Текст книги "Иная Судьба (СИ)"

Автор книги: Steeless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

Видеть во мне лицо того, с кем столько раз делила ложе, кого, кажется, даже любила – если только чудовища могут любить…

Горечь с губ смылась вкусом ихора. Тепло поцелуев, впрочем, тоже. Мрак ринулся теперь – огнем: бешено хватал за ноги клыками пламени, жег распластанные руки, кусал за пальцы. Танат молчал, вслушиваясь в мерные, неспешные шаги отца. Ждал – когда тот наконец доскажет до конца.

– Знаешь ты, как я потерял тело?

Танат молчал, чувствуя, как по коже яростными змеенышами ползут ожоги. Крюки впились в крылья сильнее, рванули яростно – будто когтями. Звякнул меч под отцовской ногой – и накатила дурнота, и тут же отхлынула.

– Тело… мне казалось – это так легко: порождать из себя. Ведь смогла же сестра-Гея, почему не смогу и я? Выдумать мир, построить дом, царство, равное Океану или Небу. И я чертил русла рек, вкладывая в это свою силу. Возводил здесь вулканы – почему я не замечал, что реки изгибаются слишком уж прихотливо, а вулканы извергаются, когда захотят? Я делился с этим миром своей силой, своей волей – и он начал брать все больше. Противиться мне… начал… смотреть. Рычать… и обретать свою власть. Может, я создавал его не как нужно – не знаю.

Нет, молчал Танат, чувствуя, как тьма наскакивает, хлещет наотмашь плетью. Нет, ты создавал его правильно, отец. Просто тебе нужно было спросить у Геи-Земли – как у нее сложилось с первыми ее порождениями. Теми – что из самой себя.

Помнится, Гекатонхейры тоже имели свою волю. Только вот в неистовстве могли разрушить мир – оттого и были ввергнуты в Тартар, в ту самую бездну, рядом с которой ты решил создать свой собственный мир, отец… так что же ты удивляешься – что он получился таким?!

Плети тьмы мешали думать. Надоедливо свистели в воздухе, с хищными щелчками полосовали грудь, захлестывали плечи. Боль была глупой, лишней, мелочной. Что она для того, кто века носит в себе боль иного рода!

Но жажды не было. Совсем. И нетерпеливый зов нитей подевался куда-то – неужто спорщицы-Мойры так увлеклись какими-то событиями, что и резать забыли?

– Я уже начал строить дворец в кольце Флегетона – как вдруг случилось восстание. Оказывается, я создал мир, не признающий царей, – но смех у Эреба невеселый. Скрежещет – окровавленным мечом по щиту. – Я вышел навстречу заговорщикам – жильцам моего мира. Тем, кого сам создал. Кого сам позвал, поселил у себя… И в миг, когда одни уже не могли подняться, а остальные попадали на колени – тогда…

Молчание. Тьма хватает отверстой пастью – памятью о том, что было века назад. Когда мрак подземного мира впервые разомкнулся, взвился туманным маревом – и из него на своего хозяина ринулся черный пес, ударил лапами в грудь, разорвал горло, истерзал плоть древнего титана – и она истлевала под укусами, так – что не исцелить…

И древний Эреб отступил, лишенный тела. Погрузился в сон. Сберегал оставшиеся силы, копил мощь – для очередной попытки.

Мир подкидывал попытки сам. Невольно загонял себя в ловушку, бунтуя против новых царей: те бежали во дворец гостеприимной Нюкты. Умоляли дать им совет: как сладить с непокорным детищем Эреба. И неизменно принимали предложение великого дара: «Я разделю с тобою мощь, и ты будешь непобедим!»

Великий Эреб каждый раз выполнял обещанное. Глупец, возомнивший себя царем вольного мира, становился непобедим – и рука нащупывала и стискивала проклятый, непокорный мир: сейчас, сейчас за все поквитаемся…

Потом не выдерживала оболочка. Трескала, распадалась, разлезалась по швам. Или подводило то недодавленное, что в ней дрыгалось – остатки предыдущего владельца. С веками Эреб научился давить их надежно – сперва просто ласково нашептывая изнутри мудрые советы, потом обращая в своих марионеток… потом забирая тело себе, вышвыривая остатки сущностей на подкормку мира.

Подкармливал, как дикого пса. Мир был не против, он умел выполнять лишь один приказ: «Эреб, взять!»

С Персом, например, получилось лучше хорошего. Одно плохо – чересчур уж смышленая дочка, богиня колдовства.

И пришлось заснуть опять и сделать ставку теперь уже на новое поколение.

А остальное… остальное тебе известно.

По вискам тек пот… нет, ихор. Благоуханный, будто у бога. Капал с носа, заливал глаза. Лился с подбородка.

