Текст книги "Иная Судьба (СИ)"

Автор книги: Steeless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)

– Где же блаженство на твоем лице, о Ликаон? Или ты хотел угостить бога богов невкусным блюдом?

Царек поспешно добавил блаженства на лицо. Зачерпнул из блюда второй кусок, торопливо запил вином, потянулся за третьим, отчаянно скалясь, показывая – ничего, мол, не хотел такого, кушай на здоровье, бог, блюдо – вкуснейшее.

Амброзия пополам с нектаром.

За царьком, толпясь, потянулись сыновья. Подошли, повинуясь моему безмолвному кивку. Протянули руки, стали хватать куски, в горло пропитывать.

Кто давится, а кому, видимо, и не впервой. А кому вообще все равно – человечина и человечина, приготовлена неплохо… Вот еще б чеснока побольше – и вообще совершенство.

Сколько же у тебя сыновей, царь Аркадии? Двадцать… больше? Было бы у меня столько сыновей – я бы, наверное, в Тартар бы уже сиганул. Потому что не знал бы – кто…

Мне, впрочем, и одного хватает.

– Никтим!

Это Ликаон машет вымазанной в жиру рукой, зовет к столу любимчика. А младшенький Никтим что-то там застыл за спинами старших. Вздрагивает губами, но смотрит твердо.

– Отчего же ты не разделишь со мною эту трапезу?

 – Я… не могу. Не могу, Владыка. Карай, если хочешь.

Я кивнул. Хочу, мол. А как же – очень хочу.

В пальцах возникла белая стрелка, которой не нужна тетива. Для кощунников я не доставал лук Урана – слишком жирно будет…

Адамантиевая молния сверкнула, поражая первого. Холодно блеснула, вонзаясь в грудь второму. Опалила волосы третьему. Четвертый заклокотал пропоротой глоткой…

Стрелка, игрушка матери-Геи, вела счет небрежно, с ленцой. Покидала пальцы хозяина – возвращалась. Сновала туда-назад деловито, как торговец в базарный день.

Раз-два-три-четыре, раз-два-три… сколько там еще осталось?

Кажется, нисколько.

Младшенький – Никтим – смотрит широко раскрытыми глазами на тела братьев. Еще теплые. В пальцах – еще куски страшной трапезы. Рты полураскрыты – будто собираются вина к трапезе попросить.

А аркадский царь Ликаон в бешенстве. Оскалился диким зверем, рычит из глубины глотки:

– Будь ты проклят, Кронид! Ты не всесилен – все знают, что скоро… скоро-о-о-о-у-у-у!

Лицо царя вытянулось в морду, речь переплавилась в сиплый, болезненный вой. Затрещал праздничный хитон, на руках прорезались когти.

Когда он грохнулся на четвереньки, я подождал еще. Пока появится хвост и пожелтеют глаза. Пока рот, изрыгавший проклятия, станет алой пастью с желтыми клыками.

И тогда уже обронил тихо:

– Раз тебе так нравится – будешь жрать человечину до скончания дней. Ты и твои потомки.

Волк хрипло рыкнул, прижал к голове уши, наморщил лоб в оскале. Потом опустил лобастую башку и с аппетитом взялся за того сына, который лежал ближе.

Я развернулся и вышел из зала. Махнул только Никтиму – идем, пока твой папочка не перегрыз тебе горло.

Новый царь Аркадии последовал за мной, всхлипывая и запинаясь по пути.

– Дворец сожгите, – сказал я коротко. – Хочешь – можешь придумать, что я его молнией испепелил. Разрешаю.

Вроде бы, он кивнул. Или, может, голова затряслась, кто там знает.

– В-владыка, а…

– Что?

– А… отец?

– Получил свое. Что ты с ним будешь делать – мне безразлично. Хочешь – посели в золотых покоях. Венец на голову напяль. Хочешь – сдери шкуру. Хочешь – прогони в леса или спали вместе с дворцом.

Впрочем, венец – это я бы не советовал. Людоед – он и есть людоед.

– Не нарушай закон, новый царь Аркадии. Я еще отпирую у тебя.

Вот уж чего он перепугался чуть ли не больше, чем отцовской участи. Но все-таки закивал, начал уверять, что будет рад приветствовать меня в новом дворце, как только построят…

Я хмыкнул. Может, следовало чаще пировать у Ликаона раньше. Выяснить между делом – как он растит таких понятливых сыновей. И таких почтительных. Не то что…

Кивнул на прощание и шагнул прямо на Олимп, не утруждаясь встать на колесницу.

