Текст книги "Иная Судьба (СИ)"

Автор книги: Steeless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц)

– Я… – и осеклась, остановилась, споткнулась о прищур взгляда. Недетского взгляда, неюношеского.

«Зачем ты… охотишься на меня?»

«Будущим царям нужны наставники».

«А кто тебе сказал, что я буду царем? Или что я хочу им быть?»

«Но ты хочешь свергнуть своего отца. Я – богиня разума и могу научить… подсказать».

«Подсказать, как смотреть, подсказать, как стрелять, подсказать – как свергнуть отца. Чего я буду стоить, если мне все время будут подсказывать?»

Метида вдруг почувствовала себя странно юной. Дочь Океана стояла перед юнцом – сыном Реи Звездоглазой. Ёжилась под пронзительным взглядом будущего.

И ощущала себя легкомысленной девушкой, которая ничего не может дать тому, кто стоит напротив.

Ни решимости. Ни мудрости. Ни зоркости.

Ни окрылить, ни направить – дойдет сам. Может, собьет в кровь колени по пути. Но дойдет.

Улыбка – непослушная, озорная – стала шире, полезла на губы, упорная. А так хотелось красивой истории, – подумалось вдруг Метиде. О всеобщем блестящем спасителе, возмужавшем на Крите. Впитавшем в себя поучения богини Разума.

О будущем, одетом в сияющие одежды, которое позволит давать себе советы, выполнять за него работу, вести…

В таком будущем можно было бы утонуть, словно в Океане, – подумала вдруг Метида. Раствориться в нем навеки. Так может, пусть себе непричесанное, дикое будущее бегает по лесам? Играет в игры, учится смотреть и притворяться. Да, Мойры, мудрые советницы. Я нашла Судьбу. Для всех. Посмотрела на нее и решила оставить в покое.  – Позволь подарить тебе хотя бы оружие, – сказала она, сглотнув, – в память о нашей встрече… Литос*. Он смутился, кажется. Покосился в сторону свиты и проговорил тихо:  – Те, кто меня воспитал, говорили, что мужчина может подарить женщине что-нибудь в память о встрече. После ночи. Не знал, что бывает и наоборот. И у тебя пока нет причин дарить мне подарки, богиня. Метида замерла. Посмотрела на юношеское лицо с пронзительными глазами. Подумалось вдруг: почему нет? Он поймет. Он не потребует ничего взамен.  – Ты развеселил меня – это пока никому не удавалось, – помолчала, решилась. – А если мне вдруг захочется купить твою ночь? Возьмешь от меня подарок? И засмеялась, понимая вдруг – что чувствуют сестры, которые плещутся в легких волнах дни напролет. Смешно это – когда заставляешь зардеться судьбу для всех.  – Если вдруг стану царем – может, и возьму, – усмехнулся сын Крона, и разговор окончательно скатился в глубины Тартара. – Цари они такие… странные. Только ты учти, у меня уже есть оружие. Два оружия. Лук и стрела – подарки от бабушки. Как их на что-то сменить?  – Бывает – оружие меняется. Когда меняется… – глянула на лук, на легкую белую стрелку, которую стрелок выхватил словно из воздуха и теперь вращал в пальцах. Осеклась, побледнела. – И давно тебя навещала… бабушка?  – Лет семь-восемь назад, – пальцы юноши бережно погладили истертый, обшарпанный металл. – С тех пор и играю.  – Играешь… – эхом отозвалась Метида, не отрываясь взглядом от лука, от серебристой стрелки. Подняла глаза, сказала тихо: – Прими от меня хотя бы знание. Оружие может быть – одно. Всегда одно – до тех пор, пока его не поменяешь.  – Но она дала мне два…  – Может быть, она тоже во что-то играла, Литос. Древние любят загадывать загадки. И играть. А может быть… Больше она не сказала ни слова. Он тоже молчал. Задумчиво щурился на стрелку в своих пальцах, поглаживал лук – словно решал: какой подвох может заключаться в том или этом? Стрелка и лук хранили невинность и покорно лежали в пальцах. Метида вздохнула. Перехватила последнюю стрелу взгляда – черную, выкованную из задумчивости. «Во что играешь ты, о Литос?» – пустила навстречу свою. «Увидишь, – ударило в ответ. – И помни: я не буду играть вечно». И – только в отдалении зашелестели кусты да закачалась на ветке мертвая гадина. Из других кустов неторопливо вылез обширный козий зад. Покачался и двинулся в заросли, как корабль – в бурю. Было? Не было?  – А кто это был? – окликнула нимфа из свиты. Метида не ответила. Перехватила копье, двинулась вперед. Передернула плечами, пробормотала на ходу: «Так… местный один. С козой» – и удивила свиту прытью. Спешила к тому месту, где остервенело выли псы, бросаясь на выползшее из-под земли чудовище. С шипастым хвостом, с когтистыми лапами. С полной пастью зубов, которыми тварь уже успела покалечить двух куретов и изранить почти всех гончих. Визги, всхлипы и рычание тесно переплелись в воздухе.  – Богиня! – возопила свита позади. – Ты на это охотиться будешь?! Метида остановилась, укрылась за стволом. С усмешкой качнула головой. Зачем охотиться, если можно смотреть? Вот охотники. Наскакивают на подземного жильца в смешной надежде, что это он – их добыча. Вопят, размахивают копьями, подбадривают, суетятся, то за деревья отскочат, то товарищей позовут. Псы – бросаются в бездумной верности, виснут у чудовища на чешуйчатых боках, на мощных лапах, развлекаются под ударами хвоста. Зачем? Для чего? Хозяин сказал. Вот хор нимф – истошно визжат, дают советы издалека. Мужчинам – как воевать. Нимфам виднее, рядом с ними не хлещет шипастый хвост, на них не нацелены клыки. Вот сама подземная тварь – глаза пылают огнем. Подземные твари иногда выбираются из своих логовищ – когда услышат шум охоты. Подставляются, открываются мнимо. Охотятся на доверчивых охотников, которые думают – что главные здесь они. Иногда у тварей получается. Вот как здесь. Еще один сбитый с ног курет покатился по влажной траве, закрывая руками изорванный бок. Если только… Стрела свистнула из ниоткуда. Явилась из воздуха, белая, легкая. Адамантовая. Аккуратно и строго воткнулась чудовищу в горло. Напоминанием: не следует забывать о случайностях. Нелепых, бегающих по лесу… играющих. Таящихся в невидимости, у тебя за спиной. Богиня Разума кивнула своим мыслям.  – Это – не моя, – сказала тихо голосам Мойр, живущим в памяти. – Это – не чужая… Это – для всех. Комментарий к Монодия. Метида * Монодия – песнь одного певца.

