Текст книги "Иная Судьба (СИ)"

Автор книги: Steeless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)

Похоже было на битву. На несостоявшуюся битву – все против всех.

В ее разгаре.

Музыка и гомон глушили, вокруг сновали смертные, два-три раза на него налетели – и шарахнулись, где-то сгорела баранья ляжка, воздух пропах прогорклым жиром, и губы сами собой дернулись – сжались в брезгливой гримасе.

Уйти от этих… чуждых.

От не-чудовищ, от чересчур ясного дня, от пира, на котором не место смерти.

Впрочем, в шатре вряд ли будет лучше: мутило при мысли, что придется сидеть с олимпийцами, ловить взгляды свысока со страхом, брезгливостью, слышать недвусмысленное: «А этому что тут…» В толпе его замечают через раз, вздрагивают – и принимают за лишнее на пиру видение. Или за родича мормолик – вон они, свита Гекаты, взмахивают крыльями, показывают клыкастые улыбки заинтересованным лапифам. И бледные Коцитские нимфы – где-то в глубине, оттуда долетает тягучая песня.

И можно стоять у разных костров.

Слушать малозначащую болтовню, по крупицам просеивать нужные фразы.

– А мы с Зевсом… ка-к-то раз… и-и-и-ик, на драконов!

– А я думал, откуда Тифон получился-то…

– Д-дурак. Не за этим же на драконов! З-за этим – к нимфам. А у Зевса-то еще и в женушках – Деметра….

Шаг к другому костру.

– Ой-ой, девочки, девочки…, а я слышала вот, что Зевс хотел на Афродите жениться!

– Да?!

– Правда?!

– А почему не женился тогда?

– А Деметра обещала с ним иначе – как Гея с Ураном!

– А разве он не сватался к Гере?

– Да-а-а, но Гера же в него стреляла…

– Дура! У Геры просто муженек нашелся. Наш… – с придыханием… – Мудрый.

– А Посейдон тоже на Афродиту ведь заглядывался?!

– Ну да. Только она пока от него бегает: а вдруг ему подземный мир достанется? Глядишь, так и вообще обет девственности примет!

– Ахахахаха! Киприда – и обет девственности!

– А говорят, что Афина Мудрая уже приняла?

– Врут, наверное…

– Да нет, там же Гестия первая на очереди…

Шаг к другому костру.

– А-а-а вот куда все эти титаны подевались – кто знает?! Сгинули, говорят. В Тартар сами провалились – чтобы только с ним не встречаться. Да я вообще видел, как он Тифона… это я тебе скажу… я тебе скажу… ух!

Еще несколько шагов – мимо гарцующих с копьями кентавров, диких плясок сатиров…

– …чего вообще возится с этими подземными? То Гипнос, то Мом этот… ой. Х-хайре, а м-мы тут ничего, м-мы так пр-пр-пр…

Танат не стал ждать окончания. Шагнул дальше: еще с десяток шагов, к еще одному костру, скользящих, бесшумных…

– Амалфе-е-е-е-е-е-е….!!!

Когда впереди вырос серый вихрь – Танат не шарахнулся в сторону. Остался стоять как стоял, сложил руки на груди.

Чего опасаться смерти?

Вихрь затормозил копытами и обернулся всклокоченной козой с обломанным рогом. Древней с виду, с клоками вылезающей шерсти, но с неукротимо горящими глазами. Коза торопливо прожевывала что-то легкое и цветастое и оглядывала фигуру бога смерти желтыми невозмутимыми глазами. Потом приглушенно мекнула и наклонила голову, намекая: я тут тупоумная скотина, за себя не отвечаю, потому пошел вон.

– Фух! Поймала! – это был второй вихрь, едва не пролетевший мимо козы. Стукнувшийся о бога смерти на излете – отчаянно и легкомысленно.

Оказавшийся девчонкой – да нет, уже девушкой – рыжей, растрепанной, будто пламя, в веснушках и в гиматии морковного цвета к тому же.

– То есть, не тебя поймала, а её, – поправилась девушка, отскочив назад и выпуская из горстей серое одеяние. – Амалфея, ну ты… ну, ты вообще, о чем думаешь?! Понимаешь, с ней же только Эвклей может справиться, ну, пока она его бодает – все как-то могут отдохнуть. А Эвклей сейчас на кухне, он же устроитель пира, вот он и выпустил ее из виду, и она сожрала новенькое покрывало Афродиты. Афродита сейчас в слезах, ее Гера с Деметрой успокаивают… Амалфея, может, отдашь? У тебя нет яблока, чтобы с ней поменяться?

