Текст книги "«Книга Всезнания» (СИ)"
Автор книги: Tamashi1
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 42 страниц)
«Зачем? Только не она, только не сейчас!» – забилась в его голове первая за полчаса мысль.
– Не надо! – Киоко, закутанная в теплый байковый халат, подбежала к парню, но кулак снова полетел к стене с еще большей яростью. – Тсуна-кун!
Кулак замер. Не долетел до цели каких-то пару сантиметров. Потому что между стеной и рукой Десятого Вонголы оказалась хрупкая ладонь Киоко Сасагавы. А причинить ей боль Тсуна не смог бы, даже сойдя с ума. А ведь он всё еще оставался в здравом уме… к сожалению.
Забыть несчастье проще, чем его пережить.
Руки парня безвольно повисли вдоль тела, плечи задрожали, колени подкосились. Он не заметил, как осел на пол и оперся ладонями о деревянный паркет, роняя карминовые капли с уродливых лохмотьев кожи, похожих на струпья. Левая рука, словно познакомившаяся с ножом мясника, отказывалась чувствовать боль.
– Тсуна-кун, да что же это?.. – причитала Киоко, доставая из комода платок и вставая перед другом на колени. – Что случилось? Скажи, пожалуйста…
Она протянула руки к искалеченным пальцам Савады, но стоило лишь осторожному прикосновению обжечь израненную кожу, как он отпрыгнул от девушки, как от огня. Отползая к стене, Тсуна повторял одно и то же, снова и снова, как заведенный. Будто механическую игрушку заело на одной фразе.
– Не надо, испачкаешься, не надо, испачкаешься, не надо, испачкаешься…
И Киоко поняла, что произошло что-то ужасное. Только вот испачкаться она не боялась.
– Тсуна-кун, я не боюсь, – печально улыбнулась она и, подойдя к врезавшемуся в стену, но продолжавшему пытаться отползти парню, снова встала перед ним на колени. – Не оставляй меня, слышишь? Ты же обещал меня защищать, поэтому… позволь мне хоть раз тоже тебя защитить?
Тсуна замер. Мысли путались, где-то на краю сознания вспыхивали яркие блики, будто огонь на конце спички, а коралловый дождь всё падал, падал и падал, переполняя разум безумием. Истерика вышла из-под контроля.
– Не надо! – закричал Тсуна не своим голосом, когда его руки снова коснулась она – та, кто не должен был прикасаться ко всей это грязи. – Не трогай меня, я грязный! Испачкаешься! Так много крови, так много, не подходиииии!…
Страшный вой на одной ноте и удар затылком о стену. Карие глаза закатились, но по щекам не скатилось ни единой слезинки. Их высушила паника – еще там в подвале. И отвращение к самому себе. А в следующую секунду Тсуну крепко обняли, и его тело словно прижгли раскаленным железом – дюйм за дюймом боль пронзала каждую клеточку кожи, которой дарили незаслуженное ею тепло.
– Нет, Тсуна, не говори так, ты не виноват, ты ни в чем не виноват… Я же знаю, ты очень добрый, ты никому не желаешь зла… Что бы ни случилось, ты не виноват…
Он пытался вырваться, захлебываясь воздухом и ощущая, что тонет. Но его не отпускали, и слабые, нетренированные руки, вдруг ставшие на удивление сильными, не позволяли человеку, победившему десятки сильнейших врагов причинить себе еще больше боли. Киоко крепко обнимала его, прижимая к себе и не позволяя снова удариться затылком о стену, шептала что-то бесполезное, но такое нужное сейчас, и боялась лишь одного – что он ее не услышит.
– Тсуна, пожалуйста, пожалуйста, не причиняй себе боль…
Ее не услышали. Савада резко дернулся в сторону и Киоко буквально повисла на нем, изо всех сил стараясь удержать парня, растерявшего всю свою силу в безумном желании исчезнуть. Он чуть не упал, но она заставила судорожно дергавшееся тело выровняться вновь, притянув его к себе за шею, и Тсуну качнуло в другую сторону. Ее губы случайно скользнули по его щеке, и слова, сорвавшиеся с них в этот момент, что-то изменили.
– Пожалуйста, не оставляй меня, Тсуна! Ты же обещал… Слышишь?..
Он обещал. И он ее услышал.
