Текст книги "Иная Судьба (СИ)"

Автор книги: Steeless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 36 страниц)

– Серп забрала Гея, – пробормотал Зевс. – Ты знаешь об этом? Мы хватились не сразу, мы же даже не знали, где он лежал… А потом как-то поняли… посмотрели… нам сказали, что она забрала его. Он выплавлялся лишь для одного – того, который в Тартаре. Думаешь, она может использовать его, чтобы Крон…

Я качнул головой. Не думаю, что Хтония жаждет освободить этого своего сына. Особенно по кускам – ибо я сбрасывал в Тартар папашу не целиком, правда, в песнях об этом и не поют…

Серп забрала Гея, лук у меня не попросишь – кроме Стрелка, им никто пользоваться не может… что осталось?

– Оружие тельхинов, – выплюнул Зевс сквозь зубы. – Титаны пользуются таким же. Сделано оно добротно…, но не дает нам никакого преимущества в битве.

Радуйся, бабушка, – подумал я. Видишь, я обещал. Потому что знал, что настанет день для этого разговора.

– Есть другой способ.

Достал из воздуха адамантовую стрелку. Легкую, белую, сияющую в полутьме шатра, будто игрушка.

– Лук Мать-Гея выплавляла из себя…, но стрелы к нему ковали Циклопы.

И ни к чему знать, что лук – одно, а стрелы – совсем другое.

Зевс резко выпрямился, глаза заблестели.

Я не промахнулся.

– Циклопы? Те, что в Тартаре? Предлагаешь…

Я пожал плечами. Не предлагаю, конечно, куда мне. Предлагают воины и полководцы. Равные. Что может тут сказать скромный мудрец?

– Великая Пасть коварна. У кого хватит смелости отправиться в нее?

Даже и не знаю – у кого. Может – у того, кто хочет чем-нибудь перебить, затмить, проклятое, неискоренимое, вечное – «Кроноборец»?

Младший ушёл в Тартар один. Это было ожидаемо – он жаждал подвига, который можно совершить в одиночку. Я даже не провожал его – мне незачем было показывать, насколько хорошо я знаю местные дороги. Я, правда, следовал за ним тайком и даже сунулся во мрак Тартара – кто там знает, если вдруг помочь понадобится…

Не понадобилось: младший справился. Вызволил Циклопов, договорился с ними. После сиял тихой, удовлетворенной улыбкой, показывал подарок: гладкий, внушительно блестящий трезубец. Говорил: стрелы Циклопы ковать отказались («Так и сказали – «Не, такого больше ковать не будем», – поддакивал Посейдон, а мне перед глазами виделась насмешливая улыбка бабули-Геи). А вот трезубец сковали – да еще какой, глаз не оторвать! Ну, у Посейдона – два зубца вместо трех. Тоже неплохо.

Я видел, как они испытывали оружие – в скалистых преддвериях того же Парнаса. Уран-Небо хмурился и подтекал дождем, ветры затеяли перебранку в деревьях, а трое Кронидов…

– Знаешь, как меня теперь называют? – весело спросил брат, когда удар чудесного оружия в пыль раздробил осколок скалы размером со среднего великана. – Ареем – Воинственным. И еще – Поражающим Громом.

Гром при ударе трезубца и правда грянул – раскатился, бахнул по ушам.

От удара двузубого копья вывернулись деревья и почва сотряслась под ногами.

– Знаешь, как называют меня? – спросил Посейдон, который казался отлитым из мокрого камня. – Колеблющим Землю, ха!

Потом нахмурился, засопел. Подошел, предложил по-братски.

– Слушай, хочешь – мы тебе у Циклопов что-нибудь попросим? Чтобы получше лука. А то кто там знает – может, война начнётся, а ты как есть…

Зевс вскинулся, глянул на брата с предупреждением. Какое, мол, попросим. Что – попросим, когда у него уже лук Урана?!

Я хлопнул Посейдона по плечу.

– Не стоит. Оружие может быть одно. Знаешь, как меня называют? Аид Тихий.

– А ты предпочел бы другое? – прорвался сквозь хохот Посейдона и ветер тихий вопрос Зевса.

Я улыбнулся. Кивнул.

– Я предпочел бы – Аид Невидимка.

====== Сказание 3. 2. О союзниках-женщинах и умении лгать ======

– Я ждала тебя…

– Я пришёл.

