Текст книги "Иная Судьба (СИ)"

Автор книги: Steeless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)

На месте брата я бы так не спешил занять положенное мне место.

Подземный мир затаился в нехорошем ожидании. Что-то вязкое, тягучее, злорадное было разлито в воздухе. Глухо порыкивало в Тартаре – и там затаились.

Пиров в честь долгожданного прибытия Владыки так не ждут. Так ждут другого. Грани. Последнего дня.

Я знаю, потому что внутри у меня нынче – то же самое.

Черный дворец на острове в кольце огненной реки. Щурится прорезями окон: не ко мне ли? Устрашающая твердыня, достойная царя подземного мира – дворец скорпионом прилепился к скале, выставил жало: подойди-ка! Творение безумного архитектора – Гипнос рассказывал, что тут строил еще Крон. Ата утверждала – что еще Эреб.

Может, я даже совсем не против, чтобы Посейдон не вселился сюда. Чтобы вымахнул из Темных Областей – безмерной свалки – сын Тифона и Ехидны. Проглотил бы половину свиты, пометил брату колесницы – и сорвал дурацкий план: жить здесь.

Жить? Здесь?!

– Почему вы не уйдете отсюда?

Вопрос получился глупым. Получился – из рук вон. Не для Мудрого, не для Странника, Отшельника… как там меня еще. Вон, Трехтелая захмыкала и приготовилась разразиться речью в духе: «Ты думаешь, нам будут рады на поверхности? Ламии, Эмпусе, другим, пьющим кровь. Гидрам, чудовищам, ночным первобогам… Танату».

Приготовился метнуть ответное: «Никто не гнал вас с поверхности. Танат ходит к кострам Гестии. Гипнос пропадает на моих пирах, чудовища вылезают полакомиться кровью. Ты сама вершишь свои чары под луной на перекрестках. На земле живет не меньше чудовищ. Великаны, драконы… что держит здесь вас?»

– Разве Гипнос или Ата не сказали тебе?

Темные Области вырастают по левую руку – свалка бесприютного хламья. Цепи, разбитый пифос, огромный валун… колесо, решетки, шипы. Все – вперемешку, вперекрутку.

И – взгляд из густой тени. Не тот, какой виделся обычно – просящий: «Ты уж только к нам, а мы к тебе…»

Настороженный, хищный взгляд – отражение мира.

– Нет. Они не сказали.

– Потому что все мы здесь немы, Кронид. Как нем раб. Или кукла, которую девочка, заигравшись, посадила в игрушечный домик.

И там, в глазах – что-то давнее, тайное, отзвуком, отголоском… что, Геката? Кому нужны были жильцы? Кто привязал вас к этому миру так, что даже белокрылый Гипнос вынужден возвращаться?

– Отсюда не так просто уйти, Кронид…

Ускользающий шепот скользнул по коже, канул во мрак. Показалось на миг – там почти отчаяние, у Гекаты на лице. Отчаяние – и предвидение чего-то такого, что…

Впрочем, мне-то что, у меня последний день впереди, а потом – обживаться в Тартаре. Где там собака-то?

Медовые лепешки, которые Трехтелая извлекла неведомо откуда, тут же перепачкали пальцы – и ничего, что обернуты в ткань. Сделаешь шаг, два – и весь будешь в меду, и остается только пожелать сыну Тифона и Ехидны приятной трапезы.

– Я буду ждать здесь, о Великий Владыка…

Куда уж величественнее. Приперся просить зелье – спасать обманщицу-жену. Щеночка вот кормить подземного… хотя среди этой подземной свалки попробуй еще – рассмотри щеночка.

Я не был раньше на Темных Областях. Не пришлось. Теперь вот вижу: интересное место. Сотканное из тьмы, чьей-то воли и куч хламья, которое сюда набросали. Шепчущее в уши не хуже Тартара – если умеешь слушать.

Каменные ступени. Валун. Уползает из-под ног маленькая, шустрая змейка – наверное, Геката за мной послала. Какие-то пики норовят ужалить открытые икры, а впереди… Тьма там – впереди. Темнее черного. И из тьмы – ни звука, только взгляд. Пристальный, оценивающий. Говорящий: подавись ты своими лепешками, так я к тебе и вышел. Суйся сам.

Ладно. Крутнул кистью, убрал из руки лепешки – призову, когда потребуется. Ступил из густого полумрака – на границу полной тьмы… и тьма тут же ожила, навалилась с глухим рычанием. Вцепилась зубами в руку, стала мощной лапищей на грудь…

Ладонь скользнула по мягкому горлу – погрузилась то ли в шерсть, то ли в огонь… разве может огонь быть черным? У этих деточек Ехидны все может быть, не проворонь хвост, невидимка!