Алое марево перед глазами начало рассеиваться, огонь уже не горел так ярко, дождь перестал хлестать по щекам горячими, вязкими, отвратительными каплями. Словно кран перекрыли. А может, просто наложили жгут на вену?..
Хриплое горячее дыхание сорвалось с пересохших губ. Тело разом обмякло, словно из воздушного шарика выпустили весь воздух. Тсуна не заметил, как буквально повис на всё еще отчаянно прижимавшей его к себе девушке. И мысли, разом исчезнувшие, оставили в голове сладкий вакуум – такой желанный, такой нужный, готовый принять в себя первое, что услышит.
Киоко судорожно улыбнулась, и ее губы задрожали. Ладони осторожно скользнули вверх и начали бережно и очень нежно поглаживать спутанные волосы и странно обмякшую спину друга – но друга ли? – затянутую в насквозь пропитавшуюся потом белую рубашку.
– Не кори себя, я же знаю, ты очень хороший, Тсуна… – тихий шепот и мерные движения ладоней. Так тепло… – Ты всегда помогаешь всем вокруг. Ты никому не желаешь зла. Ради друзей ты готов на всё: себя не пожалеешь, а нам поможешь. Это главное, слышишь?
Он слышал.
– Что бы ни случилось, ты… ты исправишь это. Если исправить нельзя, то… искупишь это. Ты сделаешь много, очень много хорошего, – прерывистое дыхание на его шее и ласковые прикосновения. Так спокойно… – Говорят, грехи можно искупить хорошими поступками, а ты хороший человек, Тсуна. И что бы ты ни сделал, я точно знаю: ты искупишь вину. Потому что ты даришь людям вокруг много радости, ты приносишь свет. Ты сможешь всё искупить, я уверена, понимаешь?
Он понимал.
– Ты всё преодолеешь, Тсуна… Но в одиночку никто не может справиться с болью, поэтому не отталкивай меня. Я немногое могу, но хотя бы побыть с тобой и разделить эту боль… позволь мне. Потому что ты не должен переживать это в одиночку. Позволь пережить это вместе с тобой, – такие добрые, слишком добрые слова, и слишком нежные, но удивительно крепкие объятия, словно его боялись отпустить. Так… хорошо… – Не закрывайся. Ты не должен быть один. Никто не должен. Всем нужен кто-то рядом. У тебя… у тебя много друзей, все они помогут, если что-то случится. Как и ты им. Не думай, что ты один, это не так. Мы все с тобой. И это не изменится, что бы ни случилось. Что бы ты ни сделал. Я… я всегда буду рядом, Тсуна… поверь…
И он поверил.
Люди хотят верит в чудо даже на краю пропасти, зная, что через минуту оползень уничтожит ненадежную опору.
– Тсуна, просто попытайся всё исправить, а мы поможем. Мы все. И я тоже. Не отталкивай. Я ведь всё равно не уйду. Что бы ты ни совершил…
– Я… – хриплый, сдавленный шепот. Язык распух, как пиявка, напившаяся крови, и не хотел шевелиться. Горло скребла наждачная бумага сухости. Но он всё же выдавил из себя слова, которые боялся произнести: – Я пытал человека.
Киоко вздрогнула. А в следующую секунду она еще крепче прижала к себе друга – да нет же, не друга! – и прошептала:
– Бедный мой…
Выдох. Остатки воздуха покинули легкие, словно тело получило удар под дых. А вместе с углекислым газом, способным отравить кровь, Тсуну покинул и ужас. Ужас напряжения, ожидания кары, странного мазохистского желания услышать наконец слова обвинения и оказаться одному в огромной комнате, наедине со стенами, которые ждут новых ударов… Его простили. А впрочем, его и не винили. И Киоко обнимала человека, которого давно любила, боясь отпустить и думая лишь о том, за что на долю этого светлого, доброго существа выпадает слишком много несчастий. Она ни в чем его не винила. Никогда.
– Прости меня, – Тсуна не узнал свой голос: он казался детским, беззащитным и каким-то потерянным.
