Текст книги "Иная Судьба (СИ)"

Автор книги: Steeless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 36 страниц)

====== Парод. Куреты ======

Иногда я думаю – чем это могло бы кончиться. Если бы началось не так.

Тогда я жму плечами. Отворачиваюсь от озер, из которых глядит на меня тот, другой: губы в нитку, в глазах – пустота Тартара, с пальцев капает ихор. Отворачиваюсь и ухожу, оставляя его смотреть вслед из отражения – и пусть себе листья серебристого тополя падают ему на плечи, пусть он сутулится, пусть чертит невидимым стилосом по невидимому песку линию каких-то своих, незнакомых мне воспоминаний. Наверное, у него все неправильно начиналось – у того, другого. Надеюсь, у него там хотя бы кончилось все правильно. И все же – чем это могло бы кончиться, если бы началось не так?! Мысли скользят, извиваются, поднимают со дна памяти давнюю легенду, а может, сказку, рассказанную чьим-то безмерно усталым голосом. О титане Кроне, свергнувшем своего отца и взявшем в жены Звездоглазую Рею. О пророчестве свергнутого Урана: «Судьба-Ананка, рожденная из Хаоса прежде всех, не минует тебя. Придет час – и тебя свергнет сын». «Когда прозвучало это предсказание, жена Крона Рея ждала ребенка. Ей так хотелось – пусть будет девочка. Она даже придумала ей хорошее имя – Гестия… Но родился мальчик. Наследник. На свет появился мальчик с волосами чернее смоли и глазами, впитавшими темноту ночного неба. И тогда Крон приказал принести младенца ему…» Я знаю продолжение этой сказки, ибо я – это продолжение. Вот только сны иногда подкидывают неожиданное: долгий крик, раздирающий грудь, вечный мрак, бесконечные лабиринты времени. И тогда, стряхивая невольный озноб с кожи, я опять ныряю в глубь памяти – и успокаиваюсь, вспоминая. – Она ведь не принесла? – Да, мой мальчик, она не принесла… – А что она тогда сделала? – Она взяла камень. Обычный камень, завернула его в пеленки и отдала мужу. Крон проглотил камень, думая, что глотает сына, и мальчик с черными глазами и волосами остался расти на острове Крит, под надзором нимф. – А если бы она вдруг принесла? – Ты перебираешь такие страшные «если», мой мальчик. Зачем ей было отдавать своего первенца Крону? – Ну, она же не знала, что он его съест. И, может, она боялась. Или если вот… – Не надо этих «если», маленький Климен. Все могло быть только так. Только так… – А этот мальчик… ну, который еще Крона свергнет… это я? Да, это я. Аид Громовержец, Владыка Олимпа. Эгидодержец, Гостеприимец, Щедрый Дарами, Справедливый и Мудрый. Хозяин Золотого Века, у которого всё началось правильно. С валуна, поднесенного женой обезумевшему мужу. С младенца на острове Крит. С гулких ударов куретов в щиты – чтобы заглушить плач ребенка. Так могло ли начаться иначе? Нет, не могло. В противном случае – страшно подумать, чем это могло бы кончиться. Куреты скучали. Двое прилегли в тени корявой яблони, один на эту самую яблоню залез и уныло отчитывался: нет там, мол, ничего интересного. Еще двое несли караул, время от времени яростно грохоча копьями о щиты – звук прокатывался по долине, множился и улетал за море. Гхар-дах! – Заморился, – мрачно сказал рыжебородый. Второй, кудри которого отливали зеленью, цыкнул на откуда-то взявшегося мальчишку: тот вознамерился утащить у отдыхающих товарищей копье. – Дяденьки, – не смутился мальчишка, – вы козы не видали? – Мамка твоя коза, – долетело от курета, который чуть не лишился копья. – Ну-ка брысь отсюда! Мальчишка, однако, никуда не собирался. Крутился вокруг «дяденек», восхищенно рассматривая блестящие на солнце доспехи. Высунул язык, потрогал щит, на котором красовалось оскопление Урана. Курет с кудрями иззелена подмигнул второму и вдарил по щиту. Гхар-дах! Гулкое эхо унеслось в дальние дали. Мальчишка отскочил, вылупил черные глаза, почесал укус на ноге и независимо поинтересовался: – А что это вы, дяденьки, по щитам все время лупите? – Не твоего ума дело, – осек рыжебородый. – У нас, может, великая тайна. Иди себе мимо, сопляк. Ищи свою козу, пока ее волки не задрали. И еще один гулкий удар раскатился над долиной. – Такую задерут, – непонятно высказался мальчишка и сощурился. – А дело – моего ума. Нам с няньками, может, тоже