– Пошшшел!

Уперся в горло, ногой оттолкнул от себя, подхватился, отскочил в сторону. Правая рука будто от плеча отнялась, только вот раны будто и нет.

Вспыхнула пара алых точек впереди – маленькие, зловещие огни. Мгновенно. Потом он прыгнул опять – без звука, без рычания, не прошуршав даже лапой… Стремился – навалиться, подмять и задавить, перервать незащищенное горло.

Привычно шагнуть, уходя скользкой дорогой богов? От тьмы – на Олимп?

Некуда… незачем. Шагнул навстречу, в шуршащий сумрак, обтек – будто ласковая вода. Вспомнилось почему-то: ночи на берегу моря, шепот – губы в губы «Какой ты, ах, какой ты…»

И еще пролилось из памяти: мальчишка в изодранном хитоне борется с козой. Та разошлась, несется, торопится боднуть в бок.

И мальчишка уходит, обтекает – неуловимый, как ветер, у которого учился, как птицы, как море…

Клацнули клыки – неподалеку от носа. Показалось даже – вылеплены из тьмы. Будто сами Темные Области ожили, смотрят горящими точками глаз, кидаются, глухо ворча…

За ветром, за морем, за солнцем… за невидимкой.

Я – Аид-лучник, сын Крона, выросший на Крите. Судьба своего отца. Нелюбимый сын любимой матери. Лжец, мудрец и странник.

Ты не удержишь меня, тьма, которая решила, что она – пес. Хочешь – солгу тебе, что я это ты? Среди моих учителей была и Ата. Могу ударить мечом – здесь они зачем-то звенят под ногами. Кто только рассыпал, по Темным-то областям?

Но рука тянется за другим, тянется – чтобы взять привычное, выкованное по мне…

Мы играем в догонялки – я и темная туша. Вспыхивают багровые точки – то там, то здесь, сколько там голов у этой твари, или она просто повсюду? Кружится вместе со мной. Выглядывает из-за валуна, возле которого лежит холм, выскакивает из ямы, окруженной языками пламени… или там только что не было ямы? Наскакивает, пытается рвануть клыками, потом настороженно кружит опять.

Все сверлит взглядом, почему-то даже кажется – знакомым. Настороженным, тяжким взглядом, норовящим придавить плечи не хуже, чем валун. Кого видит? Безоружного воина, озирающегося во тьме? Мальчишку с Крита, только подросшего немного? Юношу, губы которого вот-вот шепнут: «Ты хотел меня видеть…»

Воин приник к скалам – обломкам каменного крошева. Мальчишка застыл, каверзно усмехаясь. Стоит юноша – лакомая добыча. Ни брони, ни шлема, ни оружия. Только лицо чуть белеет – окружено мраком волос.

И пальцы тянутся – за привычным средством: не мечом, не луком…

За приказом.

И прыгнувший пес получает по зубам. Не мечом, не луком.

Куском собственной вотчины, услужливо выросшим из земли. Было ровное поле – стало колонной, в которое сын Тифона с хрустом въехал мордой. Рыкнул, мотнул головой – и чуть успел ее отдернуть от рванувшегося из-под земли толстого шипа.

На Темных Областях настала весна: черная, выжженная земля процвела местными растениями. Острыми обломками, вершинами пик, листьями копий. Засеребрилась цепями и шипами, обильно украсилась бутонами огненных ям, выпустила из себя тучу ядовитых скорпионов.

Словом, щенку гулять и радоваться. Отродье Тифона и Ехидны, кажется, оценило: прошагало по скорпионам, смяло пики, вихрем пронеслось, разрывая цепи, наподдало лапой по горящим углям – те взвились с воздух тучей искр.

Потом точки приблизились. Мигом – без звука. И показалось – я все-таки сумел его рассмотреть: угольно-черный пес стоял напротив, иронично ощерившись и покачивая головой, как бы говоря: «Ну, и кавардак же ты тут навел, невидимка».

Тихо фыркнул.

Ткнулся сухим, горячим носом в ладонь – сгустком мрака и тьмы.

Пропал.

Темные Области ложились под ноги мягче родного Крита – угодливая бесконечная свалка, готовая на все – только прикажи…

Трёхтелая ждала на тропе.

Поворачивала в пальцах темный флакон из вулканического стекла.

Смотрела задумчиво – не таинственно.

– Зачем он тебе? – спросила, когда я протянул руку.

– Я говорил, что собираюсь лгать – разве ты не услышала меня, Трехтелая?