*Литос – “камень”. Рея скормила Крону камень, что и припоминает Метида, одаряя Аида прозвищем.

И еще немного пояснений. Я тут немного решила писать и от других персонажей (да, будут подземные. Да, Танат. И Геката. Точно.). Потому главы делятся на монодии или пароды (от одного или нескольких других персонажей) и обычные сказания – от Невидимки. Вот.

====== Сказание 2. Об армии, подарках и умении не промахиваться ======

В Стигийских болотах, части чуждой мне вотчины есть особая тропа – кривая, будто спина старика, которого несколько раз перетянули палкой. Корявая, петляющая меж болотных изъеденных болезнью ив, уходящая в туман… временами теряющаяся между кочек, которые облюбовали ядовитые змеи.

Сама ядовитее змей, которые норовят хватануть за ноги. Сделаешь шаг – и почувствуешь, как за спиной сгустится и зашевелится что-то темное. Обернешься – не увидишь пути. Крикнешь – и туман отзовется десятком твоих голосов… твоих ли? Взглянешь в мутную, слегка прикрытую ряской воду – вода посмотрит десятком лиц. Твоих ли? Замешкаешься на секунду – и тропа под ногами станет десятком троп. Твоих ли, путник?! Ступай себе вперед, путник, – это единственный способ идти по своей тропе. Идти и верить, что все-таки идешь по своей. Иногда тянет войти туда – в чужую, Стигийскую бездонь. Шагнуть вызывающе на эту самую тропу. И посмотреть в лицо чужаку – тому самому, у которого все вышло неправильно. Спросить у него: сколько вас там на самом деле? Чужих и смутно знакомых? Сколько нитей, сколько путей, сколько жребиев, сколько… Вот бы стать там, на тропах, взглянуть в отчасти чужие лица, вызвать на разговор непохожих двойников. Поделиться впечатлениями: а у тебя оружие какое? А жена? А жребий-то хоть какой взял? Нет, серьезно?! Ну и жизнь у тебя, невезунчик. А у меня вот… Спросить их – как у них там с хитрыми бабушками. И с голосами из-за плеч – звучат или вообще не появляются? И прозвучала ли у них там фраза, мерная и тихая, ядовитой стрелой спущенная с едва выгнутого лука губ? – Ты хотел меня видеть, отец. Тартар знает, какими они бывают – воплощенные пророчества. Почему-то кажется – у них со мной ничего общего. Козы, например, у них точно нет. Зато наверняка есть красивые одежды, верные жены… советующие, как там нужно – свергать отцов. Мне вот всегда было интересно – как. Я эту мысль с детства, можно сказать, мусолил. Обсасывал так и этак, по всему выходило – дрянь. Крон, например, своему отцу серпом детородные органы отрубил. Я, конечно – спасибо бабушке! – вполне могу своему что-нибудь отстрелить, только он же не сдастся, упрямый. И война начнется все равно. А как его остановить так, чтобы не поднялся – неясно. Ветви леса мягко сомкнулись над головой. Укрыли тенью. Змея трепетливо коснулась босой ноги – одна из многих наставниц. Простонала птица над головой – и показалось, что слышу истошный крик матери: «Не высовывайся!» Она уже тогда сбежала от Крона – в тот последний раз, когда я ее видел. Потому что родила еще одного ребенка – а Крону то ли показались слишком невкусными валуны, то ли просто что-то начал подозревать – вот он и приставил кого-то из подручных следить за женой. Выследили. Не до меня – до других, я слышал, там две или три девчонки. Сестры. И брат… или сколько братьев? Одного она прижимала к груди, когда пришла увидеть меня. Я слышал всхлипы младенца из пеленок и стоял столбом, глядя на нее, а она плакала. Говорила, что ей теперь придется бежать с ребенком на край света – от гнева мужа. И запретила идти с ней. Так, мол, безопаснее. Остальных детей успели забрать ее подруги – спрятать в разных местах, скрыть от гнева Крона. Я хорошо помню ее взгляд – потускневший и загнанный. Хриплый, срывающийся голос: «Обещай мне… обещай, что не пойдешь. Клянись, сын!» И когда я не выдержал, захлебнулся, выплеснул криком: «А кто тогда?! Кто, кроме меня?! Кто?!» – подошла, погладила по щеке дрожащими пальцами, пахнущими молоком. Прошептала: – Я спасала не пророчество – я спасала сына. Не чтобы ты сверг отца… понимаешь? Чтобы ты был просто… – Понимаю, – сказал я, и первое