Танат Жестокосердный запоздало понял, что девушка обращается к нему.

Качнул головой, стиснув зубы. Подумал: могу предложить лишь меч.

– Меча не надо, – сказала девушка, мельком глянув ему в глаза. – Лучше бы яблоко… Но она все равно уже почти покрывало доела. Все равно спасибо, что ее остановил, – она говорила, поглаживая злобную тварь и осторожно беря ее на привязь. – А то она бы тут вообще всех перебодала, она и на свадьбе Аида с Герой пыталась вот… а ты Танат, да? Сын Эреба и Нюкты?

Прозвучало странно. Неправильно, противоестественно. Так, будто она произнесла обычное имя. Не призвание, не предназначение, не проклятие, не то, что боятся произнести. Имя. Как «Пирр, пастух, сын Атрея».

Он так своё имя произнести не мог никогда. Получалось только – словно режешь по-живому.

– Да. Я Танат. Сын Эреба и Нюкты.

– Ты на Гипноса похож, я его видела, – улыбнулась, будто не сморозила величайшую глупость, сравнив несравнимое. – Только крылья черные. А я Гестия. А почему ты здесь? Не в шатре? Там же скоро братья жребий будут тянуть, и вообще… или тебе больше нравится у костров? Я тоже люблю огонь, он красивый. Хочешь посмотреть на мой костер?

Коза с поводка мекнула злорадно, доедая драгоценное покрывало. Мол, ты и дальше стой столбом, бог смерти.

Бездарно дерешься.

Дочь Крона – она правда дочь Крона?! – шагнула к богу смерти и бесцеремонно ухватила за рукав.

– Пойдем же, – сказала весело. – Там не так шумно, но мой костер теплее, чем эти.

«Макариос», – наконец всплыло в голове нужное слово. – «Блаженная». Счастливая в своем безумии. Первая мысль была неверной: Лисса не касалась этой девочки, она такая сама по себе. Рожденная, чтобы гореть. Не замечать… различий.

Может ли безумие быть тверже моего клинка?

Он вырвал было рукав из ее пальцев, но она оглянулась, пробормотала: «Ну, я же козу тащу…» – и попыталась поймать бога смерти за крыло. Замедлила шаг, чтобы оттащить упирающуюся Амалфею от попытки смачно боднуть какого-то сатира. Заговорила весело опять:

– А правда, что в подземном мире есть целая огненная река? Мне один раз брат рассказывал, ну, когда он еще… не как сейчас. Она тёплая?

– Она обжигает, – сказал Танат ровно и тяжело – наконец приноровился к ее скачущей походке. – В подземном мире все или леденит, или обжигает. Тебе не понравилось бы, богиня.

– Ну, может, немного понравилось бы, – отозвалась она. – Там же целая огненная река. Ведь она же, наверное, дарит вам тепло и свет. Ведь что-то обязательно должно дарить тепло и свет… смотри, я вот эти костры почти все сама зажигала, оп!

Показала озорно запрыгавшее по ладошке пламя.

– Сестра Гера… она выбрала себе быть хранительницей семьи… А меня все спрашивают, хотят, чтобы я определилась… Они говорят: огни – это слишком мало для дочери Крона. Слишком… низко. Как-то недостойно – только зажигать очаги.

Последнее она пробормотала уже под нос себе. С раздумьем и легкой обидой.

Шепот непросто было различить в невообразимом гаме – но уши смерти чутки.

Маленькая блаженная, ты просто не знаешь, как тебе повезло. Сколько я дал бы за возможность выбрать – пусть не огни, пусть другое, ничтожное, самое дрянное, самое мелкое – но выбрать что угодно, кроме…

Хотя что может дать тот, у которого ничего нет.

Разве что совет.

–Ты знаешь мое предназначение?

Оглянулась, взглянула удивленно.

– Конечно.

– После того как я беру пряди – в дома смертных приходит холод. Тогда они зажигают очаги, чтобы утешиться. Тепло отпугивает мормолик. Эмпуса, Ламия и остальные не решаются идти туда, где огонь ярок. Люди готовят над очагами пищу. Совершают возлияния. Разгоняют тьму. Спроси себя – мало ли это.