– Я ждала тебя, о Литос…

Шепот накатывает приливной волной. Делает алыми щёки. Стыдливость и скромность тонут в каплях коротких поцелуев, боязливо проглядывают, поднимают голову, бросают осторожные взгляды – будто дичь на охотника. Движения дичи пугливы, неловки, трепетны, скованны: что сделать? снять пеплос? Или нет, ответить на поцелуй? Или вот еще плечо оголить, или обнять его, или, или…

Движения охотника – плавны, уверенны: дичь от него не уйдет.

Охотник заставляет добычу повернуться, касается высокой прически под черепаховым гребнем, шепчет:

– Почему боишься?

– Ты первый у меня… я знаю – как должно быть, но не знаю, что делать.

– Это знаю я.

Не так много у меня было тех, кто учил этому знанию. Но Левка – пропавшая, не вернувшаяся, ушедшая Левка – она была, и та нимфочка… как ее, с черными волосами, пахнущими свежестью и сладостью – тоже была, еще почему-то обижалась, когда я сказал, что меня не тянет к ней вернуться. И несколько одиноких вдов, приветивших в своем доме Странника – и они тоже были, а учусь я быстро.

Нам с тобой хватит на двоих, Разумная.

– Мы поступим разумно, – шепчу я, и Метида успокаивается в моих руках, обмякает, отдается неизбежному, отбрасывает стеснение. Нимфы смеются, так, Разумная? Смеются и называют Покровительницей Дев – за то, что ты, зрелая богиня, дочь титанов, не завела мужа, не завела даже любовника… не знала мужчины.

Пусть подавятся своим смехом, а мы поступим разумно.

Волосы выскальзывают из высокой прически, медленно распускаются, развиваются, окутывают пока еще не обнаженные плечи, в свете факелов начинают отливать красным деревом, а тело – словно искупалось в волнах заката… два тела.

– Знаешь, чего я боюсь больше всего на свете? – шепчет Разумная, когда мои руки начинают высвобождать ее от одежд – словно очищая диковинный плод, подбираясь к его мякоти. – Страсти. Влюбленности. Любви. Ты видел Афродиту, рожденную из пены? Её стихия туманит разум, забирает, растворяет его в себе. Проклятое чувство, которое оглушает настолько, что становится невозможно думать. Которое противостоит разуму.

– Я видел, – шепчу я, рассыпая поцелуи по ее коже.

Она теперь гостит то у Зевса, то у Посейдона – оба хотят на ней жениться, не знаю, кого Киприда выберет. Наверное, ждет, когда на Олимпе появится царь, чтобы припасть уже к его коленям. Основательно так припасть, навеки. Подарить бездонную, ласковую, небесную синеву глаз, и золотистость волос, похожих на подсвеченные солнцем облака, наградить рассветным румянцем, поцелуями губ, горящих ярче заката…

– Я видел, – шепчу я и касаюсь Метиды словно лука, который вот-вот выгнется под моими руками. – Я видел, я устоял.

Не знаю, чьей женой она станет, Афродита. Зевса или Посейдона. Или кого-то из титанов – Эпиметей с нее глаз не спускал… Моей женой ей не бывать. Из-за того, что ее стихия туманит разум.

А мне предстоит очень много думать, когда я стану царем.

– Я не буду будить в тебе страсть, Метида, – шепчу я. – Не стану будить влюбленность.

Не страшись, я дам только то, чего ты хотела. Ласка будет не настолько горяча, чтобы ты вспыхнула. Наслаждение – не таким глубоким, чтобы ты утонула. Останется только благодарность к тому, который принял твое приглашение через столько лет – но с этим тебе придется разбираться уже самой.

– Мне прийти еще? – спросил я наутро.

Она торопливо подбирала волосы с плеч и уже опять была серьезной. «Кислая» – наименовала ее та черноволосая нимфочка, как ее. «Яблоки вкуснее с кислинкой, – сказал я ей тогда. – И червей в них меньше, сладкая моя».

– Не нужно. Иначе я могу воспылать страстью. Или влюбиться. Или… еще что-нибудь. Теперь ты возьмешь от меня оружие в дар, Литос?

Я пожал плечами. Набросил хитон, поманил лук со столика, куда бережно пристроил его вечером.

– У меня есть оружие. Какая-то мудрая богиня… я не помню, какая… сказала как-то, что оружие может быть – одно.

