Текст книги "Иная Судьба (СИ)"

Автор книги: Steeless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)

– И вообще, у добровольного изгнанника и отшельника должно быть что-то такое… чтобы видно было – отшельник. В войны не суюсь, в Состязании не участвую, трона не хочу, уйдите все, у меня коза! И Эвклей еще.

Гера прыснула, прикрываясь углом хламиса. На встречу со мной сестра выбралась в мужской одежде – ни дать ни взять, охотник, если не считать кое-каких форм да пышных, убранных под капюшон золотистых волос.

– Деметра тебя за это безумцем считает, – сказала весело из-за хламиса. – Сидит, мол, полвека в изгнании с козой да с толстым распорядителем, а мог бы…

Мне это многие говорили – не только Деметра. Сразу же после того, как я отправил отца в Тартар. И после того, как вторично заявил, что брать правление не буду. Тогда, помнится, ко мне года три всё советчики ходили – бесконечные, некоторые так и по несколько раз, всех и не упомнишь. Сперва Япет, потом тот же Гелиос, Атлант еще, Прометей, Нерей (этот еще и с извинениями), Фемида, Фетида… Всё убеждали, что я нарушенный порядок ломаю. Что из меня вышел бы отменный царь. Советы предлагали – мол, давай, ты на трон, а мы тебе с головой надаем, тебе и делать-то ничего не надо.

Когда я посоветовал им посадить на трон золотую болванку работы тельхинов и давать советы ей – чтобы еще и головой кивала хорошо бы – они, кажется, все скопом обиделись. Иначе не могу объяснить, почему они объявили меня негласным судией в своих спорах.

Наверное, высмотрели в моем нежелании править какую-то неведомую мудрость.

Очень возможно, что мне подгадил Прометей, с которым мы как-то не сошлись во взглядах. Провидящий сперва все доказывал мне, что я своим решением начал войну, что сейчас – каждый против каждого, что все хотят занять проклятый трон на Олимпе, что я должен немедленно отказаться от своих слов и взять правление…

Когда я поинтересовался – правда ли он хочет, чтобы на трон сел юнец-пастух, Прометей посмотрел недобро. Посмотрел как-то очень провидяще полными жалости голубыми глазами.

А потом всплыло: старший Кронид, оказывается, мудр настолько, что на плечах не унесешь. Он, мол, трон презрел ради своей невозможной мудрости. Давайте у него советы спрашивать!

Это тогда я начал бегать. От тех, кто считал, что я должен править. От братьев, которые считали, что я должен помочь им занять престол (каждому по отдельности). От жаждущих мудрости.

И обрел дополнительный ореол труднодоступности: мол, старшего Кронида нелегко отыскать, зато уж если отыщешь – тогда о-о-о-о!

К сестрам вот первое время наведывался – рыжая худышка Гестия рассказывала, как там мать (никак, всё поет и встречает штормы лицом). Потом как-то стал всё реже.

А Гера нашла меня сама.

Мы с ней тогда двух слов друг другу не сказали – она как поприветствовала меня «Хм!» – так особенно ничего и не добавила. Потом нашла – я тогда скитался по Лесбосу, смотрел, как живут тамошние лапифы.

– Мудрости надо? – скучно спросил я, посмотрев на ее решительное лицо.

Она поднялась с камня, на котором сидела при дороге, одернула мужской хитон и отрезала:

– Без мудрости твоей я как-нибудь обойдусь. Научи меня.

 – Чему?  – Стрелять. Научи меня стрелять. Тут только я заметил, как она смотрит на мой лук – не отрываясь, жадно. Вскинул брови, крутанул в пальцах стрелку из белого адамантия.  – Зачем тебе, сестра? Хочешь богиней охоты заделаться? Вскинула подбородок, вспыхнула яростно, глянула мне в глаза… остыла, не увидев того, чего ожидала – насмешки. Я просто спрашивал. Просто ждал.  – Где ты вырос, на Крите? – спросила она тогда. – Меня мать отдала Фетиде, своей подруге. Сразу же после рождения. Остальные были в других местах. Нимфы и морские титаниды умеют петь песни. Расчесывать волосы, водить хороводы… только защищаться не умеют совсем. Она шагнула вперед, стиснув маленькие кулаки – тогда она еще чуть доходила мне до груди. Метнула взгляд, полный пронзительной синевы.  – И когда мать наведывалась… она только плакала. От бессилия. От страха и неумения защитить себя и нас. И нимфы подвывали хором – о том, что вот, придет ее сын, защитник и предназначение… А потом, когда Крон со своими выродками наведался к Фетиде и стал убивать их за то, что они помогали меня прятать… ни одна не попыталась даже кусаться.