слово лжи скользнуло с губ. Легко и осознанно – стоило вспомнить изменчивость ветра и стать ею. – Обещаю. Внутри отдавалось другое: «Подожди совсем немного». Я придумаю, я сделаю, я… В тот день я ушел от Адрастеи и Идеи – бесконечно заботливых нянек. От Амалфеи, правда, уйти не удалось: догнала на полдороги вихрем, от всей козьей души наподдала под зад рогами: сбежать вздумал?! Да я тебе сейчас! Игрушка-лук висел на плече, легкая стрелка пристроилась на поясе – зачем для нее колчан? Зачем колчан тому, кто сам стал стрелой – неотступной, разящей, идущей к цели… Хочется верить – что и не промахивающейся. Полянка была хороша – солнечная, залитая солнцем, вызывающе невинная. Я скрестил ноги, уселся под ближайшую сосну, достал из дорожного мешка яблоки. Не такие, конечно, как у одной старушки, которая любит загадки и внуков. А так просто яблоки, по пути нарвал. Еще были лепешки – пастухи поделились за то, что не промахнулся по двум каменным волкам. Мне это просто. Представил Крона на месте волков – и не промахнулся… – Вот скажи мне, как у нас дела?! Амалфея мрачно мекнула уволокла у меня из-под локтя яблоко, сочно хрустнула и обозначила взглядом, что дела плоховаты: яблок на двоих хватит вряд ли. – Люди Золотого века мудрецы – тут у них стоит поучиться. Только сплетники. Хочешь знать, о чем они сплетничают в селениях? Крон ищет свою жену. Ищет своих детей. Всех – кто был рожден Реей. Девочек и мальчиков. Уничтожая при этом целые селения. Запугивая кентавров, сатиров… даже титанов. И они теперь боятся, что если не помогут своему повелителю отыскать его детей – он ударит по их детям. Говорят, даже морские старцы… Почва под сосной – песчаная, сыпучая. На такой хорошо рисовать. Ведешь-ведешь палочкой длинную, извилистую линию… словно – острием меча, которого у нас никогда не было. – Они все дураки, Амалфея. Жуткие дураки. Чего они ждут? Что сын Крона начнет собирать войска. Что двинет их на отца, начав войну… может быть, последнюю войну этого мира. Кто-то предсказал им это… из сыновей Япета, кажется. Тоже, видать, не семи пядей во лбу. А может, они все просто забыли. Когда Крон решил свергнуть своего отца – он не стал собирать войска. Он просто… Амалфея звучно фыркает. Яблоки у нее в глотке пропадают – как валуны в утробе Крона. Посылает только взгляд искоса – отбирать не смей! Солдат в армии кормить следует. Армия моя… вот она, армия: коза, кидающаяся на любой шорох с рогами наголо – за отряды копейщиков. Две рыдающие по утраченному воспитаннику нимфы – за музыкантов. Сочтем войска, набранные мною за годы? Леарх. Философ из Золотого Века, так и не понявший, кому рассказывает историю того мира, объясняет – каковы государства у лапифов, а родственные связи – у титанов. Приблудился мальчик, жадный до знаний – почему не рассказать. Леарх там, у себя дома, кусает медового цвета ус – и не представляет, что уже в моей армии… Куреты. Изобретатели доспехов и первого оружия. Которые только недавно перестали лупить по щитам – им бы скорости немного в мышлении. Зато вот в бою им скорости не занимать: с копьем, с дротиками, с мечом, в кулачном бою… Я успел перепробовать все, обучиться – всему. Быстро учился, говорят. Так схватывал – учить не успевали. Пирр – молодой, веселый, рыжий, под свое имя, везде – на голове, на груди, на руках-ногах – восхищался таким ученичком. Все шутил: мол, учится так, будто ему Крона свергать. Я смеялся вместе со всеми. Только когда Пирр ляпнул: тебе, мол, больше меч пойдет, бросай ты свой лук – тогда смеяться перестал. И врезал курету по зубам так, что тот навеки запомнил: мечником мне не бывать. Но Пирр – он необидчивый. Отошел, опять заржал. Наверняка ведь в мою армию хочет затесаться. А я и не против. Ветры: Борей, Нотт, Эвр… братья-шутники, с которыми не хочешь – а научишься стремительности. Сплетники: как тут не научиться выспрашивать, что там в мире творится? И не захотят – а разболтают, чем там занят Крон, который мечется все отчаяннее: посчитал, видать, возможный возраст старшего сына. И понял, что – скоро. Скоро. Скоро. Скоро.

