Текст книги "Дети Драконьего леса: Вайтер-Лойд (СИ)"

Автор книги: shaeliin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 36 страниц)

Император по своему обыкновению хмыкнул и подозвал слугу. Тот принес еще коньяка, теперь – целую бутылку, и покладисто налил хозяину ровно столько, сколько позволяли чертовы замковые правила. Ну и гостю, ясен пень, налил тоже – Эс рассеянно кивнул и продолжил:

– А с матерью у него отношения вразлад пошли. Стифа – бесхитростная женщина, если не возражаете – простолюдинка, и взрослого, утонченного Сколота ей принять сложно. Сами представьте – Стифа живет в крохотной спаленке над основным зданием таверны, таскает по залу жареных куриц на подносе, продает дешевое пойло – не чета вашему… и в этой среде она счастлива. Десяток деревянных столов, крикливые пьяные компании, кухня, стойка, муж – хозяин заведения… в такую жизнь, по-моему, абсолютно не вписывается ни лорд Сколот, ни та очевидная деталь, что он приходится госпоже Стифе родным сыном.

Император с нажимом потер гудящую переносицу – до чего же болит! Скорее всего, к смене погоды, вон какие тучи за окнами – либо прольются ливнем, либо уронят град, и жители дальних деревень снова будут слать в Криерну жалобу за жалобой: и посевы погибли, и утки, и гуси, и корове трагически проломило череп – извольте помочь, если желаете зимой кушать вкусное мясо и каши. И, з-з-зараза, придется ведь помогать, писать официальное обращение к магам, деньгами делиться – этим, деревенским, звон монет для успешной работы необходим, как воздух…

Введу реформу, устало пообещал себе император. Заявлю, что, раз им неохота взращивать поля и собирать урожай, а потом определенную часть пересылать в крупные города, пускай платят повышенные налоги, как, например, торговцы и землевладельцы…

– А Сколот что? – глухо осведомился он.

Похоже, за то время, что император молчал, Эс отвлекся на какие-то свои навязчивые идеи. Вздрогнул, коснулся пальцами левой щеки.

– Что Сколот… – протянул он. – Да как и все дети. Поначалу расстраивался, а бывало – плакал, но, – он вспомнил свою собственную недавнюю фразу и хрипловато, как-то горько рассмеялся, – не плакать же ему вечно. Привык, освоился, перестал ходить в ее чертову таверну. Сказал – если она счастлива с мужем, то я не буду портить это ее счастье. Сказал – если ее счастье куплено такой ценой, то впредь я не буду вмешиваться. Стифа иногда приходит – сама, сидит на диване, комкает подол, ждет, пока Сколот с ней хотя бы поздоровается. А он торчит напротив, как прибитый к стене, как распятый по камню, и не шевелится. Тоже, в свою очередь, ждет – только наоборот, пока она попрощается.

– А тот мужчина… как его звали-то… господин Йут?

– Господин Йет, – спокойно поправил Эс. – С этим получше. Он, правда, в особняк заходить боится, там ваши гвардейцы и вышколенная прислуга – не такая, как в таверне… но если они со Сколотом, предположим, случайно встречаются на улице, то обязательно откладывают свои дела и болтают о совместных уроках, о триннских луках, о кораблях… по-моему, Сколоту было бы весьма интересно побывать на Тринне. И если он решится, – бывший придворный звездочет подался к императору, и его зеленые глаза, неожиданно осмысленные, отразили огонек факела, – будет ли вам угодно отпустить его… опять же, предположим – на месяц, два?

– Будет, – отмахнулся император. – Пережитые трудности часто украшают мужчину, а добраться до берегов Тринны… не то, чтобы легко. Великий Океан бывает суровым, сносит корабли куда-то к архипелагу, да и не все, отнюдь не все торговцы и наивные искатели приключений потом возвращаются домой… но для Сколота, – он криво улыбнулся, – для Сколота мы подыщем такой корабль, чтобы он точно доплыл до цели. У меня есть, – император перешел едва ли не на шепот, – великолепная шхуна, «Sora ellet soara»… и я, пожалуй, передам капитану, что с этого дня она целиком и полностью поступает в распоряжение нашего любимого молодого лорда. Как ты на это смотришь?