Она так и сказала – Крон, будто не была ему дочерью. Так, какая-то малознакомая сволочь, теперь вот в Тартаре.

– Потом Олимп. Мать плакала, Деметра голосила, а Гестия пыталась всех согреть. Братья – ну, какие это вояки, у них еще пока молоко на губах… скажи, тебе когда-нибудь приходилось ждать? Что кто-то придет, защитит, закроет… потому что ты бессилен сам? Совершенно?!

Я не ответил, но она по глазам увидела – не приходилось. Мне – не приходилось. Кивнула и закончила сухо:

– Если вдруг у меня будут дети – я хочу уметь их защитить. Чтобы… не ждать.

Я кивнул. Не сказал, да и она тогда не сказала – что они ждали меня. И что я мог не прийти, мог не выстрелить, мог выбрать не то оружие…

Наверное, тогда мы это понимали все.

Почему она пришла ко мне – я ее тоже не спросил. Потому что не выдам. У них там, кажется, было какое-то четкое представление о роли Геры – у Фетиды и выживших нимф. И у сестер тоже. Что-то о роли будущей царицы, которая ей якобы предназначена.

Не знаю что там с царственной ролью – а вот стрелять сестра научилась быстро. Не из бабушкиного лука и не адамантовыми стрелами – зачем! Но вот из изделия тельхинов она яблоки с камней сшибала – залюбуешься. Зевс вот недавно проверил…

– Забыл спросить. За что ты Зевса-то?

Гера хмыкнула – у нее это получается на редкость хорошо. Сунула мне под нос утку в меду, сама уселась напротив.

– Так он чуть ли не к самой пещере Фемиды заявился. Кукушкой, понимаешь ли – Гестия говорила, он как-то научился превращаться и пользуется этим… ну, в общем, сколько у него там уже детей от смертных? Словом, не знаю я, какие у него были намерения… гуляю себе, а тут эта птаха. Клюв золотой, летит прямо на меня и кукует жалобно-жалобно… Наверное, думал, я эту птичку к груди прижму.

– Угу. А ты ее – стрелой, – сказал я лениво.

– По касательной, и даже не ушибла, – буркнула Гера и тут же надулась. – Разлетались тут всякие, в другой раз не полезет.

Зевс мне это сам рассказывал – в один из редких моих к нему визитов. Открытый младший хлопал по коленке и заливался смехом: «Я к ней! А она лук наводит с таким прищуром: и тихо – «Ну, здравствуй, братик». Сам не помню, как оттуда летел!»

– Вот Тартар, это ж я ее научил, – ляпнул я. Зевс замер, чуть не подавившись медовой брагой. Потом осмотрительно проглотил и только после этого зашелся в хохоте.

Сказал, правда, что так ему еще больше нравится. Когда «добыча труднодоступна».

– Ну, как хочешь, – ответил я ему на это. – А то она задумывалась над тем, чтобы у тельхинов серп попросить. Ну, чтобы с виду как у Геи. Тот, которым Урана… Да и натаскивал я ее не на глаза, сам понимаешь.

Вроде бы, после этого пыл у Зевса немного остыл. А может, он просто перенаправил его на другое – на Состязание…

Состязание! Всех – со всеми! Победитель в котором займет престол Олимпа. И воевать не нужно – так, свою удаль показать. Поиграть мышцами перед судьями.

Судей выбирали лет пять. Или десять – не помню. Склок из-за этого кипело – не сосчитать. Зато и выбрали пятерых – на заглядение. Нерей, Япет, Хирон, Стикс, Фемида Правосудная. Столько честности в одном месте с рождения Геи из Хаоса не собиралось. Потом еще выбирали площадку, обговаривали правила поединков, – и неудержимо славили того, кто подал такую замечательную мысль. Потому что – зрелища, возможность показать себя, старые счеты свести. И никакой войны.

Меня вот тоже в судьи приглашали. Как мудрого отшельника. Только я не пошёл.