Коза сердито засопела, уперлась копытами, и Танат без особой кичливости поддал ей коленом – нечего путь загораживать. Гестия хихикнула. Но посмотрела серьёзно – и в карих глазах тлели искорки вопроса:

«Сын Эреба, ты правда думаешь так?»

«Только ни у кого другого не спрашивай», – договорил он то, что хотел сказать – тоже взглядом.

К костру они выскочили неожиданно – пробрались через высокие ряды роз («Деметра вырастила») – и предстали.

И первое, что услышал Танат, было:

– Бррр…

А потом усталое:

– Ну, конечно. Это же Гестия. Покрывало не вернула, зато это чудище приволокла. И кого-то еще заодно.

– Это Танат! – запоздало спохватилась Гестия. – А покрывало Амалфея по дороге доела. Танат, это Гера, Афродита, Деметра, Амфитрита. А Афина где-то с копьем бегает, жаль…

Взгляд мечника выхватил мгновенно: Афродита – ёжится, брезгливо осматривает запасное покрывало, пышная Деметра в зеленом, Амфитрита с плаксивым выражением лица… у Геры пальцы сжались так, будто стрелу на тетиву сейчас положит – правда умеет стрелять?

Выражения, правда, на лицах одинаковые. В глазах читается ясно: пойти за покрывалом, а вернуться с козой и богом смерти – это и для Гестии чересчур.

Надрывно вздохнула Деметра:

– Ну, когда же это кончится!

Наверное, нужно что-то сказать, подумал Танат. Например, это:

– Радуйтесь.

Говорят – Танат Чернокрылый не знает, что такое веселье. Лгут.

Олимпийские богиньки сквасились до единой, когда услышали такое из уст бога смерти. Афродиту так просто передёрнуло, Деметра процедила: «А что, есть причины?» Себя сохранила разве что Гера: надменно склонила голову в ответ на приветствие.

– Радуйся и ты, сын Эреба. Не потерял ли ты дорогу к главному пиршественному шатру? Тогда позволь провести тебя. Мой муж и его братья сочтут за честь, что ты присоединишься к пиру.

От холодной, пустой любезности заныли зубы. Танат чуть приподнял угол губ.

– Мало чести, о царица. Благодарю за предложение. Я найду дорогу.

– Ой! – спохватилась Гестия, когда он повернулся, чтобы уходить. – А я же тебе… огонь… красивый, правда?

Он повернулся. Взглянул в искрящийся, веселый, брызжущий безвредными искрами костер: небольшой, но ясно горящий, распускающийся десятками алых и оранжевых бутонов.

У такого костра хорошо греться тем, кому холодно. Чьи дома никогда не видели очагов. Даже тем, у кого вовсе нет домов.

– Как скажешь, богиня.

Чудовища не понимают красоты. Тепла, наверное, тоже.

Зато чудовища читают во взглядах. Тех, которые иногда теплее костров.

В которых – сожаление, потому что не удалось же показать костер как следует. И удивление – почему это сестры так? И безмолвное: «Ты, кажется, немного замерз? Или, может, тебе надоела темнота? Но ты же всегда можешь прийти к моему костру, я ведь выбрала – греть…»

Танат молча свёл крылья, шагнул к пиршественному шатру, стараясь вытряхнуть, выхолодить из себя непрошенный взгляд.

Воинам нужно не тепло. Нужен – холод. Особенно перед битвой.

Жестокосердный отстранил охнувшего божка-виночерпия. Шагнул в шатер, навстречу музыке и смеху.

Музыка взвизгнула, смех умолк.

– Ой, – сказал кто-то тихо и страдальчески.

Столы казались бесконечными. Лица – лоснящимися от жира и теряющимися в слишком светлом шатре. Взгляд мечника выхватил главное: вот подземные, вот морские, а вот олимпийцы, все сидят вперемешку.

Трое Кронидов – на главных местах. Этот – блистающий в облачении, на губах замерла улыбка – наверняка Зевс. Буйный здоровяк слева – Посейдон, как иначе?

Старшего Кронида Танат рассматривать не стал: видел в подземном мире. Да и Гипнос все уши прожужжал о том, насколько Климен Мудрый похож на отца.

Похож и похож – какое подземному дело до олимпийца?

– Радуйся, о Гостеприимный сын Крона.

Старший встал там, на конце стола – оказал честь гостю. Пришлось всё-таки взглянуть: заматерел олимпиец. Победитель – не воин, а победитель, уверенный в своей победе.