Не помню, когда он меня так, – понял Танат. И чем. Это плохо.

Эреб теперь стоял напротив, щурился, высверливал взглядом истину. Что там сын? Терпит ли наказание за свое предательство? Готов ли стать сговорчивее?

Танат чуть дернул головой – не особенно готов, отец. Может – ты слишком напоминаешь мне одного зарвавшегося царька – наверное, в тебе еще долго будут проскакивать черты того, тело которого ты заполнил… Может, меня не зря назвали Жестокосердным. Мне наплевать, что ты хочешь мне предложить – а ты же что-то хочешь, иначе не стал бы мучить. Пихнул бы в Тартар – и дело с концом.

А может, ты выдумал плохие пытки. Хитон намок от ихора, располосован невидимым бичом, и осколки ребер колют грудь изнутри, и по коже сперва прошлось пламя, потом ее изглодал насланный тобой холод… Разве это пытки, о великий Эреб? Попроси совета у спорщиц-Мойр. Они тебе расскажут пару слов о вечной жажде. А пока что – лови отблеск улыбки с окровавленных губ.

Эреб хмыкнул. Покивал уважительно – так, сынок, так… Подошел, задумчиво примерился было пяткой к лежащему на полу мечу… Покачал головой.

И тут ударила боль в крыльях. Словно острейшим копьем – в надежнейший, веками не подводивший, надежный щит. Наотмашь.

Танат дернулся в цепях – и крюки рванули крылья сильнее, безжалостнее. Зазвенели, падая на пол, перья.

А потом подвал вдруг ушел, размылся. Наверное, я шагнул, как тогда… когда? – подумалось удивленно. Без крыльев, когда-то… к кому-то…

К ней.

Девичьи пальцы рассеянно перебирают огненные лепестки цветов – «Мне Деметра вырастила, правда, красиво. Вот, понюхай, какой аромат…».

Цветки пахли ихором.

Танат разжал зубы на прокушенной губе. Дышать больше не выходило совсем: воздух не шел внутрь. Эреб говорил что-то – голос вился вокруг настырной тучей гнуса. Прихлопнуть бы…

– …каждый из наших детей был зачат, когда я был в новом обличии – неудивительно, что они так несхожи. И только однажды мы решили рискнуть. Жена уговаривала меня – и я согласился. Она думала, что наш сын сможет…

Стать сосудом для тебя, отец, – додумал Танат. Но родилась двойня. Один – белокрылый и слишком легковесный для того, чтобы ты заполнил его собой. И второй.

Который никогда не был тебе подвластен.

Крючья впились в крылья с утробным хохотом, будто когти грифов. По спине потекло теплое, звякнули цепи, впиваясь в запястья – бейся, сколько влезет! И снова вдруг скомкалось, исчезло, остались ее теплые руки: «У тебя волосы растрепались. Ой, ты, наверное, совсем озяб? А я тут травы варю, и мед есть…»

– Больно, сынок? – спросил кто-то участливо. – Понимаю. Самому неприятно, но я же знаю тебя: тебя иначе не удержишь, да и не покоришь. Мне не нужно, чтобы ты встал на сторону Кронидов – пророчество про сыновье клеймо оставим Крониду. Мы с тобой договоримся иначе.

Это больно, – с отстраненным удивлением подумалось вдруг. Тартар, мне же больно, будто я смертный, или будто я опять лежу на плитах своего дворца, а в углу валяется переломанный клинок. Что это было – стон? Запихать назад в горло. Та, давняя боль от попрания своей сущности, была сильнее, страшнее… хотя, может и нет.

Тогда хотя бы в полутьме моего дворца не ворковал умильный голос Эреба. Не предлагал делить власть… величие… что там еще предлагала до этого Нюкта?

От ласковых, дрянных интонаций, пронзительной, сжирающей боли, казалось – вот он опять, миг рождения. Свернись клубком, завернись в пеленки, прошепчи: «Мне больно, мама, мне больно…»

Только вот у бога смерти и рождение было иным.

– …принесешь клятву Стиксом.

Стиксом – что не поднимешь руки. Стиксом – что будешь служить и выполнять приказы. Стиксом – что станешь верной, бездумной марионеткой, нет, что станешь мечом… как для Мойр, как по предназначению, только теперь уже по своей воле.

Чтобы через пару столетий безукоризненной службы наконец смириться окончательно и получить награду – всю мощь Эреба, перелитую из тела Посейдона в твое.

«А иначе?» – хотел спросить Танат, но потом раздумал. Нужно было уйти от боли. Закрыться, заслониться, отразить. Хватит бездарно драться. Отец все равно договорит.