Мне, в общем-то, и в пещере неплохо. Коза есть (Эвклей стонет – «Когда ж эта тварь сдохнет», а Амалфея ничего – мекает и секрет долголетия не выдает), распорядитель есть. Сестра вот утку в меду принесла – чем не жизнь бедному, мудрому отшельнику?

Гера вдруг тихо хихикнула, глядя на то, как я сгребаю выращенные Деметрой финики.

– Сестра говорит – ну, что за брат. Нектар не любит, в Состязании не участвует, бегает ото всех. Дворца даже не построил за полвека. Зевс и Посейдон себе – первым делом…, а у этого и дворца нет, представляешь?! А я сказала…

– Ну? Что сказала?

– Что у тебя уже давно есть дворец. Просто живешь ты пока не в нем. А он закрыт, ждет, пока ты в него войдешь. Царский дворец. На Олимпе.

Поднялась, махнула рукой – принесу еще утки, потом, подкормить брата. Подарила прощальный взгляд – острый, сияющий синевой. Исчезла.

*

Истина смотрит на меня глазами сестры. Там много слов, в этом прощальном взгляде. Так много, что финики Деметры начинают отдавать горечью.

«Рано или поздно ты возьмешь трон. Это как с отцом. Ты мог бы выйти на битву с ним когда угодно – но проиграл бы. И потому ты готовился. И пришел тогда, когда был готов. Что ты делаешь теперь? Заключаешь союзы? Учишься править? Неважно, главное – однажды ты будешь готов, и тогда ты придешь за тем, что принадлежит тебе. Потому что привык всё делать сам – а это лучше тебя никто не сделает».

Острая, острее любой стрелы истина – странно, что ее пока рассмотрела только Гера.

Может, я все-таки слишком хорошо притворялся отшельником и мудрецом все это время. Каждым поступком своим кричал: «Да не хочу я править!»

Вот, сестру обмануть не смог. Ата-Обман, подружка по играм, надуется за такое. Скажет – это была отвратительная игра…

Я начал её тогда – после того своего выстрела. Когда настойчиво, истово твердил направо-налево, что не хочу становиться царем. Нет, совсем. Вот потому что сеять рознь не желаю – и не хочу. Да, мне плевать, кто сядет на этот олимпийский трон. Идите вы… в Тартар со своими вопросами, у меня дела. Да, к слову, о Тартаре – вот там у меня и дела. Нужно, понимаете ли, папу туда спихнуть. Эй, никто не поможет мне мать от тела отца отцепить?!

Твердил, когда плачущую мать увели сёстры. Когда всё решилось с телом Крона и был объявлен примирительный пир. На пиру тоже повторял одно и то же – не желаю на трон! Повторял, ловил недоуменные и презрительные взгляды Зевса, Посейдон так вообще у виска крутил, не стесняясь…

Потом, когда все примирившиеся – боги и титаны, сатиры и кто там еще был приглашен на эту попойку… когда все захрапели – вышел во двор, взглянул на звезды. Прикрыл глаза, уловил едва заметный шепот – тот самый, за плечами:

– Радуйся, маленький Кронид… только что ты начал войну.

Тогда открыл глаза и ответил тихо:

– Иногда приходится.

Кровопролитие будет небольшим – когда все воюют против всех… у них уйдет много времени на мелкие стычки. Они будут находить союзников, строить интриги, похваляться друг перед другом пышностью дворцов и заручаться благосклонностью смертных племен. Будут выяснять – кто из них достойнее трона.

– Разве не мог ты предотвратить вражду? Стоило взойти на трон – и…

– Хочешь, я расскажу тебе сказку, Ананка моя?

Примолкла, насторожилась. Там где-то – за спиной? За плечами? Хорошее все же дело – когда таскаешь за спиной незримого собеседника, пусть даже твою Судьбу.

Потому что кем еще может быть эта, со смехом, похожим на зарницу?