Ветры. Травы. Звери. Люди. Вот моя армия, Крон. Не видишь их там, за мной? За плечами не стоят?

Правильно не видишь, потому что они все во мне. Со мной.

Я сам для себя армия.

Ну, да, и коза тут еще. Жрет яблоки за весь отряд копейщиков. Попробуешь отобрать – лютее леопарда кинется.

Лучше уж говори, невидимка.

– А еще вот доносятся слухи. Что старший сын Крона то здесь, то там, то на краю света. А папочка, понимаешь ли, начинает метаться и все больше сходит с ума…

Ате просто было не с кем играть. Богине из подземья, из мира, где обитают боги мрака. Им там, видать, тоже не особенно сладко живется. Развлечений маловато. Вот она и хныкала – мелкая, совсем девчонка с виду, Обман, рожденный на беду этому миру. Впервые поднявшийся в средний мир и понявший, что ему тут совсем не рады. – Здесь… не хотят со мной играть, – просится в память пухлое личико с дрожащими губками. – Говорят – зачем обманывать, зачем лгать… Говорят – со мной невесело. Почему ты улыбаешься, мальчик?! – Потому что с тобой весело, – сказал ей тогда я. – Рея обманула Крона и не дала своих детей на съедение. Что было бы, если бы ты не родилась тогда? И когда слезы девчонки высохли, а глаза засветились бирюзой – прибавил небрежно: – Хочешь – поиграем? Теперь вот Крон мечется по свету – а то слухи… сплетни… кто его знает, где этот проклятый Климен на самом деле. Ата даже говорила – отец все больше играет с ее сестрой. С Лиссой-безумием. «Скоро. Скоро. Скоро», – выстукивает сердце. Я поглаживаю ладонью еще две части своей армии. Важные части. Оружие. Лук и стрелу. Или только…? Во что ты хотела сыграть со мной, бабушка? В «попробуй, научись?» или в «попробуй, разберись?» На догадливость меня проверяла или на что другое? – Маленький Кронид… хочешь – я расскажу тебе сказку? О мальчике, перед которым его отец разложил разное оружие. Меч, копье, дротик, секиру … О мальчике, которому дали возможность – выбрать себе одно оружие из нескольких? То, с чем сумеет совладать. Сумеет рассмотреть. То, что ближе ему. Одно из… двух. Знать не знаю, как там они выглядят – воплощенные пророчества. Может, у них постоянно голоса из-за плеч раздаются. Женские голоса, чем-то похожие на голос той, которая бабушка. Мягкие, вкрадчивые, тихие. Со мной вот бывает, правда, чаще – во сне. То есть, на границе между сном и пробуждением. Неудобно – аж спросить некого: к ним такое является?! Я, правда, никогда не отвечаю. Я, например, слышал сказочки про подземных тварей, которые появляются на порогах людских домов. Шепчут, зазывают, манят. Ответишь им раз – всю кровушку высосут. Так что спасибо, я так послушаю. Если, конечно, вдруг полезное чего скажет. Легкая, светлая стрелка из адаманта. Которая выплавлена Геей из себя. Старый, обшарпанный лук. Скованный сыновьями Геи, Циклопами. В подарок отцу. Лук – в подарок небу… Бабушка, играла ли ты с Атой? Или ты решила поиграть со мной – в первый раз? – У тебя нет лука со стрелами, – шепчет, шелестит невидимый голос. – У тебя есть лук. И стрела. И выбор. Решай скорее, маленький Кронид… Оружие может быть одно. Только одно… Раньше она – та, что за плечами – никогда не торопила. Значит, уже скоро. Значит, уже почти что сейчас.

