Текст книги "Иная Судьба (СИ)"

Автор книги: Steeless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)

Это песня о том, что войны на самом деле никогда не заканчиваются. Как сказки. Потяни – а следом прицепится, потянется, потащится следующая, одна за одной, пока у тебя хватит дыхания… И всегда будут те, кто стал над этим миром – мечом, стрелой, копьем… Будут и те, кого она делает щитом.

Опасные выродки, которые могут переписывать ее свиток и которых она стравливает между собой – и кто-то всегда умирает, а кто-то побеждает до следующего раза…

Не понимая, что на самом деле их победа – то же поражение.

Побеждает всегда Судьба.

Ибо любой ваш шаг – неотвратимость.

Ибо она – в любом ударе и в любой победе.

Ибо она – над всеми.

Комментарий к Монодия. Ананка Господа, слезно прошу прощения за промедления – у меня тут книжка вышла, да и античность, сволочь, уже просто не хочет лезть. Переходная глава – куча ожиданий, подготовки, философии. Следующее сказание – последний, финальный замес. Дальше – только эпилог.

====== Сказание 12.1. О неправильных исходах и умении промахиваться ======

Надеяться умеют дураки. Мудрецы не умеют вовсе.

Мудрые хорошо знают, как глупа и опасна бывает надежда. Коварнее ядовитой змеи: подкрадется, ужалит, породит бессмысленную веру – а вдруг…

Бездумно разбрасывается шансами на каждом углу.

Мудрые понимают, что жизнь бессмысленна, упорядоченна и закономерна и все равно придет к единому итогу.

И только глупцы могут верить в то, что впереди их ждет что-то светлое – когда ждет нас лишь то, что написано.

Ананка-Судьба была мудрой. Ее сестра – нет.

Но иногда мудрые промахиваются. А глупцы дожидаются.

Потому что Ананка несёт – Неотвратимость и предсказуемость, а через это – Гармонию.

А Надежда несёт лучшее и через это – возможность дождаться.

– Я ничего не знаю о Надежде, – щурятся из воды глаза того, другого. У которого все так неправильно началось и неизвестно чем кончилось. – Только что я убил её однажды.

Там ещё много чего есть, в этом взгляде. Долгий путь – извилистый и иной, и шепот за плечами, и бесконечная линия памяти, которую он чертит острием меча по песку – непохожая на мою линия.

И вопрос. Вечный.

– Ты сам-то уверен в том, что у тебя всё закончилось правильно?

И тогда я пожимаю плечами, улыбаясь усталой улыбкой не мудреца – но воина, дурака и вора.

– Я на это надеюсь.

Возвращаться бывает странно. Из долгих путешествий, где значились Стикс и смертность – бывает тем более удивительно.

Будто воину – с бесконечной войны. Ты дополз, весь израненный, а селение сожжено, и выросли новые дома, и каждый камень старой дороги, на которой известна каждая щербинка, шепчет одно.

«Не ждали», – вот что шепчет.

На Олимпе было как-то… иначе. Разрослись, раззолотились дворцы, стало больше камня и золота, зелени – меньше… статуй вот понатыкали на каждом углу – лес, заблудиться можно. Кажется – двенадцать лет не был: откуда и что взялось?! Будто построенное – под корень снесли. Выстроили – выше, пышнее, красивее.

Аэды и музыканты под каждым кустом сидят. Не жалеют голосов, славят Владыку Олимпа. Во дворцах – музыка… недоуменная, тревожная музыка тех, кто ещё не осознал. Кто не узнал про Коркиру. Скоро струны кифар вздрогнут от ужаса – Артемида пропоёт погребальную песнь брату… Зевсу, наверное, тоже что-нибудь пропоют. Если будет – кому петь.

Будет ли – кому ждать его двенадцать лет из ледяных, чёрных вод?

Мраморные дворцы провожали окнами-глазами бессмысленно, глупо. Провожали – не узнавая. Идет, мол, какой-то, а какой – непонятно… Смертный? Бог? Владыка?

Кажись, всё не то. Хорошо – если не к нам идет.

Угомонитесь там, дворцы. Умолкните, не бойтесь троны.

Не смертный, не бог, не владыка.

Я – не к вам.