– Я не очень хорошо умею рассказывать, но попробую. Смертные рассказывают своим детям у очага диковинные сказки. О мальчиках-пастушках, которые становятся царями. Вырастают в глуши, учатся сражаться и побеждают жестоких тиранов. Потом всходят на трон, принадлежавший отцу… правда, никто из смертных никогда не говорит – как правят пастушки, ставшие царями. Смертные придумывают для своих сказок невнятное «долго, мудро и справедливо». Я знаком с Атой-Обманом – она говорит, что сама подсказала людям такие концовки. И никто из сказителей не задумывался… никогда не задумывался – вот приходит на трон пастушок, у которого козье молоко на губах не обсохло… незваный, нежданный. Ничего не совершивший, кроме свержения старого царя. Вокруг – толпа тех, кто сам желал бы править. Пастушок ничего не знает о своих подданных. И недоумевает – почему под ним колеблется трон? Можно сесть на трон, нацепить на себя венец, окружить себя советниками и делать вид, что правишь. Так становятся царями.

– И это тебе не интересно, маленький Кронид?

– Это мне не интересно. Мне интересно – как становятся Владыками.

Кажется, эта, за плечами, обрадовалась. В ладошки захлопала почему-то. Голос пролился жидким, только что вытопленным из сот мёдом:

– Мне помочь тебе чем-то, маленький Кронид?

– Да, – сказал я тогда. – Ответь мне честно. Скажи мне – что такое быть Владыкой.

Я спрашивал у других. У мудрых людей Золотого века. У нимф – моих воспитательниц. На нынешнем пиру я даже ухитрился спросить об этом у Япета.

Все давали разные ответы, а кто-то так даже молчал. Я слышал о преклонении, о величии, о власти. Япет – тот об ответственности что-то нес. Красиво так нес, заслушаешься.

Только голос этой, из-за плеч – правдив и грустен.

– Наверное, ты сам уже догадался, маленький Кронид… Быть Владыкой – значит воевать. Значит – лгать. Значит – пойти на все, чтобы сохранить свое место. Это – значит всегда быть одиноким. У Владык не бывает…

Я молчал. Смотрел на перемигивающиеся звезды – Уран-Небо понуро глядел с небосклона тысячью глаз. Подтверждал каждое слово из-за плеч: да, у Владык не бывает.

Не бывает любви – жены или любовницы.

Не бывает дружбы – подданные или враги.

Не бывает…

Я смотрел на звездное покрывало от подножия Олимпа. Где-то там, наверху, притаился дворец – лег в засаду, приготовился к прыжку. Наверное, хотел навалиться всей тушей на плечи. Пастушку, ожившему пророчеству, будущему царю… Владыке?

– А теперь скажи мне, маленький Кронид. Ты действительно хочешь себе такую судьбу?

Усмехнулся, потрогал лук. Теплый металл мягко вздохнул под пальцами.

– Нет. Но я ее возьму.

– Зачем же тогда?

– Потому что все мы хотим себе не свою судьбу. Воин желал бы быть хлебопашцем. Хлебопашец – басилевсом. Басилевс – философом. Женщина – мужчиной, странник – отцом семейства… Скажи, что было бы – если бы тебя не было? Если бы каждый мог выбирать себе судьбу по своему вкусу?

Из-за плеч донесся вздох. Пролился задумчивый шепот, кажется даже – обиженный:

– Ты думаешь – тогда было бы лучше, маленький Кронид?

– Лучше бы не было. Потому что не всем из нас дано выбирать. Я – ожившее пророчество, Ананка Крона. Я уже выбрал – даже если сейчас попытаюсь все переменить… скажи, что будет, если я и правда попытаюсь все переменить?

Молчит, только шелестит чем-то. Свитком своим, наверное. Или просто одеждами – удаляться, что ли, собирается.

 – Ты решил брать трон еще до того, как пошел против отца.  – Да.  – Ты знал, что сядешь на олимпийский престол, когда говорил, что не сделаешь этого?  – Да.  – Что же тебе нужно, мой маленький Кронид?  – Мне нужно время. Ате я потом сказал то же самое. Когда покинул подножие Олимпа и прибрёл на Крит. Вообще-то, хотелось навестить Левку, сказать, чтобы не волновалась об этом мнимом предательстве…, но пошел я – к Ате. Предстояла долгая игра.  – Ты солгал, – радостно сказала она, когда я нашел ее за плетением венка из одуванчиков. Желтый венок, пушистый, выедает глаза яркостью.  – Да, – сказал я. – И собираюсь лгать дальше. Амалфея, которая за мной на Крит увязалась, венком была очарована. Ата расхохоталась и нахлобучила козе венок на голову. Венца, правда, не получилось – получилось царское ожерелье.  – Дальше?  – Дальше. Хочешь поиграть? Ну, еще бы она не хотела – заискрилась вся. Подруга по играм своим весельем никогда не насыщается, готова играть дни напролет, только боги и смертные почему-то не ценят…  – Во что?  – В настоящего царя. В желанного царя. В мудрого, отважного, сильного, обожаемого подданными царя…  – И откуда возьмешь такого? – поинтересовалась богиня обмана, склоняя голову набок. Я пожал плечами. Развел руками.  – Да из себя сделаю! Ата прыснула еще раз – мелкими смешочками. Покосилась на меня. И выговорила наконец:  – Ох, Тартар… это ж сколько работы, подумать страшно!

