Текст книги "Иная Судьба (СИ)"

Автор книги: Steeless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 36 страниц)

Не то. Не так.

Прежде казалось – дотянись до Олимпа, и всё станет правильным. Таким – как должно было стать. Таким, как он представлял себе всё детство… всю юность. Таким, как виделось в снах: вот золотой трон, на нём – великий Владыка, мудрый и милосердный, и глаза подданных полны почтительного обожания, и на земле не утихает дым с алтарей – все усердно славят золотой век. И жена рядом – надменная, златоволосая красавица, полыхает ревностью, но разве может Владыка не раздаривать взгляды молоденьким нимфочкам? Вон, тешут взоры, вьются…

Мечты тянули, манили, липли – будто золотая паутина. В конце концов, он был не хуже брата. Братьев (хотя кто считает Посейдона соперником? Черногривый был просто шутом, и он не смог бы править).

А тут – словно Пряхи запутались в нитях, жребии перепутали. И царствование неправильно началось. Вор наигрался и вышвырнул власть в лицо брату – и нырнул в воды Стикса. Непобежденным и несвергнутым – потому что по-настоящему свергают так, как свергли Крона. Как Посейдона…

Зевс поморщился, провел пальцами по горлу. Вспомнилось ощущение – мгновенное и острое – проигрыша. Бессилия.

Брат опять сделал что-то, чего он бы – не смог.

Как победить Крона. Или не истребить наследника, который должен тебя свергнуть. Отдать сестру в жены к смерти, отдать трон… отдать себя самого за мир – и нарушить клятву Стиксом, и стоять, и смотреть как победитель.

Можно ли ненавидеть того, кто преступил клятву и ушёл в чёрные воды? Легко. Когда память о нём не тонет ни в каких водах рек.

Громовержец сделал глоток вина – смыть горечь не удалось. Проклятый старший не оставлял и в правлении. Маячил вечным призраком – в шепотках подданных, в воспоминаниях («А вот Климен правил иначе!»), в окаменевшем, изумрудном взгляде дочери – «Я его жена!» Дотягивался из Стикса, скотина, – и отравлял жизнь как раньше, нет, хуже, чем раньше, потому что нет большего позора – проигрывать призраку, памяти, тому, кто не вернется.

И вино на пирах кислило, песни оборачивались проклятиями, как только в них мелькала привычная тень, и иногда Зевсу казалось: это к нему скоро заявится Лисса-Безумие. Ухмыльнется, скажет: «Ну что, признай уже. Он – лучший правитель, и лучший муж, и лучший брат. Он лучше тебя. Во всем лучше. Что скажешь на это?».

– Что он не вернется.

Сказал не Лиссе – самому себе. Глядя как брат кивает на прощание, отворачивается и уходит из зала на горе Офрис. Прости, брат. Будет – или ты, или я. И я не дам тебе вернуться, Старший. Потому что настоящие цари должны вовремя истреблять опасности.

Ты украл у меня – трон, жену, славу… Я заберу у тебя даже память. Разрушу твои алтари и храмы. Заставлю аэдов петь другие песни. Обращу в прах всё, что ты сделал – потому что только так и можно бороться с призраками, отравляющими тебе жизнь.

Наверное, это будет непросто – найти тебя после Стикса, о мой великий, о мой мудрейший брат. Но я очень постараюсь. Прости, Старший, я не могу тебе позволить – вернуться в бессмертие. Не знаю, кто тебя скрыл после того, как ты покинул воды этой подземной речки… Жаль, очень жаль, что не удалось тогда закончить сразу. Но я попытаюсь закончить теперь. Я договорился с Матерью-Геей о том, что разыщу тебя. Что не позволю тебе нарушить наш прекрасный, наш самый лучший договор. Ну, а если мои гонцы тебя не найдут за девять лет – что ж, значит, придется истребить всех смертных. Устроить потоп. Напустить голод или землетрясения. Мне не кажется это большой ценой.

Ты не вернешься.

Так что же меня гложет теперь, мой проклятый брат?! Это состязание? Флегры?! Подземный мир, с которым не может справиться Мом, потому что царство признает Кору… Персефону? Это ничего – я заберу царство вместе с ней. Элизиум, говорят, зацвел, а в нем теперь поселился Танат Бескрылый с Гестией… вздор – когда Кора и подземный мир станут моими, я найду, как посчитаться и с сестрой, и с ее муженьком. Муки Эреба пиром покажутся – и ему, и ей.