Говорят, Зевс Морской любит дельфином перекидываться, когда торопится к себе в глубину. Только вот Владыке неба и земли недосуг летать птичкой.

Особенно в такой паскудный день.

– В-в-в-владыка!

А я-то надеялся, что успею на родном троне хотя бы час посидеть. Нет, не Судьба, видимо. Говорят, есть у Япета-титана в доме сосуд, где он прячет беды и болезни – так вот, нужно послать к нему гонца, спросить – сосуд никто не разбивал? Не переворачивал?

Явился Владыка к себе в вотчину и до дворца еще дойти не успел, как…

Ну вот, это начальник охраны. Один из оставшихся куретов. Пыхтит, задыхается, сейчас мне сосуд с неприятностями начнет на голову опрокидывать.

Что там может быть?

Драка с утра – было, Зевс – был, на Гермеса жаловаться приходили. Что тогда?

– Твой сын, Владыка…

Мог бы догадаться. Вон, из дворца глухие удары слышатся.

– Опять с Афиной? – скучно спросил я, не ускоряя шаг, но и не замедляя.

С Афиной Арес дрался часто, всегда – с одним и тем же результатом: Афина, торжественно сдувая со лба упрямую прядь, легко шагала по своим делам, Арес тащился к лекарю Пэону, залечивать раны.

Только вот курет мотает головой – странно.

– Что, с Аполлоном?

С сынком Зевса Арес схватывался тоже нередко – по любому поводу, чаще – без повода. После этого к Пэону обычно ползли вдвоем.

Если подумать – с кем он вообще не схватывался? С Гермесом – было (последний раз – в прошлом месяце, когда Гермесу вздумалось поживиться любимым копьем моего сынка). С Гипносом – было (с этим-то за что?!). С близнецом Гипноса – пересеклись два года назад, Арес получил рану в бок, в плечо, метку на лице и «Бездарно дерешься» напоследок (огорчился он не из-за раны). С Посейдоном – и то как-то раз успели зацепиться. С Силой и с Завистью, с младшими титанами, с…

Кто-то любовниц себе собирает, а кто-то вот драки.

Так с кем он еще не схватывался, мой сын и моё воплощённое пророчество?

– С… с Гефестом!

Ну да, с этим не схватывался пока что. Видно, сам понял это.

Потому и схватился.

Не во внутреннем дворе, не в поединке. В мегароне дворца, в драке – смертные друг другу морды так бьют. Боги, правда, тоже бьют – только вот последствий от этого побольше.

Из дворца мне навстречу выскочила Гестия. Крикнула срывающимся от волнения голосом:

– Скорее! Я хотела разнять… а они не разнимаются… я за Герой послала уже!

Но торопиться я не стал. Неспешно прошел по коридорам, усеянным крошевом от стен, разбитыми статуями, испепелёнными цветами, пылью, оставшихся от драгоценных ваз. Прислушался к воинственным выкрикам, ругательствам, боевым кличам (орал в основном мой, Гефест просто ревел. Он легко впадает в неистовство, этот сын Зевса). Постоял у развороченных дверей мегарона, одну даже с уважением тронул пальцем – причудливая ковка была выгнута и перекручена.

А потом уже шагнул внутрь и полюбовался на битву.

По стенам мегарона непринуждённо гуляло пламя. Прогуливалось, мягко ступая, по коврам, вытканным золотыми нитями. Ухало, обнималось с колоннами. Веселясь, танцевало между крошева лавок, столов, стен…

А эти двое давили друг друга в яростных объятиях, хрипя. Казалось – в глотки друг другу вцепятся. Хотя нет, хрипит Гефест, он сверху – навалился и давит, правильно использует вес.

Что использует Арес – непонятно. Может, стратегию какую-нибудь вырабатывает.

А может – задыхается, только вот пальцы на шее у божественного кузнеца размыкать не желает.

Вот извернулся, ударил лбом (хрустнул нос Хромца), грохнул локтем, коленом… да куда ж ты, он же сейчас на тебя и повалится! А-а, что толку смотреть.

Я поднял царственный жезл (откуда он там взялся, в руке? Откуда-то всегда брался) – и драчунов разнесло по разным стенкам. Впечатало накрепко – со всей дури, так, что дальше не захотелось.