*

Работы правда оказалось – на возах не вывезешь. Это тогда я стал Аидом Невидимым, Аидом Мудрым (Аидом Стрелком меня прозвали сразу после того, как я вогнал стрелу папочке в глотку). Аидом Отшельником.

Распорядителя себе завел – со склочным нравом и манерой жрать все, кроме Амалфеи, которая сразу же показала Эвклею – кто тут чья еда (сжевав половину его хитона). Зачем завел? Чтобы было, кому народ гонять от пещеры отшельника. А то коза как-то в одиночку не справляется. Да и пояснить «он проводит время в тишине и в размышлениях, его нельзя тревожить» может разве что с разбегу и рогами в больное место.

У Эвклея же это получалось замечательно. Очередного гостя распорядитель привечал на пороге какого-нибудь моего убежища – при этом сам распорядитель неизменно жрал. И чесал волосатую ляжку, проглядывающую в дыру от хитона, проеденную козой.

– Вот, – говорил распорядитель гостю, – понимаешь… размышлениям предается.

И плевал с таким видом, что сразу становилось ясно – во где у него, Эвклея, эти распоряжения сидят.

Если гость оказывался настойчив – распорядитель пояснял, что от моего желания постичь разумом тайны космоса меня, конечно, отвлечь можно…, но «грозен».

Или открывал тайну – «шатается в окрестностях, размышляет».

Врал, словом, с таким пренебрежительным видом, что ему верили. Оставались ждать меня из раздумий. Или уходили, вздыхая. Что, мол, с него взять, с мудреца? Воевать не хочет, союзов не заключает, к власти не рвется…

Посетители были почти что правы: я не хотел воевать – и готовился к войне.

В странствиях узнавал противника – людей Золотого Века, басилевсов, лапифов, сатиров, кентавров. Бывал в племенах великанов – неузнанный, под чужими именами. Пировал на чужих свадьбах, держал на руках чужих сыновей. Иногда, впрочем, назывался – когда требовалось кого-нибудь огорошить мнимой мудростью. И просто так – чтобы не расслаблялись.

Они думали, что я скитаюсь просто так – я лгал, скрывался и изучал, и через десяток лет Аид Отшельник знал, кто с кем в родстве, кто кого ненавидит, кто станет следующим басилевсом и чем дышит каждое племя.

Вокруг кипели страсти, все готовились к войне против всех, и я готовился тоже, только – иначе.

Сдерживал обещания. Находил союзников.

– Радуйся, Хтония.

– Вырос, – сказала она, когда нагляделась на меня. Покрутила, так и этак, впиваясь глазами в лицо. Прикусила губу, и морщинок на и без того морщинистом лбу стало больше. – Знаешь, наверное, на кого стал похож?

Я пожал плечами. Прошел за ней по высокому земляному коридору с орнаментом из камней. Сел в земляном зале на кресло из переплетшихся, старых корней. Вода в чаше для омовения рук мигнула, отразила лицо – острые скулы, смоляные волосы, глаза – чернее ночи.

Бороды вот только нет, да еще безумия на физиономии не хватает. А так…

– Оболочка есть оболочка. Жрать своих детей я, по крайней мере, не собираюсь.

– Мало ли, чего ты там не собираешься, внучок, – задорно откликнулась Гея. – Ты вот править не собирался. Помнишь, на Крите-то, когда в первый раз виделись? «Да на кой мне…»

– Так я ведь и сейчас не собираюсь, – отозвался я и уворовал фигу со стола. – Дворца себе не выстроил. Не женился. Амброзии вот не ем. Отшельник, мудрец, кто я там еще?

Мать всего сущего фыркнула носом. Подсунула поближе тарелку с темным медом – угощайся, мол. Спросила напрямик:

– Почему передумал?