спать надо. А этот ваш грохот все время доносится. И коза вот вашего шума испугалась: как кинется в чащу! А так бы я вам молока принес. Холодного. Видно было, что никуда местное критское отродье не собирается. – Настырный, – одобрительно крякнул один из куретов под яблоней. – Так и быть, скажем тебе, только ты уж никому не проболтайся. Сынка мы Кронова стережем. Климена. Который от Реи. – Сказа-а-а-ал! – протянул мальчишка и оттопырил тонкие губы презрительно. – Крон своего сына сожрал, это на Крите последний сатир знает. – А вот и не сожрал! – вмешался курет помоложе. – Подменила она его, значит. То ли сыром, а то ли каменюкой. А нас, значит, сюда поставила. Надежная охрана, стало быть, чтобы. И наказ дала, строгий: все время в щиты лупить. Если, значит, младенчик заплачет – так чтобы его заглушить. – В Тартар сойти, – сказал мальчишка, поразмыслив, – это ж как он должен орать, чтоб вы его так заглушали! Очередной удар по щитам подзадержался, и вместо него донесся другой – с другого края острова. Куреты забормотали, нахмурились. Мальчишка – остроскулый, со сбитыми ногами, с черными волосами, в беспорядке ползущими на глаза – хмыкнул, выудил яблоко из травы. Сочно хрустнул. – А долго лупите? – осведомился. – Да уж лет десять, наверное, – вздохнул курет, спускаясь с яблони. – Тоска смертная. Только приказ есть приказ. Мы, понимаешь, намертво. Нас надежнее нет. Мальчишка задрал черные брови. – Это уж точно, – согласился он непонятным тоном. – Ну, вы лупите, лупите. Может, этот сын Крона и Реи лет до восьмидесяти реветь будет. И пеленки пачкать. Ему, сволочи, больше и заниматься нечем. Куреты переглянулись и грохнули в щиты грозно. – Выдеру, поганец! – грянул забывший об усталости рыжеусый. – Сперва догони! – послышалось уже откуда-то издалека. – Увидите козу – скажите, чтобы долго с вами не оставалась, поглупеет! – Ах ты ж… – рыкнул было рыжебородый, потом осекся, закачал головой. – Вот ведь характер скверный. И родилось же такое у кого-то. И снова копья грохотнули о щиты. На сей раз – по делу. Заглушая отчаянный вопль: – Кли-и-и-име-е-е-е… На сей раз из-за зеленого холма показалась нимфа: статная, полногрудая, тяжко дышащая всей грудью под мало что скрывающими зелеными одеждами. Глянула на куретов, молчаливо пялящихся на нее. И взорвалась страшнее вулкана, не дожидаясь хоть каких-то слов: – Чего вылупились, обалдуи?! По лбу своими копьями себе ударьте, сколько раз говорила! Мальчик где?! Куреты рассматривали ее медленно и основательно. Узнавали. – Адрастея, – сказал наконец рыжебородый. – Какой мальчик-то? Приходил тут какой-то паскудник. Козу потерял, искал. – Тартар побери эту козу! – запричитала нимфа, в изнеможении опускаясь на травку. – Куда хоть он скрылся – знаете?! Не знаете? Да ну, кого я спрашиваю – никто же не знает. Весь в папашу своего, чтоб его… и ведь воспитывали же! Старались! Так нет, носится по острову, будто там у него не шило – Кронов Серп с рождения торчит. Кабы знать, кабы знать! Веревки вам в руки бы вместо щитов с копьями! И держать… Куреты переглядывались, перекидывались удивленными взглядами. Забывали грохотать в щиты. – Что за мальчик-то? – спросил наконец тот, который лежал под яблоней. Нимфа шмыгнула носом, пробормотала, что это не мальчик – это наказание для мира. И побрела куда-то за другие холмы, бормоча, что вот, лучше бы кой-кого проглотили, не пришлось бы мучиться, оно бы еще и полезнее пошло. Между двух крутых зеленых холмов Адрастея остановилась и вскрикнула пронзительно: – Аид! Ну, если дальше бегать будешь – я тебе такое… Куреты переглянулись уже на третьем обещании – и торопливо грохнули в щиты. – Аид, – сказал потом рыжеусый, – невидимый, значит. Ну, самое имечко для такого-то поганца. Сморгнешь – а его не видно, стало быть. – Не имя это, – отозвался задумчиво тот, что с кудрями иззелена, – кличка. Невидимка, стало быть… Ну-ну. Но под взглядами товарищей опомнился, стер с лица неуместную ухмылку и послушно ударил в щит. Комментарий к Парод. Куреты Напоминаю, что имя Аид переводится как “невидимый, незримый”.

Куреты – спутники и слуги Реи, порожденные из деревьев матерью Геей. Воины, которые изобрели копья, доспехи и пляски.