– Воины, – сказал, оглядывая поле брани. – Или вам прискучил Золотой Век?

Может, и прискучил. Сплошное благоденствие без конца и края. Роженицы замучались мальчиков воспитывать – куда их столько девать, когда никто не убивает? Тучные стада гуляют по Элладе. Плодятся люди Золотого века, Серебряного (оказывается, их Крон создал, а что мы их не сразу заметили – так медленные они, заразы), Медного (кто создал этих – не знаю, но кто-то создал). Кентавры, нимфы, божки, сатиры… Ешь, пей, веселись, удаль на соревнованиях показывай.

Только вот кому-то мало – на соревнованиях.

– Папочка пришел, – сказал Арес едко, отплевывая ихор. – Сейчас гневаться начнет. Молниями бросаться. Всем по справедливости.

Гефест пару раз ругнулся от противоположной стены. Попытался подняться – и не смог без костылей. Костыли были основательно разломаны и валялись на середине зала – так, будто их как метательные снаряды использовали.

А может, и использовали.

Кузнеца я на ноги поднял мановением руки. Сказал:

– До Пэона дойдешь? Или позвать слуг?

Сын Зевса понуро кивнул головой – пойду. Тяжко, припадая на искалеченные ноги, потащился к выходу.

У выхода его догнал голос Ареса. Какой голос – шипение!

– Помни, что я сказал тебе. Если только на нее посмотришь…

– Отцу пожалуйся, – буркнул кузнец и пропал в коридоре. Правда, перед этим бросил на меня опасливый взгляд… с чего бы?

Помогать наследничку подняться я не стал, да и не требовалось – сам отскрёбся от стены. Смотрел, тяжело дыша, только глаза поблёскивали из-за спутанных смоляных прядей.

«Ты хотел меня видеть… отец?»

Вспыхнуло вдруг под веками, показалось: юноша-пастушок стоит на зеленом холме, сжимает в ладони лук. Позади неспешно выступает коза.

И взгляд – полный предназначения взгляд из-под наползающих на лоб черных волос…

Тот же? Нет.

Другое время, другое отражение. У этого вон золотится на скуле божественный ихоровый кровоподтек. Губы разбиты, нос приплющен, на лбу шишка рогом вырастает. Плечо вывихнуто, что ли? И глаз заплыл, от этого сверлить взглядом отца как следует не получается.

Что вот можно сказать такому своему предназначению?!

– Бездарно дерешься.

Ареса будто молнией шарахнуло. Хотя… Лучше бы молнию и бросил. Откуда оно выскользнуло – непонятно.

– И давно ты повторяешь слова Таната Подземного, отец?

– А ты давно ли сражаешься с калекой? Или решил брать пример с дедули Крона? Бить тех, кто слабее?

– Слабее?!

Глаза сына – черные, как мои – высверкнули нешуточно. Ага, как же, слабее – да этот сын Зевса, когда машет молотом…

– Уран был слабее Крона. Потому что спал. Гефест слабее тебя. Потому что у него есть видимая слабость. И даже ее ты не смог использовать в бою. Свою скорость против его неподвижности. Ты бездарно дрался.

– А ты хотел бы, чтобы я – что? Ударил его по ногам? Лишил костылей? Выиграл бы, используя любую подлость?!

– Так ты ввязался в драку, чтобы благородно стоять на месте, пока он по тебе попадет? Если уж решил драться – дерись до победы. Иначе не начинай боя.

Арес хмыкнул – вышло ядовито. Вытер текущий из носа ихор остатками гиматия.

Глаза закатил – мол, началось, ну как же… Как бы уши заткнуть?

– Из-за чего хоть начали? – спросил я. Сын молчал. Глядел исподлобья хмуро, сопел и не говорил ни слова. И по всему было видно – ответа мне не дождаться.

Хотя на что они мне сдались, эти ответы. Я же здесь, кажется, вездесущий.

– Афродита? Так?

Арес дёрнул ушибленным подбородком. Ничего не сказал.

Ну да, богиню любви видели выходящей из покоев сына. И не раз. В покои Гефеста она тоже наведывалась. Да и Зевс ведь ее сватал за Хромца. Еще у меня согласия спрашивал, хотя кто я Афродите, рождённой из пены? Дал согласие – если согласна будет Киприда. Видно, сватовство оказалось удачным (не кто-нибудь – Владыка Моря замуж за сына зовёт).