Не то. Не так.

Скажи мне, презренный и смертный вор – можно ли ненавидеть того, кто никогда не вернется? Можно ли – захлёбываться ненавистью от каждой мысли, каждого воспоминания, и стискивать пальцы на трезубце, и скрежетать зубами, даже когда один.

Можно. О, можно. Когда боишься этого.

Когда не можешь думать о клятвопреступнике и воре – как о букашке, которую вот-вот раздавят, как о тени, которая вот-вот – и пройдет за вестником в подземный мир.

Когда сжимаешься от внутреннего предчувствия – только бы не услышать. То, что страшнее молнии. Единственное, самое жуткое слово:

– Ве… вернулся!

*

Мом Насмешник никогда не умел вести себя по-царски. Жалкая пародия на Владыку: гримасы, надутые щёки, грудь колесом… Напоминал Жеребца. И очень этим веселил.

Теперь, правда, наблюдать за ним весело не было.

Бывший царёк подземного мира съёжился в углу. Скорчился, скукожился, будто старался укрыться от пронзительного, ищущего взгляда. Зубами звенел – звонче тимпанов, и клял своего младшего брата – взахлёб, люто: «Тварь, тварь, почему отец ему только крылья… меч он переломил… с-с-скотина, Хаос, Хаос, что теперь будет…»

Что теперь будет, – спросил себя Зевс. Что теперь будет, когда этого не удержали воды Стикса, не сковала смертность? Если смерть сломала о него клинок, если он вернул себе всё: жену, трон, юность… Если рядом с ним теперь – верные соратники, у которых армия готова к войне? Что будет теперь, когда я разрушил его алтари, когда искал его, чтобы убить – он узнает! – когда пытался взять его жену, когда у него есть, кого посадить на трон Олимпа?!

Ты сам-то как думаешь, что теперь будет, глупый сын Нюкты?!

Ах да, ты же не думаешь. Ты ползаешь у Владыки под ногами и умоляешь защитить тебя от твоего царя. Мерзость вонючая, что с тобой делать-то? На тебя же даже отсрочку в войне не купить. На что вообще ты можешь сгодиться?

– Ты пытался убить моего брата, – тяжко обронил Зевс. – И пришёл ко мне за защитой?

О, я скорее настроен карать. Обрушить на тебя гнев Громовержца, даже если это последнее, что я сумею сделать. Потому что, подземный хорек, ты пытался убить его… пытался – и не сумел.

Глотку смертному не смог перерезать до конца.

Покарать бы тебя, чтобы Тартар тебе спальней любовницы показался…

– Покарать?! – вскинулся Мом, брызжа слюной. Откуда и силы взялись: приподнялся, оскалился, пальцы, поросшие рыжим волосом, растопырил. – А ты попробуй, попробуй, Справедливый ты наш!

 – Не буду.

– А что ж так? Не хочешь союзниками раскидываться? А? Перед войной, которую тебе братик твой закатит? Уж он постарается, будь спокоен – и на кого ты будешь опираться в подземном мире? Вот то-то и оно, Кронид! Молчал бы, да понимал, что мы с тобой в одной посудине по Стиксу плывем…

Осекся. Уставился злобно. Зевс слушал терпеливо, со скукой.

– Не стану карать, – уточнил тихо. – Слишком хорошо знаю брата. Он всё равно доберётся до тебя раньше и придумает страшнее.

От ненависти Мом раздулся – дохлой лягушкой под солнцем, в два раза. Рыжая лягушка, рот до ушей перекошен. Квакает:

– Так-то ты, значит? А ты знаешь, Кронид, что ты следующ… следующ…

Захрипел, зашипел, ещё надулся – вздулись жилы на шее и лбу, полезли глаза на лоб, только крик остался – высокий, сиплый:

– Ты следующ… следующ…. а-а-а-а-а!

Еще раздулся, еще – с пронзительным, выворачивающим воплем. И вдруг лопнул – только брызнуло. Зевс едва успел за колонну шагнуть.

Мрамор, золото, тонкая резьба – оказались загаженными. Запах пошел – будто не в царском дворце, в нужнике стоишь. Зевс поморщился, осмотрел трезубец – как, без изъяна? Хорошо.

Добрался, значит, Старший до подданного – в своем праве. В полной силе. Подземный мир сходу признал Владыкой. И мстительности столько же осталось.