Эс жестом потребовал у слуги еще одну бутылку:

– Предельно жизнерадостно…

Задолго до их беседы Шель тоже отмечал восемнадцатый день рождения – в компании самых доверенных, самых приближенных к нему лиц. Прибыли господа бароны восточной Малерты, прибыл капитан шестнадцатого отряда личной императорской гвардии, прибыл несуразный, однако находчивый граф из Линны, а с ним опасливо, крепко держа друг друга за руки, пришла семейная пара, связанная скорее с Талером, чем с Эрветом-младшим. До сих пор Шель успешно пудрил мозги Сопротивлению, обещая, что юный наследник Хветов со дня на день примет командование; он и сам в это верил, но чертов раненый полудурок то ли не хотел, то ли не мог выздороветь. К походам в окраинную хижину бродяги-осведомителя Эрвет-младший относился, как если бы они были его тяжелой, нудной, муторной обязанностью. Он покорно покупал снадобья, помогал бродяге менять повязки на изуродованном лице Талера, убеждал его, что все будет нормально, а если нет, то он, Шель, похоронит юношу с почестями – как можно ближе к родителям, если родители еще имеют для него хоть какое-то значение.

Вопрос «как себя чувствует господин Хвет?» так надоел сыну главы имперской полиции, что сегодня, получив, наконец-то, шанс не увиливать от прямого ответа, он испытал немалое удовольствие. Хвала всем Богам, ангелам, демонам и Дьяволу заодно, что его чертов подопечный все-таки не издох под четырьмя одеялами, а вяло выбрался на свет – и теперь сидел в комнате, смежной с праздничным залом, сидел, как на иголках, в ожидании непонятно чего.

Бароны придумывали тосты один другого нелепее – потому что понятия не имели, чего бы такого драгоценного пожелать Эрвету-младшему. У него, по сути, все было – и здоровье, и, вроде бы, счастье, и достаток, и удача, а любовь он искренне презирал, и все прекрасно об этом знали. Поэтому, качая в руках наполненные травяным элем кубки, гости желали юноше не меняться, не терять уже занятых позиций и, если получится, приобретать новые, более высокие. Он тихо посмеивался и благодарил, довольный, что новую позицию можно приобрести не далее, как нынешним вечером, и эта позиция будет очень выгодной – и касательно его планов на империю Малерта, и касательно его планов на империю Сора, потому что малертийская золотая полиция, как правило, повсюду в почете…

Супружеская пара нервничала все больше и больше. Шель позволил себе еще немного помедлить – он вообще любил медлить, лелея возникающее при этом ощущение власти и собственной важности, – и лениво обратился к ним через весь стол:

– Господин Сильвет, накануне я раздобыл упомянутую вами вещицу… Предлагаю пойти на нее взглянуть. Что скажете?

Невысокий мужчина вскочил – пожалуй, излишне торопливо, – и подал руку жене. Сидевшие рядом сыновья барона покосились на него едва ли не с жалостью – сразу видно, что бедолаги впервые удостоились милости сына главы имперской полиции, – и равнодушно отвернулись. Им-то было без разницы, что там за вещица – у Шеля хватало игрушек, и он руководил ими, как если бы каждая стояла на шахматной доске и шла к границе вражеского поля.

Талер успел успокоиться и задремать – измотанный болезнью, он спал так часто, что Эрвета-младшего поражало, как у него до сих пор не треснула голова. Супруги Сильвет замерли и одинаково побледнели, а по щеке женщины – худенькой, уставшей, одетой в нежно-розовое платье, – заскользила одинокая слезинка, блестящая, как алмаз.

– Господин Хвет… – пробормотала она, едва коснувшись его плеча. – О великие боги, господин Хвет…

Талер пошевелился во сне – осторожно, мягко, не хуже бывалого кота. Сообразил, что рядом находятся посторонние, открыл рассеянные голубые глаза; единственный факел, оставленный лишь затем, чтобы не остаться в полной темноте, вспыхнул оранжевым в его расширенных зрачках.

– Шель? – вполне дружелюбно окликнул он. – Мне пора?

Женщина всхлипнула и, не сумев удержаться, потянулась к Талеру – обнять, аккуратно прижать к себе, показывая, что в мире все еще живут люди, которым он дорог.