– Она сговорена за Гефеста, – сказал я тяжело, – и сама на это согласилась. И тебе быть на ее свадьбе – скорее всего, она состоится после твоей.

– Пошли Афину, – выплюнул Арес. – Она представит Олимп лучше, чем я.

Не сомневаюсь. Хорошо хоть вслух это не сказал. Договорил:

– А ты влез сегодня в драку с родичем будущей жены. Зевс не особенно любит Хромца. Но это его сын. Это не может не вызвать его гнев.

– И что он сделает? Отменит помолвку? И отдаст Кору в девственные богини или за Аполлона? Ты зря тревожишься, отец. Страх перед тобой так велик, что Зевс едва ли насупил брови. Даже если бы я явился на пир с головой Хромца.

Судя по блеску его глаз – ему этого хочется.

– Ты примиришься с Гефестом.

– Нет.

– Принесешь ему свои извинения.

– Нет.

– Отдашь дары – на сегодняшнем пиру.

– Могу ему в морду еще раз заехать. Или двинуть копьем – какой дар предпочтёшь?

– Ты меня слышал.

– А ты слышал меня. Что ты сделаешь, если я не примирюсь с ним? Посадишь до свадьбы на цепь? Выйдешь против меня сам на поединок? Так давай же! Проверим, кто из нас дерется бездарнее. Сколько можно осторожничать и договариваться – Владыка ты или не Владыка? Так ведь могут подумать, что ты боишься Зевса… или Гефеста… или меня.

Пальцы дернулись. Сжались на жезле власти – казалось, жезл сам повел руку: покарать дерзкого!

– Гневаешься, отец? – спросил Арес, темнея глазами еще – до Тартарской ночи. – Так покарай меня – чего тебе стоит. Ты дерешься не бездарно… так ведь, отец?

Давай же, шепнула тьма в глазах сына. Мягко, ласково, искушающе. Ударь сейчас, пока ты Владыка, пока ты – в полной силе. А еще лучше – подними свой лук и закончи со своим роковым предназначением.

С вязким страхом, который двадцать лет не дает спать, с вкрадчивым шепотом из прошлого: «Тебя свергнет сын, сын, сын…»

Стрелу и в Тартар – и пусть Пряхи на Олимпе подавятся гнилыми пророчествами!

– Ну же, – шепнули губы сына. Рокового пророчества. Он стоял, готовый к удару. Меч держал наотлет: соберется отразить удар? Нет?

И под ногами – словно трещинки льда. Отвратительного, тонкого, стигийского. Вдруг все же можно исхитриться – и избежать, но вдруг это – уже сейчас, и у меня дрогнет рука, и я не выиграю этот бой, потому что в ушах – тревожный гул пророчества…

– Что же ты, отец? Или боишься?

Щенок! Доведет ведь – полыхну, совью стрелу из владыческого гнева и действительно – всажу любимому сыну в глотку, лишь бы не слышать правды.

Потому что боюсь. Очень боюсь. Того, что видел однажды.

Куски тела отца, омытые черным ихором, неспешно падают в глубь Тартара. Свидетелей нет – подземный мир отвернулся, и пастушок-лучник торопливо сбрасывает черные куски в глубины Бездны. Слыша ее визгливый хохот: «Еще! Еще!!»

– Арес! Что здесь происходит?!

Мелькнул блик – золотые волосы в высокой прическе, золотая вышивка на пеплосе. Миг – и жена стояла между нами.

Спиной к Аресу, лицом ко мне, так что показалось – мать заслоняет непутевого сына.

– Аид! Неужели наш сын вновь разгневал тебя?! Умерь свой гнев, прошу – я уверена, он не таил ничего злого…

Выдохнул – с немой благодарностью к жене. Испарил из руки лук (что?! откуда там лук?! Я что – был настолько близок?). Позволил себе корявое подобие улыбки.

– Радуйся, Гера. Наш сын решил показать свою удаль в битве с Гефестом. Неудачно, так что мне придется подучить его сражаться…

– Не тебе меня учить, – прошипел из-за материнской спины Арес.