У кого он просил прощения? За что? И зачем? Он и сам не знал. У человека в подвале за его мучения. У Бьякурана Джессо и Деймона Спейда, которых он убил в бою. У всех тех, кому когда-либо причинял боль. У тех, кого заставлял грустить. У родителей, которых отказывался понимать. У Киоко, которою мучил неведением и не подпускал к своему миру… А может, у самого себя? У того Савады Тсунаёши, которого он отказывался принимать?..
Иногда прощение нужно человеку просто для того, чтобы простить себя самому.
– Прощаю, прощаю, Тсуна, и ты прости… Всё будет хорошо. Я уверена, когда-нибудь… всё наладится, слышишь? Поверь мне.
Он верил. Он всегда верил ей, даже не замечая этого. И если бы она сказала, что умеет летать, он не стал бы сомневаться. Потому что Сасагава Киоко была единственным человеком, которому он верил безоговорочно. И от которого он готов был принять абсолютно всё.
Остатки напряжения исчезли вместе с недавно накатившей апатией и безысходностью. Истерика улеглась, чувство стыда больно кольнуло прямо в сердце, но… Тсуна отогнал его, просто потому, что испугался остаться один в этой вязкой, черной темноте, похожей на слизь, стекающую по каменной кладке. А может, на что-то более теплое?..
Парень шумно выдохнул и закрыл глаза. Он не видел ничего, кроме карминовых бликов, уже очень долго, но только сейчас смог позволить себе закрыть глаза – потому что алое марево наконец-то согласилось его отпустить.
Тсуна положил голову на плечо девушки, прижавшись лбом к теплому махровому халату, и почувствовал, что мир вокруг изменился. Он думал, что никогда не совершит ужасных поступков – он совершил их. Он думал, что не все поступки можно простить, но его простили за то, за что сам он себя прощать не хотел. Он думал, что Киоко – недостижимая звезда, на которую можно смотреть, но к которой нельзя приближаться, ее можно оберегать и нельзя волновать, она должна просто быть, и ничего больше, но сейчас он наконец понял, что Сасагава Киоко была человеком, готовым поддержать в трудную минуту, поделиться своим теплом и забрать часть чужой боли. И Тсуне впервые в жизни не хотелось прятать от нее свою душу, не хотелось оберегать ее даже от самого себя – он согласился принять ее помощь и отдать часть боли, душившей сильнее пеньковой удавки.
«Если ты готов умереть ради друга, будь готов к тому, что друг отдаст за тебя жизнь. Потому что принимать людей – значит принимать не только их минусы, но и плюсы». Тсуна наконец понял, что это действительно справедливо.
Осторожно и нежно Киоко гладила парня по спине и, закрыв глаза, пыталась забрать хотя бы часть его ужаса, поделившись своим теплом. А может, любовью? Кто знает, об этом сейчас не думал ни один из них. Тсуна отпускал прошлое, позволив себе поверить в самого себя и в то, что он сумеет искупить все свои грехи, и не слышал ехидно ухавшей за окном совы. Он прислушивался к постепенно успокаивавшемуся сердцебиению той, что спасла его, и понимал, что его собственная сердечная мышца начинает сокращаться всё медленнее, всё спокойнее, всё увереннее.
– Мы поступили плохо, – наконец прошептал он. – Но Мукуро это было нужно. Я… этого уже не исправить. Но, может, я сумею сделать что-то, что хотя бы немного… – он вздохнул. – Гокудера говорит, карма бывает белая и черная. Если черного больше, мы попадаем в плохой мир, если белого – в хороший. Я постараюсь сделать так, чтобы белого было больше. И у меня, и у него… Чтобы хороших поступков с белой кармой было столько… сколько сможет перевесить это всё. Всё, что сегодня было. Я постараюсь. Сделаю всё, что смогу…
– Ты хороший друг, – улыбнулась Киоко, – даже сейчас думаешь не только о себе. За это я… за это я тебя и уважаю.
Торопливое окончание фразы. Совсем не то, что прозвучало в мыслях. Где-то далеко, в Книге Всезнания, Вольфрам Фукс закатил глаза и тяжело вздохнул, а Лия закрыла лицо ладонями и, шумно выдохнув, прошептала: «Что же вы всё никак не поймете? Раскрой наконец глаза, Тсунаёши!» И только Ребекка, стоявшая в тени ванной комнаты и наблюдавшая за всей этой сценой из темноты, едва заметно морщилась. «Не верь ей, – беззвучно шептали ее губы. – Никому не верь. Все предают. Людям верить нельзя». Но Тсуна не слышал ее. Он верил и не собирался отказываться от самого ценного, что было в его жизни.