Промахиваюсь вот мимо вас – скажите спасибо. Лежи себе безмятежно, бывшая вотчина. Золотись, исходи пирами – наверное, и вино в кратерах ещё холодное, жаркое не остыло, постели любовниц Зевса теплы…

Ты правильно не ждал, Олимп. Тебе и ждать-то нет никакого смысла – потому что в саду матушки-Геи поднимают головы диковинные саженцы. Неспешно этими головами крутят – будто стараются уловить диковинные запахи.

Унюхать запах пыли и древности – доносящийся с острова Коркиры. Запах того, что осталось от наших армий.

Прислушиваются – хотят поскорее уловить весть о междоусобице в рядах Кронидов. О том, что Олимп, лишенный хозяина – созрел, вот-вот яблочком в ладонь покатится.

Осталось только протянуть ладонь и взять.

И значит, они поднимутся совсем скоро. Шагнут на Олимп – выполнять своё предназначение. Покинут материнскую колыбель, в которой их – не взять.

Если только вместе с колыбелью.

Серп Крона тихо посмеивается под ладонью – я не касаюсь его, а чувствую щербатую усмешку небытия.

Пальцами. Спиной.

Собой.

Довольную усмешку, радостную.

И махайра поёт под моими пальцами, как никогда не пел лук.

– Я узнал тебя, – напевает древний, истертый адамантий. – Ты так похож на него, так похож на него… Того, для кого я был выплавлен. И у тебя его пальцы. О, мы с тобой одно, теперь уже до конца – одно, только исполни же, исполни же своё предназначение…

Исполню, – отмахивался я, пока брёл по мощёным мрамором и халцедоном дорогам Олимпа. Пока неспешно проходил мимо фонтанов, золотых статуй и чуждых дворцов. Придётся исполнить. Кажется, у нас с тобой основательно нет выбора, отцов меч. Судьба одна на двоих, если хочешь.

Судьба на двоих, – согласно хихикала махайра. – Судьба – напополам. Голова в одну сторону, тулово в другую. Да? Прежний хозяин хотел того же. Хорошо.

Только что же ты медлишь, по Олимпу шастаешь? Разве эта, которая – напополам, здесь?

Оттого и шастаю, что мозги не растерял, – бормотал я себе под нос, промахиваясь мимо конюшен, и ароматных садов Деметры, и мастерских Гефеста. Ты вот скажи – каким способом ты собираешься эту самую – напополам? Она нам, наверху, ось мира вращает.

К ней, небось, в чертоги просто так не зайдешь – разве что она к тебе спустится.

Иначе Крон бы ее уже после моего рождения прикончил.

Ага, ага, – бубнил серп с пояса, голосом, напоминающим голос отца. Он прикончил бы. Только он хотел – хитро. Чтобы она спустилась, была бы неподалёку, а мы с ним – р-раз…

Она ведь может умереть – если кто-то делает то, что не прописано в её свитке…

Точно, – кивнул я и преодолел последний подъем. А теперь скажи мне, древний адамантий – как сделать то, что в этом свитке не прописано?

Ну, например – узнать, что в этом самом свитке есть.

Так что не глядите на меня удивленными окнами, дворцы – я не к вам.

Мне тут нужно навестить кое-кого другого.

Других.

Тех, которые притулились в сером доме выше самых пышных дворцов. Засели за щербатыми окнами, за хлопающей дверью… в самом центре паутины нитей, которую сплетали.

Шагнуть через порог. Пригнувшись – в комнату, полную запахом рыбной похлёбки…

– Ступай, откуда пришёл, Убийца!

Дверной проём оказался занят – попробуй, войди, невидимка! Через такие-то плечи, такие-то руки…

В руках – булава. Покачивается с намёком.

– Вопросы задавать припёрся?! Поздновато заявился. Вот тебе ответ! Не уйдёшь – зубы пересчитаю.

– Э, – долетело у Мойры из-за спины. – Спорим, я его первая в песок вколочу?!

Впору в голос заржать: всеведущие Мойры сроду так никого не встречали! Говорят, к кому-то являлись – старухами, к кому-то – девами прекрасными, к кому-то – женщинами, умудренными годами. С прялками, с таинственным туманом в глазах…

Ко мне вот – с булавами. Зубы считать.

Серп на боку ухмыльнулся хитрой беззубой усмешкой – попробуй, сосчитай…

– Вопросы задают боги. Смертные. Владыки. Те, над кем властна ваша мать. Мне столько раз повторяли, что я чудовище, что я наконец сам поверил в это.

Мойра моргнула. Попятилась внутрь дома, открывая вторую сестру – такую же рослую, плечистую, брови на пол-лица. И в руках булава – эта не для зубного счета, для вколачивания в песок.