– А иначе это будет длиться долго. Очень долго. Сейчас я уйду – мне же нужно обустраивать дворец… нужно что-нибудь сделать со свитой. Я уйду. А он – качнул двузубцем, показывая на жадный мрак вокруг. – Он останется.

Мрак услышал – и рванулся на зов хозяина, впиваясь жадными клювами, намертво вцепляясь челюстями в беззащитные крылья. Танат захрипел и выгнулся в оковах, успел подумать: это не может быть долго…

Потом понял, что если Эреб захочет – это будет длиться вечно.

Значит, путь один. Закрыть глаза и шагнуть – как шагал уже несколько раз. В касания ее пальцев, в ее улыбку, в пламя ее костра, в запах меда от волос… В воду Мнемозины-памяти – навечно. Говорят, бывали случаи, когда вот так уходили – в горькую или в сладкую. Каменея при этом с виду и оставаясь навсегда в плену воспоминаний – внутри.

Наверное, отец, который уже собрался уходить, углядел на лице сына-предателя что-то не то.

– Не надейся на помощь брата, – предупредил тихо. Танат успел только удивиться: на помощь Гипноса? Надеяться?! И тут Эреб продолжил – и по усмешке было видно, что говорит Посейдон – та его часть, что оставалась в теле. – Он не придет. За такими, как ты, не приходят цари. За Гипносом, за Гекатой, за Хароном – кто-то пришел бы. За тобой – никто.

Да, – подумал Танат, задыхаясь от боли. Ты прав, мой великий отец. Ты, Простофиля, отдавший свое тело за минуту гордости, тоже прав. За такими, как я, не приходят. Не приходят цари – я никому не служу. Не приходят братья – у меня их нет, как у всех чудовищ. Не приходят друзья – им-то откуда у меня взяться?!

И вы неправы, мой отец и Простофиля. В том, как вы сказали свое «Никто». Нужно быть осторожнее, о великий Эреб. Потому что сейчас, когда я слышу звон своих окровавленных перьев, я не могу избавиться только от одной мысли: что вы бездарно деретесь… что мир насмешливо скалится вам в лицо… в лица. Что в этой комнате – не только ты, я и мрак.

Что есть еще кто-то – кто-то вроде Ананки-судьбы, потому что всем ведь известно, что только она бывает невидимкой…

Удар пришел из пустоты внезапно – в тусклый свет факела влетело лезвие адамантовой махайры. Эреб в обличии Посейдона шарахнулся в сторону, взмахнул двузубцем…

Не попал. Бездарь, – подумал Танат, закрывая глаза. Оба бездари. Один атакует мечом с дистанции, второй лупит оружием, с которым сродниться не успел.

Или успел – держит так, будто двузубец с пальцами единое целое. Поворачивается осторожно, спину бережет.

– И кто же это почтил…

– Никто, – с усмешкой влетело в темноту. Хуже адамантовой махайры. Танат мог бы поклясться, что слышал, как отец скрипнул зубами.

– Брат? Ты ли пожаловал?

– А у тебя есть братья, о Древний? – со смешком, непочтительно удивились из темноты.

Древний не стал наносить удар на голос. Покачивал двузубцем будто в задумчивости.

– Так значит, мне звать тебя – царь Олимпийский? Климен Стрелок? Климен Величайший?

– Я больше не царь Олимпа. И не Стрелок. Можешь передать сыну благодарность: он хорошо дергал за ниточки. Правда, Ата бы сказала, что кое-где – не додергал.

Криводушный… думать об олимпийце как о сыне Крона не получалось. Тот был – Владыка и Стрелок. Этот – невидимка и пытался действовать мечом.

Отвратительно, правда, пытался. Вот мелькнула вспышка – полыхнул двузубец божественной тенью. Свистнуло лезвие клинка – вот и еще раз отразил удар. Атаковать в ответ Эреб не стал.

– Мальчик… – рокотнул глубокий голос, совсем уже не принадлежащий Жеребцу. – Зачем ты, мальчик… У тебя ведь нет больше твоего лука.

– Нет, – согласился голос из пустоты беспечно.

– И меча у тебя теперь тоже нет.

Взмах двузубца – и на пол ссыпался прах, когда-то бывший клинком.

– Точно, – согласился голос невидимки. – Но оружие может быть – одно. Мне не нужен ни меч, ни лук. Потому что у меня есть право.

Мрак рванулся вперед, повинуясь приказу хозяина. Отскочил, льстиво извиваясь, подобострастно кланяясь, ощериваясь в сторону Эреба…

– Вы с женой пригласили сюда править Кронида. Меня. До того, как я назначил брата наместником. Не хочешь ли оспорить мое право, о Древний?

Отец молчал. Замер молча и неподвижно, с добродушной, насмешливой улыбкой на губах. Уважаю, – говорила эта улыбка. – Вот это игрок.