Говорил Климен просто и спокойно, без вычурности и торжественности.

– Радуйся и ты, сын Эреба и Нюкты. Для меня честь видеть тебя на своём пиру в любое время.

Аэды, наверное, сбренчат себе пальцы, – подумал Танат брезгливо. Когда будут петь о том, как радушен и снисходителен их повелитель к созданиям тьмы.

– Прости мне моё опоздание. Меня задержал клинок.

Волна возмущения прокатилась по шатру безмолвно: мог бы о клинке-то уж и помолчать! Старший Кронид, правда, ничем не показал, что ему такие разговоры непринятны: еще раз заверил, что рад видеть сына Ночи в любое время («Ночью и у изголовья – я бы подумал», – прошипел братишка-Мом с середины стола). Пригласил занять почётное место – из тех, что ближе к началу стола и самим Кронидам. Танат поблагодарил кивком (возмущения аэдам хватит на пару песен), прошел вслед за лысым и пузатым распорядителем пира.

Место оказалось рядом с Момом и Гипносом. По левую руку вздыхал голубоглазый титан – Прометей. Когда Танат опустился на своё место – титан дёрнулся было, но смолчал и голову наклонил вежливо.

– Чернокрыл, ну, ты б ещё с неба свалился, – жизнерадостно заявил близнец. – Спасибо ещё – на жребий не опоздал, он уже скоро. На кого ставишь?

– На Кронида, – отрезал Танат. Неохотно пригубил не подземное, сладкое вино. Нужно было остаться возле костра, с маленькой сумасшедшей. Она хотя бы забавная.

Гипнос махнул рукой, застучал пестиком в неразлучной чаше, повернулся к Мому – благо, было о чём говорить. Танат сидел, полуприкрыв глаза, чувствуя, как шумит пир, как волны, бурные и беспокойные, расшибаются о щит воина…

Из-за щита хорошо озирать поле сражения. Пусть и сражаются все в основном с едой (бездарно дерутся, потому что еды в изобилии). Морские, земные, подземные – надрывают глотки в шутках, устраивают поединки в здравницах. Вызывают на соревнования то кабаний бок, то приправленный травами острый сыр. Всем своим видом показывают: да только таким сражениям тут и место!

Вожди, впрочем, сосредоточенны и настороженны. Харон угрюмо ковыряет козью ногу, Япет задумался, морской Нерей озабочен, поглядывает на младших Кронидов.

Вопрос потихоньку перебегает от одного гостя к другому. Равняет подземных и морских: кто? Младший? Средний?

– Ох, нам бы царя построже, – ухмыляется Мом-насмешник. – Видели вы Гекату, скажем? Так надо же, чтобы – крепкая рука…

– А нам бы тоже, – вздыхает Нерей. – Вот тельхины, к слову, распустились… сколько меди дерут, чтобы один щит сковать – страшно подумать!

Младшие Крониды прислушиваются, кивают важно. Интересно, понимают ли, что над ними издеваются? Вот она – шелуха, ползет с этого пира, опадает, скользкая на пол – Крониды, вы что, ослепли?

Есть только один правитель. Победитель. Вон, с Гипносом о чем-то беседует как раз. И он не делится с вами властью – он делает из вас наместников в ссылках, откуда вы никогда не допрыгнете до его престола.

Он дарит вам раззолоченный Тартар – а вы берёте?

Брали, и еще как. Гордец и Простофиля подхватились на ноги первыми, когда в шатёр заглянула Гера – шепнуть что-то на ухо державному супругу. Тот кивнул, встал тоже – и пришла тишина.

– Время, – только и сказал олимпийский царь – и все покинули шатёр, спеша на берег Темрейского залива. Там, у алтаря, на котором стояла глубокая чаша, дожидалась ледяная, неподкупная Стикс.

– Крониды! Вы будете тянуть свои доли по старшинству. Дайте же священную клятву никогда не оспаривать владения друг друга!

Клятву Крониды, кажется, не дали, глянув друг на друга волком. При этом оба возмутились: мол, да мы же братья! Да как это – друг против друга?!

Перегрызутся враз, подумалось Танату. Зевс и Посейдон – Гордец и Простофиля, Сила и Ярость – стояли друг напротив друга так, будто наконец дорвались до соревнования. Того самого, которое прервал Тифон.

