочь. За ним стелился карминовый шлейф. Мукуро уносил в никуда самое дорогое, что у него было. Любовь, подарившую жизнь и остановившую его часы в вечных сумерках.
Он улыбался.
========== 44) Бесконечность веры ==========
Комментарий к 44) Бесконечность веры
Вот и закончилась эта история. Спасибо всем, кто прочел ее, и отдельное спасибо моим героям, оставлявшим комментарии: без вашей поддержки Автору пришлось бы очень тяжело. Этот роман по популярности сильно отстает от других моих макси, но лично мне он кажется лучше остальных по двум причинам: здесь затрагиваются более сложные темы, и здесь улучшился мой стиль письма. До той планки, которую я себе поставила, мне еще как до Луны пешком, но все же прогресс заметен, и я этому рада. Постараюсь и дальше работать над стилистикой, если получится вернуться после отпуска. Неписец и проблемы со здоровьем вынуждают сделать длительный перерыв в фикрайтерской деятельности ТТ
В любом случае, я очень надеюсь, что этот роман подарил вам приятные мгновения и, возможно, мы еще встретимся в новых работах) Здоровья вам, удачи и взаимопонимания с окружающими! Не забывайте делиться впечатлениями от романа, я буду ждать ваших комментариев^^ ご幸福をお祈りいたします! (Желаю вам счастья!)
«Что значит „убить”?»
Вольфрам Фукс задал этот вопрос Хозяину через два дня после того, как Хибари открыл тому глаза на правду о Бьякуране Джессо и Деймоне Спейде.
«Что значит „убить”?»
– Ну… наверное, лишить человека жизни, когда он еще не должен умереть? – наивный ответ, впрочем, отчасти похожий на ответ юридического словаря, гласящего: «Убийство – это умышленное противоправное причинение смерти другому человеку».
– А если человек на пороге смерти, и врач производит эвтаназию, это убийство? – озадачил паренька призрак. Тот не ответил – призадумался.
– А если человек совершает самоубийство, это многим лучше убийства? Суицидник ведь тоже отнимает жизнь у того, что должен жить, пусть это и он сам.
Тсуна нахмурился и окончательно запутался.
– К чему ты ведешь?
– К вопросу: кто решает, когда человеку умереть? И кто выбирает его дату смерти? Я знаю точный ответ, но подумай вот о чем. Суицидник мог прожить еще долго и, возможно, даже нашел бы счастье. Человек на аппаратах искусственного дыхания больше походил на растение, но мог бы еще долго существовать и давать родным подержать его за руку. Любой, убитый на войне, в перестрелке или во время ссоры, имел шансы на продолжение жизни. Равно как и те, кого убили посредством несчастного случая – без умысла и намерения, просто сбив машиной или уронив на голову горшок с геранью. Смерть обрывает жизнь. Иногда руками людей, иногда чем-то иным. Просто тело прекращает функционировать, душа отправляется в путешествие. Так скажи, кто решает, когда человеку умереть?
– Ну… наверное, Бог? – Тсуна не понимал, к чему ведет его Страж. Тот усмехался.
– А теперь скажи мне, Савада Тсунаёши, ты Бог?
Одинокий удар набатного колокола.
– Ты имеешь ввиду, что я не должен был убивать, потому что…
– Просто ответь.
– Нет, конечно!
– Ты не Бог, а решает, кому и когда умереть, именно он. Хочешь, открою секрет?
Тсуна не хотел. Но ему не оставили выбора.
– Если высшие силы не хотят, чтобы человек умер, он останется жив. Упадет с десятого этажа, переломает кости, но выживет. Проведет трое суток под завалами, но спасется. Будет раз тридцать покалечен кривым бандитским ножом, но не умрет. Ни один убийца не сможет лишить жизни того, кто должен жить. А тот, кто должен умереть, может запереться в комнате с мягкими стенами, но встретит конец благодаря обыкновенному инфаркту. Не мни себя Богом, герр Савада. Убийца – лишь инструмент. Хотя это не снимает с него ответственности, так же, как с револьвера. Потому что револьвер мог дать осечку, и человек бы умер от инсульта. А быть может и нет? А что, если бы он выжил и прожил на пару недель дольше? Пара недель – мелочь в масштабах времени, словно секунда! Но за эти пару недель он бы мог разрушить жизни сотен. Или спасти. Всё относительно. И вина тоже. А еще относителен выбор. Ты можешь верить в Бога и свою роль палача, а можешь не верить и считать себя судьей. И только Книга будет знать правду. А расскажет тебе ее она лишь по запросу.
Фукс рассмеялся, а Тсуна в тот момент подумал: «А так ли это важно? Какая разница, кто принимал решение? Важно, что на курок нажали».