– У обоих нас есть право, – промолвил добродушно. – Что ты хочешь, Никто? Трон? Или вернуть тебе брата?

– Хочешь – давай, – согласилась пустота. А потом вдруг породила неожиданное: – А вообще-то – я за твоим пленником. Сам отпустишь или просто с дороги уйдешь? Или сначала уж сразимся?

Стены дрогнули – это засмеялся Первомрак.

– Будешь драться с братом? За чудовище?

– Времена неверные, – отозвалась пустота. – Братья становятся чудовищами. Чудовища – братьями.

Боль отступила от крыльев – отпрыгнула, удивленная. Что он несет, – обреченно подумал Танат. Безумец. Почему не бросит вызов за трон. За славу. Как Владыка.

И мелькнуло – смутной тенью прозрения: он не бросит вызов, потому что знает, что Эреб его не примет. Потому что знает, что будет дальше.

– Что ж, – хохотнуло эхо, а может, тьма, – забирай. Посмотрим, сколько он принесет тебе пользы в том, что будет…

Будет… будет…

Боль ударила неожиданно, с размаху. В ушах отдался металлический звон, шум перьев, тяжкий удар… а потом Танат вдруг обнаружил, что лежит на полу, в луже ихора, и цепи не обвивают запястья, только там, за спиной, будто умирала в агонии какая-то непонятная Ананка: кричала, извивалась от мучений, заставляя его самого корчиться…

Звякнул обо что-то шлем.

– С-с-с-скотина тартарская приапорукая. На прощание, т-т-тварь…

Вслед за этим голос Климена Криводушного, Владыки (бывшего) Олимпа загнул такое, что Танат нашел в себе силы поднять голову из лужи крови.

Смерть, оказывается, можно удивить – когда говоришь такое, что ей не приходилось слышать.

Кронид присел рядом. Набросил на израненную спину плащ (Танат зашипел – крылья отозвались обжигающей болью). Буркнул:

– Ладно, пора выбираться.

И вознамерился сгрести бога смерти в охапку наподобие кокона. Танат сцепил зубы, оттолкнул руку Кронида, медленно, неверно попытался встать. Все равно не получилось самому – пришлось опираться на плечо олимпийца.

Мутило от вкуса собственного ихора, и не хотелось знать – что там с крыльями.

Темнота подземелий давила, накатывалась, подминала…

– Меч, – выдохнул Танат, протягивая руку. – Меч… поднять.

Кронид задержался. Поднял клинок с пола, передал хозяину. Оглянулся на что-то на полу – то ли на цепи, то ли еще на что-то, будто хотел с собой прихватить. Танат воспользовался остановкой, выдохнул хрипло:

– Я должен тебе… Кронид.

Родной клинок ходуном ходил в измазанных ихором пальцах.

Кронид махнул рукой со шлемом, определился и двинулся к выходу. Буркнул по пути:

– Отделал он тебя. Гестия плакать будет.

Танат промолчал. Ноги отказывались идти, голова клонилась на грудь, будто на нее Белокрыл решил чашку нахлобучить. «Гестия… будет» – и хорошо, что будет…

Кажется, нужно было еще что-то сказать. То ли спросить – почему он медлил и не ввязался в бой, хотя нет, это ясно. У него есть лишь право. У Эреба – право и оружие, неизвестно, на чьей стороне была бы победа. То ли сказать, что Кронид бездарно дрался – вышел с мечом, при преимуществе невидимости! И где махайру взял, вообще?

Но сказать получилось лишь самое главное.

– Ты начал войну, Кронид.

Ответ Танату Жестокосердному наверняка прислышался в бреду.

– Ага. Это со мной бывает.

Пути на Олимп он не запомнил.