– Смотря что ты считаешь оружием, – пробормотала задумчиво. – Хорошо. Приходи, когда нужен будет совет. Или дар. Приходи, за моей благодарностью, Литос, потому что я не хочу быть тебе должна за эту ночь.

– Приду, – сказал я, помедлив.

Она завернулась в одежды. Прислушалась к чему-то в самой себе. Тихо улыбнулась.

– Помнишь, ты сказал мне, что придешь, когда станешь царем?

– Помню, – сказал я, стоя на пороге ее дворца. – Ты поняла верно.

Я пришёл не так скоро – через двенадцать лет. Когда Менетий, Титий и Эрифальт всё-таки договорились и все-таки собрали войска.

Когда братья решили устроить первый бой – боги против титанов. На каком-то неизвестном поле, поросшем полынью.

– Мне нужно время, – сказал я.

Метида кивнула. Указала мне на резную деревянную скамью под пышно цветущей яблоней – во дворец звать не стала (слуги, да и вообще…). Сказала тихо:

– Подожди. Схожу за моим даром.

И отправилась во дворец, оставив меня наслаждаться теплым вечерком и яблоневым запахом.

И копьем, которое просвистело у меня возле уха.

Легкое такое, но если с такой силой попасть в глаз – из затылка, пожалуй, на локоть выйдет. Спасибо еще – мимо пролетело, усвистело куда-то в яблоневый цвет.

– Почти попала, – сказал я, щурясь в густые кусты шагов за десять от меня.

– Хотела бы – попала бы, – спокойно отозвалась девчонка и неторопливо себя мне явила.

Не совсем девчонка – девушка уже почти.

Черные волосы кудрявятся, одна прядь так вообще непокорная – лезет на нос, хоть что хочешь с ней сделай. Серые глаза острее копья – пристальный взгляд вот-вот на себя нанижет.

Светлый пеплос перехвачен голубым поясом, лежит аккуратно, складка к складке, будто это диво не из кустов вылезло, а только что оделось.

– Ты Литос? Старший из трех братьев, сын Крона и Реи?

– Да. Как зовут тебя?

– Афина, дочь Метиды.

– Только Метиды?

Девочка усмехнулась. Прищур стал совсем взрослым, а во взгляде вдруг проскользнула лукавинка.

– Разве ты не слушаешь песен аэдов, о Литос? Метида Разумная презирает мужчин. Она считает их недостаточно мудрыми для себя. Поэтому когда она решила, что нужно подарить миру Мудрость, – тут она небрежно ткнула себя пальцем в грудь, – она родила ее сама. Не прибегая, так сказать.

– Да ты что? – усомнился я, почесывая подбородок. – Так уж и без всего?

– Так ведь это же Метида Разумная, – поведали мне, как несмышленному младенцу, – она на то и Разумная, чтобы придумать, как обойтись…

– И как же обошлась?

– Аэды поют, – непоколебимо начало мудрое дитя, обрывая яблоневый цвет, – что Метиду Разумную как-то преследовал какой-то божок. Или смертный, или лапиф – не столь важно… Он был яростным воином и возжелал ее. И тогда, поняв, что ей не скрыться от него, она притворилась, что согласна разделить с ним ложе. Убаюкала его ласковыми словами, потом превратилась в львицу и…

Что «и» – Афина показала дальше. Жестами. По всему выходило, что львица-Метида неплохо подкрепилась спящим воином, кем он там был.

– Вскоре почувствовала богиня Разума, как у нее сильно начала болеть голова, – нараспев продолжала маленькая Мудрость. – И вот, когда уже не в силах стала она терпеть – попросила она слугу расколоть ей голову. Вылетела у нее из головы грозная богиня Афина, с копьем и при доспехах. Потрясла она копьем и громко воскликнула…

– Что воскликнула-то? – осведомился я.

Афина пожала плечами. Откинулась на скамейку, лениво помахивая яблочной веткой.

– Этого я пока не придумала. Думаешь – стоит?

И подняла на меня смеющиеся серые глаза.

Не помню даже – когда я так хохотал. За десяток последних лет. Даже моложе себя стал чувствовать. Чуть со скамейки не свалился, пока ржал – мне б Посейдон позавидовал, которого уже зовут Жеребцом…

Дочь смотрела на меня, слегка приподняв брови – мол, а что? Я тут вообще-то мудрые вещи говорю.