– Ты говорил внятно, Кронид. Я расслышала. Зачем тебе мое варево? Разве не можешь ты лгать без него? Не можешь приказать – чтобы они поверили?

– У меня нет зелий, Трехтелая. Колдовских трав и заклятий. У меня нет даже – колдовских сил, как у тебя.

– У тебя есть право, Кронид. Иногда оно бывает важнее любых сил. Важнее… всего.

К чему ты сказала это, Трехтелая? Почему не торопишься передать флакон? Что ищешь за моими плечами, на Темных Областях?!

Какое право у меня есть?

Передала все же – я почувствовал холодную тяжесть в ладони. Кивнул на прощание, зашагал прочь по узкой тропе, омываемой ароматом асфоделей.

Оборачиваться не стал, только потом взошел на утес, с которого так хорошо виден был подземный мир. И окинул его взглядом – черно-огненную чашу, исполосованную реками. Тоскливый дворец на острове, ощерившаяся пасть Тартара, и вязкость стигийских болот, и фигура с тремя телами замерла на распутье – богиня перекрестков в своей стихии.

И подполз, жмется к ее ногам трехголовый пес… так у Цербера три головы?! Ах да, еще и дракон из задницы? Так, а с кем же я тогда… кого же я тогда…

Пожал плечами – шагнул к себе, на Олимп, обратно.

Мало ли голодных псов в подземном мире?

====== Сказание 6.2. О похищениях на колесницах и просто похищениях. ======

Кнут распевал вовсю – звонко, радостно. Так, небось, птицы не поют. Должен был – торжественно и сурово, а вот, попался какой-то голосистый, не постигаю – откуда его Эвклей откопал.

Голос кнута – на фоне гробовой тишины и редких стонов – казался неуместно легкомысленным. Кнут забыл, что нынче казнь. Остальные помнили. Солнце слепило глаза – вцеплялось когтями, тоже хотело кого-нибудь казнить. Нотт-озорник подхватывал песню кнута – и разносил по внутреннему двору, от бога к богу, от нимфы к нимфе… В песне было – о том, как нельзя изменять Владыкам.  – Хорошо, что Афина не пришла, – сказал я тихо. Гера, застывшая по правую сторону от меня, вздохнула что-то почти неслышно. Она была в моём шлеме – незрима. И, кажется, опасалась, что меня или ее все же услышат. Я был уверен – что не услышат, а услышат – додумают что-нибудь за нее и меня. Зелье Гекаты разило без промаха. Я просто позвал их «освежиться перед неприятным зрелищем» – тех, кто хотел увидеть казнь. Слуги разнесли нектар и амброзию. Другие слуги вывели во двор подобие Геры – можно было взять любую служанку, а после сбыть в подземный мир… Но я сделал проще: накинул облик царицы на одну из овец Нефелы. И бывшее облако обреченно проплыло к месту казни, и на его (ее?) спине вскоре заблестел поддельный ихор.  – Думаешь, на нее не подействовало бы зелье? – тихо спросила Гера. – На Афину.  – Уверен. Из тех, кто умеет видеть – здесь никого, это радует. Гестия где-то в лесах, она все последнее время старается не проводить во дворце. Стикс убыла в подземный мир – оставила за себя сынков, бичевать якобы царицу. Ни Фемиды, ни Япета… Вроде бы – полный двор набился, а и опасаться некого. Нет даже Ареса – видать, еще не донесли о моей беспримерной жестокости. Ну, зная сынка – он вылезет, когда не надо, и устроит отцу неожиданность. Боги, божки, музы… Артемида с нахмуренными бровями и без брата. Гермес. Деметра – она прибыла утром и все пыталась рыдать и просить за сестру, голосила так, что чуть игру мне не испортила. Зевс – ну, куда ж без братика. Смотрит задумчиво – то ли фигуру Геры оценивает, то ли прикидывает, что иногда бывает за измены. Удар – стон, удар – стон… брызжет на плиты подобие ихора. Напевает кнут. Позванивают цепи, которыми прикована овца Нефелы в облике царицы. Наковальни на ногах болтаются. И глаза – не меньше сотни – прикованы к наковальням, к исхлестанной спине, к развившимся волосам… И у всех – у брата, у Деметры, у мелких божков… у всех затуманены тем, что им хочется видеть. То, что я подсказал – увидеть им… И мне не хочется знать – мог ли я им просто приказать. Махнуть рукой, указать – вон там Геру бичуют, узрите! Описать в нескольких словах подробности: вот так она кричит, так изгибается, такие-то рубцы оставляет кнут… Не хочется знать – потому что я знаю. Понимаю, о каком праве говорила Трехтелая там, в подземном мире. Понимаю, почему разочарованно молчит Ананка за плечами – ей нечего мне сказать…  – Что мне делать теперь? – спросила Гера, когда ее подобие проплыло под охраной обратно – в свои покои. На плитах внутреннего двора поблескивали брызги фальшивого ихора. Шептались зрители – я только что приказал Гере не показываться мне на глаза. Деметра на цыпочки приподнялась – сейчас побежит утешать сестру…  – Что хочешь. Пойди в свои покои – поплачься Деметре, когда она явится с объятиями. Расскажи о своей боли Афродите, когда за Деметрой явится и она. Пошли кого-нибудь к этому своему… Ифиту. Предупредить, чтобы не наделал глупостей. Надавай мудрых советов Аресу, когда он явится пророчество исполнять. Вскрикнула, схватилась за мое плечо. Стряхнул ее пальцы. Сквозь зубы прибавил:  – Не забудь снять шлем. Может, в последний момент я попробую сбежать, кто там знает. Не хотелось бы до скончания века болтаться в Тартаре. В компании отца. Что ты там хотела сказать, Гера? «Я сделаю все, чтобы наш сын не сверг тебя из-за меня»? Не трудись – ты лишь одна из причин. Вторая…