*

Свет, свет, свет… Огонь – оранжевый, теплый, как ее ладони. Благоуханная губка омывает раны, и запахи луговых трав мешаются с запахами нектара. У чудовищ не бывает снов – и он не видел снов. Видел Гестию, подкладывающую хвороста в очаг, приносящую воду и целебные отвары. Плачущую. Это было неправильно, тревожно. Кажется, он пытался спросить – какая тварь посмела вызвать ее слезы. Кажется, этой тварью был он сам. Еще слышал голоса. Сбивающийся, отчаянный шепот Белокрыла: «А… как он теперь… без них-то?» Вздохи олимпийского лекаря Пэона. Насмешливый голос младшего Кронида – Зевса: «А он теперь хоть на что-то годен?». Ломающийся басок – кажется, божественного кузнеца, сына Зевса: «Нет, мне такое-то… нет, не под силу». При чем тут вообще сын Зевса? Дневные видения были глупыми, бессмысленными. Ночные были ближе и понятнее. Там сплетались на камне белые и черные перья. Там он обещал кому-то переломить свой меч, если тот – что? Непонятно. Там он учил мальчишку с черными глазами и волосами драться на мечах – и клинок бился о клинок так, будто они были братьями. Но если чудовища не видят снов – значит, и это было? Потом он очнулся, увидел побледневшую, заплаканную Гестию. Попытался сесть. Она уперлась ему в плечи, шептала: «Лежи, пожалуйста, лежи, тебе еще рано, Пэон сказал – еще много нужно, потому что он очень сильно тебя, очень…» И он смирился. Остался лежать, принимать из ее рук целебное питье, слушать ее песни, замечать – как старательно она не спрашивает его – что случилось там, в подземном мире. Только раз она начала вдруг: «А может быть так, чтобы брат…» – осеклась, мотнула головой, спрятала глаза. И потом изо всех сил согревала – историями, улыбками, касаниями пальцев, а пару раз осмелилась – прижалась губами, и он почувствовал на них вкус соли. И силился угадать – почему так прерывисты истории, болезненны улыбки, тревожны – касания пальцев. Почему маленькая блаженная не смотрит ему в глаза? Неужто слишком испугалась? Или печалится по брату? Или вдруг поняла, что позволила подземному слишком многое – и теперь не знает, куда деться от осуждения олимпийцев? Наверное, нет – иначе с чего бы ей вести себя с этим подземным, как с хрупким сокровищем, объявившемся вдруг на Олимпе. Свалилось сокровище на голову, непонятно на сколько – вот-вот исчезнет, из пальцев выдернут… кто выдернет-то? Пэон, олимпийский лекарь, заходил то ли два, то ли три раза, но из него ничего вытянуть не удалось: слишком уж трясся при взгляде на Железносердного. В первый раз и вовсе – зашел, понял, что Танат уже в сознании, побелел хуже муки и с мелодичным «ах» осел на кресло возле удивленной Гестии. – Наверное, он устал, – озадаченно сказала Гестия и подпихнула под голову лекаря узорчатую подушечку. Усталость Пэона прошла от нюхательной соли, а вот дрожь при виде Убийцы – нет. Стоило лекарю переступить порог и встретить взгляд бога смерти – и тихого, смирного Пэона начинало колотить. Опускал глаза и бормотал: «Ну, да, придется полежать, там же ребра, и ожоги, и рубцы, и я вообще таких ран не видел пока что…». Совал целительные настои, опасаясь приближаться к столику, на котором покоился меч. Когда Танат как-то раз спросил: «Скоро ли я встану?» – лекарь пробубнил что-то непонятное и укатился за дверь.

Танат только хмыкнул вслед – пришло в голову, что смертные так ведут себя у постели умирающих.

Умирать он пока что не собирался. Раны ему перевязывала Гестия, хотя мог бы и сам: руки двигались все лучше с каждым днем. Длинные, бугристые рубцы от плетей мрака и ожогов срастались, на лице и вовсе пропали довольно скоро. Тревожили только крылья – отзывались обжигающей болью на каждое движение. Да еще вгоняла в досаду невозможность узнать – что творится вокруг.

Гестия рассказала только, что Кронид действительно свергнут. И теперь в его дворце, вроде бы, воцарился сын. Не тот сын, другой. Вроде бы, любовник Геры. А еще на Олимпе зачем-то Зевс. Которого тоже пытался свергнуть сын. Который? Аполлон. И еще Гермес. Да, сразу несколько сыновей. А, да, еще там были титаны, но где они – никто не знает… Еще на Олимпе Деметра, потому что за мужем нужно присматривать. И Афродита, которая хочет умолить Зевса не отдавать ее замуж за Гефеста (да, Гефест тоже здесь). Наверное, Деметра тут из-за Афродиты…

– На Олимпе что – так всегда? – спросил Танат, когда примерно представил себе это (картина получалась страшнее стигийских болот).

Гестия вздохнула и развела руками.

Кронид не являлся. То ли его слишком уж надежно свергли, то ли пропадал в подземном мире – закреплял то, чего удалось добиться, ковал из себя царя. Зато несколько раз приковылял Белокрыл – прячась за свою чашу. Шмыгал глазами по комнате и бормотал что-то про Кер, про Гекату, которой с чего-то понадобилось искать помощи Кронида. Про то, что дошли слухи – Посейдон, то есть, отец, собирает войска…

Танат старался не кривиться, вслушиваясь в трескотню брата. Больше вглядывался. Замечал: бог сна был уж слишком дерганым. Неуверенным, что ли. Будто опасался каких-то слов, не слов – вопроса…

От этих взглядов, уклончивых шепотков, вздохов, опасливости – одеяло начинало казаться тяжелее цепей, а ложе – темницей крепче, чем подвалы дворца Эреба. Сидит узник в темнице – ждет приговора: когда явится палач? Явился старший Кронид.