– Госпожа Сильвет… – пробормотал юноша, окончательно потеряв всякое представление о том, где находится и какого черта с ним происходит. – Отпустите меня, пожалуйста… ведь вы – госпожа Сильвет? Вы были знакомы с моим отцом?

Женщина вздохнула, хотя и без нужного драматизма. Она была слишком рада видеть господина Хвета, живого и относительно здорового – слишком рада, чтобы сетовать на привязанность сыновей к отцу и равнодушие – к матери.

– Да, – подтвердила она, принимая из пальцев мужа белый кружевной платочек. – Вместе с вашим отцом я продвигала идею о том, что разумные расы вроде эльфов и детей племени Тэй вполне равны человеческому роду. Вместе с вашим отцом я мечтала достучаться до имперских сердец, но никто меня не послушал. Сколько встреч мы устраивали, сколько шумных мероприятий, сколько раз мы взывали к своим сородичам, сколько раз пытались остановить бессмысленное убийство!.. И – не достигли никаких результатов, кроме разбитой кареты на центральной площади, пышных похорон четы Хвет и вашей… – она неуверенно запнулась, – раны…

Талер молчал. У двери, запертой изнутри, изваянием замер Шель; его расчетливый, холодный взгляд метался от юноши к супругам, а от супругов – обратно к юноше. Он уже объяснил молодому Хвету, какую колоссальную работу предстоит совершить возрожденному Сопротивлению – но не верил, до последнего не верил, что раненый полудурок действительно рискнет ее выполнить.

Факел потрескивал и чадил – вот-вот погаснет, и в комнате пахло копотью, и запах копоти перебивал запахи изысканных блюд, в отсутствие Эрвета-младшего принесенных замковыми поварятами. Далекие голоса баронов, как странная нездешняя музыка, звучали словно бы из-под земли.

– Вы не достигли никаких результатов, – негромко произнес Талер, – как раз потому, что постоянно пытались что-то кому-то доказать. Нечего доказывать, госпожа Сильвет. И, хуже того – некому. Вы когда-нибудь слышали, – он едва различал силуэт Шеля, но знал, что Эрвет-младший наверняка напрягся, как готовая к прыжку рысь, – о правиле равноценного обмена?

========== 4. Милосердие пустыни ==========

Тем же вечером Шеля пригласил на ужин отец – по привычке сдержанно, и все-таки – неуклонно, не отказаться. Впрочем, юноша и не собирался отказываться.

За окнами кто-то разлил едва ли не чернильную темноту – не было видно ни луны, ни звезд, ни даже уличных фонарей. Лишь отряды караульных порой пересекали площадь – Эрвет-младший наблюдал за ними, сидя на краешке подоконника и мрачно размышляя, чем ему грозит сегодняшний вечер.

Выходило, что ничем не грозит. Выходило, что все зависит от его, Эрвета-младшего, актерской игры, а до сих пор он играл великолепно. Молчаливые поварята накрывали на стол, сновали туда-сюда с подносами и блюдами; смазливая девчонка лет пятнадцати принесла бутылку вина и разлила его по тонким хрустальным бокалам с такой точностью, что у Шеля перехватило дыхание. Да и девчонка, признаться честно, была чудо как хороша – он даже соизволил ей улыбнуться, и по гладким белым щекам растекся румянец – как же, господин Эрвет улыбается крайне редко…

Отец явился через полтора часа, растрепанный, как если бы в его одежде и волосах танцевали демоны. Шель покосился на него укоризненно – такой важный день, а глава имперской полиции выглядит, как второсортная девица на выданье! И такой же багровый, будто вместо работы занимался…

Вероятно, юноша уставился на него по-новому, потому что Эрвета-старшего передернуло, и он едва не уронил вилку. Это, в свою очередь, тоже совсем не понравилось Шелю, и он холодно уточнил:

– Высокочтимый отец, как вы провели свое рабочее время?

– С трудом, – выдохнул глава имперской полиции. – Кашель меня скоро доконает…

Словно бы в насмешку, он тут же подавился креветкой и закашлялся – надсадно, безнадежно, со свистом. Закрыл черным платком губы, скрывая, как выступают на них кровавые пузыри, и попытался протолкнуть в себя хотя бы малую долю воздуха. В глубине измученных легких что-то забулькало, и Шелю пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отвернуться.