Парод – хоровая песнь в древнегреческом театре.

====== Сказание 1. О злобных тварях и разговорах за яблоками ======

Не могу не порекомендовать дорогим читателям чудный стебный фикчик о Тесее и Пейрифое и их походе Сами-Знаете-к-Кому от автора Maria Lavoisier. Принимать как лекарство от тлена бытия: https://ficbook.net/readfic/4678339

– Тебе бы пошел меч, – сказали мне однажды.

Тот, кто сказал, давно получил по зубам. Как все, кто говорил: «Он – вылитый отец, и значит – между ними нет разницы». Месяцы улыбаются мне серпами. Теми, которые я якобы мог бы взять вместо оружия. Став при этом – как тот, другой. Который упорно глядит на меня из отражений – почему мне вообще кажется, что он там мечник?! Очень жаль, что отражению по зубам не дашь.  – Мне не идет меч, – говорю я ему нудно раз за разом. – Ни серп. Ни другой меч. Ты знаешь, почему. Я не ты. Он смеется. Этот, который, в отражениях. Кривая, вымученная улыбка – но я понимаю, что это смех. С удовольствием бы пустил в свои отражения стрелу – только вот нечем. Этот, там, не зря смеется.  – Мне не идет меч, – говорю я и ощупываю тяжесть на поясе. Убедить себя получается, только если вспоминаю. Коза была страшенная. Здоровая, кудлатая, серая. С такой бородой – не то что козел, все сатиры местные обзавидуются. С полным колючек боевито задранным хвостом. Желтые глаза горели непримиримой ненавистью ко всему живому. Святой целью жизни этой твари являлось – сожрать все, что она видит и поднять на рога все, что невозможно сожрать. Адрастея и Идея стонали наперебой, когда хитрую тварь приходилось доить: «Что за тартарское отродье!» И поясняли, вздыхая: есть как будто в этой козе какая-то часть подземной крови. Будто бы вылезло какое-то чудовище из подземного мира на поверхность, огляделось, увидело козу… А дальше нимфы не рассказывали. Мал, говорили, еще. Наслушаешься еще про чудовищ подземного мира.  – Кто ей хоть имя придумал? – спросил я как-то. Няньки переглянулись и закатили глаза. Потом Идея – нимфа бледная, хоронящаяся от загара и вечно озабоченная то цветом кожи, то прической – запричитала, что имена – они важны, и имя определяет суть, и вообще, пусть я хоть сюда уже не лезу, а то любопытный выискался. Что правда то правда – поэтическое имя Амалфея* козе подходило, как мне – мое Климен. Вязло в зубах, отдавалось кислым: Климен, сын Крона. Может, потому я с такой радостью ухватился за это «Аид», в сердцах брошенное той же Идеей.  – Как тебя еще называть? – охала она, картинно прикладывая руку к груди после моего очередного побега. – Невидимкой – шасть, и нет его.  – А хорошее имя, – вполголоса откликнулась Адрастея от очага. – Может, дадут первобоги милость – будет невидимкой. Чтобы не заметил… Кто не заметил – этого не назвала. Они не любили упоминать Крона, мои няньки, и говорить о том, что происходит там, вовне – не любили тоже. Так что я мог рассчитывать в основном на свои побеги – на себя, да на Амалфею. С дикой тварью, кидающейся с рогами наголо на каждый шорох – любые прогулки не страшны.  – Его одного признает! – стонала Адрастея, пробежав пару кругов вокруг пещеры после попытки козу подоить. Амалфея, насмешливо тряся бородой, дожевывала клок, выдранный из подола нимфы. – И к чему такое чудище было как кормилицу оставлять… Идея томно хмыкала, но сама доить не шла. Боялась. Только пересказывала издалека эту легенду: говорят, когда нужно было найти кормилицу из коз, Звездоглазая Рея побоялась взять что-нибудь получше из стад своего мужа. Как бы вести о пропаже дойной козы не навели на след. Вот и взяла… это. А я, тогда еще ростом по подбородок козе, смеялся, поднимался, шел доить сам. Меня она подпускала к себе, после того, как младенцем я намотал на кулак ее бороду и попросту на ней повис. Два скверных характера нашли друг друга. Зачем мать нашла мне такую кормилицу – я понял, когда в первый раз махнул в лес и встретился с двумя каменными волками, которых тогда полно было на Крите. Когда из кустов на предвкушавших обед волков ломанулось что-то мекающее – они поначалу было обрадовались. Недолго радовались, потом все больше скулили. Потом один и скулить-то перестал. Может, мать