Пришел под вечер (какого дня?). Жестом приказал выйти Гестии – она вскинулась было так, будто хотела заступить ложе собой… Смешно – оберегать его? Защищать – его? Потом поймала взгляд брата, шмыгнула, съежившись ко входу.

Кронид шагнул к изголовью – туда, где на расстоянии вытянутой руки покоилось черное лезвие – родное, только утратившее в последнее время голос. Протянул пальцы – казалось, сейчас коснется. Танат напряг мускулы – не сметь, Кронид! – но тут Криводушный подался назад и опустил руку. Спросил: – Что Мойры? Танат покривил угол рта. Нити в эти дни почти не звали – будто чуткие старухи на Олимпе боялись сунуться со своими ножницами. Знали, что некому будет жать пряди. Пока он не встанет… и что сделает? – Пэон тебе не скажет, – голос Кронида был сух и безжалостен. Резал – отточенной бронзой. – Твой брат тоже не сунется. И Гестия не решится – из жалости… потому говорю я. У тебя нет больше крыльев. – Лжёшь, – скатилось с губ бездумно, бессмысленно. Отражением вспыхнувшей внутри истины: лжет. Климен Криводушный. Ата говорила – он с ней дружен. Расплата за сестру… или за тот бой? Крылья Смерти рождены вместе с ней и неотделимы от нее. Как меч. Как сердце. Это было бы все равно, что забрать у Гелиоса – коней, у Геи – возможность рожать, у Ночи – ее покрывало. Они есть, и они горят там, за спиной – или откуда эта раздирающая боль? Не может болеть то, чего нет. Изломанные, искалеченные, какие угодно – но они есть, потому что Смерть не может без крыльев… Смерть не может без крыльев. Хотелось рвануться. Взять Кронида за горло, сдавить до хруста – и вглядеться в глаза: отдернуть саван лжи, докопаться до правды. Потом отшвырнуть, брезгливо отряхивая пальцы, хмыкнуть: так и знал. И свести их, нет, лучше расправить, услышать под ними порыв ветра, рвануться прочь от провонявшего амброзией Олимпа, вдохнуть полной грудью, отдаться полёту… Он выбросил руку, стремясь дотянуться до меча, приподнялся – и почувствовал адамантовую хватку того, кто раньше был Владыкой Олимпа. Кронид смотрел ему в глаза. Протягивал себя на распахнутых ладонях – на, докапывайся! Захотелось вдруг отвернуться – к чему искать подтверждение лжи, если знаешь, что играешь с Атой-сестрой? А вслед за этим пришло осознание: от этого взгляда – черного, острого – не уйти. Быстрее стрелы, острее меча. …падают разрубленные цепи – извиваются змеями. Плечо принимает груз – сына Нюкты. Под сандалиями звенят железные перья. Спина сына Нюкты – промокший хитон и два искалеченных обрубка, а позади лежит что-то черное, похожие на разметавшиеся тряпки… – Лжешь, – хотелось сказать опять, и опять, и опять. Сердце прыгнуло в горло, встало поперек – не издать ни звука, ни вдохнуть. Наверное, так умирают чудовища, – подумалось отстраненно. Обращаются в камень, когда сердце перекрывает им глотку. Просто подержать вот так. Чтобы не дать вырваться звукам, которые еще никто не слышал от Смерти. Вою. Всхлипам. Стонам. Но я не смерть теперь… что я теперь? Что я – без них, но с мечом? Исторгающий тени пешком? Танат Бескрылый?! Калека, оставленный отцом в наущение остальным – теперь я понимаю, почему он так легко отпустил нас из царства! Кто осмелится выйти против него, после… Представилось: они прибиты к стене, а может, к древку, вместо флага. Свисают, мертвые, мокрые от ихора… теряют перья. На губах отдался сладковатый вкус ихора, во рту разлился тот же привкус. Танат упал на ложе, закрыл глаза, попытался выбросить из себя видение – распластанные по камням, черные, мертвые… За спиной вдруг откликнулось болью – пустой, будто исковерканное поле, с которого давно убрали урожай. И вслед за этим ударило необратимым: живое так не болит. Я – Танат Жестокосердный, дитя Ночи и Первомрака. Нелюбимый сын своей матери. Предатель своего отца. Чудовище, которое не может больше летать. Может только… что? – Вставай. В голосе старшего Кронида не было сочувствия. Был – приказ. Не повеление Владыки – что-то иное… какая, впрочем, разница. Есть ли смысл лежать, если то, что нужно залечивать, валяется в подземном мире? Танат стиснул зубы и поднялся – сначала ожгло болью, а потом стало