– Вольф, ты ведь сам говорил: причины приводят к следствиям, и этого невозможно избежать, так?
– Именно, – в глазах немца вдруг блеснул победный огонь. – То, что следует после рокового выстрела, – его следствие. Сам же выстрел – следствие событий, ему предшествовавших. И если хорошенько поискать, даже у самой невинной жертвы мы найдем мелкие грешки, как и у самого «невиновного» убийцы, случайно сбившего пешехода мопедом. Жизнь бежит вперед. Мы не можем изменить прошлого…
– …но мы можем изменить будущее, – закончил за духа Савада.
– Именно.
Это была победа. И Тсуна перестал корить себя за убийство двух человек, мечтавших о гибели сотен.
***
Рубины – алые корунды, многие годы набиравшие массу, цвет, плотность… Они лежали среди обломков горных пород и постепенно, очень медленно превращались в драгоценность. С каждой секундой, с каждым столетием они становились всё ценнее и прекраснее, дожидаясь, когда их найдут, огранят и заставят сиять в лучах солнечного света.
Но есть алые россыпи, которые со временем становятся ужасны.
Бежевый океан ковра пересекал алый Гольфстрим, тянувшийся через всю комнату от стены к окну. Крупные алые лужицы, словно мелкие озерца, покрывались коричневой коркой медленно и неохотно. Резкие мазки, будто нанесенные кистью каллиграфа-абстракциониста, сдавались времени и воздуху много быстрее – они теряли драгоценный рубиновый окрас и становились грязно-коричневыми, как подсохшая после дождя грязь. Эта россыпь живых корундов была уродлива в своей умиравшей красоте. И она тянулась выцветавшим шлейфом за своим императором, преклонившим колени перед крохотной частицей неба за окном.
Тсуна цеплялся пальцами за подоконник и пытался встать, чудом не теряя сознание. Неглубокие, но многочисленные раны, которые он старался зажать левой рукой, капля по капле выдавливали из него жизнь. Перед глазами всё плыло, и Савада сравнил эти ощущения с теми, что испытал в пещере во время поисков картины Вонголы – его покидала энергия, а вместе с ней и сама жизнь. Сил не оставалось. Но он всё же еще был в сознании.
Наконец встав на колени и выглянув в окно, парень нашел взглядом черный вертолет, плавно снижавшийся к подъездной площадке перед домом. «Где Колонелло?» – судорожно подумал Савада, не замечая воющего вокруг дома пламени. Деревья пылали, к небесам взмывали столбы черного дыма, а алые языки погребальных костров трещали, как сплетницы на похоронах губернатора. Им было дело до каждой веточки, до каждой травинки, до каждого кустика – всем нужно было перемыть кости, всех надо было обратить в прах. И Колонелло вынужден был отлететь от этого огненного Ада: попади на перья птицы хоть одна искра из сотен, разлетавшихся по воздуху, и трагедии было не избежать. А впрочем, он уже начал подъем выше, к облакам, чтобы подлететь ближе к усадьбе и попытаться приземлиться на крышу дома, хотя бы немного подальше от искр. Но он мог не успеть.
Клаус Хоффман, выбежав из дома, со всех ног кинулся к уже опустившемуся на землю, но не заглушившему двигатели вертолету. Лопасти винтов вращались с бешеной скоростью, и мужчина, отгородившись от мощных порывов ветра рукой, согнувшись, начал подбираться к двери в безопасные недра черной птицы. Пилоты сверялись с данными приборов и активно обсуждали последний приказ: они решали, с какой высоты и под каким углом удобнее всего будет сравнять дом с землей. Его надо было уничтожить тщательно – так, чтобы не осталось даже крошечного микрофона, записавшего лишнюю информацию. К вящему сожалению немца, времени на обыск Савады у него не было – могло явиться подкрепление Вонголы, и потому ему надо было уносить ноги как можно скорее. И пилоты увлеченно обсуждали, как лучше выполнить задание и прикрыть босса, много лет щедро платившего им за чужую смерть.
Зная, что Диана осталась в доме, чтобы отвлечь Стража врага, Хоффман шептал слова, предназначенные лишь ей одной. И он знал, что она его услышит, ведь дух и его Воин были связаны и могли перешептываться мыслями, беззвучно смеясь над теми, кто не мог позволить себе читать мысли лучшего, самого дорогого и самого ненавистного друга.
– Сегодня очень весело, Диана… Почти как там, в Дне Мертвых. Сегодня очень весело, Диана… Почти как в Мексике, где мы провели наш первый эксперимент. Помнишь, как процессия с картонными скелетами побросала игрушки и взялась за ножи? Помнишь, как скелеты стали красными? Это было так весело, Диана… Почти как сбор трав или автоматов на поле боя. Нам было весело, и мы смеялись. Но сейчас мне еще смешнее. Ты помнишь?..