Вера в людей может подставить спину для удара, а может спасти от сотен несчастий – зависит от того, в кого ты веришь.
Кровь запеклась, уродливой коркой покрыв лохмотья кожи. Рука начала наконец болеть, но Тсуна не хотел двигаться – он мечтал остановить время и никогда не запускать его вновь. Только вот времени было всё равно – оно двигалось вперед, не обращая внимания на желания смертных, и мерно отсчитывало ударами секундных стрелок каждый свой шаг. Луна попрощалась с небом и скрылась из виду. Горизонт расчертили розовые блики, с насмешкой покосившиеся на дом, укрывший отмытую уже от багрянца камеру. Люди начинали просыпаться, двери – хлопать, и уютная тишина с ласковыми объятиями, дарящими бесконечную нежность, была безнадежно утрачена.
Тсуна вздрогнул, когда дверь напротив громко хлопнула, и явно чуть не слетела с петель – Гокудера Хаято оповестил мир о своем плохом настроении. И его босс вынужденно отстранился от Киоко, бросив на нее тоскливый, печальный взгляд. Он не хотел ее отпускать. Но считал, что не имеет права удерживать. Робкий, наивный мальчик, не желавший замечать очевидного… Он просто боялся обжечься.
Киоко вздохнула и отпустила Саваду. Разочарование в ее взгляде не заметил бы только слепой, и Тсуна удивленно вскинул брови, но тут же одернул себя и решил, что ему просто показалось. Повисла неловкая пауза: Киоко смотрела на пол, теребя пояс бежевого халата, а Тсуна бегал взглядом по плинтусу напротив и хотел провалиться сквозь землю, одновременно с тем отчаянно мечтая обнять Киоко. Но еще одна дверь экстремально встретилась с косяком, и топот отправившегося на пробежку Рёхея заставил его сестру взять себя в руки и нехотя натянуть на лицо привычное выражение вежливого участия и неосведомленности. А затем ее взгляд упал на искалеченную руку Тсуны, и девушка всполошилась.
– Ох, Тсуна… кун, – именной суффикс вызвал раздражение у них обоих. Снова. – Надо обработать раны! Давай я перевяжу платком, и пойдем к доктору Шамалу, тут… ох, тут же зашивать придется, кошмар какой…
– Так мне и надо, – уверенно сказал Тсуна, и девушка, уже сбегавшая к комоду за чистым платком, замерла, прижимая его к груди. А затем медленно опустилась на колени перед Тсуной и, накрыв ладонью его правую руку, тихо сказала:
– Нет, не надо. Потому что искупать грехи надо хорошими поступками, а не болью. Не мучай себя, Тсуна-кун. Просто продолжай жить и не причиняй боли людям. Дари им улыбки. Это именно то, что нужно сделать.
Ее решимость передалась ему. И впервые за эту ночь Тсуна почувствовал, что к нему возвращаются уверенность, энергия и сила воли. Он слабо улыбнулся и кивнул, а в ответ получил счастливую, широкую, абсолютно искреннюю улыбку Сасагавы Киоко. И ему показалось, что такая улыбка идет ей куда больше, чем сдержанная полуулыбка идеальной «ямато надешико».
– Ты когда так улыбаешься, похожа на солнышко, – слова сорвались с губ прежде, чем Тсуна осознал, что произносит их вслух. Киоко замерла и изумленно воззрилась на тут же покрасневшего парня, забормотавшего извинения, но вдруг рассмеялась. Тихо, по-доброму, без тени иронии.
– Спасибо, Тсуна-кун, тогда, наверное, мне надо почаще улыбаться, – сказала она и начала перевязывать его руку кипенно-белым платком. Идеальная чистота была уничтожена коричневыми мазками, запекшаяся кровь не желала исчезать под саваном бесследно. Но на нее уже никто не обращал внимания.
– Я это… ну… Прости, я вел себя так… – пробормотал Тсуна, бегая взглядом по полу. Чувство стыда наконец перевесило.