– Тогда с чего б тебя принесло? Э, Лахезка, спорим – про материнский свиток вызнать хочет.

– А вот и спорим!

– На диплакс новый зеленый!

– Шерстяной!

Подождал, оглядывая узкую комнату с потухшим очагом – тот чадил последними облачками дыма.

– Я явился делать что умею. Переписывать судьбы. Хотите – ваши перепишу?

Лахезис рот разинула – булава бы влезла. Сейчас ляпнет что-нибудь этакое – «А силенок-то хватит?» Атропос перекосила рот – сейчас другое скажет: «Что, Убийца? Мечом обзавелся – храбрый стал?»

Да. Мечи хорошо умеют переписывать судьбы. Надежно. Словно стилосы – острием по свиткам. Но я не стану хвататься за Серп Крона.

Просто уйду. Из этого дома. С Олимпа. И вы проиграете все ваши споры разом. Потому что скажите мне, вещие сестры – как скоро на Олимп двинутся восставшие рати Гигантов и сколько почтения эти рати окажут вам при встрече?

А они двинутся. Поднимутся, захлестнут этот мир невиданной волной. Богов как яблочки пообтрясают – если только я не перепишу кое-что в самый последний момент.

Так скажите мне, о Мойры, что будет – если я перепишу что-то неверно.

Они попятились, ворча, двумя побитыми цепными псинами. Открыли третью.

Мелкую, редковолосую старушонку, сидящую в ворохе нитей. Глядящую – с припрятанной подальше ненавистью.

Древними, истертыми ножницами вот щёлкает – могла бы, резанула бы…

– Явился, значит, Криводушный.

– Твои сестры назвали меня Убийцей.

– Правильно сделали. Криводушный Убийца – хорошее сочетание. Только вот неверное. Я бы сказала – Криводушный Дурак. Ты дурак Кронид, ты знаешь это?

Да уж спасибо, сколько раз мне это повторяли – как следует знаю.

– Потому что пришел сюда? Потому что говорю с тобой? Потому что решил сделать… то, что решил?

– Потому что решил – и пришел. А не решил – и сделал. Раз уж явился сюда – значит, ищешь обходные пути и хочешь, чтобы на самом деле тебя остановили.

Я молчал. Серп под ладонью заливался белым смехом небытия. Он знал – остановиться мы не можем.

Ибо мы – одно.

Только вот взгляд как присох к истертому, зазубренному лезвию ножниц. Между которыми неспешно протянулась, улеглась еще одна нить.

Так же, как когда-то – моя.

– Что смотришь? – голос Неотвратимости – надтреснутый и зазубренный, как металл. – Твоей нити тут нет, невидимка. Только вот смерти-то ты все равно успел попробовать? Обратно не хочется?

Лезвия сжались, резанули – и нить жалобно вскрикнула, дёрнулась, свернулась… пропала.

Померещилось вдруг – пол, чёрная жидкость хлещет из горла, заливает пальцы… нет, мелькнуло – осталось позади, выпаленное обжегшим ладонь Серпом.

Я подошел к развернутому свитку, который разбросал кольца по каменному столу. Клото пошла следом, проворчала: «Чего ты там не видел»…

Снял с пояса меч – и Мойры онемели, когда острие Серпа Крона зависло над их сущностью. Над частью их предназначения.

– Мой отец думал, что убить Судьбу можно только одним способом. Сотворив то, что не прописано в ее свитке. Хотите поспорить со мной на то, что я найду не один способ?

– Ах ты…

Я – мы – улыбнулись едкой улыбкой небытия. В лицо трём ничтожным перепуганным старухам.

Нить легла между двух древних лезвий – а они не сомкнулись. Побоялись тиши и скрещения взглядов.

– Это не убьёт её, – выдохнула Клото. Глянула волком на раскрывшую рот сестру, отмахнулась. – Что? И так ведь получит, за чем пришел. Наведет свой меч потом на веретено, или на ножницы вот еще… Только это убьёт нас, Убийца. Не её. Мать так не взять.

Хорошо, кивнул я. Точно, – оскалился Серп Крона с моего пояса. Мы предполагали. Слушаем внимательно. Так, стало быть, не взять. Как взять?