– Неужели Мудрость нынче дружна с Атой-Обманом? – спросил я наконец.

Она повела худым, девичьим плечом.

– Эта подземная гостит у нас время от времени. Мать добра к ней. Говорит, что мудрость не должна чураться обмана, если есть достойная цель. Говорит, что лучше видеть у себя Ату-Обман, чем Ату-Глупость.

Да, подруга по играм многолика – кого просто обведет, а кого и дураком выставит.

– Что же ты собираешься делать, о Афина Мудрая?

– Идти туда, – сказала она, и улыбка в ее взгляде потухла. – К Кронидам. К титанам. Мудрость не отвергнет никто, ее ведь так мало. Говорят, есть какой-то Аид Странник – жуть какой мудрый, только он все держит при себе.

– Зачем тебе?

– А зачем тебе брать трон, Литос? Чтобы мир не погрузился в Хаос? Чтобы не началась кровопролитная война? Чтобы из Тартара не встали Гекатонхейры? Вот и не спрашивай.

Метида вернулась наконец. Осмотрела нас, болтающих на скамейке – меня и грозную богиню мудрости Афину. Удовлетворенно кивнула, подошла и протянула шлем.

Легкий, серебристый, словно скованный из адамантовых стрел, переплетенных с водными струями.

Словно волосы пропавшей Левки.

Нащечников не было – шлем оставлял лицо открытым.

И на боках его змеились прихотливые, изменяющиеся узоры – облака, и луки, и стрелы, и чьи-то улыбки…

И истаивающая фигура лучника, словно шепчущая: «Хочешь – исчезну?»

– Это не оружие, – сказала Метида, пока я поворачивал шлем в пальцах. – Потому что оружие у тебя уже есть. Циклопы были щедры.

– Почему они не дали такое же моим братьям?

– Потому что те не просили. И не хотели. А тебе вот сделали. Сказали – для имени.

Хтоний невинно лежал под моими пальцами. Тогда еще безымянный, хтонием я его назвал где-то через год – бабушку вспомнил…

– Хорошо, – сказал я. – Это даст мне время.

Метида смотрела с улыбкой. Качала головой.

– Нет, о Литос… время даст тебе лишь Мудрость.

И Афина тихо засмеялась – хотя вообще-то она смеется редко, это все уже потом поняли.

Она тогда явилась прямо перед армиями, посреди полынного поля. В ослепительном белом пеплосе, с эгидой, на которую мы пристроили голову какого-то чудовища, по которому я между делом не промахнулся. В вихре, в громе, в блеске, грозная и прекрасная (только вот прядь на нос так и лезла, все равно). Подняла копье, громогласно заявила:

– Остановитесь, глупцы! Зачем вам истреблять друг друга?!

И просвещенные Атой заранее сатиры, и чудовища, и лапифы, и божки с двух сторон зашептали: «Афина, дочь Метиды Разумной! Воплощенная Мудрость!»

– Если вы хотите выяснить, кто могущественнее и кто достойней – почему не устроить состязание? Зачем хотите проливать кровь, безумцы?!

Вот уж точно – устами младенца глаголет Ананка. Хотя… к такому младенцу сунешься – получишь копье между глаз.

Как они ухватились за эту мысль… Соревнование! Все – против всех! Каждый может вызвать каждого! И зрелище, и убивать не надо, и честнее некуда. Хочешь – можно устроить драку на мечах, а хочешь – попробуй себя в борьбе. В соревнованиях на копьях, в стрельбе, в кулачном бою…

В чем угодно.

Все – против всех, и драться не нужно.

Афину превознесли до небес за ее мудрость. Прозвали Сохранившей Мир. Еще как-то прозвали – я не вдавался в подробности, мне не до того было.

Они выбирали судей, определяли площадку, где проводить игры (возле Олимпа, где ж еще), они согласовывали правила, соглашались и ссорились – и все под пиры…

Я был занят теми, кто тайно не согласился с Состязаниями. Кто знал, что не выиграет на открытой площадке и потому готов был силой захватывать власть.

Когда начались сами Состязания – я был занят еще и недовольными проигравшими. А то им тоже приходило время от времени в голову – почему бы и нет, тут нас Зевс с Посейдоном победили, а мы как соберем армию, ка-а-ак…

А вот как-то не получается.

Куда-то пропадают союзные басилевсы. Или драконы. Или чудовища из подземного мира, которые решили присоединиться к армии – выступить против Кронидов. Да и сами незадачливые титаны и божки непонятно куда деваются.