«Я помню», – рассмеялся кто-то у него в голове. Кто-то, кто сводил с ума едва поспевавшую за быстрыми движениями Лию.
Лопасти винтов закрутились еще быстрее. Пилоты пришли к согласию, а их босс наконец занял место в брюхе хищного металлического убийцы. Ракеты были готовы к запуску. Тсуна натянул на окровавленные руки теплые уютные варежки.
– Viva el Día de los Muertos! – разнеслось воздушным вихрем и слилось с ревом пламени, гудением винтов и воем ветра.
«Если встает вопрос, убить врага или нет, думай о трех вещах. Сможешь победить, не убив?..» Бесполезно. Зачем оправдываться перед самим собой какими-то схемами и вопросами?
«Кто решает, когда человеку умереть?» А какая, собственно, разница? Главное, что будет потом.
«Почему люди не могут жить мирно?» «А почему люди не хотят принять смерть как данность?» И правда, почему? Всё было бы намного проще, если бы… Но этого никогда не будет.
«Этот мир – мир лжи. И если верить чувствам, а не фактам, просто сдохнешь». Всё просто, как дважды два. Убей или умри. Потому что это война. Убей или позволь сдохнуть самому себе, своим друзьям и кому-то, кого даже не знаешь. Не надо чувствовать и терзать себя виной. Не надо рассматривать свои поступки под микроскопом. Просто прими решение – будь верен себе до конца. Если сможешь…
Черная металлическая птица взмыла к небесам. Диана рассмеялась – пронзительно, высоко, хищно. Лия пошатнулась, ее враг исчез. Оказался во чреве взмывавшего с каждой секундой всё выше вертолета. Страж рванулась к ронявшему остатки жизни на бежевый ковер Хозяину, но он не собирался умирать. По крайней мере, сейчас.
– Мне понравился этот забавный день, Диана…
– Я знаю, дорогой.
– Мы еще встретимся? Посмеемся вместе?
– Конечно же… нет. Я буду смеяться одна, дорогой!
Яркая оранжевая вспышка. Языки пламени казались слишком тусклыми и мертвыми по сравнению с ней. Протяжный гул объял тело вертолета вместе с рыжим маревом. Савада Тсунаёши стоял у окна на коленях, роняя на пол пот, кровь и осколки прошлого, а его уютные варежки, ставшие смертоносным оружием, полыхали Пламенем Предсмертной Воли. Не тем, что согревало ладони друзей. Тем, что сожгло, не оставив пепла, Бьякурана Джессо. Только на этот раз Тсуна понимал, что делает. И не пьянил себя иллюзией безгрешности.
Взрыв заставил остатки стекол в доме алмазной россыпью усеять пол. Огонь, рожденный топливом, ракетами и жаром, смешивался с ярко-оранжевым Пламенем Неба и растворялся в нем. Предсмертная Воля человека, решившего на пороге вечности уничтожить врага, сжигала даже сам огонь.
«Сегодня слишком весело, Диана».
«Так, как никогда прежде, правда, Клаус? Ты ведь чувствовал, что это – особенный день. День одного, главного для тебя Мертвеца».
Пламя иссякло, на подъездную дорожку падали жалкие крохи, оставшиеся от машины смерти. Клаус Хоффман был мертв. Погребен в воздухе и развеян по ветру, словно удостоился Солнечных Похорон. Лес гудел, как поминальный оркестр.
Колени Савады подогнулись, и он завалился назад, но холодные, совсем не мерзкие руки поймали его и зажали раны сочащимися гноем пальцами. Лия не плакала и не причитала. Савада молча глотал частицы кислорода, всё неохотнее проникавшие в его легкие.
– Прости меня, я не успела.
«Нет… ты тут ни при чем…»
– Возможно, – ее голос был пропитан тихой обреченностью. – Твои друзья недалеко, но могут не успеть. Я не знаю, хватит ли у тебя жизненной энергии, чтобы их дождаться.
«Ничего… Стану Стражем, буду… играть с Вольфом в шахматы», – Тсуна попытался пошутить, но его глаза уже не видели лица призрака. Они не видели ничего. И ее безысходной решимости тоже.
– Ребекка говорит, ты был хорошим Хозяином, – «и добавляет, что я идиотка».
Тсуна улыбнулся, не услышав мыслей стража. Его губы, когда-то нежно-розовые, сейчас по цвету сравнялись с небом.
– Вольфрам говорит, ты многого достиг, он гордится выбором, сделанным тобой на главном перекресте добра и зла, и это правда, – «а еще пытается доказать, что я не права, и затащить в Книгу: он всегда был слишком добр ко мне».
Кашель не дал Саваде улыбнуться еще шире, его била дрожь.