– Не извиняйся, я понимаю. И никому не скажу, – улыбнулась Киоко, старясь не причинить боли продолжая накладывать повязку. – У всех бывают моменты, которые одному не пережить. Тогда нужно, чтобы друг подставил плечо. Я… Тсуна-кун, я мало что могу сделать, но если тебе будет плохо, я всегда подставлю тебе плечо.
– Потому что ты мой друг? – снова не подумав, спросил Тсуна, но в его голосе сквозила обреченность. Вот только Киоко не ответила. Она завязала углы платка аккуратным узелком и, не глядя на Саваду, прошептала:
– Просто положись на меня, ладно?
И Тсуна понял, что мир на самом деле изменился. Потому что… «Она не ответила. Она ведь не… Но она расстроилась, когда я отпустил ее – и тут, и на дороге. И вообще… но она же не?.. или?.. Не может же это быть правдой! Но… а если может?»
– Обещаю, – ответил Тсуна, напряженно вглядываясь в лицо девушки, сверлившей взглядом некогда белый платок. И на ее плотно сжатых губах тут же появилась счастливая улыбка, а глаза, цвета сахарной карамели, посмотрели на Саваду с благодарностью и… нет, ему не показалось. С нежностью.
«Да не может быть!» Но почему не может? Потому что ты «бесполезный тунец»? Потому что ты не веришь в себя? Потому что ты слабак? Но это неправда. И Киоко поняла эту истину гораздо раньше тебя самого.
– Спасибо, Тсуна… кун. – Румянец залил бледные щеки, а Саваде захотелось произнести имя сестры Рёхея без именного суффикса. Просто чтобы она тоже перестала называть его формально-вежливо. Но он не мог. Пока не мог.
– Тебе спасибо, Киоко… чан, – маленькая заминка, всего на секунду, но по выражению глаз Сасагавы Тсуна понял, что именной суффикс добавил зря. И сердце бешено забилось в груди, разрешая хозяину наконец перестать бояться. Он решил, что больше не будет убегать. Даже от возможного главного разочарования в жизни – от отказа и смеха в ответ на признание. Тсуна просто наконец поверил, что и его могут любить.
– Всегда пожалуйста, – кивнула девушка и поднялась. – Пойдем к доктору Шамалу? Мне кажется, придется швы накладывать. Думаю, переломов нет, но всё равно надо к нему сходить.
– Да, – Тсуна собирался было подняться, но, увидев протянутую руку девушки, озадачил себя вопросом, стоит ли принимать ее помощь. Дилемму разрешило только что данное обещание, и Савада, опершись на руку Киоко, наконец встал, получив в награду за решение счастливую улыбку, ничуть не похожую на сдержанную маску идеальной “ямато надешико”. Тсуна мысленно ликовал.
– Я тебя провожу и подожду у доктора, ладно?
Падение с небес на грешную землю. Бежевый халат в пол, абсолютно закрытый и ни капли не вызывающий, не отменял того факта, что Киоко не должна была сейчас показываться на люди. Тем более не должна была идти к главному ловеласу Вонголы. И чувство собственничества, отнюдь не являвшееся ревностью, заставило Саваду, почесав кончик носа, осторожно предложить:
– Давай лучше ты сначала оденешься, а потом к доктору пойдем?
Повисла тишина. Румянец заливал щеки девушки неотвратимой багряной лавиной, и Тсуна косился на нее, опустив голову и отчаянно надеясь на положительный ответ.
– Прости, я прибежала, как только поняла, что это ты стучишь в стену… – бормотание резко вцепившейся в ворот халата девушки отчего-то заставило Тсуну улыбнуться. – Я сейчас переоденусь, только подожди, я…
Она кинулась было к двери, босыми ногами ступая по холодному полу и не замечая этого, как не замечала холода всю эту ночь, но Тсуна бросился наперерез и загородил собой дверь. Киоко удивленно замерла, Савада приложил палец к губам, призывая ее к тишине, и, осторожно приоткрыв дверь, выглянул в коридор. Где-то вдалеке свернула к лестнице высокая фигура одного из работников усадьбы и пропала. Тишина заполнила коридор, но Тсуна знал, что это ненадолго. Подозвав Киоко жестом, он кивнул, и девушка, тихо ступая по паркетным доскам, пробежала к двери в соседнюю комнату. Скрывшись у себя, она облегчено вздохнула, Тсуна прислонился лбом к косяку своей спальни, и их мысли об одном и том же человеке слились в одну: «Он бы меня убил…»
Нет, конечно, Рёхей не стал бы убивать лучшего друга и тем более любимую сестру. Но заехать этому самому другу в глаз кулаком и накричать на сестру, а уж после попытаться разобраться в ситуации вполне мог. И перед Савадой возник новый вопрос: «Если я признаюсь Киоко-чан, и всё будет хорошо… ну вдруг?.. то как мне рассказать об этом старшему брату? Он будет в ужасе… Он ведь до сих пор относится к Киоко-чан как к маленькой. Она для него никогда не вырастет, потому он и оберегает ее ото всего…» Вот только Тсуна еще не понимал, что хоть причины у них с боксером разнились, следствие было одно – они оба желали защитить Киоко ото всего мира. И Рёхей об этом отлично знал.