Гера обернулась. Теперь стояла спиной ко мне. Так что показалось – жена заслоняет непутевого мужа…

– Хаос Животворящий, да что же это?! Это так Гефест? И перед самым пиром у Зевса – ну, как же вы так схватились, ты же знаешь, какой завтра день, ох… плечо болит? Пойдем, пойдем, нужно скорее протереть раны нектаром и амброзией, лишь бы только на лице меток не осталось, ну, что же это такое…

Я не стал слушать, как Арес бубнит разбитыми губами, что обойдётся без помощи. И что вообще – плевать ему, как он там будет выглядеть на пиру. И что вообще Гере лучше отпустить его гиматий, ибо он не несмышленный мальчишка…

Знал, чем закончится. Горячим: «Кто же ты тогда, Арес? Сколько раз я тебе говорила – не заставлять отца гневаться?»

Ушел из разгромленного мегарона.

*

Отношения с сыном складывались – хуже некуда.

Просто принимать свою Ананку, когда сын мал, лежит в колыбельке и тянет к тебе ручки. Сказать: я выращу, я буду любить, я дам ему всё…

Когда сын взрослеет и всячески показывает, что недрагоценному папаше осталось недолго – смириться с Ананкой почему-то труднее.

Может, я мало старался, не знаю. Сейчас помнится – вроде бы, и себя не в чем упрекнуть: и времени сыну – побольше, и ласки – сколько могу, и подарки, и разговоры, и сказки, и осторожно, очень осторожно, без суровости – к шалостям…

Наследник все же. Единственный. Пророчество, не пророчество…

Потому я старался дать ему все, чего не было у Афины. И вот, получи: Афина на Олимпе, Арес – старается с Олимпа сбежать, Афина помогает и знает все о царстве – Арес знать ничего не желает.

Афина же его и во всех видах боя уделает – несмотря на то, что Ареса обучал я.

Может, за всеми моими попытками – научить его быть колесничим, и метать копье, и сражаться на мечах, и стрелять – слишком ясно слышался грохот пророчества: «Тебя свергнет сын, сын, сын…»

Я давил его и напоминал, что еще есть время, что я люблю наследника и я не мой отец… Но кровь Крона голосила в венах, рыдала каждой каплей, и черные глаза сына – слишком мои глаза – смотрели каждый раз – двумя неотвратимостями.

Я пытался. Сын тоже пытался – по-своему.

– Хочешь научиться стрелять, сынок?

– Не хочу.

– Почему? Твой отец лучник.

– Я не мой отец.

– Лучник и Аполлон. И даже Уран-небо!

– Ну и что.

– Тогда каким оружием ты хочешь владеть?

– Никаким.

Когда это случилось? Куда исчез беспечный смех малыша, который тянул руки к отцу? Который доверчиво цеплялся за мой гиматий? Просился со мной в конюшню («А меня на колесницу поставишь?») Когда?!

В шесть его лет? В семь? В девять?!

Но он начал сперва ломать луки и выбрасывать мечи, и прикапывать копья в саду. Мастерству колесничего учился, но у Гелиоса («Он – лучший»). Если я пытался рассказать ему о царстве – затыкал уши. В детстве. Потом просто забивался в угол и сидел там, глядя исподлобья.

Сражаться научился уже когда начались стычки с Афиной. Бросил мне коротко: «Я хочу владеть мечом и копьем». Освоил навыки – и начал оттачивать в ежедневных стычках со всеми.

Исчезал, прятал глаза или смотрел с затаенной ненавистью (за что?!). И перечил во всем, до мелочей.

Что уж говорить о крупных ссорах.

Так, что искушение взять лук и… закончить возникало в третий раз только за этот год.

Спасала – его и меня – только Гера. Двадцать лет – заслоняя сына от отца. Столько же – заслоняя отца от сына. Кружила, будто птица, по замку, почти не отлучаясь. И – вмешивалась, разводила, смягчала ссоры… Мерила испуганным взглядом мое лицо – каждый раз, даже если трехлетний сын просто амфору расколотил: не передумал? Не буду глотать наследника? Когда Зевс предложил женить Ареса на его дочке – она обрадовалась. Даже несмотря на то, что это Зевс. Мол, будет у мальчика свой дворец, подальше от папашиного – может, хоть полгода не сцепятся. Может, хоть полгода не придется становиться клином – между двумя клинками. Я тоже был не против этой свадьбы. Понятно, конечно, что братец решил подобраться поближе к будущему Владыке Олимпа… ну, мне-то что. Опять же, о красоте юной Коры ходят развесистые сплетни – может, хоть она вытеснит в Аресе страсть к Афродите (потому что брак с Афродитой для трона Олимпа ничем хорошим не кончится). Если эта дочка Деметры ещё и характером в маму пойдёт – Афродита вообще на Олимп носа не покажет, чтобы не быть превращённой во что-нибудь изобретательное. Арес принял новость о своей женитьбе без восторгов. Но и без особенных трепыханий, с равнодушием. Кора так Кора. Свадьба так свадьба. Такая покладистость как-то даже и настораживала. Но пока что все шло ровно: обменялись дарами, совершили обряды сговора… теперь вот в честь помолвки отпировать да на невесту посмотреть – и все, можно женить сына.