Словно сговорились все вместе и решили спросить у мироздания: «Хочешь – исчезну?!»

Играют в прятки.

Прячутся надежно, исчезают надолго, если не насовсем. И сколько не ищут – ну вот никак…

В Тартар-то никто пока не заглядывал, а если бы даже заглянули – где их там найдешь, в вечной тьме.

Тартар заставляет исчезнуть надежно, бесследно.

Делает всех – невидимками.

Наверное, только немного менее невидимками, чем – я.

*

Титий был последним. Титаны шепчутся – окаменел. Пошел к какой-то бабе, а она оказалась чудовищем, взяла, в скалу его превратила (все-таки очень удобно, когда Ата-Обман играет на твоей стороне!). Кто там знает, может, это была Трехтелая Геката, зачем-то навестившая поверхность.

А может – еше что случилось, кто знает (про Менетия вот ходят слухи, что он в Стиксе потонул. Стикс не опровергает и только жутко ухмыляется).

На самом деле было проще – с Титием, и с Менетием, и с другими.

Я не промахивался.

Свивал стрелу из холодной, спокойной, терпкой уверенности, из ожидания, из предназначения. Отпускал в лет – из пустоты, из невидимости.

После под невидимостью же добирался до Тартара… и Великая Пасть с благодарностью встречала очередного жильца.

Если тот, в кого я стрелял, был смертным – он пропадал из жизни. Становился тенью, которая никому не может пожаловаться на внезапную острую боль в горле, удушье…

Мои стрелы не оставляли ран, если я этого не хотел.

По моим подсчетам, за годы я успел отправить на асфоделевые поля или в Тартар всех, в ком могла таиться хоть какая-то настоящая опасность.

Для Состязания или для хлипкого, временного, шатающегося мира.

И скоро – день, когда Гелиос совершает свой самый длинный путь, и на этот день назначено Большое Состязание, и значит – скоро…

В тазу с водой для омовения – отражение лица. Сурового, остроскулого, с цепким взглядом черных глаз. Взгляд вопрошает: ну как? Ну что? Разве сделано не все? Разве еще не все исполнено? Твоя дочь изливает свою мудрость на титанов и Кронидов, удерживает их от схваток, настаивает на честном состязании. Выбраны судьи – они, кажется, уже сами догадались, что будет… Ты убрал всех, кто смог бы оспорить твое воцарение. Что же мне сделать еще, Аид Тихий? Хочешь – исчезну?

Качаю головой. А тот, в воде, не унимается. Глядит, как из сна, пытается прочитать взгляд.

Так что же тебе не хватает, Аид Странник? Дворца? Одежд? Союзников?

– Чудовища.

Отражение моргнуло изумленно. Я потянулся, сполоснул руки в тазу.

Вышел во двор, осмотрел окрестности пещеры. Костер попыхивает под котелком. Одно чудовище развалилось шерстистым пузом кверху. Второе ему бок чешет – когда Эвклей и Амалфея заключают мир, они неплохо уживаются вместе.

Богам бы так.

Жаль, чудовища эти – не те. Свои, домашние. Если их на Состязание выпустить – особенно никого не напугают. Ну, Амалфея-то кому-нибудь наподдаст рогами под зад, Эвклей сожрет что-нибудь… не то, аж жалко.

Да и вообще непонятно, где взять такое, чтобы его на месте не укокошили. Чтобы произвело достаточно страха, чтобы…

Последний год над этим маюсь, уже сроки подошли – а у меня все нет нужного. До края света доходил, смотрел на драконов, на великанов, на порождений подземелий… Гипноса слушал. Перебирал чудовищ, словно бусины, которые собираюсь пришить к подолу парадного плаща.

Не настолько жуткое, не настолько сильное, не настолько внушительное, не то, не то, не то…

– Чего тебе не хватает?

Я не повернул голову в ее сторону. Утки у нее больше нет, в конце концов, на что там смотреть?

– Думал, ты ушла.

Представил, как она хмыкает, упирает руки в бока… точно, хмыкнула. Но руки, вроде, никуда упирать не стала. Подошла, оперлась о молодое деревце. Сказала:

– Уже скоро. Так?

Пожал плечами. Какой смысл запираться, если она сама додумалась?