– Как хорошо, – пробормотал мужчина, – что это не заразно… иначе ты бы тоже…

– Не болтайте чепухи, высокочтимый отец. Я верю, что вы поправитесь.

Глава имперской полиции пожал плечами, намекая, что сын может верить во что угодно, а название болезни уже прозвучало и нависло над мужчиной, как топор палача. Шель коснулся хрустального бокала, пригубил сладковато-горький напиток и сказал:

– Мне сегодня исполняется восемнадцать…

Губы Эрвета-старшего изогнулись.

– Уже исполнилось, – подтвердил он. – Ты родился в половину четвертого пополудни. Ранний вечер… жаль, что моя дорогая жена так и не успела тобой полюбоваться. Ни маленьким, ни взрослым – никаким…

Если бы ситуация не была такой серьезной, Шель бы скривился. Он терпеть не мог, когда глава имперской полиции напоминал ему о матери и о том, откуда произошло его имя. Но ради недавно запущенного механизма, ради колеса, надо вытерпеть, надо себя преодолеть. Этот мерзкий дутый человек, возомнивший себя правой рукой господина императора – как и сам император, кстати говоря – просто не знает, что шестеренки запущены, что они крутятся и размеренно щелкают, предвещая беду…

– Уже исполнилось. – Шель покорно повторил за отцом, и, будь на месте мужчины Талер или беззаботный малертийский барон, они бы насторожились и шарахнулись от этой покорности. – И, стало быть, я получил законное право унаследовать ваш… если вы позволите… пост. Так же, как и северное замковое крыло, и все документы, и связи, и… все остальное, верно?

– Верно, – беззаботно отозвался глава имперской полиции. – Но только в случае моей смерти. А я, – он усмехнулся, – не собираюсь умирать в ближайшие пару лет.

Шель вообразил, как мужчина – изможденный, старый, поседевший мужчина – трясущимися руками разбирает увесистую пачку доносов, и содрогнулся. Фу, сказал он себе. Фу, какими ужасными становятся люди, преодолевая порог пятидесяти. Фу, я ни за что не хочу быть таким же, как он. Боги, избавьте меня от подобной перспективы…

Его отец поднял бокал, залюбовался переливами света в благородном белом вине – без шуток, переливы были превосходные, не ослепительные и не блеклые, просчитанные до мелочей. Интересно, кто, создавая мир, задумывался над такими крохотными деталями? Кто решал, что лунные лучи упадут на окна замка именно так, и никак иначе? Кто вообще принес на небо луну, принес и бросил, чтобы она разгоняла ночные тени?

Сын главы имперской полиции мог бы ответить на этот вопрос, но мужчина молчал, невозмутимо прихлебывая вино. На щеках у него проступили красные пятна, но он либо не замечал, либо не придавал им особого значения – излишнее тепло в замке императора никого бы не поразило, старик маялся десятками болезней и не вылезал из темно-красного плаща, изнутри обшитого мехом. Слуги топили камины, и печи, и зажигали факелы в личных императорских покоях, и приносили Его несомненному Величеству грелки – одну за другой, щедро, не скупясь, – но ничто не спасало древнее, уставшее, не рассчитанное на такой колоссальный срок тело. Император был старше, чем раскидистые каштаны в парке у фонтана, старше, чем окраинные улицы Нельфы, старше, чем история о племени Тэй, и старше, чем карадоррские корабли. В каком-то неприметном, лишенном совести уголке души сын главы имперской полиции был уверен, что владыка Малерты не протянет и месяца; потому и спешил, потому и запускал свой четкий, заранее спланированный, изящный механизм. Потому и сидел теперь, сжимая побелевшими пальцами хрусталь, и таращился на отца, и губы сами собой складывались в улыбку – но нет, эта улыбка не выражала и капли торжества.

Нет, ему было дурно.

Я бы ни черта не изменил, даже если бы вернулся назад во времени, сказал себе Шель. Я бы точно так же высыпал в белое вино странный, лишенный всякого цвета порошок; я бы точно так же проследил, как он потихоньку растворяется. Я бы точно так же устроился напротив отца, памятуя, что рядом, в моей же комнате, ждет новых приказов Талер – потерянный, покладистый, побитый наследник семьи Хвет…

Красные пятна стали багровыми; кровь заблестела на резко выступающих скулах главы имперской полиции, прошла сквозь поры и шрамы, радостно растеклась по коже – мол, привет, а я все это время жила у тебя в сосудах! Эрвет-старший с недоумением потрогал ее кончиками пальцев, нахмурился и хотел было встать, но колени подогнулись, и он жалко, смешно, боком повалился на ковер; судорожно сжатая левая рука потянула на себя скатерть, и зазвенела посуда, и бокал разбился, и белое вино впиталось в зеленые мягкие ворсинки…

Надо сыграть, напомнил себе Шель. И сыграть хорошо.