знала, что на острове – и лесов, и хищников многовато, вот и нашла защитника получше туповатых куретов. Может, она поняла, что сынка не удержат в пещере две нимфы, которые к нему приставлены после рождения. Особенно если у сынка такое предназначение. «Тебя свергнет сын, сын, сын…» Бах! Бах! Гда-рх! Это лупили в щиты куреты по обе стороны острова. Или, может, сердце бухало в висках – Тартар забери эту козу, кто вообще удрал из дому-то, я или она?! Все равно на воле лучше, конечно. Чем в пещере. В пещере одно и то же: «Иди погуляй, только далеко не уходи», «Хворосту принеси, только осторожно», «Ты опять себе какое-то копье придумал? Нет уж, хватит!» Бабы, что с них взять, словом. Одна на вздохи исходит, другая еще, глядишь, попытается кашу варить заставить. Десять лет же. Маленький.  – Крона кто свергать будет? – спросил я их сегодня, когда особенно допекли. – Вы возьметесь, с куретами? Или мне его половником по черепушке огреть? Подхватились, закудахтали: да никто не говорил, что пророчество обо мне, да что ж я, так и собираюсь, в таком-то сопливом возрасте, да знаешь, сколько Криводушному-то было, когда он на своего-то отца…  – Уран глотал своих сыновей? – спросил я тогда, и они умолкли. – Сколько мне ждать, пока мне дадут оружие? Век?! Терпеть и ждать, да. Сплюнул в пыль, с ненавистью глянул на свою слишком уж короткую тень. Терпеть и ждать, пока найдут учителя, пока решат, что готов к обучению, пока перестанут вопить: «Аид, в пещеру!» – как только рядом появится морда леопарда или кабана… Терпеть и ждать, пока мать решит, что пророчество – обо мне… Я ее видел два раза – мать. Приходила ночью – тайно, с опаской. В последний раз – совсем недавно, может, месяц назад. Она почти не говорила – Звездоглазая Рея, скрытая под плащом из сплетенных цветов и собственных волос. Гладила мой лоб руками, пахнущими молоком, заливалась плачем. Была беременна. Не знаю, в первый ли раз. Не знаю, спрятала ли она других детей, как меня. Если вдруг – не в первый. Я тогда многое хотел ей сказать. Пожаловаться на нянек. На постоянный грохот куретов о щиты – притом, что я даже младенцем не плакал. Попросить меня куда-то там отпускать – хотя бы к местным детям, потому что скучно же. Еще лучше – найти учителя, чтобы я мог сражаться. А потом как-то все забылось, потерялось среди ее плача и объятий. Я молчал, стиснув зубы, и тихо гладил ее по душистым волосам. И ее всхлипы: «Мой мальчик… мой маленький мальчик…» – жгли каленым железом.  – Подожди совсем немного, – сказал я ей на прощание. – Совсем немного. И каждый день для меня с той поры стал – отсчетом. Каждая проведенная в бездействии минута – пыткой. И кто там сказал, что в обществе нимф можно вырасти нимфой? Я драл хитоны о скалы, потому что – вдруг придется взбираться по горным тропам, и вообще, кто там знает, может, мне придется брать Олимп – папашкину вотчину. Делал копья из осколков тех же скал. Выменивал ножи у тех же куретов – на зубы каменных волков или клыки кабанов, повстречавшихся с Амалфеей. Я ползал в зарослях, воображая, что охочусь на чудовищ или на отца, я представлял – как свергну его. Сотней разных способов, так ни до чего путного пока не додумался. Ничего. Главное начать. И что ноги сбиты – тоже ничего. В беге тренироваться – хорошо, я ж не Гелиос – на колесницах разъезжать. Хотя и не отказался бы, да. Пробежал за бешеной козой половину острова – и это ничего, лучше начну в следах разбираться, да и остров узнаю. Сомневаюсь, конечно, что Амалфея испугалась, услышав, как куреты о щиты грохают. Они тут этим все время занимаются. Да и напугать эту тварь не знаю, чем можно. Скорее уж – понеслась себе новую жертву высматривать.  – Аой! Ой, помогите! Ой, страшилище, ой! …высмотрела, надо же. Скатился с холма, перепрыгнул через ручей, мигом проломился через кустарник на зеленую лужайку, опушенную цветками. На лужайке звенели призывы о помощи, щедро перемежаемые зловещим «ме-е-е-е». Сгорбленная старушка спасалась от Амалфеи – коза наступала на нее, топча цветы. Я вцепился в утыканный репьем хвост, как раз когда старушка удачно развернулась, а Амалфея определилась с мишенью и пошла в атаку.  – Стоять, паску-у-у-уда! Седалищу бабки все равно досталось, но не так, как могло бы. Охнув, старушка кувыркнулась в траву. Амалфея попыталась отбрыкнуться, увидела меня и настроилась хватануть зубами.  – По зубам… тресну… – шипел я, охаживая козу кулаками. Кулаки ей не наносили не малейшего вреда.  – Ох… – застонала из травы старушка. – Ой, мальчик, беги, ой! Убьет она тебя, тартарская тварь! Тартарская тварь перестала нежно бодать меня в бок и посмотрела в ту сторону угрюмо. «Вдарю», – обозначила взглядом.  – Стоять! – скомандовал я. – Да не, она… это моя, в общем.  – Твоя?! Коза тут же отошла и сделала вид, что меня не знает. А старушка вылезла из травы. Или женщина, кто ее там разберет. Только уж очень пожившая. Годы прочертили на лице морщины-рытвины, глаза запылились заботами… диплакс вон с головы сполз.  – Так ты, значит, пастушок тут? Ох! Спас от зверюги лютой, ох! Я уж, когда ты на нее кинулся, думала – все. И тебе, и мне. Сожрет-растерзает. И не побоялся же броситься на защиту, а? Воином будешь, защитником слабых будешь…  – Это хорошо бы, – сказал я, потирая синяк на боку.  – …яблоко будешь?  – И это хорошо бы. Коза, обложив нас чем-то презрительным напоследок, подалась в кусты – учинять разгром там. Яблоки у старушки в котомке оказались знатными – наливными, с золотистым отливом, на Крите такие не растут. Я впился в одно зубами, захлебываясь душистым соком, а она смотрела – пристально, покачивая головой, бормоча что-то про себя.  – Тут вообще-то опасно одной ходить, – сказал я, прожевав первый кусок. – Это хорошо, что моя коза встретилась. А мог бы кабан. Или еще волки тут есть. Ты, наверное, с пути сбилась?  – Ох, как сбилась с пути, – подтвердила она, крутя в пальцах яблочко. – Шла внучка проведать, заблуди-и-ила…, а тут эта, страшная. Ох! Ну, давай знакомиться. Я вот Хтония**, а тебя-то как зовут, пастушок?  – Аид. Она хихикнула – молодо, ясно.  – Невидимка, а? Хорошее прозвище. Только не всех обманет. Ты на лицо-то вылитый твой отец в детстве, как притворяться будешь?! Яблоко брызнуло соком в пальцах. Набежала тучка на колесницу Гелиоса.  – Ты Крона знаешь?!  – Видала, – безмятежно отозвалась эта… Хтония. Прикрыла глаза ладонью – солнце опять рассиялось не на шутку. – Похож ты на него, пастушок. Не бойся, не выдам. Ты ж меня от чудища этого спас – это она мне только раз под зад наподдала, а что могла сделать! Смеется, наверное. А может, и не смеется. Глаза серьезные, глубокие – как вспаханное поле. Печальные.  – Что, Кронион, будешь отца-то свергать? Готовишься пророчество исполнять-то, а?! Глянул исподлобья – нет, не насмешничает. Куснул полураздавленное яблоко.  – Ага. Будешь тут готовиться, когда мне даже оружия не дают. А Крон – это Крон. У него еще серп этот. Который ему мать дала. С которым он на Урана. Я вот все думаю – что мне делать с этим серпом?  – И что думается? Пожал плечами. Ничего мне не думается. Я того серпа не видел, может, про него вообще враки врут. И вообще, пока вырасту – додумать успею.  – А вот свергнешь ты Крона, – сказала вдруг Хтония. Прижмурилась мечтательно. – Тогда заживешь, да? Пойдешь на Олимп, править будешь… «Ме-е-е-ечта-ай!» – подала голос из кустов Амалфея. Я подался вбок, сплюнул яблочную косточку.  – Да на кой мне?! Хтония подавилась своим собственным яблоком.  – Что?!  – Да трон, говорю, мне на кой? Мне б Крона свергнуть. Чтобы мама не плакала. Чтобы он не… – скрежет зубов заглушил мои слова о возможных братьях или сестрах. – Только у Крона же братья еще, титаны… Мне и их свергать? Так их много, они родню созовут, мне тоже придется союзников искать… это уже война получается. Большая война. Да пускай бы они на трон кого угодно сажали – я так думаю. А с Кроном – это у нас… личное. Хтония смотрела – непонятно. Будто ее чем тяжелым из-за угла огрели. Или вдруг подкралась Амалфея из-за кустов – и ка-а-а-ак…  – А если бы вдруг… пришлось?  – Править? – сказал я и задумался. Задумался об этом впервые. О том, как свергну Крона – думал тысячи раз, о троне – ни одного. Не сходились как-то между собой эти мысли. Вторая показалась неприглядной, скучной, тяжкой.  – Ну, правил бы, – сказал я угрюмо. Достал из-за пояса ножик, вогнал в жирную землю на поляне. – Только я не умею. Это ж сколько советников звать придется! И договариваться со всеми.  – Зачем со всеми, – тихо отозвалась Хтония, – зачем… пошел бы к своей бабке, к Гее-Земле. Сказал бы: давай ты со своими детьми титанами поговоришь. А я твоих других детей из Тартара вызволю. Вызволил бы, а, пастушок? А сама пальцами в траву вцепилась. Смешная какая-то.  – Не знаю, – сказал я и кинул огрызок яблока в кусты – Амалфее. – Вдруг они тут весь мир перевернут. Горы с морем смешают. Я слышал, они вообще небо на землю уронить могут, а кому такое надо?! Такое, наверное, даже Гее-Земле не нужно. Ну, если бы было бы, где им жить… Или если бы Гея придумала, как им с нами жить, чтобы никто никому не мешал… Долетел по воздуху тихий, надрывный вздох. Хтония сидела, отвернувшись. Сидела – будто решаясь на что-то.  – Ты вырастешь мудрым, – сказала потом. – Мудрым воином. Только у воинов должно быть оружие. У меня тут есть… вот, смотри. Вынула то ли из котомки, то ли из-под одежд… Металл был тусклым, мягко поблескивающим там, где его не успело искусать время. Металл изгибался дугой, два конца которой соединяла остро звучащая тетива.  – Это мне вот сынишки ковали… когда-то, – пояснила, будто извиняясь, Хтония. – Давно уже. Лук хотели… для отца, в подарок. Только он не взял. Погладила морщинистой рукой искусную ковку. Достала и положила сверху легкую стрелку – из того же металла, только белую, поблескивающую, когда повернешь.  – А это я уже сама выплавила… Сын попросил сделать ему оружие – и я вот, сделала. А ему не понравилось. Давай, мол, другое, чтобы грознее. Страшнее чтобы. И что я не заметила, тогда… Я поднял стрелу – легкая. Рассмотрел лук, попробовал натянуть тетиву – тетива пошла покорно, стрелка на нее так и попросилась. Лук словно шептал рукам – как его держать, как стрелять.  – Здорово, – сказал я. – Красивый. Ты не огорчайся, страшнее – не всегда лучше… Она посмотрела, изломав губы в болезненной улыбке. Кивнула. Сказала:  – Страшнее – не всегда лучше. Поднялась, свернула котомку, огляделась… я был занят своим первым оружием – баюкал, гладил его, придумывал – как от нимф буду прятать, где раздобуду стрелы…  – Стрелы тебе не понадобятся, – сказала она, будто услышав меня. – Это орудия нападения. Мести. Убийства. У тебя – стрела. Только одна стрела. Первая стрела… стрела надежды. Иди, Кронион. Не промахивайся. Я забормотал какую-то благодарность, весь поглощенный – ковкой, изъеденным металлом, блестящей тетивой… не заметил, как она ушла. Потом брел, баюкал лук на груди, грел в руках стрелу. Шептал им, что мы ничего – мы не промахнемся. Ух, как не промахнемся. Амалфея шуршала по зарослям неподалеку и насмешливо из зарослей мекала. За обратный путь мои восторги успели малость остыть. Стрела была – чудом, да. Она возникала на тетиве, стоило мне ее спустить. Но зато и не поражала ровно ничего! Даже дерево. Даже в упор. О мелочах, вроде лисицы, и говорить нечего. Только за пару тысяч шагов я промахнулся два десятка раз.  – Вот же отродье косоглазое, – сказал я после двадцатой попытки, имея в виду, конечно, себя. – Тоже мне, Кронион. Ну, ничего. Научимся. Научимся, а потом… Потом я услышал крик. Голос Адрастеи звучал не так, как должен был: «Аид, где тебя носит?!» Отчаянно, задушено. Так, будто она спасалась. И во второй раз за день я кинулся вперед, проламываясь сквозь заросли – только теперь на поляне охотилась не коза Амалфея. Леопард приготовился к прыжку, и повиснуть у него на хвосте я уже не успевал. Нимфа сжалась, притиснулась к дереву, закрылась руками. И лук оказался у меня в руке сам собой. Металл согрел оледеневшую кожу. Я оттянул тетиву, закрыв глаза, не накладывая стрелы, глядя не на леопарда – на закрывшуюся руками нимфу… Потом был короткий звон, ослепительный блеск, хрип – еще короче. И зверь опрокинулся навзничь, словно его поразили ударом с неба. В горле у него застряла быстро истаивающая в воздухе молния из белого адамантия. Комментарий к Сказание 1. О злобных тварях и разговорах за яблоками *Амалфея – “нежная богиня”. Идеальное имя вообще для любой козы, мне кажется.