– Владыка! К ногам твоим…

Сговорились они, что ли? Только, понимаешь ли, закончил лгать окружающим и спровадил их на пир. Выслушал сто тысяч мольб быть снисходительным к глупой жене (Гера бы их за такие мольбы стрелами бы нашпиговала!) и не карать ее дальше. Только вот обещал подумать… и опять что-то в ноги валится.

Что-то светловолосое, пышногрудое, в легкомысленном хитоне и с дикими глазами.

Тартар знает, что за она. То есть, наверное, Гера знает – она же половина моего всезнания, в особенности о том, кто кому кем приходится.

Вторая половина – шлем-невидимка – тоже не в помощь. Остальные пирующие молчат. Подавились вином – потому что два раза за одни сутки…

Разве что вот Деметра вскрикнула шепотом: «Левкиппа, что ты тут…»

Спасибо за подсказку, сестра.

– Радуйся, о прекрасная. Можешь смотреть. Не Левкиппа ли ты, нимфа, что дружна с моей сестрой Деметрой?

И гул – в пиршественном зале: «Вот ведь все знает…»

А нимфа трясется так, будто я в нее вот-вот стрелу метну. И перебегает глазами – с меня на Деметру, с меня на Деметру…

– Поведай же, что привело тебя ко мне!

– Владыка, я… покарай меня, Владыка… Великая Деметра, покарай меня! Повелитель морей, Зевс…

Карайте меня все, я уже понял.

– Что случилось?

– Кора… Кора похищена. Кора…

Крик ужаса Деметры вспорхнул подстреленной птицей. Зевс саданул ладонью по столу в гневе:

– Кто?!

– Аполлон…

Теперь вообще все заорали. Ну, кроме Владыки. Владыка там, кажется, малость, закоченел на своем троне – наверняка от гнева. Все же не каждый день – невесту сына из-под носа…

Мне бы подняться, что ли. Загасить шум. Спросить: как?! А вот, молчу, будто и дела никакого нет. Внимаю в суровом (наверное) молчании: да, она танцевала, цветы собирала… а он прилетел, как Геката, в золотой колеснице, схватил и увез. Нимфы и опомниться не успели. Теперь вот просят, чтобы их побыстрее покарали, потому что не догнали колесницу.

Вот и что с этим делать Владыке, а?! Ясное дело – что: расколоть череп Мому-насмешнику. Вот ведь он невовремя со своей историей об измене Геры. Я-то, конечно, сделал, что мог, и определил казнь, только вот кифаред Аполлон…

– Мы сбежим, – звенит в висках сказанное юношеским голосом. – Я украду тебя, как мы раньше и собирались, не бойся, теперь уже – только так…

И – слабый девичий голос:

– Владыка обещал мне…

– Опомнись! Неужели ты не слышала, что я рассказал тебе? Как он поступил с собственной женой – а ведь было ее слово против слова Мома-насмешника! Он насмеялся над тобой, Кора, ему нельзя верить.

– Ты совсем его не знаешь. Я пойду к нему опять, я спрошу его, я скажу ему…

– И он не выпустит тебя с Олимпа. Кора, говорю тебе – только бежать! Иначе он заточит тебя в темницу, выдаст за Ареса силой…

– И ты не боишься разгневать его?