За олимпийский трон.

Кому достанется вотчина побогаче? Такая, чтобы можно было со временем набрать войск – и выступить против брата на Олимпе?

– Я опускаю в чашу кварц – и пусть в нем слышится шум великого моря, что омывает наши берега, в которое текут ручьи и реки, – удела того, кто вынет этот жребий. Быть ему гонителем волн и колебателем вод. Жизни всего смертного и бессмертного, что плавает в воде…

Не дай им старший Кронид эти троны – они начали бы новую войну уже завтра. Помялись бы, посидели: ну да, брат мудрый, великий, Тифона победил… и все равно собрали бы войска или организовали заговор. Вот Климен Мудрый и решил их распихать – не в Тартар, нет, но вполне себе. Думал, что они смогут хорошо править? Ложь. Он считает, что они не смогут править вообще. Что их затянет, перемелет, остановит нежданная вотчина.

А тогда Олимп будет в безопасности и на освободившиеся троны можно будет спокойно сажать наместников – скажем, своих детей.

– Я кладу в чашу лаву – и пусть в ней отразится мрак подземного мира, мира ужаса и печали, которым владеть тому, кому выпадет этот жребий. Ему быть властителем душ усопших и призраков памяти, всех сокровищ земных недр и всех чудовищ, что таятся во мраке…

Климен Мудрый смотрит на братьев – и в его бороде змеёй сквозит усмешка.

Теперь понятно, почему он принял предложение Ночи.

– А-а-а, чтоб тебя!

Посейдон хмурится, багровеет, вышвыривает черный осколок лавы. Посейдону только что выпал подземный мир. Посейдон, кажется, всё-таки ждал другого, потому что всеми силами удерживается, чтобы не ругнуться как следует. Взглядывает на брата, вскидывает голову – и с губ у него чуть не срывается говорящее: «До поры до времени…»

До поры до времени, когда от тебя останется лишь вместилище для Эреба, глупец.

Зевс берёт свой оставшийся жребий с улыбкой. Бросает на брата победоносный взгляд, вскидывает руку с трезубцем. Зевс светится от самоуверенности: считает, что его не потопят волны. Что юнец, которому меньше сотни лет от роду, легко справится с морем.

А гости и аэды уже заливаются поздравлениями (Зевсу достаётся больше), славят новых царей, новость долетает до неба и начинает гулять между остальными гостями, над толпой, между кострами разносится эта новость:

Подводный мир – Зевс, подземный мир – Посейдон!

– Во славу Кронидов!!!

Наверное, после этого нужно было уходить сразу. Свести крылья прямо там, шагнуть во дворец матери, вышвырнуть ей в лицо: «Посейдон. Он могуч и неистов. И глуп», – и оставить ее радоваться.

Но проявлять непочтение к новым царям было бы не по-воински. Неосмотрительно.

Пришлось возвращаться в шатёр, на место, слушать здравницы, изредка поднимать чашу, слушать неудержимую трескотню Белокрыла («Представляю, как там Геката на женской части развлекается! Небось, рассказывает олимпийкам о ядах. Фемида Правосудная, говорят, уже сбежала куда-то с нимфами плясать»). Старший Кронид пошёл обходить гостей вовне – одарять царским вниманием – так что за столом правили два его братца – безраздельно. Чем, надо полагать, были от души довольны. Говорили о рождении Афины, о подвигах, о состязаниях…

Танат молчал и чувствовал, как протекает мимо бессмысленный поток слов – глупых, как рой ночных бабочек. Ничего не значащих.

Провидящий сын Япета нервно ёрзал рядом и всё вздыхал. Потом вдруг Танат услышал шепот:

– Тебе лучше уйти, сын Ночи.

Бог Смерти повернулся. Чуть приподнял бровь.

Провидящий смотрел на двух Кронидов – раскрасневшихся, возносящих кубки. Хохочущий Мом-Насмешник как раз подбросил новоявленным царям вопрос: в каком мире легче править: в подземном или в подводном?

– Да что там и там править-то! – грохнул хохотом Посейдон.

Голубые глаза Провидца царя не видели. Видели – другое.

– Что ты видишь? – спросил Танат тихо.

– Поединок между тобой и Кронидом. Связанные, сжатые нити. И изменённую судьбу. Тебе лучше уйти.

– Нет.

– Нет? – прошептал Провидящий.

– Мне лучше было не приходить, – сказал Танат, собираясь подняться.