вдруг легко. Слишком легко. Нет железного груза за плечами – услужливо шепнуло внутри. – Бери меч. Пальцы нашарили верный клинок тяжко, неохотно. Лезвие легло на ладонь – молчащее, тусклое. Не желающее петь. Криводушный махнул рукой – следуй за мной. Шагнул из комнаты, не оглядываясь, подставляя богу смерти обманчиво беззащитную спину. Бескрылую спину. Танат закрыл глаза на миг. Призвал с кресла хламис – набросил поверх хитона, чтобы прикрыть обрубки. «Похож на бога», – мелькнуло непрошенно. Белокрыл, небось, за такое свою чашу отдал бы. Отдал бы он свои крылья? Правда, слуги, которые попадались в коридорах, шарахались все равно. Вовне день клонился к закату: колесница Гелиоса мчала к горизонту и слепила глаза золото-алым. Колесница Нюкты еще не появилась. К лучшему, не нужно лишних взглядов. Кронид развернулся неожиданно. Только-только успели выйти на укромную площадку, огороженную со всех сторон деревьями – кто бы знал, что на Олимпе вообще такое есть! И тут под носом росчерком пера мелькнул меч. Удар Танат отбил больше по привычке, чем от желания отбить. Двинул бровью недоуменно: что, Кронид, решил поиграть в прошлое? Мы уже бились на клинках однажды – и я сказал тебе, что ты бездарно дерешься. Впрочем, ты даже с луком дрался бездарно. Где сейчас твой лук? Лезвие сухо скрежетнуло по лезвию, в черных глазах полыхнула сумрачная усмешка. «Не ближе, чем твои крылья, Убийца». Танат отразил еще два удара. Не стараясь – просто ведя руку за мечом. Шагнул было в сторону, вот сейчас – крыло на баланс… Чуть не оступился. Только – чуть. – Ногой. – Что? – Ногу на баланс. И двигаешься так, будто у тебя еще железо за плечами. Танат скрипнул зубами, шагнул вперед, переходя в атаку, забывая о боли в спине… какое там! Криводушный уходил, будто извилистая тропа из-под ног. Вился под локтем, не сводя насмешливого взгляда. «Сверху! Прикройся. Атакуй. Руби. Слева. Уходи!» – прорвалось вдруг из взгляда Кронида – неверным отзвуком, эхом, как из далекого прошлого… В наставники и ученики поиграть вздумал? В тот раз не получилось – решил наоборот? «Чего тебе нужно, Кронид? Я говорил, что должен тебе. Я не отступаюсь от своих слов». Скользнул под лезвием, по привычке едва не попытавшись отразить его крылом. Заблокировал меч Кронида сложным приемом – тот высвободился почти сразу, атаковал – жестко, мощно… Меч робко пропел под пальцами. «Не решил ли ты опять учиться мечному бою?». Свистнул ксифос Кронида в ответ – кто у кого еще поучится! Да, – согласился меч в руках у Таната. Увидим – кто у кого. Кто кого. Железо и черная бронза. Серое острие взгляда против черного щита. Вопросы – против ответов. «Что задумал Эреб?» «Спроси Эреба. Или себя, раз уж ты теперь Владыка подземелий». Если ты решил научиться задавать верные вопросы, невидимка, – то дерись уж на мечах. Это у тебя выходит лучше. Что может задумать Эреб, у которого ты отобрал трон? Я говорил тебе: ты начал войну. Я сказал это сразу же, что еще ты хочешь услышать? Что он соберет против тебя войско из всех, кто недоволен Кронидами? Что он пригласит под свои знамена остатки титанов, кого-то из морских, кого-то из подземных? Что он, вполне возможно, наведается к своей сестре Гее с просьбой породить новых чудовищ? Что он попытается открыть Тартар, куда ты запихал столько преданных тобою союзников? Кажется, на этот вопрос ты знаешь ответ, Кронид. Звон клинков. Сшибаются два взгляда – железо с черной бронзой. Острие меча – в одном. В другом должна быть стрела, только вот ее нет. «Можно ли вытащить из брата эту…» Накрест лезвия! Противники замерли лицом к лицу. Один смотрит пристально, изучающе. Губы второго чуть скривлены – не поймешь, улыбка или гримаса. «Великий Эреб – не иголка, чтобы его можно было выдернуть. Он не отдает то, что забрал. Твоего брата больше нет. Смирись с этим». И думай о том, что тебе повезло – у тебя есть еще брат… сын… сестры. Если ты не Владыка – значит, теперь уже есть. Чудовищам вот не положено: ни братьев, ни родителей, ни… Вспомнилось вдруг: Гестия сидит рядом, омывает щеки душистым отваром, губы нектаром смачивает. А в покой, кряхтя, лезет