– Думаешь – в ее строках нет про Гигантов и тебя с Серпом? – скривилась тогда Лахезис. – Мелькало, видели. Опять же, можешь попытаться Флегры под корень срыть – и очень может быть, что до какого-то предела сроешь… Только вот у тебя там на Флеграх – Погибель, не забыл?

Юнец, – фыркнул Серп под пальцами. Какой-то там Алкионей. Видел в глазах у дочки – остроскулый, черноглазый, сходство какое-то – не уловить…

Может быть, лучники всегда немного похожи между собой.

Особенно такие, которые не промахиваются.

Улыбка небытия внутри, в груди, кажется, потухла. И ослабла неизбывная тяжесть на поясе – померещилась на плече, вместо колчана…

У него Лук Урана, у моей Погибели.

И Серп Крона сомневается там, во мне. Боится. Помнит, что уже проиграл один раз.

Да и вообще – лук против меча…

Глазки Атропос щурятся, следят. Перечеркивают чертог еще одной невидимой нитью – когда я отворачиваюсь от свитка и подхожу к бесконечному, спряденному из многих нитей полотну.

Вглядываюсь – ища не свою нить. А очень на неё похожую – вот оно пошло, чёрное с вкраплениями багрянца, нить нового любимчика Судьбы, так ведь? Нового лучника.

Вьётся буйно и уверенно: нити ничто не помеха! Коснись многих вероятностей – увидишь разное: вот Погибель Аида встаёт на Флеграх, позади своих братьев. Вот скользит, свиваясь черными кольцами, к Тартару. Открывает Великую Пасть – и выпускает других своих братьев, которых Гея так жаждала увидеть на воле.

Или нет.

Вот Погибель Аида встречает кого-то… чудовище без Судьбы. Без нити. И сияет ему в лицо усмешкой – и в ответ ей люто скалится Серп Крона. И свивается стрела на тетиве – невесомая, будто оперенная самой Судьбой. И чудовище валится к ногам своей Погибели, и Гиганты ликуют…

Или нет?

Вот ощер Серпа Крона становится на миг ослепительным сиянием – и остров Коркира падает в прах. Умирает вместе с Геей-Землей, которая поспешила навстречу своим выкормышам. И из праха поднимается единственный лучник – и стрела летит… И гибнут оба – чудовище и его Погибель.

Или…

Призрачных, чуть уловимых нитей – возможных строк в свитке Судьбы – десятки… нет, сотни. Все не пересмотреть, не перезапомнить. Дробятся детали, меняются местами, мельтешат в глазах – это было? Или это будет? Или это возможно…

– Кронид.

Неотвратимая звала почти ласково. Будто сестра – заблудшего брата.

– Убей Алкионея, Кронид. Ударь его Серпом Крона. Останься жив сам. Этого там нет – среди нитей. Это не было прописано в его свитке.

Ахнули Клото и Лахезис – вцепившись друг в друга мощными лапищами. Мол – подсказка! Да какая! Сестра, да ты что…

Атропос цыкнула мимоходом сперва на них. Потом на меня – я как раз хотел спросить, с чего бы она так щедра.

Потому что попавшим в беду мальчишкам иногда нужно помогать – вот почему. А то они от безысходности способны мир разрушить.

– Не прописано… в его свитке?

– Да. И никогда не было прописано в твоем. Во всех вариантах ты… убиваешь его иначе.

Мы с Серпом пожали плечами. Какой тогда смысл – если это не поможет выполнить предназначение.

Если та, которая усмехается страшнее Серпа Крона из-за чьих-то плеч – все равно останется жить.

– Она тогда умрет для тебя. Только для тебя. И всё кончится… – мойра, видно, хотела сказать – хорошо. Потом передумала, выдохнула правдиво: – правильно.

Серп помалкивал и не собирался щериться в усмешке. С подозрением ощущал чувство, которое дрыгнулось у меня в груди.

Неубиваемое чувство – небось, никаким небытием не выжжешь.

Желание, чтобы всё закончилось правильно.

Чтобы – Погибель мертва, Ананка не властна… Серп? Наверняка ведь он успокоится, основательно прикончив хоть одну Судьбу, а после можно его тоже – как Алкионея…

Прямой путь для Криводушного. Атропос вон глазами блестит, головой качает. Зовёт глупого, заигравшегося мальчишку: куда полез?! Тебе же не по уму…

– Все вы… любимчики. Выродки, которые могут переписывать ее свиток. Рано или поздно – вас заедает гордыня, и вы хотите не просто переписать. Сжечь. Освободить всех и каждого – смертных и бессмертных. Думаете вы, что стоит за таким решением? Что будет, если кто-то из вас сможет убить Судьбу?