Кто там знает, что видела пославшая его Нюкта – у матери тоже есть дар прозрения…

Жаль, нельзя перенестись прямо из пиршественной палатки – это свинство, на которое способен разве что Мом-Насмешник (да еще сестра – Лисса-безумие). Танат скрипнул зубами, приподнял чашу: на гостеприимство принято отвечать, как бы оно не было тебе тягостно.

– …да вот хотя бы и Чернокрыл!

Гомон смолк. Только сейчас, почувствовав на себе рой липких взглядов, Танат понял, что Мом-Насмешник всё так же и говорил в то время, пока они с Провидцем разговаривали. Что нёс?

– Это который Железносердный? – пренебрежительно спросил новоявленный подземный царь. – Ну, а что с этим-то?

Ясно, Мом нёс как всегда что-то дрянное. По своему обыкновению – стравливал всех со всеми. Наверное, описывал ужасы подземного мира: Харон и Гипнос уже помрачнели. Наслушались, как новоявленный царь будет усмирять вотчину.

– Так ведь свободолюбивые у нас все – нет сил, – хихикнул Мом. Он наслаждался сгущавшимся молчанием – музыканты в ужасе убрали пальцы от струн. – Ну, если со стигийскими как-то понятно, то Геката-то и Чернокрыл никому сроду не подчинялись.

– Пф! – взмахнул руками Посейдон Подземный. – Вот еще – бабы опасаться. Ну, а с этим отнимателем жизни… брат, что ты там прицепился?

Зевс предупредительно дёрнул за рукав – наверное, хотел сказать, что «этот отниматель жизни» не так уж далеко и сидит за пиршественным столом.

Посейдон отмахнулся пренебрежительно:

– Знаю. Думаешь, боюсь? Пусть знает свое место. Режет пряди и не высовывается. А если вдруг начнёт…

– Что же ты сделаешь, о могучий? – спросил Танат тихо, рассматривая искусную ковку на золотом кубке.

Палатка превратилась в толос. Даже те, кто залил в себя достаточно вина – перестали храпеть из-за стола. Посейдон встряхнулся и, кажется, сбросил с себя излишний хмель, но только выпятил грудь вперед – царь же!

– Тебя не звали в разговор, Железносердный. И если брат снизошел и позвал тебя на пир – это не значит, что тут тебе рады. А на будущее помни: воля твоего царя – закон. Неисполнение ее – кара.

Танат поднял взгляд – заглянул в карие глаза, в которых полыхал азарт: «Давай же, дрянь, давай же! Ответь, прими вызов!»

Ну, конечно, он хочет ссоры. Климен Эгидодержец воссел на Олимпе, когда победил Тифона. Среднему тоже нужна громкая победа для начала правления. Кого можно победить так, чтобы об этом говорили с восхищением?

Ты неверно выбрал себе противника, царь, отбросивший свой жребий сразу же после того, как взял его.

Ты бездарно дерешься.

– Я запомню это… когда в моем мире появится царь.

Чтобы поединок начался как следует, гость должен оскорбить хозяина. Первым нанести удар.

Значит, ты уже проиграл, о Неистовый. Ты уже покраснел. Брызжешь яростью, пальцы слепо нашаривают оружие в воздухе.

– Так приглядись получше, потому что он уже появился!

Зевс наблюдал за братом с интересом и тайным одобрением. Мом-Насмешник умилялся, хлопал в ладоши.

Подземные молча каменели за столами.

Последний удар, – понял Танат. И можно идти. Ты ошибся, Провидящий. Увидел не то. Вино затуманило твой разум. Сегодня не будет поединка.

Будет хуже.

– Так покажи мне его, о Неистовый. Я вижу лишь заносчивого юнца в царских одеждах и с двузубцем.

Миг. Два. И:

– На, смотри, подземная шваль!!

Блюдо перед Танатом рассекла секира, пущенная мощной рукой. Вздрогнул и накренился кубок, испуганно всплеснув благородной амброзией.

В едином порыве ахнули гости. Гипнос шепнул: «Ну, сейчас такое…»

Белокрыл никогда не умел сражаться. Иначе знал бы, что иногда победа в том, чтобы не брать меч.

Танат неспешно вышел из-за стола. Смахнул с одеяния капли амброзии. Бросил, не кланяясь: «Благодарю за гостеприимство, о великие» – и вышел из шатра в молчании.