*

Песок шуршал под ногами, кольцами обвивался вокруг щиколоток – жаркий, полуденный. Шипел: «Не пущу!» – в сандалии забивался и колол пятки. Наивное препятствие – ненадежная стража от нахального юнца, решившего понаблюдать – пошпионить. Песок я преодолел легким рывком, а потом распластался, припал животом к горячей груди холма. Посмотреть было на что. Нереиды плескались в укромной бухточке. Подбрасывали ракушки, сплетали венки из водорослей. Водили хороводы, пели протяжные песни, струя по ветру длинные волосы – черные, с зеленью, с золотом, с серебром… Тянули руки из воды – манили потаенным. Окунались в сияние волн, в блики солнца. Махали Гелиосу, приветствовали невидимых соглядатаев, вроде меня: «К нам, к нам, к нам!» – Радуйся, милый. Левка все-таки заметила – откуда я обычно подкрадываюсь, посмотреть на красоты ее сестер. Оказывается, она тоже подкрадывается неплохо. Она и смеется тоже неплохо. И танцует, и манит за собой, к уютной лагуне с прозрачной водой. Рассыпает мелкие, серебристые бусики смеха, бросается чесать мне волосы, шепчет – как рада меня видеть, и венок с белыми цветами расползается по ее плечам, когда я тяну ее к себе. Только вот танец сегодня – слишком ломанный, ее пальцы в моих волосах – дрожат, из улыбки какая-то сволочь радость выпила. За два года, что прошли с нашего знакомства – тогда она как раз танцевала на берегу, только в одиночестве – я не видел ее такой ни разу. «Вот все и началось», – вздыхает необозримое, золотящееся под солнцем море. – Что с тобой? Ты плакала? – Да, милый, – улыбнулась, благодаря за заботу. – Гипнос, насылающий сны, бывает слишком жесток. Я видела сегодня во сне бурю. Гибнущую птицу между бешенством воды и бешенством неба. Птица металась… пыталась избежать своей судьбы…, но судьба все равно настигла. Она, наверное, неотвратима, судьба. Я пожал плечами. Хотелось бы надеяться, что Крон-то от своей не уйдет. От меня. – И я подумала… я подумала: на что некоторые готовы, чтобы избежать судьбы? Готовы жертвовать всем вокруг себя. Истреблять все вокруг себя… может быть, если бы они не пытались сбежать от нее – Ананка была бы к ним милосердна? Пальцы ее перебирали мои волосы, мешая – жесткие черные пряди с текущими серебристыми… Теперь они все боятся, что если не помогут Крону – он ударит по их детям. Даже морские старцы. Даже мудрый Нерей, который ни разу не видел меня – но зато видел дочь, а титан-старец ведь читает по глазам. «Попроси у него подарок, – сказал вещий старец, кусая губы – ему тоже не нравилось предавать. – Попроси у мальчика-лучника… того, который зовет себя невидимкой… попроси у него один выстрел. Один его выстрел». – Хочешь – я подарю тебе что-нибудь, Левка? – спросил я тихо. – У бедного лучника ничего особенно нет. Но хочешь – я подарю тебе один свой выстрел? Левка тихо заплакала, уткнувшись в свои волосы, занавесившись серебром, будто причудливое дерево, укутавшееся листвой. Мы никогда не говорили с ней о том – кто я такой. Я не называл ей того, другого, отравленного предназначением имени. Но дочь вещего старца тоже умеет читать по глазам. «Он убьет нас, – шепнула она взглядом, и прибой зашептал за ней – так же испуганно и глухо. – Он явился к отцу и сказал, что будет убивать по одной моей сестре – в день, если мы не поможем ему. Если не найдем, если не… сделаем что-нибудь для того, чтобы он победил. Что будет швырять нас в пустыни, в Тартар, в вулканы… что отцу придется видеть это. Он говорил так всем». – Хорошо, – сказал я, и Левка дрогнула, взглянув на меня – отчаянной бирюзой. Хорошо. Отец доигрался с Лиссой-безумием. И заигрался со страхом. Скоро даже сами титаны не захотят воевать с тем, кто его свергнет. – Хорошо?! «Он уже забрал Главку и Кимо…» В грот, где мы сидели, глядя на ласковую воду, долетали песни нереид – протяжные. Жалобные, прощальные. «И тогда твой отец рассказал ему о своих догадках, – отозвался я, тоже глазами. – О своих вещих догадках. Обо мне. О лучнике-невидимке». Дзынькнула, оборвалась тетива внутри. Затопила волна облегчения – наконец-то. Странно, что Крон еще не навалился на Крит со своими подручными.  – Это потому, что он боится пророчества… – шепнул за спиной тот самый, непонятно чей голос. Ну да. Боится, что встретится со мной лицом к лицу в бою – а пророчество возьми да и сбудься. Так что надо бы соломки подстелить. «Здесь соглядатаи, – она прижималась ко мне и запрокидывала подбородок, чтобы разговор был – взглядами. В глазах – плескалось бирюзой отчаяние. – В округе его соглядатаи. И он позовет тебя к Олимпу. А я должна…»

Я знал, что она должна. И знал, чего она не может. Предательство для чистой нереиды – яд.

А я, наверное, должен сейчас от судьбы бегать…

– Наши встречи были хороши, – сказал я, целуя ее. – И я дарю тебе свой выстрел. Один свой выстрел. Делай с ним что хочешь.

Вложил в ее пальцы легкую стрелку из адамантия. Слегка сжал – она сопротивлялась, так что мне пришлось приложить усилие. Улыбнулся тревоге – бескрайней и глубокой, плещущейся в ее глазах.

«Безумец…» – шептали глаза.

– Безумец… – простонал голос из-за плеч. – Ты идёшь в ловушку!

– Да, – согласился я весело и встал. – Иду.

Ушел, не прощаясь – кивнув Левке напоследок. Не обещая вернуться – потому что кто там знает, куда ухожу. Мойры, которые на Олимпе плетут свои нити – они, наверное, знают.

А может, и нет.

В ловушку меня пригласили, когда я задумчиво рассматривал два своих оружия на морском берегу. Крутил их в пальцах, сравнивал. Шептал под нос фразы из памятного разговора: «Стрелы тебе не нужны…», «У тебя – стрела…»

И одна из фраз начинала казаться тусклой, лживой.

А божка этого я даже сразу не заметил. Тем более, что он наткнулся на мой отряд копейщиков. Только когда божок с ругательным воплем в третий раз пробежал мимо меня, преследуемый злорадно мекающей козой, – поднял взгляд.