– Хаос, – предположил Серп Крона моими губами, улыбаясь едко и сумрачно.

– Хаос недолговечен, Убийца. Он всегда стремится к Гармонии и всегда избирает для неё самый прямой путь. Однажды он породил то, что стало над богами. Главный закон жизни – Неотвратимость. То, на чём держится ось этого мира. Неотвратимость должно что-то воплощать, а на небесах должно быть что-то, что превыше всего. И тот, кто убьёт Ананку, разрушит действующий порядок. Тогда ему самому придётся стать Неотвратимостью. Шагнуть – и занять место на небесах, возле оси мира.

Наверное, подошло бы для того, кого называли безжалостным века назад. Горький смех созрел на губах, скатился – плодом.

Воины всегда смеются горько, когда идут в битвы, где им не победить.

И ещё их иногда озаряют внезапные прозрения.

– Кто был до меня? – спросил я. – До Крона? Тот, кто пытался убить её первым?

Уран, ну конечно. Старик, свергающий в пропасть своих сыновей.

Лучник.

Преданный сыном.

Первый из любимчиков – только вот Ананки ли?

– Он не был с матерью. Он был с… другой.

Имени она не осмелилась произнести. Будто могла накликать.

– Дурак думал возвести на небеса сестру Ананки. Считал, что этим может победить Неизбежность. Что жизнь станет иной…

А Ананка, стало быть, вмешалась. Выбрала себе своего любимчика.

И меч победил лук.

– Что стало с Ураном – я знаю. Что стало с той сестрой?

Хотя зачем рассказывать – ты главное смотри, вещая Мойра. Не отводи взгляд – я уже вижу, как мелькают там окровавленные локти твоей матери, раздирая сестру на мелкие части…

Части, которые она и сейчас еще пытается уничтожить.

– Что делаете вы, боги, с врагами? С тем, кто может уничтожить ваш мир? Кто перевернет самую его суть?

– Они, понимаешь ли, обе рожать могли, – подала тут голос Лахезис. – Из себя, как Хаос. Как Гея. Только вот обе могли порождать то, что – продолжение их самих. Мать вот родила нас. То, что… дополняет. Помогает. А та… та родила бы другое.

Чудовище, наверное, какое-то. Вон у Клото глаза вытаращились, губы брезгливо скривились – даже и не сказать, что такое она родила.

– Веру, – сказал я тогда.

– Новую веру, – эхом откликнулась Атропос. – Это были… страшные строки, Кронид. Эта вера уничтожила бы свиток. Изменила бы мироздание. И не стало бы никого. Ни Ананки. Ни вас…

– Что стало бы?

– Что-то иное.

Молчание. Свиваются нити из солнечных лучей – ложатся один поверх одного, в заведенном порядке. Покачивался развернутый свиток – ждал новых записей судеб. Людей, и кентавров, и нимф, и богов.

Истончались нити – ложились под ножницы Атропос, одна за другой.

Рождали музыку Неизбежности, наверное.

Или кто там знает – Гармонии.

«Все выходы хуже, – молчали Мойры, – вы не понимаете этого, глупые бунтари. Убей Алкионея, Кронид. Убей только свою Судьбу. Не посягай на ту, которая – Гармония».

«Это отвратительная Гармония, – молчали мы с Серпом. – Вы просто не знаете – как это. Знать, чем закончится. Осознавать, что впереди лишь мрак. Вы не тонули в черных ледяных водах Стикса, вас не било пророчествами из-за спины… Вы не знаете, что все строки в этом свитке – страшные. Ибо они – есть. Что ваша Гармония – несправедлива».

«Но это единственная, которая есть, ибо все выходы хуже, – тревожно молчали нити, покорно ложась под истертые лезвия. – Ибо если ты убьёшь Судьбу – что породит Хаос ей на замену? Или ты возьмёшься сам, Кронид? Сам будешь вершить мироздание?! Убей свою Погибель – и всё закончится».

Когда я отвернулся и шагнул к выходу – Атропос все же не выдержала. Подала голос:

– Что ты собрался делать, Кронид?

– Закончить всё правильно.

Хмыкнула Лахезис. Клото забормотала что-то – что вот, можно было бы и на ответ поспорить.

– Уверен, значит, что сможешь? – хмыкнули за плечами. Неприятно знакомо хмыкнули.