Подумалось: в смертельном молчании.

Как положено.

Надеюсь, я сделал, что ты хотела, о великая Нюкта, – подумал, шагая и глядя в небо, куда уже выехала колесница матери. Или ты хотела, чтобы я пропорол ему горло прямо на пиру? Тогда тебе придется выбрать кого-то другого.

Ты хотела, чтобы я испытал нового царя? Получи: новый царь как не лопнет от чувства своей царственности. Эреб получит превосходное обличье: юное, пышущее силой. И с пустотой в черепе – такой, что туда, небось, уместится весь Первомрак.

Если, конечно, получит. Подземные не спустят оскорбления своего – пусть он им же и ненавистен.

Зачем тебе ссорить подземных с новым царем, мать? Притом, что ты же его сюда и позвала?

Хочешь ускорить бунт? Он все равно бы случился. Хочешь убрать саму возможность того, что во время бунта я стану на сторону Посейдона?

Я все равно не стал бы. Ты знаешь – я не вмешиваюсь.

Нити наконец позвали. Странно, что раньше он этого не слышал. Пора было в небо, к предназначению, но все равно ведь еще ничего не кончилось…

Танат шагал по песчаному берегу – среди догорающих костров, остатков пищи, луж пролитого вина, храпевших тел. Те, кто стоял на ногах, сейчас были на площадке для соревнований – показывали доблесть. Или плясали на полянах.

Такой, как эта.

Пустая, тихая. Будто танцующие вдруг решили обойти ее стороной. Будто она – не для разведения костров, не для влюбленных парочек, не для догонялок и хороводов.

Не для соревнований.

Пустая, окруженная деревьями поляна – для поединка.

Хотя какой там поединок, если – не воин…

– Почему ты ушёл с моего пира? – спросил Гостеприимец. Вид у него был такой, будто он стоит здесь час, не меньше. Опершись на дерево, в обычном пастушьем хитоне и без золотого обруча.

– Потому что хотел уйти, – отрезал Танат. – Я поблагодарил за гостеприимство.

Эгидодержец качнул головой.

– Почему ты ушел с моего пира? – повторил медленнее.

«Почему не ответил на оскорбление?» – мелькнуло за шелухой слов.

– Потому что ответом может стать только вызов. Нельзя бросить вызов на пиру тому, кто только что стал царем подземного мира. Не бросают вызовов в доме, куда ты пришел званным.

– Да, – сказал Кронид, снимая с бока короткий прямой меч. – Но мы сейчас не в доме. Я отвечу за брата: ты был оскорблен на моем пиру.

– Не тобой.

– На моём пиру или мной – нет разницы. С Посейдоном у меня будет свой разговор.

Почему-то показалось: после разговора новоявленный подземный царь пролежит с неделю.

Меч в руках олимпийца притягивал взгляд. Невинно посверкивал отличной бронзой ковки тельхинов. Шептал: давай, давай же, утоли гнев, рассчитайся… и разве не хотелось встретить тебе такого противника? Разве не интересно проверить твердость руки Кронида?

– Разве ты не зовёшься Миролюбивым?

– Можно не любить воевать и уметь сражаться.

– Ты Стрелок. Разве нет?

– Оружие может быть одно. Но сражаться нужно уметь всем.

Бронзовый меч нетерпеливо дрогнул – оружие, взятое в час надобности. Оружие того, кто умеет сражаться всем.

Мечом. Копьем. Словами.

Взглядами.

Взгляды скрестились чуть раньше мечей – чернота против серого, холодного острого металла. Заскрежетали друг о друга – яростнее клинков.

«Зачем Нюкте олимпиец на троне?»

«Почему тебе не спросить об этом Нюкту… олимпиец?»

«Потому что Ата-Обман училась своему ремеслу у матери. Нюкта, конечно, рассказывала. Говорила мне о том, как не хватает вашему миру твердой руки. Что нужен закон. Что ей не хотелось бы отдавать трон ненавистному сыну. Что подземные хотят мира с поверхностью».

«Ты счел ее объяснения неубедительными».

Тело выполняло привычное: удар, уклон, отразить, отступить, шагнуть вперёд. Меч пел в ладони ликующе: мечу не хотелось новых прядей, он истосковался по поединкам.

Меч не знал, что в настоящем поединке он не участвует.