Ночь осталась где-то далеко, за гранью рассвета, но Тсуна, дожидаясь девушку у своей двери, вернулся мыслями к главному вопросу. Имеет ли он право продолжать жить как ни в чем не бывало? Нет. Это он знал точно. Но и наказывать себя не хотел. Он видел, что наказание, которое избрал для себя иллюзионист, убивший не одного невинного человека, чуть его не сломало. И сейчас, наконец, понял, что это всё было лишним. Нужно не наказывать себя, а искупать вину. Только вот не каждый может принять эту истину, и если некоторые могут посвятить жизнь борьбе за светлую карму, другие считают, что главное – заплатить болью за боль. Тсуна никогда не думал, что месть – лучший выход, и он принял слова Киоко. Мукуро всегда жил с мыслью, что отмщение – главное для тех, кто испытал боль. И он решил заплатить собственной болью за боль своих жертв, подарив своим друзьям боль их давнего врага. И оба решения были справедливы. Для каждого из них…
А Колесо Сансары медленно продолжало свой бег, не считая нужным сообщать людям истину. Ведь именно их выбор определял их дальнейшую судьбу – каждую секунду бесконечного бега по кругу…
========== 36) План ==========
Савада появился в библиотеке около десяти утра. После посещения кабинета доктора Шамала, где ему наложили пять швов и подивились на удивительную крепость костей, отделавшихся небольшой трещиной третьей фаланги мизинца, парень отправился на поиски иллюзиониста. В спальне его не было, в комнатах друзей, гостиной и столовой тоже, Тсуна даже пробовал искать его в подвале, но ни у камер пленников, коих оказалось на удивление много, ни возле вчерашнего жуткого каземата, вызвавшего у Тсуны острый приступ тошноты, Мукуро не оказалось. Зато он обнаружился в библиотеке, куда Тсуна отчего-то не подумал заглянуть раньше.
Фокусник, надевший привычный костюм цвета хаки – не тот, что вчера! Другой! Не покрытый коричневыми пятнами! – сидел на полюбившемся ему диване в рассеянном свете торшера и сосредоточенно листал химическую энциклопедию. Хром сидела рядом и увлеченно читала не менее толстый фолиант на ту же тему. За столами над объемными книгами корпели Ямамото и Рёхей, причем последний отчаянно зевал и постоянно косился на дверь, но всё же выполнял необходимую работу. Поздоровавшись с друзьями и пройдя мимо них так, чтобы перебинтованную левую руку не было видно, парень прошмыгнул к фокуснику и, понизив голос до шепота, попросил:
– Привет. Извините, что мешаю. Мукуро, отойдем?
– Добрый день, босс, – ответила Наги, оторвавшись от чтения, и взволновано посмотрела на фокусника. – Мукуро-сама…
– Я же говорил, без суффикса, – перебил ее тот и подарил девушке слабое подобие улыбки – чуть приподнятые уголки губ. А впрочем, в отличие от его обычных ухмылок, эта улыбка была настоящей. И Тсуна подумал: «Что-то изменилось. Если он ее и не любил, то точно ценил, только близко не подпускал. А сейчас подпустил. Может, он всё же ее?..»