Натуру Стиксом вряд ли изменишь. Значит – все такой же вор, все такой же лжец. Полезет опутывать речами, очаровывать всех справедливостью и жертвенностью.

Сам тайно двинет войска – чтобы ударить в спину.

«Ты следующий! Следующий!»

Страха больше не было – настоящим Владыкам он неведом.

Владыки берут то, что принадлежит им. Своего не отдают никогда.

Войско Старшего не успеет начать войну. Сам он – не успеет объявиться среди богов.

Всё, толкнули камень с горы – покатился. Обещания Гее, открытый сосуд Пандоры, войны среди смертных и поход в Тартар – все слились воедино, одно вылепилось: Флегры. Новое оружие. Новая армия.

Время тебе сделать что-нибудь для настоящего Владыки, Мать-Гея.

– Она… она хочет тебя видеть.

Зевс остановился в коридоре своего дворца. Вскинул брови, посмотрел на жену. Подумал: быстро же слухи разносятся… Или Мом уже всем успел растрепать, пока сюда полз?

Хотя кто там знает Мать-Гею – ей могли и Мойры рассказать, и кто угодно.

Кивнул – хорошо. Говори – где Владыка может побеседовать с Матерью-Землей, жена. Так получилось, что я тоже хочу ее видеть.

Когда возвращается общий враг – время для военных советов.

*

– Не так, – прошептала она. – Всё началось не так.

Зевс стоял, смотрел с холодной скукой. На то, как она вздымает руки с утеса навстречу волнам. Как хрипло выкрикивает проклятия кому-то невидимому. Как когтит руками воздух, ломает пальцы, как ветер развевает когда-то пышные волосы… надоело.

Надо бы повернуться, уйти. Покарать Деметру за то, что не сказала – кто так сильно хочет его видеть.

С матерью он старался не встречаться – какой смысл бередить старые раны? Пеан сказал – это нельзя исцелить. Лисса жала плечами, говорила – не ее работа. Мол, Звездоглазая Рея безумна от горя.

Когда он стал Владыкой – сделалось как-то… неловко. У царей не должно быть безумных матерей. Чтобы не было, о чём лишний раз судачить недоброжелателям.

Так пусть себе рвет волосы и поет песни с волнами: каждому – своё.

– Я боялась… – она протянула руку к нему. Отдёрнула, будто обжёгшись о зарницей блеснувшие волосы. Потом снова протянула. – О сын мой, я боялась. Боялась мужа, боялась… хотела отнести сына ему. А потом услышала ее голос… лживый голос. «Не отдавай младенца мужу. Заверни в пеленки камень, а младенца спрячь». И я послушалась и отнесла моего мальчика… на остров Крит…

Зевс стоял молча. Чувствовал, как ветер рвет волосы, полосует щёки, пытается унести хитон, и волнуется море – то, которое он так долго усмирял ударами трезубца.

Будто хочет отступить и не слышать тайну.

– Она… забрала моего мужа! Забрала моего мальчика! Моего Климена! Породила… этого… это…

Тоже ненавидит, – понял вдруг Зевс. Оттого и явилась тогда на пир к брату – швырнуть ему в лицо проклятое пророчество. Ненавидит за то, что ослушался, за то, как закончил. За то, каким стал.

Может, стоило наведываться к матери почаще. Была бы одна ненависть – на двоих.

Кто только эта она, о которой шепчет Безумноглазая Рея?

– Она… мудрая дура! Всеведущая, на самом деле не ведающая ничего. Она сказала мне… но я же знаю: это тебе было суждено. Возмужать на Крите. Стать первым из братьев. И на трон бы сел настоящий Владыка. Ты бы сверг отца… ты бы сверг его иначе, правда же? Ты бы не стал вот так… И всё было бы хорошо…

Да, кивнул Зевс. Вот ты и подтвердила то, о чем я давно знал, мать. Это я – не он.

Улыбнулся ласково, принимая материнскую ласку – и Рея то гладила его по щеке: «Это ты, ведь правда? Это тебе было суждено…» – то шептала всё кому-то: «Ты! Похитительница сыновей!»

Вспомнилось вдруг – далёкое-далёкое: мальчик припал к подолу матери, шепчет: «А он меня ищет, да? А нимфы сказали… А если найдёт?» – и ответный плач, и шепот: «Мама не даст тебя в обиду, маленький». С губ сорвалось детское, обиженное:

– Он вернулся.