– Помнишь, я говорил тебе – начнется война, если я вдруг сяду на трон? Если я не сяду на трон, она еще вернее начнется. Все против всех. Ты заметила, как вооружаются твои дети? Мои братья пока в союзе, но, если вдруг дойдет до раздела власти – будут воевать друг с другом. Я отыграл время – они пока что готовятся, и крупные военные союзы не заключаются…, но рано или поздно битва грянет. Выход может быть только один: на трон должен сесть тот, кто устроит всех.

– Посади Зевса. Или Посейдона, – предложила Гея-искусительница. – Чего тебе стоит, а? Стань за плечом того, кого выберешь, сделай из него правителя…

Мне бы знать, куда этот новоявленный правитель меня потом запихнет в благодарность.

– Титаны Зевса не примут. Он противоположность Крону, которого они признавали. И он это знает, потому начнет избавляться от них. Всех. Не остановится, пока не останется… кто там останется? Эпиметей? Прометей вряд ли – слишком правдолюбив. Скажи, о Хтония, тебе понравится такой выход?

Отвернулась, дернула ртом. Нервно стиснула в пальцах виноградину. Как, мол, говорить с этим юнцом – непонятно…

– Тебя титаны примут?

– Ты сама говоришь, я похож на Крона.

– Может быть, больше, чем тебе самому хочется, – проговорила тихо и устало. – Что, внучок? Что ты хочешь делать? Говорить с титанами? Предлагать им мир? Всем?

Я поймал ее взгляд – погрузился в густую, мягкую, распаханную ниву, будто бронзовый, отточенный плуг. Выбросил в ответ давнее воспоминание: мальчишка грызет яблоко на зеленой лужайке. Старушка в темных одеждах присела рядом, вцепилась пальцами в траву, шепчет:

– Зачем со всеми, зачем… пошел бы к своей бабке, к Гее-Земле. Сказал бы: давай ты со своими детьми титанами поговоришь. А я твоих других детей из Тартара вызволю. Вызволил бы, а, пастушок?

Вздрогнула, метнула неверящий взгляд: неужели?! Ужели, – кивнул я коротко. Еще как – ужели… Я не стану благодарить тебя за оружие, Мать-Земля. Думаю, Крон тоже не сказал тебе «спасибо» за серп, которым оскопил отца. Ты сердилась на Урана – и вооружила сына. Ты сердилась на сына – вооружила меня.

Мы квиты.

Но за мир с титанами я готов платить дорого.

– Ты… пойдешь в Тартар? Освободишь их?!

– Не я. Куда там бедному, мудрому отшельнику. Но твои дети – Циклопы – будут свободны. Если поговоришь с другими своими детьми.

– Не все послушают.

– С теми, кто не послушает, будет как с Кроном.

– Ты хочешь вызволить из Тартара Циклопов – чтобы там освободилось место, Кронид?! Чтобы туда поместились другие мои дети? Мои внуки?

– Я тоже твой внук, – напомнил тихо, и она остыла, уронила руки на стол. – Они смогут выйти, потом. Если принесут мне клятвы. Я не собираюсь начинать войну. Ни с кем.

Я хочу ее избежать.

Она взглянула с сомнением, с подозрением… Потом улыбнулась, процвела румянцем на сухих щеках.

– Хорошо. Помни, что сказал мне сегодня. Когда мои дети будут свободны – я поговорю… с другими моими детьми. Виноград-то будешь?

Больше мы не говорили о деле. Так – делились новостями. Она рассказывала о Рее. О своих других дочерях. О заре времен и новых цветах.

Только потом, когда я собрался уходить, она заметила тихо:

– Ты ищешь странных союзников, внучок. Твои братья уговаривают присоединиться к ним богов. Воинов. Басилевсов. А ты… Ата, теперь вот я. Что могут решить слабые женщины?

– Как вить нить судьбы и когда ее обрезать, – сказал я тогда. – Мойры – женщины. И воины рано или поздно возвращаются к очагам, которые поддерживают матери, сестры и жены. И после войн невольно прислушиваются к матерям, сестрам и женам. Сплетни тоже далеко не всегда разносят мужчины.

Мне ли не знать, я достаточно поскитался по селениям смертных. Достаточно держал на руках чужих детей. Помогал хозяйкам и хозяевам советом. Демонстрировал свою скромность по поводу и без.