Зато и поперхнулись, когда я дал ответ.

– Не уверен. Надеюсь.

*

Они поднимались медленно.

Вести не успели дозреть и донестись, осень не успела вступить в права – и теперь саженцы матери-Геи раскачивались лениво и неохотно, чесали в многочисленных затылках. Перекликались: что, время уже, да? Ну, чтобы плесень того… этого?

Чёрные, выжженные пустоши Флегр гудели роем потревоженных шершней: то есть, как там Громовержца больше нету? Нету плесени? Теперь можно на Олимп вот просто так?

А в чем потеха тогда?

– Мать того… сказала: поспешить.

– Армий будто бы у них теперь нет.

– Чего спешить-то тогда?

– Так, может, на Олимпе того… еще остались! Давайте, братья!

Дали.

Кто встал на крыло, кто свил-развил змеиные кольца тулова. Кто-то вскинул дубинку на плечо, а кто воинственно поправил набедренную повязку. И – лавиной, осенним неостановимым листопадом, неумолимым градом: вперед, на Олимп! Туда, где ближе всего, к восточной границе садика!

Грудь Геи-Земли дрогнула под ногами сыновей – коротким сдержанным рыданием полным гордости. Так мать провожает пестунов – не в кровавый бой, в короткую и победоносную битву.

Триумфальный набег – а потом боги станут перегноем под змеиными кольцами нового поколения.

И путь на Олимп прям! Опять же: ни армий, ни Аполлона, ни Громовержца-Зевса…

Только одинокий путник в капюшоне торчит неподалеку от самой границы выжженных земель – заблудился, наверное. Свернул с нужной, прямой дороги. Прибрел, нежданный и незваный, не в то место. И во время не то. Вот и стоит, будто столб-герма. Сейчас, может, еще дорогу укажет…

– Эй, плесень! Далеко до Олимпа?

Паллант – козлоногий, с шершавой, чешуйчатой кожей, с такими же драконьими крыльями. Хрипит насмешливо.

Ответ из-под капюшона летит спокойно, чуть устало.

– За вечность не дойдете.

И дрожит грудь земли от дружного хохота ее сыновей. Потому что – плесень тут! Стоит, разговаривает – потеха!

– А ты чего приперся-то? Думаешь нас удержать, а, плесень?

Осекается хохот – на миг.

Кажется – из-под капюшона странника выблеснуло адамантием что-то древнее, щербатое, страшное…

Да нет, пригрезилось, наверное. Где это видано, чтобы приходили куда-то, вооруженные улыбками?

– Думаю показать вам дорогу.

– Короткую дорогу? Хорошую?

– Верную. Правильную. Короче которой – нет.

Гогочут Гиганты – саженцы матери-Земли. Свивают-развивают змеиные тела. Шуршат крыльями, готовят дубины – наверное, сейчас сомкнутся.

Одинокие путники, вооруженные только улыбкой, – добыча легкая.

– Братья, плесень-то полезная!

– Так может того… себе оставим?

– Да на кой нам…

– Вот если бы баба, а этот – нет…

– Так пусть дорогу покажет!

– А дорога – на Олимп?

Это цедит Порфирион (откуда я знаю их имена? Выплывают, как из легкой дымки памяти – Порфирион, погибель Зевса…). Порфирион величественен, и ему очень хочется на Олимп – не терпится проверить собой золота трона.

Но я качаю головой – обещаю показать иную дорогу. Идемте же вместе, Гиганты – мне хорошо знаком этот путь. Я, правда, совсем немного не дошел, но два раза был уже совсем рядом, а верно ведь говорят, что все нужно проверять до трех раз?

Будьте моими спутниками – я отличный проводник. Лучше Гермеса-Психопомпа, который таскает тени в подземный мир. Смотрите, я не тороплюсь начинать наше с вами путешествие. Я дал себе время проститься и собраться – немного, час, пока брел, пока ждал вас… И теперь я дарю вам полной россыпью секунду за секундой, чтобы вы успели посмеяться, успели надышаться, успели… попрощаться.

Драгоценные секунды катятся одна вслед за другой – горошинами с порванного ожерелья. Полсотни сыновей Геи – заблудившихся на пути к Олимпу. Один странник – напротив них.

Рев, гром, шипение молодых глоток: «А мы на Олимп! Плесень убирать! Править!»

И в ответ – тихий, едкий смех с пояса странника: простите, от этого путешествия нельзя отказаться.