Вернулся – и мне с ним нечем сражаться, моя мать, Безумноглазая Рея. Разве что только Флеграми. Получится ли? – вот проклятый вопрос. А ответ…

Перед глазами вспыхнули звёзды. Измученные, горящие лихорадочной решимостью на иссохшем лице.

– Мать дала ему стрелы, – долетел сухой, ломающийся шепот. – Мать дала ему лук… и никто тогда не вспомнил, никто не заметил… Вспомнила только я. Вот. Возьми. Это ответ… ответ.

Ответ.

Рукоять явилась будто из воздуха – ткнулась в руку. Древняя, неказистое, стёртая… меч? Пожалуй, меч – изогнутая махайра, боевой серп. Выщербленное адамантовое оружие

Пахнущее пылью, сыростью, немного – временем.

Отцовский Серп, – понял Зевс. Тот, которым Крон оскопил Урана. Все думали, что его забрала Гея после того, как отец упал, пронзённый стрелой вора… Значит, не Гея.

– Ты совладаешь с ним, – зашептали сухие, обветренные губы. – Ты обязательно с ним совладаешь. Мать его выплавила. Родила из ненависти. Призвав при этом Хаос. Оттого он может… может даже убить ее. Если знать – как именно и куда именно бить. Ты узнаешь, ты узнаешь, да! И все наконец станет правильно.

Ответы иногда потрясают больше вопросов.

Он молчал – смотрел на свой ответ. На чудесное оружие.

Вопросов становилось только больше: множились, дробились… Кто – она? Гея? Куда бить и как понять?

Неужели – вот так просто, задаром, вот прямо сейчас?!

Как брату.

Тому, который мужал на Крите. Повстречал бабушку, ушел от нее с подарком: с луком и стрелами. Я вот пришел поговорить с матерью. И ухожу с подарком.

С серпом Времени. С ответом на все вопросы.

Древним, пыльным, неказистым… Ничего, второй раз не попадусь, лук Урана тоже так выглядел. Зато вот мать шепчет, что этот серп страшнее. Что он даже время может резать. Что это оружие настоящего Владыки.

А что немного не по руке скован – так Владыка может чем угодно…

– В прах, – шептала Рея Звездоглазая дрожащими губами. – В прах! Отомсти за меня, сын. Отомсти за всех, кого она забрала у меня. За всё, что она забрала у тебя! Отомсти ей – без колебаний.

– Да, – сказал Зевс. Улыбнулся светлой и ясной мальчишеской улыбкой. – Радуйся, мама. Я отомщу.

Уходя, он слышал, как Рея, смеясь, кричит что-то волнам. Хриплое, ликующее: «Радуйся, неумолимая! Радуйся! Ибо скоро ты узнаешь, как это – терять всё! Так радуйся же напоследок…»

Имя сорвал с губ Реи и растворил в себе жадный, завывающий ветер.

*

Шаг на Олимп. Танцующий, лёгкий. Веселье бурлит изнутри, бьёт родником чистого восторга, пьянящей силы. Наполняет вены.

Что, Старший? Что, презренный вор, – взял?

Мы ещё поборемся. Мы еще закончим не только с тобой – со всеми твоими… Со всеми, кто с тобой.

Кто там знает – может, и с Гигантами. И с Матерью Геей. Трепещи, старший, ибо мне только что дали ответ на все твои вопросы. Ответ на всё.

Дышащий древностью, выщербленный, зазубренный ответ – кажется даже, ухмыляется с пояса…

Это он, конечно, совершенно зря.

Владыка Зевс – всё-таки не Посейдон.

Владыка Зевс не станет махать Серпом Крона направо-налево. Тем более – непонятно еще, какая в этом древнем клинке сила.

Владыка прозорлив, и ему кажется, что щербатый клинок усмехается слишком уж насмешливо.

В конце концов, про оружие иногда достаточно знать – что оно есть. Может, к нему и прибегать-то не придётся всерьёз. Так, испытать, послать гонцов к Старшему – у меня есть ответы! Выиграть время.

А там уж посмотрим – есть же и Флегры в конце-то концов.

Мысли путались, не желали вязаться в нерушимую адамантовую цепь. Будто хлебнул самого крепкого вина Диониса. В висках стучало только неотступное, привязчивое: «Испытать, испытать, испытать…»

Где там твои войска, Старший? Вернее, войска, которые твои детишки для тебя собрали?