– Я боюсь за тебя. Только за тебя. Его я не боюсь. Ни его, ни гнева отца…

– Молокосос!!

Зря, очень зря. Гнев Зевса – это вам не копыто сатирье. Поражает мгновенно, бьет как следует – чтобы уж с одного раза.

Младший встал – нет, вырос из-за стола. Сверкнул вечным солнцем в волосах, полыхнул гневом в глазах. Левкиппа, заскулив, поползла поближе к моему трону.

– Брат. Позволь мне покинуть твой пир. Позволь мне… найти мальчишку и показать – каково это бывает: когда берешь чужое. Тебе незачем тревожиться, брат: я сделаю это сам…

Понимаю, Зевс. Ты так старался устроить эту свадьбу (просто так или чтобы угодить Аресу – кто там знает). Так гордился тем, что мы поженим наших детей. И тут вдруг другой твой сын подкидывает такой подарочек. Впору и впрямь разозлиться – до белой, обжигающей ярости, вскипеть хуже Посейдона и приготовиться нестись и карать.

Хотя я бы не стал на твоем месте так опрометчиво связываться с лучником, знаешь ли. Пусть и против трезубца.

Угомонил бы жену лучше – вон, голосит и волосы рвет, готова впереди твоей колесницы бежать на розыски Коры.

– Пусть твоя жена расспросит Левкиппу, брат, – тихо сказал я, глядя Зевсу в глаза. – Идем. Мы поговорим с тобой вдвоем… и не на пиру.

Дурацкий день, хоть и последний. Половина гостей уж точно вообразила: сейчас Климен Милосердный еще больше забудет о своем милосердии. И наедине устроит Владыке Морскому головомойку – мол, как так, что ж ты слова не держишь и за отпрысками не следишь?!

Похоже, Зевс думал точно так же. Не успели мы еще удалиться от мегарона – начал:

– Стиксом поклянусь – я не знал, что этот щенок…

Я махнул рукой. Нашел наконец уединенную комнату, где не подслушивают. Подозвал от стен два равных кресла.

– Да знаю я… сговор отзову. Аресу объясню… слушай, у тебя там в пучинах морских… нет чудовищ каких-нибудь пострашнее?

Зевс моргнул, остывая от вспышки ярости. Потер лоб недоуменно.

– Чудовищ?

– Пострашнее.

– А тебе зачем?

– Как выкуп. Вряд ли этот твой сын… Аполлон… сможет расплатиться за Кору песнями. Золото и цацки мне не нужны. Остается подвиг потруднее. Есть такое – пострашнее, но чтобы справился?

– Что ты вообще…?!

– Ты. Объявишь через Гермеса, других своих детей, любых вестников… что Аполлон получит в жены Кору, если совершит такой-то подвиг. Если своих уродов нет – попроси у Посейдона, его подданные и без того на поверхность зачастили.

– Да что ты мне, брат… – прошептал Зевс. – А Арес? Невесту отберешь? Заявишь: раз похитил – значит, теперь его?! Не кара – выкуп? Я знаю, что тебя называют Милосердным, но это уж…

Безумие – не это ли хочешь сказать, младший? Перенапрягся старший – править. Тут еще измены жены, похищенные будущие невестки… вот и несет что-то странное – так?!

Я-то думал – став Владыкой Глубин, ты научишься хоть немного смотреть вглубь.

– За Ареса не волнуйся. Не будет преследовать ни ее, ни его. Ну, хочешь – потом пришли ему даров. Или другую невесту подбери: да вот хоть у Гефеста Афродиту отними…

– Он пошел против моего слова! Против твоего слова! Похитил мою дочь!

Вот бы кому править – Зевс точно знает свое место. И что делать. Непокорный юнец пошел против отцовской воли – нужно наказать. Против воли Владыки – нужно покарать как можно суровее…

– Скажи, брат, если бы ты похитил понравившуюся женщину – ты стал бы медлить с тем, чтобы овладеть ею? Полгода в щечку бы целовал, любезности шептал на ушко?

Отдалось – безудержной горечью воспоминания: падает с обнаженных плеч плащ… призывно сияют глаза в ресницах, окованных медью.

Сказать ему, что ли, что Кора была не против похищения? Так ведь не поймет, да и вообще – кто спрашивает у женщин – против они или не против?

– Если похитил, значит, она уже – его. Что – заставишь ее вернуть девственность, потом отдашь Аресу? Чтобы он стал вторым? В чем, по-твоему, больше позора?

Молчит младший. Скрипит зубами. И взглядом – синим, как предгрозовая глубина моря: все равно я верну дочь, а этого кифареда…

– А теперь скажи мне, брат: Аполлон у тебя дурак?