Закончить мысль Саваде не удалось. Улыбка иллюзиониста поблекла, он обернулся к Тсуне и смерил его холодным, чуть раздраженным взглядом, но поднялся. Обсуждать вчерашний вечер рядом с остальной Вонголой ему не хотелось. Впрочем, ему вообще не хотелось обсуждать этот ужас, но настырность Савады была всем известна, и потому Мукуро выбрал из двух зол меньшее: пойти за товарищем ему казалось лучшей идеей, нежели выслушивать его вопросы рядом с другими Хранителями. Вот только оказавшись в темном – холодном, неправильном, вязком – коридоре, иллюзионист не услышал ни единого вопроса. Пару секунд Тсуна всматривался в его глаза, а затем улыбнулся и протянул правую, не покалеченную руку, тихо сказав:
– Спасибо.
Иллюзионист удивленно вскинул брови.
– Спасибо, что сдержал обещание.
«Спасибо, что не убил его и тем самым позволил жить себе». Это не было произнесено, но Мукуро понял. Понял и подумал, что иногда верить людям всё же можно, если эти люди такие, как Наги, Тсуна, Кен, Чикуса или Фран… Если они умеют читать по глазам и видеть свет там, где сам видишь только темноту. И он вполне осознанно, без тени сомнений пожал протянутую руку друга.
– Я предпочитаю держать слово, если мне это выгодно, – ехидный голос, прозвучавший на удивление шутливо.
– И это хорошо, – рассмеялся Тсуна, подыграв.
Впервые Рокудо Мукуро пожал ему руку – впервые он признал Саваду Тсунаёши своим другом. И Тсуна понял, что несмотря на весь ужас вчерашнего вечера он всё же сделал одну очень правильную вещь. Остался с Мукуро и поверил в него.
– А что с рукой? – кивнув на белые бинты, накрепко привязавшие мизинец Савады к безымянному пальцу, уточнил иллюзионист, не спеша натягивать на лицо насмешливое выражение, но и не показывая заинтересованности.
– Ну… я это… – Тсуна смутился и, почесав кончик носа, тихо признался: – Со стенкой вчера немножко подрался… Стенка победила.
Мукуро оценил попытку свести всё к шутке. Он раскуфуфукался и бросил, что будущему боссу мировой мафии стоит выбирать противников слабее себя, а то можно и титула лишиться. И Тсуна рассмеялся, с облегчением осознав, что его приняли – целиком и полностью, вместе с ненавистным иллюзионисту титулом Десятого Вонголы.
– Ну, в любом случае всего лишь мизинец треснул, так что нестрашно, – блеснул оптимизмом Савада.
– И правда нестрашно, – протянул Мукуро и бросил на Тсуну красноречивый взгляд. – А если завтра в бой, сражаются пусть другие. Босс будет лечить сломанную конечность.
– Я как-то… как-то не подумал, – пробормотал Савада, резко смутившись и опустив взгляд. Только вот почему-то привычного чувства собственного превосходства и торжества Мукуро не испытал. И это не казалось неправильным.
– Значит, есть повод включить разум и побыстрее вылечиться, – пожал плечами фокусник, и Тсуна согласно кивнул.
– Еще раз спасибо, – улыбнулся он и пошел прочь, в темноту коридора, уверенным легким шагом. У него на душе было на удивление светло, ведь Мукуро всё же пережил эту ночь. Как и он сам.
– Тебе спасибо.
Тсуна не обернулся. Едва различимые слова были услышаны и заставили его шаг сбиться с ритма, но… Тсуна не знал, на самом деле слышал их или то был лишь вой ветра и обман уставшего разума. Он просто продолжил свой путь. Улыбаясь.
***
Ребекку сменил на посту Вольфрам Фукс. Его взгляд не предвещал ничего хорошего, и Савада отчаянно захотел остаться в одиночестве, чтобы не наткнуться на разговоры о прошлой ночи. Надо сказать, опасался он не зря – стоило лишь парню зайти перед ужином в свою комнату, как немец спросил:
– Не хочешь, чтобы я объяснил тебе вчерашнее поведение Бекки-тян?
– Не хочу, – нервно ответил Савада, начиная переодеваться.
– Вот именно потому я и смогу рассказать, – усмехнулся Страж. – Ты так отчаянно цепляешься за неведение, что даже мое крошечное желание открыть тебе правду больше твоего ее узнать.
– Не надо, Вольфрам! – простонал Тсунаёши. – Я не хочу слышать ее историю! Если она не хочет рассказывать, мне знать не надо!