Сейчас их у тебя поубавится. А я испытаю свой ответ. И если после этого ты ещё выступишь против меня – я с чистой совестью воскликну, что ты хочешь трона. И призову Мать-Гею с ее Флеграми – чтобы посмотреть, как Гиганты додавят тебя и твоих союзников.

На миг перед глазами мелькнуло ослепительное видение: армия косматых, крылатых, многоруких исполинов – и во главе неё обжигающая фигура с махайрой…

Было? Не было? Какая разница.

Будет.

– Отец!

Аполлон, наверное, решил вернуться с состязания пораньше. Впрочем, нет, вон как лицо перекошено. Тем самым страхом, пробирающим до костей одинаково – подземного Мома, и лучника Аполлона, и Владыку Олимпа: вернулся.

– Море предало нас, отец, – чуть подрагивают пухлые губы. – Нет, я не был на состязании. В конце концов – есть ли смысл стрелять, зная, что победишь? Всё последнее время я пытался узнать. О заговорщиках. Их союзниках. И их войсках. И теперь я узнал, почему так долго не мог их найти.

Вечный аэд (постоянно у сына за плечами) что-то не поднимает голоса. Не поёт ни о чем славном и величественном.

Боится, наверное. Холодных слов, далёких от поэзии.

– Нерей и остальные… готовы стать на его сторону. Всё это время прибывали корабли… к острову Коркира. Их войска. Его войска. И морские скрыли это… помогли им.

Зевс кивнул – почти что благосклонно. Не удивился. Аполлон в последние месяцы ходил мрачнее тучи, говорил – с ним не считаются в подводном мире. Ну конечно, как тут будут считаться, когда у них есть – Ифит, внук Нерея и сын Климена. Свой. Морской.

Свергнувший Владыку Олимпа и имеющий право на морской престол.

В глазах у сына темной змеей пригрелась знакомая ненависть: «Вор!»

 – Хорошо, – сказал Зевс. Аполлон вскинул брови, поглядел недоуменно: хорошо?

Очень хорошо.

Коркира. Укромный остров.

Там немного смертных. Зато хороший порт. В самый раз – испытать новые силы. Вернуть под владычество морской мир. Показать брату: всё знаю о твоих союзничках и готов ударить первым.

Ударить первым, наконец-то сделать что-то быстрее, красивее, лучше…

Пальцы стиснули трезубец.

– Очень хорошо. Как ты думаешь, сын… не нанести ли мне небольшой визит на этот остров? По-братски.

– Собрать войска? Я скажу сестре…

– Не нужно.

За все эти годы – сколько раз собирал войска Климен? Нисколько. Все решал сам: подползал, будто змея, разил в спину. И разве не меня когда-то прозвали Истребителем Чудовищ, а, сын?

Пусть там не чудовища – предатели. Их я истреблять умею не хуже.

– Идём сейчас. Укажешь мне их лагерь.

Сын сглатывает, коротко кивает. Поглаживает лук.

Просыпается вечный незримый аэд за его плечами – запевает что-то об острове, на котором скоро должно бы засвистеть лезвие чёрного клинка, клинка Таната. Только вот Смерть нынче клинок переломала, что свистеть вместо него будет?

Очень может быть, какое-то другое лезвие. Пострашнее.

Шаг – на островок Коркира: грузный, тяжкий, владыческий. Сминается, изламывается мир вокруг, и позади идет златоволосая фигура – его сын, его союзник, лучник…

И кифаред.

И серп с пояса гнусно ухмыляется, как бы добавляя: ты кое о чем забыл, Зевс. О том, что пророчества можно толковать по-разному. О том, что верить никому нельзя. О том, что у Владыки не бывает семьи.

О том, что не всех можно оставлять у себя за спиной.

Сколько готов платить за свою ошибку?

Мягкий песок приник к подошвам сандалий. Ударило в лицо запахом бывшего царства: ароматом соли и водорослей.

Море тревожно бросалось на пустой берег, хлопало ладонями волн: берегись, берегись!

Вздор – чего бояться Владыке? Тем более – чего бояться Владыке, который только что получил ответы на все свои вопросы?!

Разве что воплощенного пророчества.

Бессознательно Зевс рванулся в сторону – скорее ощутив опасность кожей, чем услышав тонкий свист из-за спины. Боль пронизала правую руку, золотая стрела засела в запястье – и трезубец потяжелел и предал, вывалился из онемевших пальцев на песок.