– Что?

Дрогнула мина гнева. Сменилась удивлением.

– Дурак, говорю? Не понимает, что ты решишь его искать? Не представляет, что ты не успокоишься, пока не вернешь дочь? Не знает, что ты будешь гневаться?

– И что с того?

– А то, что на твоем месте опасался бы стрел. Я предлагаю тебе отдать ему в жены дочь и примириться с ним, пока еще не поздно. Потому что если ты промедлишь…

Он ведь не трус у тебя, Зевс. Просто осторожен, осмотрителен… более дальновиден, как положено лучнику. И если ты не остановишь его сразу же, сейчас, то он…

– Что? Против меня? Этот?! Ты это хочешь мне сказать, брат?!

Я молчал, плотно сжав губы. Внутри отдавалось – отдаленным грохотом: «Тебя свергнет сын, сын, сын…»

Клеймо Кронида.

– Примирись с ним, Зевс. Я мог бы приказать… Но дочь твоя, сын твой. Примирись с ним, я улажу остальное. Пока не началось.

– Началось?

Зевс метнул пронизывающий взгляд – будто тоже был лучником. Сел напротив, стиснул пальцы. Спросил как будто бы даже с интересом:

– Может, поведаешь, до чего ты дошел в размышлениях, Мудрый?

– Ты бы тоже дошел до этого. В размышлениях. Если бы не гневался на сына. Я же спросил у тебя – дурак ли Аполлон. Могу ответить вместо тебя: нет. Значит, он не пойдет против тебя в одиночку. Он будет искать союзников. Скажи, к кому он обратится первым делом?

– Всегда есть те, кто недоволен правлением. Тот бывший рыбак – я тебе говорил – Главк… Ты рассказывал – титаны Кой, Лелантос, Астрей, Крий…

Вспомнил, наверное, и о великанах, и об остальных. Об одном только позабыл.

– Посейдон, – подсказал я тихо. – А теперь скажи мне – на что это похоже.

На то, что мы с тобой, брат, полетим с тронов вверх тормашками. Ну, я-то – понятно, почему, тут же Арес еще явится с разговором о матери и о несостоявшейся свадьбе… Только вот если Аполлон заберет твой престол – не думаю, что они договорятся с Аресом. Мой сын, знаешь ли, вообще не умеет договариваться. А это значит – война неба и земли, там еще Посейдон где-нибудь будет…

Все, конец Золотому Веку. А ведь какая сказка была.

Зевс тряхнул головой. Послал мне светлую улыбку.

– Ты видишь мир слишком мрачно, брат. Странно для того, кто правит небесами. Но спасибо тебе за то, что предостерег. Теперь я знаю – откуда ждать удара.

– Предотвратить ты его, конечно, не хочешь?

Зевс только поморщился – пойти на поводу у сыночка!

– Владыки не уступают. Я подумаю… но ты только представь, что Деметра вытворит, если я о таком хотя бы скажу. Думаю, она-то готова Феба на куски разорвать.

Я кивнул. Поймал в искрящихся глазах брата – отблеск еще не погасшего гнева. И упрямство: сколько можно слушаться Мудрого, сами помудрее будем…

– Пора, – сказал я. – Не медли.

И ведь это еще чуть за полдень – день-жизнь только в расцвет входит. Что будет к вечеру-старости – страшно вообразить.

Миги увязли в минутах, минуты застряли в часах. Капли застопорились в клепсидре – не сдвинуть. Разговаривал с Артемидой – пытался убедить, чтобы нашла брата и привела его с Корой под мое покровительство. Клялся, что защищу от гнева Зевса. Артемида кивала и не верила (ну да, она же видела бичевание). Прятала глаза и разрывалась – между любовью к Зевсу и любовью к брату. Говорила, что с братом уже пару месяцев почти не видится – и тут была честна.

Значит, Аполлон мог готовиться спихнуть отца и раньше. Уже до помолвки, когда отправил ко мне Кору…

Беседа с Деметрой тоже ничего не дала – кроме рыданий и обещаний кое-что Аполлону укоротить. Деметру успокаивала Гера – хмурая, прекрасно понимающая, куда мы влезли, и почти что забывшая изображать почтительный ужас при моем виде.

– Я мог бы сам устроить их брак, – под конец сказал я, решив, что нужно бы ляпнуть хоть какую-нибудь глупость. – Не спросив позволения у Зевса.

Гера высказалась сложнее, она прошипела: «И как это будет выглядеть? Слабостью? Издевательством над сыном? Плевком в лицо брату?!»