– И как ты собираешься это сделать? Появишься на площадке, победишь победителя? Нет, наверное. Тогда ведь останутся обиженные – проигравшие. А ты хочешь сделать так, чтобы даже братья никогда не подняли голос. Как?

Я поднял глаза, поймал ее взгляд – синюю стрелу вопроса, оперенную темными ресницами.

«Скажи мне, как, я хочу помочь тебе…»

«Для чего тебе…»

«Мужчины заключают союзы. Чем женщины хуже? Я пришла заключить союз с тобой – хватит твоей хваленой мудрости, чтобы осмыслить это? Ты готовишься к царствованию, как к войне, и тебе нужна будет сильная союзница в этом. Нужна будет… царица».

Погасил взгляд ресницами. Откинулся, прислонился к теплому входу пещеры, закрыл глаза.

– А ты почему-то решила ей стать. Что там – пророчество Мойр? Или мать…

– Не надо о матери.

Кивнул – не надо. Рея Звездоглазая… то, что от нее осталось – скитается по краю Света под присмотром подруг-океанид. Песни поет. Говорят, наведывается к Мойрам – непонятно только, зачем.

Небось, узнать о роковом пророчестве. О том, что было бы – если бы она все же скормила Крону первенца.

Или не только первенца.

– Я предлагаю тебе это, потому что это выгодно. Для меня и для тебя. Зевс не забыл моей стрелы. Сейчас он занят Состязанием, но потом… рано или поздно – возьмет свое. Не знаю, хотел ли он раньше сделать меня женой, но теперь… теперь хочет только – взять. Показать, что может. Я могла бы принести обет девственности, но я… не хочу, брат. Я выбрала свой путь – я хочу беречь семьи. Быть богиней домашнего очага нельзя, если сама не нянчила детей.

Голос сестры, ровный и надтреснутый, тихо плыл в воздухе – комарье заслушалось, дудеть перестало. Амалфея изогнулась, скосила желтый глаз – что там, мол, такое?

– Собираешься закрыться мной от Зевса? – спросил я с пониманием.

Гера передернула плечами.

– Думай как хочешь. Ты ведь тоже не останешься внакладе. Аид, я наблюдала за тобой… Я знаю, зачем ты возьмешь трон. И знаю, как ты будешь править.

– И как же?

– Наверное, мудро, – сказала Гера неохотно. Будто одолжение сделала. – Ты будешь справедливым правителем. Не как отец. Но власть – это не только правление. Еще толпа сплетников. Пиры. Танцы. Подарки сыновьям и дочерям братьев и дальних родичей. Плачущие жены, которые просят приструнить их мужей… Одежды, церемонии, славословия… В этом бою тебе нужен кто-нибудь, кто прикрыл бы тебе спину.

– И ты думаешь, я выберу тебя.

Здорово она все же хмыкает. С разными интонациями, я иногда говорю менее выразительно. В этом вот звуке так и слышно: «Ну давай, давай, назови мне других».

– Могу выбрать кого-нибудь из титанов, – сказал я. – Стикс занята, но вот Фемида Правосудная, к примеру…

Жаль, Метида не согласится: не любит она дворцовой суеты.

– И будет укорять тебя за каждый поступок, который ты совершил неправедно, – мягко добавила Гера. – За ложь. За уклончивый ответ. За то, что ты дружен с богом снов…

Согласен, с этой титанидой я промахнулся.

– У меня есть еще сестры. Гестия, к примеру…

Главное – чтобы не Деметра. Во-первых, на Деметре, кажется, собирается жениться Зевс, во-вторых, у меня пока мозги на месте – такое в свой дом приводить.

– Да, – согласилась Гера. – Она будет хорошей женой. Будет пытаться согреть тебя. Будет жалеть тебя и взывать к твоей жалости, а если ты будешь жесток – она будет дрожать губами, молчать и разжигать очаги.

Жаль. Хорошая сестренка – Гестия… только вот правда – сестренка. С Посейдоном она дружнее, чем со мной – неужели меня не нужно согревать?

Или нельзя согреть?

– Кто тебе сказал, что я вообще собираюсь жениться.

– Здравый смысл, – отчеканила Гера и пригвоздила меня к пещере очередным хмыком. – Владыка без детей – тоже, нашел сказку. Не говоря уж о том, что тогда ты станешь завидным женихом, и каждая – слышишь, каждая дура в Элладе…

Я приподнял руки – сдаюсь. От такого роя стрел не укрыться.