Ненавижу лучников, – подумал Зевс. Только чуть больше, чем кифаредов. И чуть меньше – чем воров.

– Нужно было не слушать его тогда, – сказал он вслух, не оборачиваясь. Знал – рванётся за трезубцем – и следующая стрела ударит в затылок. – Когда он за тебя просил. Нужно было – в Тартар.

– Может быть, – донеслось из-за спины насмешливо. – Ступай вперед, отец. Оставь оружие тому, кто в этом понимает.

Зевс кивнул – все так же, не оборачиваясь. Неторопливо ступил по песку вперед – будто по золотистому мёду. Давно так не прогуливался.

Воздух вот только ихором пахнет, и пульсирует боль в пробитом запястье – пустяк. Рывком вынул стрелу – не посмотрев на рану, бросил в песок.

Плоский камень выпирал из песочных волн, будто панцирь диковинной черепахи. Зевс неторопливо присел на него. Обернулся через плечо – взглянул на свою судьбу.

Аполлон уже стоял с трезубцем в руках. Сверкал торжествующей улыбкой. Готовился – нанести удар.

Подумалось почему-то: похоже на тот день. Свернулась змея истории, жрет хвост. Отец с серпом, юнец со стрелами: одно и то же, одно и то же…

Исход разный – разве что.

– Как я понимаю – войск Климена здесь нет, – неторопливо проговорил Зевс.

– Ну, почему же, – отозвался Кифаред. – Они есть, отец. Просто за несколько десятков стадий отсюда. И не на том побережье.

– И ты полагаешь, что можешь истребить их самостоятельно?

Сребролукий рассмеялся – мелодично, будто кифара прозвенела.

– Не считай меня глупцом, отец. Я полагаю, что сумею с ним договориться. Как ты считаешь – будет благосклонен Климен Милостивый к тому, кто спас его войска? Кто сверг сумасшедшего тирана, который собирался его убить?

– Мой брат не знает, что такое милость.

– Но часто играет в нее. А в такое время, когда вот-вот война с Флеграми… союзниками не разбрасываются.

Ну, надо же, какая любовь к заговорам – и от кого научился в спину лупить, от дядюшки, что ли? Второй раз вот уже…

Второй раз неудачно.

С чем вору-Климену повезло, так это с детьми. Арес, Ифит… хоть бы одного такого. Может, нужно тщательнее выбирать женщин – не зря же он, Зевс, на Геру заглядывался.

Ты хотел выманить меня с Олимпа, сын? Узнал, что вернулся мой вороватый братец, бросился искать его милости и свергать меня, понимая, что иначе можно и головы лишиться. Выманил, отнял трезубец… даже, наверное, план составил: приблизиться к Климену, искать его милости, потом ударить в спину, когда будет момент…

Решил даже действовать без ненадежных союзников, как в тот раз.

Только вот всё не можешь перебороть искушение – покрасоваться. Поговорить. Историю создать.

Будь ты не Кифаредом, а только лучником, выстрелил бы мне в затылок, добил бы трезубцем – и победил бы. Грязно, низко. Но победил бы. Если чему меня и научил старший брат – бить по-настоящему и не болтая.

– И на что же Климену понадобится такой неудачник? Ты не смог удержать женщину, царство… ты провалил все свои заговоры.

Бешено блеснули глаза лучника и кифареда. Сжались пальцы на трезубце – вот, сейчас…

– Все ли, отец?

И незримый аэд затянул что-то о сыновьях, которые свергают отцов…

Лучше бы ты пел вместе с этим аэдом, сын. Был бы Кифаредом – не Стрелком. И тем более не метил бы в цари. Пел – а не задавал глупые вопросы.

Потому что у Владыки всегда есть ответ. У меня есть ответ.

Ответ на всё.

Простой ответ, который ложится в ладонь.

Кривой адамантовой ухмылкой.

Рукоятью древнего серпа с пояса.

====== Сказание 11. О выборе дороги и многих битвах ======

Память – бездонная кладовая. Свалено – своё и чужое, и иногда в полусне копаешься, ворошишь, разобраться пытаешься: моё? Чужое?

Кричащее небо – огонь кровавыми каплями медленно стремится сверху вниз, на землю, подальше от летящих скал…

Содрогается земля в судорогах упоения – под тяжестью Гигантов.