Деметра же просто с ужасом икнула, подняла на меня красные глаза и выдала:

– Зевс пойдет на тебя войной.

После чего опять начала рыдать о дочери – чем и занималась, пока Гера не заставила ее малость успокоиться и не спровадила с Олимпа вслед за муженьком: «Будь спокойна и положись на Климена: он все знает, все придумает, все сделает…».

– Моя вестница не нашла Ифита, – поведала потом супруга покаянным шепотом. – Нереиды не знают, где найти его, а к Нерею Ирида не осмелилась являться.

Я прошелся по покою. Запустил пальцы в волосы – и родное золото венца оказалось чуждым.

 – Он у тебя не лучник, случаем? Хотя что я спрашиваю, знаю уже. Впору надеть шлем и окончательно сделаться невидимкой – ну, или мишень на спине нарисовать. Два кифареда-лучника, разгневанный Зевс, собирающийся воцариться в подземном мире Посейдон…  – Не нужно было тебе ходить в подземный мир, – сказала сестра. – Сидела, кусала губы, на щеках – красные пятна от слёз. – Я заслужила десяток таких бичеваний. Совершила глупость, когда поддалась искушению – а глупость нужно карать. В синих глазах, наполненных слезами, вяжется цепочка. Начинается с нее – с измены. А заканчивается – лучше не видеть, чем.  – Скажи служанкам – пусть тебя высекут. Послушай рыдания Деметры или вкуси стряпни Афродиты: есть много способов покарать себя. Мне недосуг заниматься этим. У меня тут, знаешь ли, такое намечается, что уже почти что хочется взять сына за грудки, встряхнуть и заявить: «А ну свергай! Свергай живо!» А потом отправиться в Тартар, оставив остальных разбираться с тем, что начнется. Только вот чтобы взять сына за грудки – нужно, чтобы где-нибудь неподалеку присутствовал сын. А он что-то не торопится, хотя молва точно до края света долетела – поведала и о бичевании Геры, и о похищении Коры… А я вот по своему дворцу круги в недоумении наворачиваю. Где, Тартар побери, Арес с местью за мать? За Кору?! Да хотя бы с разговором, что ли?! Эй, безжалостные Мойры! У меня тут рок куда-то потерялся – не отыщете ли?! Мойры вняли. Расщедрились, старые, в ответ на просьбу (последнюю? а, кто там знает…). Метида Разумная явилась во дворец – получаса не успело пройти. Оторвав меня от размышлений – что мне, собственно, делать с норовистым Зевсом, норовистым Аполлоном, такой же норовистой Корой… ах да, Деметра еще… Разумная явилась с таким лицом, что вообще оказалось не до размышлений. Оказалось – нужно только кивнуть всем на дверь. Еще и дверь запечатать. Чтобы не услышали, что может обрушить воплощение разума на воплощение неразумия.  – Твой ублюдок-сын… Не узнаю тебя, Метида. Волосы растрепались, изломались губы, лицо кислое, будто недозревшее яблоко. В глазах пылает нечто, совсем чужеродное разуму – но это и понятно, под стать истории. О несчастной Афине, похищенной моей судьбой. Украденной Клеймом Кронида на колеснице, прямо когда…  – …она просто танцевала и собирала цветы, а он…! Ты… ты позволил ему это! Глупец, неужели забыл, что она твоя дочь… И десяток свидетелей. Все в один голос: Афина безмятежно резвилась на лужайке (Афина! Безмятежно резвилась!!) И тут вдруг – Арес, на колеснице и как из-под земли. Хватает, не слушает отчаянных мольб (о Тартар – мольб у Афины!) – и уезжает с рыдающей жертвой наперевес. Одного не понимаю – свидетелей-то они откуда достали?!  – Ты… смеешься?! Лисса-безумие посетила тебя, Литос?! Почему бы и нет. Я, знаешь ли, Разумная, ждал, что меня сын будет свергать. Вот прямо сегодня. Но у Ареса нашлись дела поважнее – что мне делать-то остается? Хрипло гоготать над избитым сюжетом: ах, она танцевала, ах, колесница, похитил, увез…  – Вижу, Ата гостила в твоем дворце не напрасно, Разумная. Раз уж Афина сумела даже тебя убедить в том, что могла безмятежно собирать цветочки… Метида тихо охнула – ее стихия напомнила о себе, продравшись сквозь материнские чувства. Пробормотала:  – Так ты… не веришь?  – Ты – веришь? – спросил я. – Что Арес похитил ее? Вскинул на плечо и был таков? Тот, кого она одолела во всех поединках? Веришь, что она не сопротивлялась? Мне проще поверить в обратное – сидел себе мой сынок, распевал песенки, а тут Афина на колеснице. Через плечо – и в закат. Зачем только дочке это понадобилось? Держать подальше от меня? Где – в плену? Да в каком, к Хаосу, плену. Вот, значит, почему она не явилась посмотреть на наказание Геры. Хотел бы я знать, куда теперь понесет этих двоих – Войну и Мудрость… впрочем, что тут гадать – наверняка удалятся на край света и составят компанию Прометею. Будь счастлива, дочь. Надеюсь, ты научишь Ареса получше сражаться на мечах.  – А во что веришь ты, Литос? В то, что моя дочь могла оставить тебя сейчас? Оставить Олимп сейчас? Оставить меня, попрать свое предназначение, свою мудрость и сбежать с этим… Может, ты веришь, что она полюбила его? Его?! Этого… Выговорись, Разумная. Я вот тебе бокал вина поднесу – мне ли не знать, каково это, когда дети оказываются совсем не тем, чем ты их воображаешь. Словно зачарованный сундук с сокровищами: терпеливо годами складываешь в него то, что тебе дороже всего – чтобы однажды поднять крышку и обнаружить под ней клинок – вместо монет, свиток – вместо панциря, лук – вместо кубка. Перечисли же – насколько это невозможно, пока я проникаюсь своей виной, слушая твои «Взбалмошный юнец… ни капли разума! Эти его выходки… Драки… Дерзкий… С Афродитой!! Она не могла, не говори мне, она не такая…» Может, тебе и впрямь стоило родить ее из головы. Превратиться в льва, слопать какого-нибудь смертного. Не покупать у меня ночь – за шлем. Потому что это ведь моя кровь там, в венах у твоей дочери. Это она кипит и заставляет – обходить предназначение, попирать мудрость, влюбляться с одного раза и намертво. Так что не обвиняй себя, Метида. Это не твоя вина.  – …поступить настолько неразумно!!  – Неразумно, – сказал я тогда, – и мудро. Кто знает, Разумная. Может, мудрость – не в том, чтобы разбрасываться советами и изрекать с глубокомысленным видом истины, которые все равно кто-то уже изрек до тебя. Может – она не в том, чтобы быть рядом с Владыками, лезть в войны и отдалять неизбежное. Иногда мудрее всего – держаться в стороне. Строить свой дом и защищать его. Зажигать очаги – спроси об этом Гестию, она расскажет. Может – наша дочь поняла что-то, что нам недоступно? Метида, вцепившись в кубок с вином, смотрела потемневшими от гнева глазами. Ясно было – не верит. И не простит. Ни меня с моей кровью, ни Ареса, в котором – та же самая непредсказуемая кровь.  – В одном ты прав, – сухо сказала она, вставая. – Мудрость вовремя покинула твой дворец.  – Мудрость не всегда присутствует только там, где есть её богиня, – возразил я. Она не обернулась от дверей – остановилась на миг, потом бросила: «Как и война» – и исчезла в коридоре. День-жизнь вздрогнул, опомнившись. Пополз понемногу к старости-вечеру. Гикнул и подстегнул своих коней Гелиос в вышине. С удивлением, должно быть, глянул на лежащий внизу Олимп: что это там изменилось? Немудрый Олимп. Лишенный войны. И Клейма Кронида. Правда, сам Кронид что-то прохаживается по саду, который ему в подарок насадила сестра-Деметра. Непонятно – то ли он яблочек покушать решил. То ли вдруг вообразил, что пора дышать полной грудью. Меч, как-никак, убрался от макушки. Не сорвалась с тетивы стрела, наведенная в спину. Если Афина решилась держать Ареса подальше от меня и поближе к себе – я-то знаю, эта удержит… И значит – день не последний, и время из моей клепсидры не растеклось по полу, и может – еще даже не скоро… Одно плохо: я в это не верю. Потому что знаю: Ананка там, за плечами, молчит неспроста. Неспроста – не получается вздохнуть полной грудью. Неспроста так и звучит в груди неумолчное «Будет». Но если не Арес – тогда…?  – Хорошо, когда у тебя есть сын. Еще лучше – два сына. Или больше. Чтобы если вдруг одного убьют – можно было утешиться. Под деревом сидела, раскладывая по холщовой сумке невиданные плоды, сгорбленная старушка. Бабуля-Хтония, какой помнилась мне по Криту. Так, будто она каждый вечер тут под яблоньками сидит. Внучка поджидает.  – Что, – спросил я почти весело. – Кого-то еще похитили? На колеснице, в танце, с зеленой лужайки?