Зевса славят воины. Посейдоном восхищаются во время пиров. У братьев полно любовниц, и слава об их прыти идет далеко.

Только вот когда смертные возвращаются в жилища – их встречает неизменное «Климен» из женских уст.

– Ах, такой мудрый, такой скромный, войны не хочет, а рассудительный такой. А эти двое – они что? Они о ком пекутся? Ах, вот нам бы не их, а этого, вот из кого бы хороший царь вышел…

Воины, басилевсы, пастухи… конечно, цыкнут на жен или сестер: знай место! Нам, мол, виднее, за кого воевать. Раз цыкнут, второй раз цыкнут, на десятый – проворчат устало: ну да, Аид Стрелок хорошо бы смотрелся на троне. Только он же, скотина, не хочет на трон, а вот если бы вдруг вернулся – то мы не против…

– И вообще, – сказал я, уже делая шаг наружу. – В любом случае все решает женщина. Не вмешиваясь. Даже… не говоря.

– О чем это ты, внучок? – полетело в спину.

– О том, что у каждого из нас своя Ананка.

Позади раздалось сразу два смешка – очень женских.

*

Потом я располагал к себе Гипноса – крылатого близнеца Смерти. Расположить оказалось – легко до ужаса, пса труднее приручить. Стоило как-то навестить Ату в ее дворце – и этот прилип.

Намертво, к слову. Болтал обо всём на свете – о матери, о своих детях (их у него сотни три, и все прибывает), о своем братце, мрачном Танате, об Эриниях, о Моме, Хароне… На поверхности – и то за мной шастал. Я с его слов за пару лет весь подземный мир заочно выучил. Сначала. Потом – уже не только заочно, потом я по этому же подземному миру сколько-то раз прогулялся, видел Гекату, видел Харона (этот даже поинтересовался – что я там забыл), как-то раз с Ахероном на кулачках схватился – тому явно было некуда силу девать…

Разведал подходы к Тартару, сунул туда нос пару раз – как внутри-то?

Тьма, выворачивающая наизнанку, прорастающая в твое нутро, переполненная голодом, вцепляющаяся, впивающаяся, желающая поглотить, не отпустить, сделать небытием…

Не особенно понравилось, словом.

А потом я принял приглашение Зевса. Явился к нему на Парнас, во дворец, который тогда только начинал возводиться. Вернее, в шатер – за несколько стадий от стройки.

– Ну, вот и Мудрый явился, – выдохнул младший. Встал, радушно указал на пустое ложе, щёлкнул пальцами – служанка поднесла чашу с вином. – Думали – не дождёмся тебя, брат!

Я кивнул. Сел, привычно натянул на физиономию маску – мудрого брата, советчика, не-воина. Сидит – прелести нимф не обсуждает, о войне не толкует, только внимает.

Рассматривал братьев исподтишка – они вошли в самый расцвет, что Зевс, что Посейдон. Накуролесить уже успели – вон, легенды слагаются о том, как Зевс с какими-то драконами сладил…

Ссорятся, говорят.

Правда, при мне особенно не ссорятся – так, пересмеиваются, поглядывают свысока. Мол, мы вообще-то воюем. Трон своего отца захватываем. А ты зачем вот так?

– Что, брат? – прозвучало после часовой беседы ни о чем. – Много ли мудрости познал на досуге?

– Достаточно.

– А говорят – в пифос Япета не умять, – вставил Посейдон. Он разрумянился от вина. – Знаешь – в доме у Япета стоит здоровущий пифос, куда все болезни и беды загнали? Так в Аиде, говорят, мудрости и побольше будет.

И заржал – понятно, за что Жеребцом прозвали.

Зевс поднял на меня глаза, полные вопроса. Одного и того же вопроса – уже сколько лет…

– Не передумал, – легко сказал я. – Я уже сказал, я не хочу править.

Зевс огорченно вздохнул, развел руками. Мелькнула зарница в блестящих волосах.

– А какая бы история получилась, – сказал. – Представляешь? Трое братьев, Крониды – против титанов! Вместе, плечом к плечу, до конца…

– Чьего? – спросил я тихо.

Зевс поперхнулся, нахмурился. Посейдон – тот был более прям.

– Так их же, конечно, – пояснил мне, несмышлёному. – Если мы, все втроем – тут же и титанам конец!