– Я бы не сказал, – пожал плечами Страж и подошел к окну. Как всегда он отбивал ногой странный ритм, и Тсуне хотелось отбивать его вместе с ним. Почему-то этот такт всегда заражал его оптимизмом и желанием действовать… – Понимаешь ли, ты можешь решить, что Стражи – законченные садисты, и разочаруешься в нас, а я бы этого не хотел. Так что предпочту сказать правду, да и Бекки-чан не будет против – сама она рассказать не сможет, но против того, чтобы Хозяин знал, никогда ничего не имела.
– Ну вот почему тебе обязательно надо настоять на своем? – возмутился Тсунаёши.
– Потому что хочу, чтобы ты понял Бекки-сан и не считал ее монстром, – пожал плечами Страж.
– Я и не считаю!
– Ой ли? В твоем сердце куча противоречий.
Тсуна поморщился: скрыть что-то от Книги и впрямь было невозможно. И расценив молчание как благоприятный знак, Фукс отрешенно, совершенно спокойно начал рассказ:
– Я погиб в конце тысяча семьсот шестидесятых, мадемуазель Бекки же – в тысяча девятьсот четырнадцатом, в год начала Первой Мировой. Она из знатного рода, дворянка, а ее отец принадлежал, как это ни забавно, к Масонской ложе. Он часто колесил по миру, и это привело его в «гильдию каменщиков», оккультную организацию. У него был друг, тоже масон, полностью помешавшийся на магии. Он, знаешь ли, верил, что может влиять на события в мире с помощью магических ритуалов. Глупо. И когда Германия «дивным» вечером третьего августа объявила Франции войну, у этого гражданина, основавшего к тому времени свою секту, окончательно «сорвало тормоза». Он решил, что надо задобрить богов войны, испросить их милости. А что для этого лучше всего подходит?
Тсуна побледнел и шумно сглотнул. Он и представить не мог, что варварские обычаи средневековья продолжали жить и собирать кровавую дань в цивилизованном обществе! Но подобное существовало всегда, и цивилизация не сделала людей менее кровожадными – лишь одарила масками, скрывающими натуру за иллюзией добропорядочности.
– Ребекку решили принести в жертву. Она была из хорошей семьи, ухоженная, красивая, да еще и девственница – что может быть лучше? К тому же она была младшей дочерью в семье, ее потеря не была фатальной. И Ребекку выкрали из дома, привезли в старую, заброшенную усадьбу на окраине Парижа, а затем…
Тсуна зажал уши ладонями, Фукс рассмеялся.
– Да не бойся, я не буду вдаваться в подробности! Мне тоже не доставляет удовольствия всё это говорить, знаешь ли!
Крик Стража проник в уши Хозяина, и тот осторожно опустил ладони.
– Точно?
– Точно. В общем, Ребекку пытали. Долго и упорно. Человек, что организовал секту, вывел какую-то странную теорию, из которой следовало, что чем сильнее агония жертвы, тем с большей радостью боги войны ее примут, и тем более благосклонны они будут к сектантам. Для справки: все, кто принимал участие в ритуале, погибли в муках во время войны. Так что теория явно была ошибочной, – Фукс нехорошо усмехнулся, словно был рад подобному повороту событий, и закончил рассказ: – Бекки погибла от болевого шока и кровопотери. То, что ты видел, – лишь малая часть нанесенных ей в ту ночь увечий. Просто Стражи застывают в состоянии, предшествующем смерти, а не в том, что было на момент остановки сердца. Момент «остановки времени» выбирается лично демоном Ваал-Фегором. Ну и последнее, самое важное. Об этом Бекки узнала еще до попадания на жертвенный алтарь, но поверила в это, лишь попав в Книгу. Ее отдал сектантам отец: у него были проблемы в бизнесе, а хороший взнос главы сектантов решил многие проблемы. Конечно же, отец не знал о пытках – он думал, его дочь «просто зарежут на жертвенном алтаре во имя мира». – Глаза немца полыхнули ненавистью. – И когда Бекки, наконец, прочла правду в Книге, ее ненависть к людям стала абсолютной. Она даже больше, чем у меня и Лии. И потому причинение боли людям для Бекки не является нонсенсом. Если люди могли сделать это с ней, почему она не может отплатить им тем же?