А потом… потом…

«Потом» стало как-то привычно в последние годы. Ловил себя не раз – слишком часто об этом думаю, хотя мне скоро станет наплевать – что там потом, в Тартаре-то. А вот – готовился. Раздавал распоряжения Гере, Силе, Зависти. Старался избавиться от кощунников и заговорщиков – чтобы сыну, который свергнет меня, легко было править. От этого иногда издевательски зудело между лопатками – мол, что, Кронид, может, еще и повернешься, чтобы удар принять? – Маленький Кронид… А-а-а-а, опять она. За двадцать лет не насмотрелась из-за плеч. И, могу поспорить, все с тем же: не ходи ты, маленький Кронид, на смотр невесты. – Опять? – Маленький Кронид… я говорила тебе… – Ты говорила. Я слушал. Десять лет назад меня звал посмотреть на дочь Зевс. Я услышал предупреждение. И отказался. Восемь лет назад праздновалось достижение юной Корой брачного возраста. Я услышал предупреждение Ананки. И сослался на важные дела. Пять лет назад, в годовщину Зевса и Деметры, я снова не поехал, вызвав уже обиду брата. Но не видеть невесту сына, притом, что я же еще и церемонию буду совершать – это уже верх глупости. Гера посматривает недоуменно – я свалил на нее чуть ли не всю подготовку к свадьбе. Обиженный Зевс шлет гонцов. А я внимаю гласу Ананки моей и раз за разом бегаю от юной Коры – что там в ней такого-то, в этой Коре, мне уже интересно! – Ты будешь слеп, маленький Кронид… Глаза, что ли, выест? Буду слеп, буду глух, буду иным – слышали, знаем. Вот и сейчас – все тот же упреждающий шепот, от которого я теперь уже решительно отмахиваюсь. Некогда предупреждения слушать. Мне тут собраться – на пир. На долгий пир – начнется с рассветом, кончится неведомо когда, только короткая летняя ночь и осталась на подготовку. А потом… Торжественно объявить будущий брак моего наследника с Корой, дочерью Зевса и Деметры. Попутно посмотреть на эту самую дочь Зевса и Деметры. А то я только знаю, что она вроде как рыжая. Не обознаться бы при встрече с будущей невесткой. Обещал же я когда-то – буду на свадьбе сына. Пришлось, правда, свадьбу немного поторопить, потому что у меня было опасение, что сын меня в Тартар отправит до нее… Хотя свадьбу мы наметили через месяц, так что еще может отправить. Ну, побуду хотя бы на помолвке. И вообще, у меня там пророчество за плечами. В конце концов – разве может со мной случиться что-то хуже, чем оно?! … оказалось – может.

*

За годы правления пиры успели стать привычными. Успели – обязательными и необременительными. Словно повседневная обязанность, к которой частенько возвращаешься – не лучше многих и не хуже. Как братские визиты, жалобы Деметры или необходимость в очередной раз разнимать Ареса с Афиной. Словно тропа, которой ступаешь в тысячный раз. Вот тебе яства столпились при дороге – а вот и кубки с вином их догоняют. Лица-маски – Зевс лучится радушием: «Ну наконец-то!», Деметра улыбается напоказ, а сама, небось, опять на муженька гневается (что, опять бегал по нимфам?! Сколько можно уже). Выводок зевсенышей – Гермес шепчет что-то вожаку сатиров – новые козни строит. Аполлон сегодня что-то встревоженный и словно на иголках сидит – и вместо него за кифару берется его сестра, у нее, оказывается, тоже неплохой голос. Ведут томные хороводы нимфы. Пригорюнился томный Гименей – вот уж странную долю себе выбрал этот сын музы Урании. Умирать от тоски на свадьбах ему показалось мало – и он теперь умирает от тоски еще и на предварительных пирах, вздохи с другого конца стола слышны. Афина пляшет с нимфами – в нетерпении дожидается соревнований. Кивает на лицо Ареса, с которого до конца так и не сошли отметины:

– Добавление к брачному убору, брат? Я слышала, тебе намял бока Гефест? Не огорчайся, может, в таламе на ложе ты будешь более удачливым.