И сказал «Радуйся». Вежливо.

– Рогом тебе в зад за такое «хайре»! – прозвучало мимо меня, когда божок пробежал по песку в четвертый раз.

Круглый такой, мордатый. Когда я отозвал козу, он только носом фыркнул, и плюхнулся на берег. Смерил полным ненависти взглядом Амалфею. Вытер пот с лысины.

– Радуйся, как же, – сказал. – Коли не подавишься вестями.

Вытащил из-за пазухи что-то жареное, впился зубами. Кажется, даже – в козью ногу. Амалфея уставилась на пузатого мрачным взором, который обещал визитеру скорую гибель.

Вот как только хозяин отвернется, да.

– Вестями?

– Вестями, ага. Тебя тут Крон зовет. Присоединиться к мамаше и братикам с сестрами, значит.

Стукнуло там, внутри. Раз, другой, потом разошлось, неуемное…

– Он их нашел.

Хмурый лысый божок, пожиравший жаркое на песке, пожал плечами.

– А что ж не найти. Кого люди выдали… кого нимфы. Страшно, понимаешь, если твою семью грозятся в Тартар запихать. Так это… он тебе тут передавал кое-что.

Голос Крона был нестрашным. Не грозным. Заглушался чавканьем.

Видать, отец на такое и рассчитывал.

– Говорит – если явишься, то сестер отпустит. А не явишься – ну, тогда пережрет всех до единого. Там уже, к слову, костер зажгли, овощи приготовили…

И на лук мой косится. Мол, ага, ага, давай, стреляй.

Наверняка ведь его сюда в наказание какое-нибудь прислали. – Что бы сделал ты? – Чего?!

Оторвался от жаркого, уставился на меня прищуренными глазками. Даже жир с губ вытер.

– Что бы сделал ты? На моем месте?

Божок хмыкнул. Пожал плечами.

– А не пошел бы. Тут, конечно, к вечеру весь остров сплющат – и великаны, и титаны, и чудовища. Но сбежать-то, наверное, можно.

– Хорошо, – сказал я. – Передай ему это.

– Что передать-то?

В ответ я посмотрел на Амалфею: мне прискучил разговор.

Очень скоро божок покинул берег бегом, невнятно ругая «проклятое отродье» – непонятно, то ли козу, то ли меня.

Я встал. Отряхнул песок с бедер, со шкуры черного леопарда, по которому однажды не промахнулся…

Интересно – что чувствует стрела, которая так долго летела к цели, а теперь – вот-вот и поразит ее?

Наверное, одно. Стремление попасть.

– Ты все-таки идешь? – шепнул голос из-за плеч. – Напрямик, в ловушку? Зная, что может быть… там?

 – Да, – ответил я впервые. – Я иду. Иду на Олимп.

– Но почему?! Почему – так? – Потому что Крон не знает, для кого это ловушка. Потому что я понял. Потому что я долго учился не промахиваться… Песок запел свою сухую, тихую песнь под ногами. – Потому что это ты, Ананка моя. * * *

На площадке перед Олимпом было глухо. Горели костры – на них готовились блюда, которых никто не касался. Благоухали сосуды с медовым вином – к которым никто не притрагивался.

Титаны прятали глаза. Светлоусому Япету еще приходилось унимать сынка – голубоглазого Прометея. Предвидящий хватался за голову, шептал: «Как мы можем позволить такое!»

– Цыц, – с сердцем выдал вещий Япет. – Не тебе о путях Ананки судить.

И спрятал глаза, как все – чтобы не смотреть туда, в центр площадки.

Три девочки, уже входящих в возраст девушки. Двое мальчишек – старший пытается рассказать младшему какую-то историю про лошадей. И мать – с пустым, отрешенным лицом, в разорванных одеждах. Глаза-звезды потускнели, лицо – в царапинах, и тихая песня – безумная – слетает с губ.

Мужа с пира жена зовет:

Заплутал средь хмельных друзей.

Плачут дети, угас очаг —

Возвращайся, хозяин, в дом…

Мать не видит детей. Не видит дочерей: рыжая худышка Гестия обнимает высокую, светловолосую Деметру. Младшая, Гера, гладит материнскую руку, шепчет: «Мама, не надо опять эту песню, давай я лучше другую…»

Не видит сыновей. Зевс сжимает зубы, цедит, что вот, ему бы только вырасти, а он бы этого гада, он бы… Посейдон кивает и подтверждает: еще как, да. Вместе.