– Они почти пришли, Тсунаёши, но могут опоздать… Знаешь, ты очень добрый, – Лия улыбнулась. Холодное дыхание мертвеца обожгло еще живую, но замерзавшую кожу. Страж прошептала на ухо Хозяину… или всё-таки другу? А может… – И это хорошо. Я не могу спасти тебя, ведь чтобы залечить раны, нужно прочесть заклинание, отнимающее крайне много жизненной энергии. У тебя ее слишком мало – не хватит. Ты можешь умереть.
«Я… знаю. Понял. Сам виноват: поверил кому не надо».
– Глупый мой маленький мальчик, – с силой зажимая раны и не боясь причинить Тсунаёши боль, Лия продолжала шептать то, чего прежде не хотела говорить: – Будь умнее, не верь всем подряд. Но не теряй своей доброты. Даже если умрешь. Потому что… Мне более двухсот лет, mon cher. Но впервые встречаю я столь светлого, чистого человека. Не становись тварью. Не становись черным.
«Лия, что ты?..» – в ее голосе Тсуна заметил странную материнскую нежность, и интуиция прошептала, что что-то не так.
– Тшш, не перебивай старших, малыш, – она беззвучно рассмеялась. – Я мечтала о семье и детях. Но умерла слишком рано. Надеюсь, ты простишь мне мою вольность: все эти дни после похода в горы я относилась к тебе как к сыну, хоть и старалась вести себя как друг. Возможно, это покажется тебе глупым, но материнский инстинкт – вещь, с годами у женщин лишь усиливающаяся. Твои друзья почти добрались, Колонелло всё пытается спикировать к дому, но не может обойти огонь. Дом уже пылает. У тебя мало шансов на спасение. Ты попадешь в Книгу и долго, очень долго будешь переживать эти секунды. Слабость и боль, потерю крови и холод.
«Лия…»
– Савада Тсунаёши, помолчи, – учительский тон, властный, почти как у Наны, если он приносил очередной проваленный тест. И он не стал ее перебивать. – Я не желаю тебе этой участи. Если бы я только знала будущее… Но я не знаю. Ты можешь умереть. Поэтому оставайся таким же добрым, Тсунаёши. В жизни или в Раю.
На секунду сухие растрескавшиеся губы коснулись покрытого холодной испариной виска. «Не надо, Лия, лучше я буду Стражем и!..» – мысленный крик начинавшего падать в темноту паренька поглотил смех Стража – добрый и понимающий. А ее глаза загорелись решимостью.
«Не смей!» – в один голос закричали заточенные в Книге духи.
– Я, Лия Фарнезе, Первый Страж Книги Всезнания, расторгаю договор Савады Тсунаёши ценой будущего своей души.
«Не надо!» Тсуна распахнул глаза. Лия смотрела на него с нежностью и теплотой, будто не грозил ей ни вечный Ад, ни вечные муки. А впрочем… разве это так страшно, провести вечность на костре ради спасения души того, кого любишь как собственное дитя?
– Не теряй своей доброты, mon cher Тсунаёши.
Алая капля, что когда-то впиталась в пожелтевшую страницу Книги, скатилась по щеке духа, будто кровавая слеза, и упала на щеку Савады. А затем впиталась в нее через поры, совсем как полгода назад в демоническую бумагу.
– Лия… – хриплый голос не был похож на его собственный. Он был полон отчаяния.
– Не грусти.
Всё исчезло. Не было ни духа, ни крошечного белого шрама на пальце, так и не зажившего до конца еще с лета, ни поддержки. Тсуна рухнул на спину и пустым взглядом уставился в безликий серый потолок. Потолок не улыбался. Хранил молчание, безразлично прислушиваясь к пламени, всё быстрее подбиравшемуся к его обители. Савада Тсунаёши не заметил, как по его щеке скатилась одинокая горячая слеза. «Причины и следствия. Они над нами смеются…» Он закрыл глаза, и мир исчез вслед за Лией Фарнезе.
***
Одни считают белый цветом жизни, другие – смерти. Им красят потолки квартир и украшают стены моргов, в него укутывают покойников и невест. Это универсальный цвет. Но ярче всего его универсальность проявляется в больницах. Белый там правит бал, одним пациентам обещая выздоровление, другим – билет к патологоанатому всё в том же белом халате, что и у медсестер.
Первым, что увидел Тсунаёши, открыв глаза, оказался белый потолок. Совсем не тот, что полгода назад встретил его ущельем трещин. Этот потолок был безликий: краска на нем давно потускнела, но трещин не было, лишь общая серость и желтые разводы возле ламп говорили о давности ремонта. Этот потолок не хотелось изучать. Он не притягивал взгляд. Ему было плевать на человека внизу. Важны были лишь выжигавшие его день за днем лампы.