Ловит мой взгляд – прикусывает язычок. Арес и без того сидит мрачнее Тартара – не хватало совсем отравить ему обручение.

Афродита вот тоже в танце. Порхает от одного бога к другому, строит глазки Зевсу, мне, молодым титанам, Гермесу… что-то не похожа на исходящую скорбью, неужто я ошибся, и Арес все-таки не из-за неё?

Впрочем, так даже лучше.

Пир топает привычной дорогой. Между гостей шляется Ата – мимоходом рассказывает небылицы про Владыку Подземного, Ужасного Посейдона, который настолько суров, что не появляется на пирах. Ну да, ну да, – отхмыкиваются многозначительно. Мы бы посмотрели, как бы он на пиру появился. Перед темными очами-то старшего брата. Интересно бы знать – Владыке Посейдону такое вообще надо?

Хотя какой он Владыка… вон, Гипнос вовсю разливается о том, что братец все больше пирует на поверхности. А в вотчину – так, наведывается время от времени.

Хотя какая она ему вотчина, в самом деле.

Мы с пиром идем привычной тропой – вместе. Я произношу тосты и уверяю, как рад буду в очередной раз породниться с Зевсом (хотя непонятно, куда нам еще родниться). Зевс уверяет меня, что и так Ареса почти сыном считает, ну, а теперь…

Пир жует, поет, пляшет, гудит, сплетничает. Мом Злоречивый развлекает гостей вовсю, Гермес уже опять у кого-то что-то стянул – ну, никак не успокоится… Если выбраться, побродить незаметно (даже и без шлема) среди гостей – можно такого наслушаться…

– А правда, что Гефест сватался за Афродиту?

– А он разве не за Афину сватался?!

– Нет, к Афине-то он как раз без всякого сватовства, а она…

– Копьем – и бежать?

– Что ж вы, Афину не знаете? Копьем – и для надежности ногой под дых!

– Да не под дых, а под это самое… Вон, Гефеста даже на пиру нету – это ж как она его…

– Ой, было б куда целить, не Приап, как-никак!

– Ну, не Приап, но тоже вполне… и вообще, ты Приапа видела?! Ужас! А вообще, хотя…

– А Гестия правда была в подземном мире?

– Да, она же мне рассказывала. Река, говорит, огненная – красотища! Это Флегетон-то ей красотища, представляете!

– Так ведь если учесть, что она туда в сопровождении Жестокосердного таскалась – может, и впрямь – красотища…

– Что я пропустила? Гестия – и в сопровождении Железнокрылого?

– Ой, да там такая история…

Нет там истории. Вернее, есть, но я ее знаю – вездесущему Владыке положено. Действительно, брат Гипноса выбирается к кострам Гестии. Ничего себе особенного не позволяет, да и выбирается раз в год, не чаще.

Все это уже и странным чем-то перестали считать: сестренке дай волю – она бы к себе половину подземного царства бы приклеила. После ее визита в подземный мир к ее кострам еще долго приползали подземные. «Греться!» – ликующе поясняла Гестия. На Олимпе она бывала редко, говорила что-то о том, что в золотых очагах огонь не живет… я делал вид, что не понимал. Зато подолгу пропадала здесь, на Элевсине. И сейчас вот среди пирующих – рассказывает, какой убор они с Афиной выткали для юной Коры.

Впрочем, уже время. Пик солнечного дня прошел, и золото льётся на лужайку у Парнаса, не обжигая травы – Гелиос направляет бег своей квадриги к закату. Пронзительным румянцем покрываются небесные овцы – облака Нефелы. Арес бросил на Афину последний хмурый взгляд, подался во дворец будущего тестя: сейчас ему нельзя видеть невесту.

Зато будущему свёкру – можно. Вон, Зевс уже расписывает, как ему жаль, что я не увидел раньше и раньше не оценил. И вообще, почему это я не являлся на пиры, когда звали?