Он не поднялся – он выскочил из-за края стола, рухнул перед отцом на колени, обхватил его, будто обнимая, и попытался оторвать от пола. Глава имперской полиции захрипел, и этот хрип, если Эрвета-младшего не подводили уши, складывался в проклятия, но перепуганный голос сына вынудил мужчину перейти с проклятий на кашель, а там и притихнуть, чувствуя, как что-то болезненно, беспощадно выворачивается под ребрами – то ли больные легкие, то ли…

– Стража! – надрываясь, кричал Шель. – Лекаря! Скорее, лекаря сюда!

Поверь в свое горе, убеждал он себя. Поверь в свое горе. Из тебя вырастет отличный актер, этот грязный человек сам признал тебя актером – и постыдно забыл, насколько сильными талантами ты владеешь.

– Слишком… поздно… Шель.

Эрвет-младший посмотрел на мужчину с таким отчаянием, что заподозрить его в убийстве не осмелился бы никто, в том числе и верховный малертийский дознаватель. У главы имперской полиции не было слез, вместо них по морщинам скатывалась и чертила бурые полосы в коротко остриженных волосах все та же кровь, а запрокинутое лицо, какое-то синее, какое-то резко похудевшее, не имело ни единой общей черты с тем, что маячило напротив Шеля и с утра, и в полдень, и к вечеру, и приносило свежие новости, понятия не имея, как использует их сын… понятия не имея, что сын, в частности, их использует.

– Я…

Хрипы оборвались, что-то утробно забулькало в горле главы имперской полиции, и бурая густая жидкость проступила на зубах, стирая своим цветом белый. Эрвета-старшего сотрясла судорога; вокруг суетились вооруженные люди, лекарь шлепнулся на ковер в шаге от обреченного на смерть человека, но Шель не видел, для Шеля весь мир съежился и превратился в узкое запотевшее окошко, а в этом окошке умирающий отец не сводил с него взгляда. В этом окошке умирающий отец не испытывал к нему ни отвращения, ни равнодушия. Более того, юноша не сомневался, что, выяснив, каковы его цели и каковы грядущие варианты, мужчина бы его простил – за прогулки по окраинам города, за письма откровенным врагам короны, за Талера, за Сопротивление и за странный бесцветный порошок, опрокинутый из бумажного пакетика прямо в доверчиво брошенный бокал…

– Я… так люблю… тебя, Шель, – пробормотал глава имперской полиции, и судорога скрутила его снова – гораздо более жестоко, чем в первый раз. Лекарь сноровисто отобрал у Эрвета-младшего дрожащее, ослабевшее тело, что-то потребовал – но юноша не слышал, потому что сквозь это узкое запотевшее окно до него попросту не добирались ни звуки, ни осмысленные картины.

Стражник, чей пост, как правило, располагался у центральных дверей, сопроводил Шеля в его личные апартаменты, закрыл за ним дубовые створки, покрытые резьбой, и сдержанно извинился. Мол, не волнуйтесь, господин Эрвет, вашего отца обязательно спасут, но процедура приема противоядия – картина неприятная, и вы не должны расшатывать свои нервы еще больше… Шель не отдавал себе отчета в том, как глупо, надтреснуто смеялся над этим предложением, а стражник за створками умолял его успокоиться и принять холодную ванну; холодная ванна в таких ситуациях помогает лучше, чем, к примеру, добрый стакан самогона.

Шель смеялся, пока рвотный позыв не вынудил его согнуться пополам и едва ли не захлебнуться всем тем, что юноша беззаботно съел на ужин.