Потому что пальцы уже легли на рукоять. И обжигающая улыбка адамантия готова покинуть пояс, и пригласить мир – во прах. Куда сейчас пойдем мы с вами. Может быть, и Судьба.

Ибо я, Аид Странник, не вижу иных путей, кроме последнего странствия.

А косматый, необузданный Полибот потрясает двузубцем – вот-вот засмеется знакомым смехом Посейдона, вскинет руки, скажет – да чего мы его слушаем, плесень! Двинется вперед – и секунды, за которые я цепляюсь, брызнут во все стороны. И останемся мы.

Я, Серп Крона и единственный путь.

Единственный… шанс.

– Хо! Травить!

Вот он – Полибот, любитель начинать. Неостановимый, как Морской Жеребец в гневе. Рвётся вперёд, играет двузубцем, развивает кольца, которые у него вместо ног…

Плюх.

В неведомо как подвернувшуюся лужу. Коварную. Подкравшуюся к Гиганту и перемазавшую величие в грязи.

Казалось – будто земля и вода решили подшутить над сынком: перемешались и ка-а-ак…

Потом пошутить решил воздух.

Высвистел что-то диковинное.

Расступился, пропуская черную стрелу.

Стрела неторопливо и важно воткнулась Полиботу в волосатую ручищу.

Саженцы Геи посмотрели на стрелу. Потом на меня. Недоуменно и немного обиженно – мол, ты чего?!

Я тоже смотрел на стрелу. Тоже – недоуменно и даже обиженно. Да чего там – смотрел, вконец обалдев: стрелы?! Лучник?! Гиганты умирают?! Да что это за…

Тут заговорил Полибот.

– Что это за… – недоуменно начал он, глядя куда-то поверх моего плеча.

– Плесень пожаловала! – весело пояснил голос, от которого у меня мурашки прошли по спине. – Яблочки жрать.

Арес! Откуда здесь…

– Чего?! – хрипло гоготнул Полибот. – Это вы нас и жрать?! А жракалка-то отросла?

В ответ свистнуло тяжелое копье и насквозь пронзило ему глотку.

Следом за копьем объявились морские волны. Поднялись, как совсем недавно, на Коркире – грозя небу. С шипением обрушились на сад Геи-Земли, затапливая всё и вся – погребая под собой пепел, и выжженную пустошь, и кости… Разбросали Гигантов легким мановением невидимой руки – подальше, подальше, и еще волнами поиграться.

Меня – только по плечам как следует шарахнуло, будто поздоровавшись. Хорошо так похлопало, аж на одно колено уронило.

«Что это за…» – укоризненно вышептало внутри острое адамантовое лезвие.

А я-то почем знаю – что вот это за…?!

Я убил прошлое, пока шел сюда. Пока прощался. Отшвырнул, оставил за плечами на Олимпе – дворцы, и Зевса, и трех сестер Прях.

Я пытался сказать себе, что и настоящее теперь становится прошлым.

Только вот настоящее не согласилось и заявилось следом.

Вот оно стоит, мое настоящее: выступают фигуры из водных вихрей. Непоколебимо стоящие на возвышении.

Афина – прямая, как копье, и вооруженная легким дротиком. Арес – с круглым щитом и прямым мечом-ксифосом.

Танат… факел у него там, или клинок где-то подобрал?!

Стикс… эта здесь зачем?! Наверное, просто так вышла – с тяжелым копьем наперевес прогуляться.

Ифит стоит не на возвышении – по пояс в воде. Вздымая трезубец и заслоняя волнами моря Гигантов от помощи Матери-Геи.

А лучник… кто лучник-то? Нашли все же где-то смертного?!

…не лучник. Лучница. Притаилась за скалой – сразу и не увидишь, только золотые волосы по временам вспыхивают-выдают.

Не богиня, не жена Владыки – нимфа смертная.

С губ опадает вплавившаяся в них адамантовая усмешка, и отступает вкрадчивый шепот Серпа Крона: «Ну! Взмах! Мы – одно…»

Отступает перед поднимающейся волной ужаса. Памяти о смертности.

Что ты сделала, сестра, что ты сделала?!

– Вы чего сделали?! – ревут Гиганты, поднимаясь в пене волн. – Плесень!