– А точно только им? – усомнился я, глядя не на пышущего весельем среднего – на мрачного младшего. Тот дернул ртом, нахмурился сильнее. А Посейдон бурлил себе дальше:

– Так, а кому ж ещё?!

Я пожал плечами – мало ли, кому… Может, всем вообще, кто там знает. Хорошо, конечно, представлять это – клятва над каким-нибудь жертвенником, «Мы втроем!», финальная битва, которая зальет кровью Фессалию…

Только кто поручится, что титаны не воззовут в час битвы к старшим братьям, к Гекатонхейрам в Тартаре? И кто поручится, что Гекатонхейры не ввергнут мир в окончательный Хаос?

– Титанам конец – и что потом? – спросил я еще тише. Зевс смотрел пристально и задумчиво, не мигая. Посейдон приподнял брови в красноречивом и немом: «Братец, да ты дурак?»

– Потом – править…

– Кто?

– Что – кто?

– Кто будет править, если мы встанем плечом к плечу? Если завоюем победу втроем – поставите на Олимпе еще два трона?

– Так и не надо, – оживился Посейдон. – Зевс вот выдумал отличную штуку. Мир же и разделить можно. На две… ну, или три части, если вдруг и ты с нами. Один – верховный, на Олимпе… морем тоже вот можно править…

Понятно. С третьей частью еще не определились – кто там знает Стрелка, его на войну-то не уговоришь! А если вдруг уговорят – Зевс еще что-нибудь придумает.

Глава Олимпа, двое наместников… ну-ну.

– И?

– Что – и?

– Кому какая часть? Или вы и об этом договорились?

Зевс, не сводя с меня взгляда, кивнул Посейдону – продолжай, мол. Средний поерошил иссиня-черную гриву, пожал плечами.

– Ну, можно же жребием решить. Знаешь, бросить жребий… и пусть уж тогда Ананка распределяет – кому какая…

Ананка там, за спиной, засмеялась далеким, невеселым смехом.

Да уж, жребий – кому какая, никто ни у кого никакую часть не оспорит… что я там слышал глупее этого – меканье Амалфеи?

Да нет, поспорил бы.

– Понятно, – сказал я.

Зевс засмеялся невесело. Погладил начавшую прорастать бородку.

– Ты думаешь, что мы делим шкуру неубитого медведя. Так, брат? Хорошо. Мы не будем ввязывать в противостояние тебя – ты уже сказал свое слово, ты решил уйти в сторону от войны. Твое слово мы уважаем. Конечно, жаль, что ты не хочешь просто присоединиться к нам – твое слово многое бы значило. Ты победитель Крона…

Как бы от братового голоса у меня вино в кубке не скисло. Понимаю, конечно. Ты совершаешь подвиги, убиваешь драконов, собираешь армию – а над тобой витает проклятый образ ожившего пророчества.

Ты – великий, могучий, прославленный в песнях, воин, полководец вот…

А этот – пастушок, стрелок, мудрец, отшельник…

И Кроноборец. – последний камень, который перевешивает любые титулы.

В устах воинов: «Эх, жалко – Стрелок не с нами. Как он Крона…»

В устах аэдов: «Я спою вам песнь про Аида Кроноборца»…

В устах женщин: «Ах, конечно, у них подвиги, но Крона-то одолел другой брат?»

– Победитель по случаю, – улыбнулся, пожал плечами. – Мне повезло пустить стрелу прежде, чем он достал серп.

Братья переглянулись с облегчением. Мол, хоть этот понимает. Какой там подвиг, какое сражение – везение, и всё…

– Да, Климен… наверное, Ананка любит тебя, вот и послала лук Урана. Не серп, не копьё – лук…

Они все на него так смотрят – на теплый, шершавый, истертый металл рядом с моей рукой. С почтением и желанием.

Я коснулся лука пальцами. Помедлил, передал Зевсу. Тот покрутил в ладонях, погладил, будто стараясь ощутить… поморщился – что за цацка, совсем для царя не подходит.

– Он ведь как Серп Крона? Принадлежит тому, кому передавался?

Я кивнул. Говорят, Серп Крона не мог удержать никто, кроме отца. Мой лук лёгкий, удержать его просто.

Только вот сотворить, соткать стрелу для него из ничего, из себя самого – не сможет больше никто.