Мать не мать – она жена, зовущая мужа с пира.

Муж с пира возвращаться не собирается. Муж собирается на пир.

Крон Криводушный, сын Урана, Повелитель Времени, расхаживает по площадке. Спокойный, благодушный. Бросается распоряжениями: тут нужно бы топлива в костры подкинуть, а тут – еще баранов порезать. Обещаниями тоже бросается: ничего, мол, братья и сестры. С кем не бывает. Вот кончится сегодня все и заживем, заживем!

А титаны и титаниды прячут глаза, будто не Крон перед ними – безумный Уран, ввергавший детей в пасть Тартара.

Будь их воля – они заткнули бы еще и уши. Чтобы не слышать отрывистых фраз, которые вырываются изо рта предводителя.

– Думала убрать меня… ха! Да я ее саму… свиток ее… в пепел… А ты ее послушала – на кой?! Обманула тебя, она и меня так же, с этим пророчеством. Ну ничего, я знаю… у меня теперь есть, чем… вот только это кончится…

А это все не кончается.

И ожидание становится вязким, и у Крона заостряются скулы, и Повелитель Времени, гневно вскрикивая, подгоняет мгновения, как непослушных овец: когда же, когда же… скоро?! Какое там скоро!

Вглядывается в лица с опущенными глазами. Где – этот, который воплощенное пророчество?!

Где тот самый сын Времени? Где – Климен?

…нет его.

Пророчество коварно. Оно прилетает из ниоткуда, из невидимости.

Вдруг.

Мелькнуло в воздухе мгновение. Ужалило. Пропало, подмигнув искристым бликом. Крон, вскрикнув, схватился за плечо. Сквозь пальцы брызнул ихор – солнечными лучами полыхнул в воздухе, рассыпался потерянными для времени минутами. – Что это, мама? – прошептала Гестия, оглядываясь. – Что это? – выдохнул, хмурясь, Зевс. – Что… – далеким эхом простонали титаны. Вторая стрела мелькнула в воздухе рыбкой. Или нет, не вторая. Та самая стрела, только прилетевшая во второй раз. Опять ниоткуда. Высвистела в воздухе насмешливую песню, с беспощадной меткостью воткнулась в бедро Времени.

Время рыкнуло, зашипело сквозь зубы, нетерпеливо огляделось по сторонам, растрепывая волосы по ветру.

Время поймало третью стрелку – легкую, полную веселой злости – под лопатку – и нырнуло вперед, ловя скрюченными пальцами воздух.

– Кто? Кто посмел?! – вопль копьем вонзился в невинное вечереющее небо. – Кто посмел?!

– …ты хотел меня видеть, отец.

*

Я не прятался – ступал медленно и твердо, глядя ему в лицо. Нецарский сын, пастушок, выращенный на Крите нимфами. Перепоясанный шкурой черного леопарда. Со старым луком в руке. Босиком – мне просто привычнее так, когда ноги чувствуют крепкие кости матери-Земли, которая за что-то на тебя, отец, сердится.

Амалфея шла рядом и выступала куда более царственно. В бороде у нее застыл цветок ромашки, взгляд полыхал угрозой, а рога она несла с таким достоинством – куда там моему истертому луку.

Куда там белой стрелке, для которой не нужно колчана.

Смешное, наверное, и нелепое зрелище: пастух-лучник вместо героя из пророчества. Мне бы, может, жениться на Метиде, взять у нее приличную одежду, заявиться к тебе с хитроумным планом… глядишь, в песни вошел бы.

А так – братья смотрят пораженно: это еще что? Спаситель наш, что ли?! Сестры аж глаза прикрыли, только одна, рыжая, впивается взглядом. Мать напевает песню, улыбаясь отвлеченной улыбкой – будто нет меня.

Титаны, наверное, смеются про себя, только вслух почему-то забывают. Расступаются, будто за мной по пятам не коза, а эта самая… которая из-за плеч. Которая врала, что ось мира вращает.

– Вот какой, значит, – улыбка у него – кривая. Лезет на лицо убийственным серпом. Наверное, как тот, который ему Мать-Гея выплавила.