– Боялся, что ли? – усмехается брат и передаёт кубок с вином.

– Дела иногда бывают важнее пиров. Сам знаешь, с титанами неспокойно.

– Ну, ради такой красоты мог бы и выбраться. А то сговаривали – и то вслепую. Я-то думал – сам явишься… сравнишь, выберешь наследнику – чтобы красотой… гм, равна Афродите… Да и себе – вторую дочь… Но ты прислал Геру!

– В этом я доверяю выбору жены, брат.

Зевс только хмыкнул. Смерил взглядом Геру («Такой жене – почему не доверять!»). Потом махнул туда, где на зелёной лужайке уже сходились плясуньи, где шли пока еще в неспешном танце Афина-дочка, и сестренка-Гестия, и Артемида Зевса, и…

Кажется, меня еще догнал крик, стон, вопль из-за плеч: «Не смотри, невидимка-а-а-а…» Догнал поздно: я уже взглянул.

Уже смотрел – не в силах отвести взгляд. На свою будущую невестку.

Я ли?

Нет, это не я.

====== Сказание 5.2. О любви и отравленных стрелах предназначения ======

Нет, это не я. Не Аид Громовержец, Владыка Олимпа. Не Эгидодержец, Гостеприимец, Щедрый Дарами, Справедливый и Мудрый. Не хозяин Золотого Века, у которого всё началось правильно.

Прикажу ногам – они не двинутся: вросли в землю. Не дрогнет спина: срослась с троном. И руки не поднимут кубок: висят плетью.

И глаза отказываются моргать: они не видят больше мира. Нет больше мира. Есть она, танцующая на зеленой лужайке. Есть я, оглохший, ослепший, как… никогда: лучнику нельзя слепнуть, ему нужно точно видеть цель. Онемевший и забывший дышать: зачем тратить принадлежащий ей воздух? В один миг лишившийся всего, чего добивался – годами, за что боролся – годами… Правления. Величия. Трона. Всего. Хтония нет на моей голове, но я невидим, потому что меня нет больше. И у меня больше ничего нет. Потому что у меня нет ее. Золото трона, на который мне пришлось сесть на пиру, ласкается к пальцам – будто хочет утешить, плеч – словно стремится удержать от непоправимого. Прости меня, родное золото, я понимаю, что ты хочешь помочь…

Но непоправимое свершилось. Я гляжу на дочь Деметры и Зевса, свою будущую невестку, и чувствую, как стрела, которую никто не посмел бы спустить с тетивы – как она не спеша отравляет своим ядом все мое существо, и меня больше нет.

Есть – ее взлетающие в воздух в танце кудри, сияющие медью. Зелень взгляда, которым она ласкает травы – менее зеленые, чем ее глаза. Звуки ее смеха – она тихо смеется в упоении танцем, который больше похож на полёт.

И сам этот полёт, каждое движение которого втискивает отравленную стрелу глубже в мое сердце, хотя я и так никогда не смогу ее выдернуть.

Улыбка, из-за которой Гелиос-Солнце держится подальше от этой поляны: ему с его колесницей нечего противопоставить…

И тихий звон бронзовых браслетов на ее запястьях, и нежность губ, и абрис плеч, и все то, что я нетерпеливо вбираю глазами, все то, что проникает меня и течёт в крови и отбрасывает меня-Владыку на годы назад, превращая в черноглазого пастушка с Крита.

Я не лучник – мишень. Неудачливая мишень, не успевшая увернуться. Где-то там, позади, глохнет крик верной моей заплечной спутницы – теперь я понимаю, почему она с самого начала советовала не женить сына на дочери Деметры. Запоздалое, ненужное понимание – потому что мне сейчас вообще ничего не нужно, кроме нее, потому что я уже поймал грудью проклятую стрелу, потому что сейчас передо мной – тайна. Коснись – и разгадаешь. Это что-то такое простое, вроде песни о том, чтобы стоять и смотреть на нее, забыв обо всем остальном, потому что ее танец, смех, волосы – это важнее… важнее… чего? Ответ был на подступах, я чувствовал его кожей, ощущая себя легко, как никогда, испытывая почти свободу от всего наносного, каких-то мелочей, которые я придумал сам для себя… Потом на солнечную полянку пала тень – облачко набежало на Гелиосову колесницу, и в ушах отдался далекий голос из прошлого. Мой собственный.