боком что-то белокрылое, воняющее маком: «Так это… может, бульона? Тут еще Гермес фруктов у Деметры накрал…» Танат моргнул – привидится же такое! Чуть не пропустил колющий снизу. Отпрыгнул, ушел, крутанулся, показалось – неожиданно легко. Свист клинка Кронида почувствовал, узнал кожей, взметнул лезвие навстречу. Мышцы разогрелись, и медленно, по капле возвращалась прежняя быстрота и гибкость. Меч противника не отставал. Вопросы – тоже. «Как можно лишить его тела?» Лезвие меча Таната изловчилось – куснуло Кронида в запястье. Потому что нечего драться бездарно. «А как можно лишить тела бессмертного? Отсеки ему голову. Поруби в куски. Швырни в Тартар». Не тот, – свистело лезвие насмешливо. Не тот. Не тот вопрос. Потому – не тот ответ. Спроси же, спроссси жжже… Нет? Ну, тогда получай в лицо ответ без вопроса. «Если, конечно, сможешь к нему подойти». Можно летать без крыльев? Меч полагал, что можно – легко порхал в воздухе, отражая удары Кронида. Дразнился, постукивая о бронзу – стремительно и насмешливо. «Великий Эреб – не Крон, который допустил встречу с тобой лицом к лицу. Он о тебе наслышан. И он знает, что ты единственный, кто может ему противостоять. Он не допустит новой встречи. Зашлет шпионов. Вышлет войско. Будет строить козни, интриги, плодить рати чудовищ. Истреблять твое царство. Но он сделает все, чтобы не допустить встречи с тобой». Железо клинка теперь взвизгивало – сухо и яростно. Что, Кронид? Ты показал, что у тебя есть шлем-невидимка. Очень может быть, что Эреб знал об этом и до того… но ты ему об этом напомнил. Он окружит себя такой охраной, что невидимка не проскочит. Он сделает так, чтобы и шлем твой был бесполезен – и что будешь делать тогда, Кронид?! Безоружный? «Ну, почему безоружный – вот, на мечах сражаемся…» Танат качнул головой. Что у этого невидимки после свержения случилось с головой? Или уже и так – было? Он собирается во второй раз лезть на Великого Эреба, вооружившись мечом?  – Это смотря насколько он – великий. И насколько – Эреб. Скрежет. Звон клинков. Отступить – отпарировать − нырнуть под острие – уйти от колющего – опять в атаку… Зная, что кончится одним. Той же фразой, что и тогда, когда дрались – лук против железного клинка. Ты бездарно дрался, Кронид. Ты не держал тех, кто может ударить, как можно дальше. И теперь у тебя нет лука. Ты бездарно дрался, Криводушный. Ты встретил того, кто сильнее тебя. Прямее тебя. И у тебя больше нет царства. Ты бездар… – Бездарно дерёшься. Гневно звякнуло лезвие меча – услышавшее эти слова не от того, кто должен был их произнести. Танат двинул бровью – с какой стати бездарно? – Потому что… без крыльев? – выговорилось через силу. Клинки взвизгнули, еще раз скрестившись. – Не ожидал, что ты будешь только обороняться. Это он не про бой, понял Танат. Про вопросы. Хочешь атаки от меня, Кронид? Получай – железную, черную. «Зачем ты явился за мной к Эребу?» – Дурной вопрос. У меня Гестия в покоях рыдает, что ее жениха Тартар знает, куда утащили. Может, и Тартар не знает. – Я не сватался. – А мне так показалось – очень даже. Отбил, – признал Танат. Задает вопросы он не особенно хорошо – а оборона глухая. Щит – не меч. – Хочешь породниться с Эребом и Нюктой? – И без того с твоим папашей породнились… дальше некуда. Через Посейдона. – Ты начал войну, придя за мной раньше времени. – Пришел бы позже – он бы тебе еще что-нибудь оттяпал. А мне перед Гестией потом неудобно. Тени подвинулись умом – показывали что-то свое на траве. Двое мальчишек носятся в тренировочном поединке. Развеваются короткие хитоны, летят по ветру волосы. – Я привык платить, Кронид. И я спрашиваю еще раз. Какой службы от меня ты хочешь? Стать на твою сторону в войне? Может, ты заметил, но я теперь… Шелуха слов ускользнула. Какое подобрать? Калека? Бессилен? Бесполезен? Что толку от бога, который может только сражаться как мечник? – Дурак, – подобрал вдруг слово Кронид. Поднял меч, показывая: бой окончен. – Хочешь в небо – сходи к Гефесту. У племянника хорошо получается ковать крылатые сандалии. А не хочешь… И исчез, не договорив. Растворился. Шагнул, видимо, по-божественному.