**Хтония – одно из имен Геи-Земли.

====== Монодия. Метида ======

Иногда ей снятся дикие сны. Цветные сны. Невозможные. О юноше, возжелавшем свою наставницу. О том, как она бежит по скалам, раздирает руки о камни, спасается, озираясь через плечо… от него? От судьбы? От… себя? Сны – о колдовском вареве на желчи подземного чудовища. О кубке, который она подносит Времени. О мокрых щеках и подушках и собственном сухом смехе, отдающемся болью в груди: «Откуда мне знать, где там этот Кронид? Он жене не докладывается». Заглянешь в сон, как в колодец – колыхнется вода, покажет лицо (твое ли?). Заострившееся, с кислой миной, будто насильно впечатанной, без румянца, зато высокомерия – не вычерпать. Колотишь ладонью по сну, задыхаясь от ужаса, а он скользит между пальцев по каплям, и в каждой капле кривляешься – ты (ты?!): «Муж мой, ты скоро станешь отцом». И перед твоими глазами возникает на миг видение бездонной глотки. Белокрылый Гипнос нахально разводит крыльями. Мол, ты Разумная, тебе виднее – откуда оно. Я-то такого не посылаю. А Мойры-спорщицы о таких снах помалкивают. Шепчутся о других строчках, о других нитях… Утешение одно – такие сны приходят нечасто и всегда заканчиваются. Разумная тогда улыбается им навстречу. Проводит, пробуждаясь, по волосам, пропускает между пальцев пеплос, вытканный ее дочерью.  – Было не так, – говорит твердо, и сны примолкают. На пеплосе замер, припав на одно колено, черноволосый юноша с луком. Охота шумела отчаянно. Вопила, улюлюкала, вскрикивала, шумела, ломилась сквозь камыши, заливалась лаем собак. Гикали куреты – давно надоело лупить в щиты! Крит взорвался буйным весельем – еще бы, сама богиня Метида решила взяться за копье, скрасить девичий досуг. Поговаривали, впрочем, что Метида просто наконец решила взяться за свой давно восхваляемый ум и отыскать среди Критских лесов мужа. Якобы, имело место какое-то давнее предсказание дочерей Судьбы – Мойр. Но псы третий день упорно брали только следы кабанов, леопардов и каменных волков. Видать, на мужей псы натасканы были хуже.  – Дичи набили! – хмыкали плечистые лапифы с севера и игриво подмигивали нимфам. – Будет, что воспеть!  – Главной-то дичи так и нет, – отхихикивались девушки из людей. Но отхихикивались тихо: услышит великая богиня разума – кто там знает, что измыслит. К исходу третьего дня псы не услышали криков загонщиков, отзывавших их назад. Зашлись в лае, закатились пенной яростью, рванули вперед – без оглядки, надрывая горло в бешеном вое. Кто-то крикнул: «Из подземных тварей, видать!» – и охотники двинули вперед, забыв об гудящих ногах. Метида выступала позади неспешно, опираясь на копье, оправляя синие охотничьи одежды. Склонив набок голову с подобранными под гребень кудрями, осматривала спины охотников – отыскивая: кто? Шла искать не мужа. Мойры сказали свое: когда стихнут удары куретов на острове Крит, найдешь там Судьбу. Только вот Клото – величественная, седовласая, вдруг хихикнула напоследок. Когда Метида переспросила: «Свою Судьбу?»  – Это уж как повернется, – прошелестела Лахезис, туманная и далекая. – Может, чужую. А может – и для всех. Метида склонила голову – давая надеть через шею тяжкое ожерелье долга. Богиня разума хорошо понимала, что могут значить эти слова. Сколько там лет сыну Реи, который должен возмужать на Крите... Семнадцать? Больше? По счету титанов – детский возраст. Возраст, в котором нужен наставник. Наставни…ца. Не мужа шла выбирать Метида – нет, не мужа (большая честь выйти замуж за какого-нибудь охламона, привязаться к нему, а потом он поменяет тебя на какую-нибудь пигалицу!). К замужним богиня Разума питала жалость. Временами ей хотелось родить – но вне уз брака, только для себя, только дочку – ту, с кем можно будет поделиться… Разумная остановилась, запрокинула голову, глубоко вздохнула воздух. Зачем сыну Крона богиня разума? Чтобы свергнуть отца. Зачем сын Крона свергнет отца? Чтобы взять его престол. Пойте, нимфы. Стоните, рога. Грохочите погромче в щиты, куреты. Где, как не за шумной охотой можно скрыть охоту истинную? Охоту на будущего царя. На будущую судьбу. На будущее… Свистнула стрела, и с ветки к ногам охотницы свесилась убитая гадина толщиной в руку. Закачалась, удивленно глядя выпученными глазами. Свита ойкнула. Вскрикнула Метида, которую изнутри облило варом предчувствия.  – Лучник, – позвала тихо, стараясь придать голосу повелительность. – Покажись же, лучник! Лес хранил молчание. Только – показалось, что ли? – донеслось из кустов издевательское меканье.  – Ты спас богиню – так неужели не хочешь получить награду? – голос многоумной Метиды расстелился в воздухе мягкой простыней. Царской. Из кустов хмыкнули. Задумчиво пошуршали ветками. Потом лучник легко выпрыгнул на поляну.  – Радуйся, – весело сказал, – богиня. Чем и исторг у Разумной огорченный вздох. Потому что – ну правда же, тут ждешь судьбу для всех, а вылезает какой-то… Правда, собой недурен, – отметила Метида, глянув искоса. Глаза – чернее ночи, скулы – острее лезвия меча, брови вразлет, черные волосы укрыли плечи. Взгляд – смелый и пытливый. Плечи прикрыты шкурой черного леопарда, в волосах листья запутались, лук в руке – такой обшарпанный, что тронуть побоишься. Ладно, приодеть, причесать, подучить… может, и выйдет Судьба.  – Подойди же, о меткий, – богиня разума приосанилась, постаралась согнать с лица строгость. – Как тебя зовут?  – Это зависит от того, кто зовет. И улыбнулся – ускользающей, таинственной, убегающей улыбкой. Скользнул черными глазами – просветил насквозь.  – Так скажи мне, как звать тебя.  – Можешь – Стрелок. Можешь – Охотник. Можешь – Аид.  – Невидимый?  – Был невидимым. Сейчас вот из кустов вылез – видим. Ты видишь меня, богиня? Я вижу судьбу, – хотела сказать богиня Разума. Промолчала. Повернулась, махнула свите – отойдите подальше. И вы там, нимфы которые – хватит капать слюной, все равно вам тут ни кусочка не достанется. Проверим, насколько ты меток, охотник-невидимка, – подумала Разумная.  – Скажи мне, о Аид… – не слышал ли ты случайно о потерянном сыне Крона?  – Климен который? – тут же откликнулся спаситель. – Так кто о нем не слышал. У нас тут куреты только недавно в щиты лупить перестали – они, знаешь ли, медленно останавливаются… весь остров вот гадал – почему умолкли. Мы тут уже привыкли.  – А ты… не видел его?  – Кроненыша? Так кто его не видел. Говорят, он тут в обед по лесам и горам шествует. Сам – в царских одеждах, в руке – меч огромный, на голове – венец. И свита за ним. Сатиры, знаешь ли, нимфы с песнями…  – Правда? – Метида дернула углом губ – не поддаться бы смеху. Богине разума не к лицу пустые смешочки. Беззаботность, улыбочки, ужимочки – глупости для тех, у кого пусто внутри черепа. – Так опиши мне его. Красив?  – Ну… смотря на чей вкус. Рыжий весь, это да. Да и рожа вся рябая, будто по ней кони Гелиоса танцевали. А сам – величественный такой… И сверкнул белыми зубами в задорной улыбке. Метида с трудом сдержала ответную. Нахмурилась.  – А ты, значит, из местных?  – Местнее некуда. Хожу тут, понимаешь… тропки разведываю. А, да, Амалфея! – из кустов высунулась недовольная козья морда, вперилась подозрительным взглядом желтых глаз. – И коза еще.  – Хорошо, – ответила Метида, и уголки губ предали ее – приподнялись слегка. …и не заметила, как провалилась в черноту взгляда. «Хорошо?» «Ты владеешь искусством обмана, юный Климен. Скажи, кто обучил тебя этому?» «Учиться нужно дуракам, которые ничего не видят. Ничего не знают. Тем, кто умеет видеть – достаточно пошире раскрыть глаза. Смотреть. Брать примеры». «С кого берешь примеры ты, сын Реи?» «С птиц, которые притворяются листьями. С трав, которые делают вид, что они неядовиты. Лучнику приходится вглядываться как следует, богиня. Вглядываться в суть. Чтобы… не промахнуться». Взгляд его был стрелой. Острой, разящей. Бьющей без промаха.  – Значит, – сказала Метида вслух, – ты тут охотишься.  – Как эти, которые там…? – судьба в шкуре пантеры оглянулась туда, где визжали псы и перекрикивались охотники. – Что ты, о богиня. Я тут так… играю.  – А не взросл, чтобы играть? Юноша ухмыльнулся. Потрогал пальцем гадину, в горле у которой больше не торчала стрела. Куда, интересно, делась?  – Игры, богиня, могут быть разными. Главное – знать, для чего играешь. Как и в охоте главное – не за кем охотишься, а зачем. Зачем ты охотишься, великая богиня?