Жена с лицом, на котором – брезгливое отчуждение: «Не хочу от тебя детей».

Маленькая, хрупкая богиня распахивает объятия, сгорая: «Ухожу в людские очаги, брат!»

Этого не было, – надрываясь, кричу я. Влезаю в память, судорожно ворошу сваленное, выхватываю торопливо: нет, не было, не то, не мое… Обвиняюще швыряю в лицо тому, в отражениях: вот, смотри, у тебя все было неправильно.

Ага, – кивает тот и щурится устало, и у него с пальцев капает окрашенный рассветным ихор. У меня – неправильно. А у тебя – вернее некуда.

И швыряет в ответ. Обрывками, ошмётками моей памяти. Откуда мертво пялится отрубленная голова Посейдона. Где лежат безжизненные крылья Таната – раскинулись, рассыпались железными перьями… И тянут ко мне пальцы ледяные воды Стикса, обещая: хочешь исчезнуть?!

Он ничего не спрашивает – тот, который смотрится в воду и который не-я. Только смотрит вместе со мной. Но я все равно слышу невысказанный вопрос: а ты уверен, что вот это – правильно?!

– Я надеюсь на это, – отвечаю я, стиснув зубы – и напарываюсь на невеселую усмешку того, с Тартарской пустотой в глазах.

– Я ничего не знаю о надежде, – тихо звучит из глубин отражения. – Только то, что я убил её однажды.

– Ну так значит, у тебя всё еще и неправильно кончилось, – уверенно отвечаю я. И в ответ на легкое поднятие бровей поясняю: – Потому что ты убил не ту.

И ухмылка того, в чёрных водах, оборачивается вдруг режущей ухмылкой отцовского Серпа.

Говорят – Золотой век кончился, и аэды нынче в печали. Ходят, побираются, какие-то воинские подвиги воспевают. Со скульпторами тоже как-то неладно в последнее время, будто бы: видать, не слишком хорошо идут изваяния Зевса Олимпийского.

Про ткачей и говорить нечего: и хочется найти новый сюжет – а откуда?! Конечно – пиры и измены Зевса – дело благодатное, да только…

Утешься, неведомая ткачиха. Я бы тебе подкинул новый сюжетик: кощунственный донельзя.

Называется – «Владыка в кругу семьи. Слушает, что семья наворотила за двенадцать лет его отсутствия. Седеет на глазах».

Сидит Владыка за столом, в доме его дочки Афины и его сына Ареса. На щёку оперся, смотрит хмуро. Физиономия, прямо скажем, такая, будто зубы болят. Рядом – встревоженная жена, кубок нектаром наполнила, всё старается придвинуть к мужу. Напротив – дочка, повествует вовсю. Разошлась, щёки румянцем пылают, прядь по лбу так и танцует. Арес чешет затылок острием копья: вот такие дела, как понимаешь. Чуть поодаль Танат Убийца – хмуро изучает то, что осталось от его клинка. Гестия оперлась на плечо бога смерти: спрашивает безмолвно, как он…

Тебе мало, ткачиха? Ну так можешь еще выткать Геру. Вот она входит – сестра и бывшая жена, златоволосая и воинственная.

И с порога, невозмутимо:

– Ну что, Кронид… не хочешь назад в Стикс нырнуть от такой жизни?!

Дернул углом рта. Показал жестом: подумываю о таком. Понимаю – почему Арес, перед тем, как Афина начала рассказ, поинтересовался: а не принести ли вина?

– А то на трезвую голову такие новости…

Наверное, стоило тогда согласиться.

Вылез, называется, из Стикса три года назад! Так мало того, что вернули раньше времени – потом еще и новостей вывалили… За столетие не переварить!

Флегры. Пандора. Подземный мир, признавший царицу. Конец Золотого Века (ничего себе, Зевс разошелся – за двенадцать лет век почти под корень…). И снова – Флегры. Гиганты. Тартар. Плесень…

Мы для них плесень.

Слушать получалось плоховато: лучше получалось всматриваться. Важное забивалось неважными, мелкими деталями: смотри-ка, Арес как в плечах раздался… и дом у них тут, с Афиной, на краю света, неплохой. Танат украдкой стискивает пальцы Гестии – хорошо, всё хорошо… кто их соединил, правда, что ли, Персефона? У Геры от волос пахнет морем, а пальцы натружены тетивой – видать, непросто дается жизнь в изгнании…

Страшные слова о Гигантах, о последней войне, о Луке Неба в руках остроскулого Гиганта – как из дальних далей.