«Счел… слишком убедительными. А после сегодняшнего я и не должен был усомниться. Видимо, должен был узреть: нет в подземном мире возможного царя. Разве что Танат Жестокосердный, но не хочу же я, чтобы ты взошел на трон?!»

«Не хочешь?»

«После сегодняшнего? Готов отдать этот трон кому угодно – только вот жребий взят, да и вряд ли кто согласится. Придётся посматривать».

Звон клинков. Кронид открылся нежданно, случайно, кто другой и не заметил бы, но верному клинку указаний не требовалось: рука бога смерти сама собой направила острие в беззащитный бок царя царей.

Бог смерти отдернул клинок, не доведя удар до конца.

– Бездарно дерёшься, – сказал вслух. Скривил губы: чувство было – будто измарался в какой-то липкой дряни или час побеседовал с Момом-Насмешником.

Кронид закрыл брешь в обороне, отстранил клинок Таната, отскочил в сторону сам. Вскинул брови:

– Потому что пропустил удар?

– Потому что ты лжёшь.

Взгляды столкнулись еще раз – и стрела из чёрной бронзы зазвенела о нерушимость серого щита.

«Ты не воин, Кронид. Думаешь – я поверю в то, что ты пришёл ответить за брата? Сразиться? Сражаться ты не умеешь. Ты пришёл делать то, что умеешь – обольщать, подкупать… приручать, как приручил Гипноса. С ним обошлось просто: Белокрыл, думаю, был польщён, когда олимпиец позвал в его друзья».

Олимпиец готов пировать с подземными. Сколько подземных купилось на это? И среди жителей Эреба достаточно глупцов. Но Железносердный не глупец – наверняка Гипнос говорил об этом.

Чем можно привлечь на свою сторону воина? Поединком на равных. Удар – за удар. Смотри, бог смерти, Владыка – никакой не Владыка, рад помахать мечом. Сражается не сущностью – умеет. Конечно, не настолько хорошо, как Жестокосердный, рожденный со своим клинком в один день… что ты собирался делать потом, Кронид? После того, как проиграл бы бой? Попросил бы подучить тебя драться на мечах? Несколько побед разом. Бог смерти должен чувствовать себя отомщенным: победил царя царей. Не должен выступать против Посейдона Подземного: к чему, если дрался с тем, кто выше, и победил?

Должен согласиться учить – и остаться скованным, ибо учитель – ближе друга.

«Ты винишь меня в том, что я предлагаю тебе дружбу? Что не хочу враждовать с тобой? Да. Я предлагаю тебе дружбу. Я готов учиться сражаться на мечах. Готов пировать с подземными и звать их на Олимп. Что плохого в этом?»

Танат отбил этот удар играючи: короткой усмешкой, презрительным взглядом.

«Клинок не твое оружие, олимпиец. Прямота тоже. И тебе не нужны учителя. Друзья тебе нужны еще меньше: у тебя их нет. Твоя дружба не стоит скорлупки из-под ореха. Ложь, как всё, что ты делаешь».

Гелиос-Солнце призамедлил бег своей колесницы вдалеке.

Показалось вдруг: на поляне стоят напротив друг друга двое. Просто стоят. Не сцепились, не сошлись в смертельной схватке.

Отчего же кажется: двое стоят на поле битвы? Почему беспечный Нот боится пролететь – напороться на незримое острие?

«Скажи мне, олимпиец, где сейчас те, кто принял твою сторону? Ты обещал мир титанам – не в Тартаре ли многие из них? Иногда оттуда слышны их вопли: не все понимают, как попали в Бездну. Ведь Климен Мудрый не хотел сражаться за трон. И они не хотели сражаться с ним. Так почему же они в Тартаре, Милосердный? И как скоро ты ударишь в спину каждого из тех, кто остался – Прометея, Япета, Атланта… за косой взгляд. За высказанное подозрение. За попытку облегчить участь братьев – как скоро?»

Кронид отступил, ушёл в глухую оборону. С него опадала личина пастушка – удачно принятая личина, проступал настоящий противник: хитрый, изворотливый, лживый.

Опасный.

«Я старался избежать войны. Последней войны. Всех – против всех».

«Тогда скажи мне, Кронид – где сейчас твои братья? Те, которые были за тебя. Слушали твоих советов. Верили тебе. У тебя их нет. Есть – наместники: в море и в подземном мире. Ты швырнул им кусочки власти, как лепешку псам. Скажи, они ждали от тебя предательства?»