Я вообще-то думал, мне чудовище нужно. А вот оказывается – еще и жена.

Я бы все-таки предпочел чудовище, наверное.

– Там ведь вообще-то еще Афродита где-то бегает…

Засмеялись вдвоем – и она, и я. Владыка женат на ветреной богине любви. Ну да, как же.

– Я думал, женятся по любви, – сказал я потом. Неправильно, наверное, вышло. Не грустно, не по-философски.

Насмешливо, колко.

– О нереиде своей думаешь? – вдруг спросила сестра. – Об этой… Левке?

И пожала плечами в ответ на мой взгляд – болтают, мол… кто только не болтает!

Левку мне не удалось найти. После той истории, с отцом. Может, стоило тогда к ней и отправиться, но я пошел к Ате…

А потом все не было времени.

Не знаю, может, я думал – она дождется.

Не дождалась. А сестры так и не смогли сказать – что с ней. Говорят – давно не слышали ее песен.

Больше ничего не говорят почему-то.

Не знаю, может, мне стоило пристальнее искать.

– Ты же ее не любил, – тяжело вздохнула Гера. Показалось – это море где-то в отдалении – тоже вздыхает, укоризненно. «Не любил, не полюбиш-шь…». – Аид, кого ты обманываешь, какая любовь… ты на себя-то посмотри. У тебя на уме, кроме трона, хоть что-нибудь есть? Кроме этого – как избежать войны? Как договориться с титанами? Кроме мыслей, как будешь править?

«Ты чудовище, Аид, – ударило синевой из глаз. – Спроси у самого себя – кого ты любил, хоть когда-то?»

Мать. Наверное. Когда-то.

– Судьба прихотлива, – сказал я, не обращая внимания на тихое хихиканье из-за плеч. – Кто знает. Что будет, если вдруг ты полюбишь? Если я полюблю?

Она опять хмыкнула. На этот раз – ухитрилась запихнуть в этот звук пропасть сомнения. Мол, с Атой в обман играй, а со мной…

– Останусь тебе верна, – сказала потом. – Долг превыше всего. Очаг превыше всего. Для меня… от тебя я такого ждать не стану. Если вдруг ты… воспылаешь – я уйду с Олимпа. Расторгну наш союз, если вдруг ты решишь последовать за стихией Афродиты и жениться на той, в кого влюбишься. Объявлю, что ты свободен. Об одном прошу – если вдруг соберешься бегать по любовницам – не бери их на Олимп, не дари бессмертия. Позора я не потерплю.

– Не собираюсь, – сказал я. – Царю не к лицу.

Потом мы еще молчали, глядя как Амалфея и Эвклей решают возобновить прерванное выяснение – кто тут у пещеры хозяин. Выясняли бурно, с переворачиванием котелка, прыжками через котел, воплями. Эвклея коза все-таки отогнала, подошла победительницей. Ткнулась лбом в колени Гере – признала хранительницу очага.

Предательница.

Ох, и пара из нас будет – вообразить страшно.

– Так что тебе нужно? – нарушила молчание Гера. Уверенно. Громко. На правах союзницы.

Я почесал нос. Покосился на овец Нефелы – облака лениво гуляли по небесному пастбищу.

– У тебя, случайно, нет чудовища?

– Какого?

– Лишнего. Которого не жалко. И желательно, чтобы еще – могучее и жуткое. А?

– А тебе оно нужно?

Качнул головой. О-о, как оно мне нужно. Нужно до того – хоть к бабушке иди, проси, чтобы она родила что-нибудь. Только ведь потом бабушка обидится – когда увидит, что с чудовищем случилось.

Нужно до того, что я на тебе прямо сейчас жениться готов, сестренка. Если вдруг у тебя есть какое-нибудь чудовище.

– Состязание, – тихо сказала Гера. – Зрители на трибунах. Бойцы. И вдруг…

«Вдруг появляется беда. Многоглавая – хотелось бы – могучая беда, которая идет править. Идет… побеждать. Беда, с которой не справиться никому из победителей. Которую не одолеть – даже если вдруг состязающиеся заключат союз. И тогда…»

– Тогда появится царь. Который одолеет общую беду. Спасёт всех. Который станет победителем, не участвуя в соревновании и…

«…и против которого никто не осмелится поднять голос. Которого полюбят глупцы. Против которого промолчат те, кто умнее. Царь для всех».