Может, я так и не привык пока – заново. Волна бессмертия и юности прихлынула-отступила… Смотрю вот на доказательство своего возвращения – переломанный клинок смерти. Половинка на столе, половинка в пальцах у владельца. Факел из рук Убийца научился испарять за первые полчаса – поморщился только: «на пояс повесить нельзя».

А теперь вот смотрел, чему-то удивляясь, все трогал холодное, не поющее железо. Стискивал в пальцах, не боясь порезаться.

Словно сущность, попранная, сломанная – еще горела, по живому.

Понимаю – хотелось сказать мне. Когда только недавно отошел от грани…

Может, только Убийца и заметил – как я стараюсь не смотреть на багряные пятна на полу, когда мы покидали дом огородника Ойтиса.

Наверное, смертность – как его клинок. Следы не заживают.

Поэтому Гигантам – так говорит Афина Мудрая – Гигантам нужно принести смерть. Иначе они принесут ее нам. Так говорит Афина Мудрая, и ее слова падают не шелухой – вескими, драгоценными жемчужинами. Черными. Белыми.

Саженцы Геи должны умереть. Мы должны стать их судьбой – иначе они станут нашей.

Хочешь, моя мудрая дочь, я расскажу тебе, что смертные знают о Судьбе? Что она неотвратима и беспощадна. Отвратительное чувство – будто скот, который загонщики сгоняют между узких стен.

Мы – их Судьбой… Они – нашей… Судьбой.

Ананкой – скрипит на зубах.

Брат на брата, поколение на поколение. Титаны, теперь вот боги. Гея рожает назло, два поколения сшибаются, и в этом – гармония. Ананка.

Одни саженцы ложатся в перегной – становятся кормом для других.

Деметру, что ли, позвать – специалистку по саженцам. А то у нас тут внезапный огородный совет. Собрались боги, огорчаются: ну и цветочки вырастила Мать-Гея! Как бы это нам их сжать, чтобы, стало быть, пальцы себе до смерти не уколоть?

Разве что какой-нибудь огородник придумает, как эти саженцы выполоть – но кто поручится тогда, что Гея не родит опять?! Что на смену Гигантов не наплодит еще каких-нибудь саженцев – ибо и это прописано там, в свитке этой, которая ось мира вращает?

Что мне сказать тебе. Мудрая? Что у меня есть готовый план – откуда бы взять смертного стрелка, как отправиться на Флегрейские поля, принести Гигантам смерть… Как победить того, у кого Лук Урана в руках.

Кого не взять на Флеграх, потому что никого из них не взять на Флеграх, у материнской груди…

Нет у меня никакого плана, Мудрая. И ты не смотри на отца, мой воинственный сын. Отцу бы твоему сейчас – шлем на голову, Персефону под руку… и куда-нибудь на край света. А то моя царица – каждым жестом, каждым взглядом так и кричит: «Не ходи! Не смей! А вдруг там…»

Молчу. Сам понимаю. Пожалуй, сунься я туда – там не вдруг…

Там – обязательно.

Даже обидно, что та, которая за плечами, мёртво молчит: привык уже, да и раньше она со мной нечасто разговаривала… А только вот-вот – и прислушаюсь. Нет? Нет… Не вздыхает, не смеется. Ушла, как не было.

Очень может быть – беседовать с другим, остроскулым и черноглазым, который – почти что чей-то смысл…

– С Мойрами, – сказал я вслух. – Мне нужно поговорить… с Мойрами.

Афина, кажется, как раз излагала, что нам нужно поговорить с кем-то другим. То ли с Нереем, то ли с Океаном, которые помогают нам тайно накапливать войска для войны. Осеклась, остальные тоже воззрились недоуменно. Танат вот только еле заметно кивнул.

Может, Убийца тоже слышал это. Пронзительный треск рвущегося свитка. Истошные крики в отдалении: «Что ты сделал, что сделал?!» Неосознанно слетевшее с губ – «Переписал…»

Я не был в сером доме на Олимпе. Сторонился – сначала как того места, откуда вылезло ядовитое пророчество обо мне самом. Потом не желал смотреть на тех, кто предрек уже мне – то же самое, безжалостное: «Тебя свергнет сын…»

Видно, время пришло.