Забавно. Забавно – до сих пор он считал себя довольно крепким, и вот – содержимое желудка выворачивает прямо на роскошный паркет, хотя, казалось бы, какое отношение оно имеет к гибели отца, к пятнам крови на его щеках и к судорогам, способным кого угодно довести до…

Эрвет-младший сглотнул. Ни лекари, ни знахари, ни ведьмы не спасут главу имперской полиции. Он, Шель, специально выбирал быстрый и надежный способ; он, Шель, специально спрашивал совета у бывалых наемных убийц, а они кивали ему головами и болтали, что к зельям и ядам, привезенным из Хальвета, еще никто не подобрал антидота…

Талер опасливо молчал, пока стражник не убрался из-под высоких дверей. Талеру было известно, каковы намерения хозяина комнаты; он сжался в боязливый комок под шкурой снежного барса и наблюдал, как Эрвет-младший корчится на полу, и слезы падают с его ресниц на рукава дублета.

– А ты… гораздо более человек, чем… кажется, – негромко произнес раненый наследник семьи Хвет.

Шелю захотелось напоить ядом и его тоже, но благословенный порошок закончился на отце. Да и Талер не особенно ошибался – Эрвет-младший определенно был гораздо более человеком, чем сам же и считал. Его предупреждали, что первое убийство – штука муторная и тошнотворная, а он, идиот, не верил, мнил себя едва ли не Богом, – и вот результат.

Нет, все-таки повезло, что новый лидер Сопротивления здесь – и смотрит на Шеля своими ясными голубыми глазищами, и старается говорить, толком не открывая рот. И в полумраке двумя черными линиями выделяется его шрам, а на шраме – тонкие серые стежки…

– Возможно, тебя это шокирует, – с кривой улыбкой сообщил Эрвет-младший, – но мои папа и мама были самыми обыкновенными людьми. Никто, кроме людей, не умирает из-за родов. Никто, кроме людей, не умеет забывать о своих любимых спустя неделю, окунаясь в имперскую политику. И никто, кроме людей, не называет себя чудовищем, выяснив, что его появление на свет послужило причиной гибели матери… и уж тем более не заставляет себя жить в строгом соответствии с этим прозвищем.

Талер пошевелился, но под шкурой снежного барса было сложно угадать движение. То ли поежился, то ли плечами пожал – хотя какие там плечи, сплошная коллекция синяков и царапин, до сих пор не сошедших. Поди выпади из экипажа, летящего по мостовой на полном ходу, и умудрись уцелеть – пускай и благодаря Шелю, это не так важно. Снадобья, настойки и травяные мази не умеют вытаскивать людей из-за грани смерти. Они всего лишь поддерживают борьбу, и только от раненого существа зависит, выживет оно или нет, желает ли оно выжить.

Хотя, сам себе возразил сын главы имперской полиции, есть вероятность, что этот мальчишка, этот наглый мальчишка, закутанный в пушистую шкуру, просто побоялся умирать. Что его остановил страх. Так тоже бывает, и бывает довольно часто…

– Ты дурак, Шель, – все так же негромко сказал Талер, и сын главы имперской полиции вскинулся, будто его ударили, а он собирался дать ударившему сдачи. – Но ты прав. Только люди способны убедить себя в таких глупостях. Только люди способны этими глупостями жить.

Он помолчал, и все возражения хозяина комнаты пропали, затихли, не успев по-настоящему прозвучать. Раненый мальчишка покосился на зашторенное окно, вздохнул, сетуя на судьбу, и выдал:

– Ты вовсе не чудовище. И ты ни в чем не виноват… ни в чем, касательно твоего прошлого.

По спине Эрвета-младшего пробежали мурашки.

– Если кто-то в этой комнате и дурак, – пробормотал он, – то скорее ты, чем я, Талер Хвет. Я тебя использую. Ты – шестеренка в моем замысле, и роль у тебя, если честно, второстепенная. Ты не представляешь для меня интереса. Ты – хуже, чем пешка на доске для шахмат.

– А ты на этой доске – король? – мальчишка приподнял брови. Его, к изумлению Шеля, не задело ни первое сравнение, ни второе. – И я, должно быть, потому и сижу на краю твоей постели, посреди твоих личных апартаментов, что не представляю для тебя интереса?

– На краю моей постели, – рассердился сын главы имперской полиции, – ты сидишь разве что из наглости. А я тебе на кресло указывал, когда уходил.

Талер улыбнулся:

– А что мешает выгнать меня сейчас?