Вырастают заново. Вздымают руки, отряхивают от воды крылья. Развивают черные кольца. Потрясают булавами, дубинами, за скалы хватаются. И орут, что это какие-то неправильные боги – кто там знает, может, они ели неправильный нектар…

– Да мы к вам… мы ваш Олимп… Плесень!!!

В ответ, вместе с очередной стрелой, летит задорный клич Ареса:

– Боги не воюют в обороне!

И ксифос сына доканчивает за материнской стрелой дело – выпускает ближайшему Гиганту кишки. И волны окрашиваются густой, черной кровью, убирают землю будто трауром по сыновьям.

Воздух колеблется от яростного рева. От осознания: час… час. Роковое пророчество. Последняя битва.

Боги – против Гигантов и лучник, несущий смерть своими стрелами…

А я… а я глазами хлопаю – потому что выискались же, спасатели! Защитнички… хоть бы знали, что на самом деле защищают! Шел в одинокий, последний путь – так нет же, набежали попутчики, назад тянут.

И над всей этой – густой мешаниной битвы (шесть – против пяти десятков!), свистом летящих стрел, громовыми ударами копий и плеском волн – мне слышится насмешливый, торжествующий смешок Судьбы.

«Явился бить, невидимка? – смеется она. – А по кому бить-то?»

Настоящее поплевало на руки – и отодвинуло одинокого странника в сторонку. Постой, мол, не суйся, погоди в уголочке, а мы тут за тебя с Погибелью расплюемся.

Предсказуемо. Прописано. Правильно до оскомины.

«Чего ты ждешь?! – шипит ядовитая гадина, корчась на бедре. – Бей же! Выполни же предназначение, пока они не спасли ее! Смотри – они сражаются с Гигантами, они забирают у нас с тобой наш удар, они – ее армия…»

Нет, качаю я головой. Они моя армия. Всегда – моя армия.

И обжигающая адамантовая гадина примолкает в сомнении – когда в мои сжавшиеся пальцы приходит по зову двузубец. Знак моего мира.

Знак полководца, который – вместе с армией.

Армия моя, армия…

Гера – вместо отряда лучников. Стреляет – заглядеться (моя школа!). Твердые пальцы. Жесткий прищур. Тетива почти касается щеки. Наложить-прицелиться-отпустить. И взвиваются волосы в бешеном танце… смертной нимфы. Кто отпустил тебя в смертность, Гера?! Как ты обрела ее так быстро? Напитала стрелы своего колчана – и несешь ее Гигантам?

– Ауыыыыыыы!!!

Вот, еще одному принесла. Туда, где не просто больно – еще и обидно.

Гигант с рыком рвется вперед – и вязнет в безумной ласке волн.

Ифит – конница на колесницах. Вскипают белые буруны – гривами лошадей. Мелькают волны – быстрее колес. Неудержимо накатываются на Гигантов – замедляя, оттаскивая, подставляя под стрелы Геры… Лицо мальчика бледно, глаза – гневное море в шторм – и на волнах он играет легче, чем на кифаре, свивая новую, невиданную мелодию битвы…

Неподалеку бьется Стикс – сомкнутые ряды копейщиков. Разит то ужасом, то тяжелым копьем. На лице – леденистая ухмылка: сквозь копейщиков врагу не пройти…

Дальше бьётся Афина – непоколебимые стены крепости. Собранная, спокойная, только прядь непокорная из-под шлема вылезла: издевается, смеется. От жены не отстает Арес – ряды пехотинцев. Нарывается, дразнится, чуть ли не летает по полю.

Правда, не летает: в армии нет крылатых. Есть Бескрылый. И Безмечный. За кого в армии Танат Факельщик?

Этот – сам за себя. За смерть.

Оказывается, имея при себе лишь факел, можно очень даже хорошо показывать противникам – насколько бездарно они дерутся. У одного Гиганта уже аж пять глаз из шести не видят, второй с воем тушит себя в волнах, третий обожженными лапами трясет…

Армия воюет. Защищает – то ли мир от Погибели, то ли Ананку от того, что страшнее ее. А лавагет в сторонке ненужный мается – да кому он вообще тут нужен?!

Моргнул. Стряхнул с себя ненужное, лавагетское наваждение – куда тут армию себе представлять, когда такое творится!

Оскальзываясь на камнях, крови Гигантов, пенящихся волнах – добрался до своих лучников… то есть, до Геры.

– К-какого?! Какого вы тут…

Бывшая супруга прищурила левый глаз и всадила стрелу в волосатую ляжку Гиганта, который подлетел слишком близко.