Только вот оказывается – чудовище не так-то просто откуда-то взять.

– Не взять, – сказала она тихо. – Но можно ведь вырастить… Ты знаешь гору Арим? Драконы устраивают свои гнезда на ее склонах. Закапывают в камень, хоронят в почву – и гора рожает их из камня, из почвы… говорят – если на склон Арима посадить трость – она прорастет.

– Драконье яйцо? – переспросил я. – Понадобится что-нибудь покрепче. Кровь подземных чудовищ или…

– Кровь того, кто один раз был уже побежден и внушает страх всем, – кивнула сестра.– Только вот у кого могла сохраниться кровь Крона, повелителя Времени? Даже и не знаю.

И задумчиво кивнула, снимая с шеи искусно выделанный маленький сосуд.

– Что ты так смотришь, брат? Богине домашних очагов приходится быть запасливой.

Странное это чувство – когда скрепляешь собственный союз не своей кровью, а кровью отца, сброшенного тобой в Тартар.

И еще вопрос, какой из союзов будет нерушимее.

*

– Не повезло, брат! – улыбается Эпиметей. – А я-то думал, ты и участвовать не будешь.

Прометей в ответ хмурится, смотрит строго голубыми, полными жалости ко всему глазами. Прижимает тряпицу к боку, в который угодило копье.

Голос Провидящего тих, но ясен.

– Скажи мне, кто не участвует. Скажи, кто не участвует… в этом.

И кивком указывает на арену, где Зевс как раз одолевает нового противника – великана с Запада.

Арена велика – можно удаль и на колесницах показать, и в беге развернуться. Только вот никто не хочет похвалиться прытью. Вызывают противников соревноваться на копьях, драться на мечах, на кулаках, бороться, метать диски…

Заменяют войну: все против всех.

Титаны против богов. Боги против великанов. Великаны против лапифов. Лапифы против людей Золотого века. Люди Золотого века против титанов…

Все – против.

Все – за одно.

За трон Олимпа, будь он неладен.

Состязание бурлит не один год, побежденных глотает забвение, победителей славят в песнях, и круг сужается – к сегодняшнему бою остались закаленные, удачливые бойцы, хорошо знающие друг друга.

Сторукий Эгион и Эпаф – герой Золотого Века – сплелись в борьбе, схватились не на шутку, тела блестят от пота и масла – за Олимп!

Кронид Посейдон и титан Бий сражаются на копьях – яростно, так, что дрожит арена.

Царь Лапифов Гиперант и вождь людей Золотого века Атлет – пробуют друг друга на мечах.

Кронид Зевс и титан Иксион – бросают вызов друг другу в кулачном поединке.

Осталось не так много, и все сильнее дрожь предвкушения – кто?!

Эпиметей вызывает Посейдона – гонки на колесницах – и побежден, но не огорчен, потому что показал себя как следует. Машет Плеядам, рассевшимся на трибунах, машет брату – Атланту. Шепчет Прометею: «Как думаешь, она заметила?»

Прометей щурится на удобную трибуну, где возлегла с кистью винограда красавица Афродита – окруженная юными нимфочками и юными же почитателями. Пожимает плечами – честный до конца. Прометея волнует не Афродита, не бои, не Состязание.

Предчувствие пропитало воздух – только слепец бы не увидел, глухой не услышал бы.

Предчувствие вкралось на арену, где все чаще повторяются одни и те же имена.

Влезло на трибуны, где сидят жены, сестры, дочери тех, кто решил попытать себя в битве за трон. Мечется среди слуг и рабов, которые торопливо готовят освежающие напитки, разносят чаши, двигают опахала, предлагают фрукты, подготавливают пиры – пиры обязательно будут вечером, после дня состязаний, чтобы соперники могли примириться друг с другом за чашами медового вина.

У певцов, которые восхваляют славные поединки, – хриплые голоса и дребезжащие струны кифар: на струны налипло предчувствие, оно же залезло в глотку.

Предчувствие допрыгнуло даже до судейской трибуны: Нерей слишком нервно завивает седую бороду, вещий Япет мрачен, Хирон не смотрит на поединки, Стикс задумчива и даже не поглядывает на сына – Кратоса, хотя он тоже участвует… Фемида Правосудная печальна и разговаривает лишь с Афиной – дочерью Метиды, которой позволили сидеть с судьями в качестве чести: все же придумала Состязание…