Повисла тишина. Шель перебирал доступные варианты – жалко, ведь ты болеешь, стыдно, ведь ты болеешь, да и не спать же тебе вечно на тех кошмарных грязных подушках, невесть откуда принесенных бродягой-осведомителем… А еще – лень, потому что я убил своего отца. И мне без разницы, где именно ты валяешься, на кровати или под ней…

Мысль о грязных подушках Эрвету-младшему не понравилась. Он так и сяк повертел ее в уме, встал и медленно опустился в кресло, часом ранее предложенное Талеру.

– Ты ведь нищий. Наслаждайся теплом и уютом, пока можешь.

Раненый мальчишка посмотрел на него скептически:

– Что ты несешь? Какой нищий? Я – малертийский лорд!

Шель скривился, жалея, что пригласил этого самозваного «лорда» в замок.

А через полтора часа глашатаи на всех центральных улицах Нельфы зачитали скорбную весть – мол бесконечно верный своему делу господин Шад Эрвет был жестоко убит неизвестным отравителем, и всех городских травников немедленно призывают в замок. Никого, разумеется, не обрадовала необходимость вести беседу с кем-то вроде верховного дознавателя, но честные зельевары тут же заполонили двор, намереваясь доказать, что они ядовитыми составами не торгуют, и что их напрасно обвиняют в таких гадостных вещах.

А тот, кто мог бы поделиться информацией о покупках Эрвета-младшего, плавал в сточной канаве со вспоротым горлом, и отовсюду сбегались неприхотливые городские крысы, писком оповещая своих сородичей, что сегодня им предстоит чудесная трапеза.

Эсу корабль понравился, а Сколоту – нет. Внешне такой внушительный и надежный, изнутри он был изрядно потрепан – карадоррские империи воевали между собой, но никогда, никогда не затевали войну с Тринной, Мительнорой или архипелагом Адальтен, а Вьена не поддерживала связей со своими соседями по Великому Океану. Поэтому военные корабли, созданные для боя, оснащенные огневыми палубами и командой бывалых солдат, стали игрушкой господина императора – и летописцы насчитывали очень мало случаев, где хищные фрегаты и шхуны сопровождали торговые суда или перевозили к берегам соседних земель бодрую компанию послов.

Все, что находилось на борту – да и, признаться, вне борта, – провоняло рыбой. Без работы, желательно рискованной, солдаты заскучали, а потом как-то незаметно увлеклись рыбалкой, и теперь пожилой капитан больше волновался о выручке за улов, чем о плавании с лордом Сколотом. Тем не менее он заученно поклонился и сопроводил юношу в самую чистую из корабельных кают:

– Располагайтесь, мой господин. Уборкой занимается Брима, и если она случайно забудет о своих обязанностях, просто влепите ей хорошенькую затрещину.

Сколот рассеянно кивнул, спохватился и уточнил:

– То есть, по-вашему, я должен ударить женщину?

– Да какая она женщина, – отмахнулся капитан. – Обычная эльфийка из тех, прибрежных. Мы ее из жалости приютили, а она, неблагодарная, вечно бесится – мол, какого Дьявола я собираю пыль по всему кораблю, если я – воин? Представляете себе эльфийку-воина, мой господин? Если бы люди из Движения узнали, что у нас тут имеется подобная, они бы сожгли «Танец медузы» к чертовой матери, от греха подальше. Им ведь неугодны иные расы. Поэтому, – он почесал густую рыжеватую бороду, – мы и держим остроухую дуру в трюме, если приходится болтаться у берега.

Эс насторожился, но промолчал, а Сколот лишь отвернулся и велел капитану закрыть за собой дверь. Тот снова махнул рукой – мол, ваше дело, мой господин! – и покладисто выполнил его просьбу, напоследок оповестив, что ужин состоится в пять часов пополудни, а завтрак – на рассвете, и что камбуз, если угодно, поступает в полное распоряжение гостей корабля.

Эс похлопал юношу по худому плечу.

– Моя каюта – соседняя, – сказал он. – Условный сигнал – три коротких и два размеренных удара. Или, если хочешь, я могу подарить тебе запасной ключ…

Сколот вежливо улыбнулся, надеясь показать, что забота опекуна ему приятна. Шрам до сих пор доставлял юноше немало проблем, а порой – доводил до лихорадки и полубреда, поэтому чужое присутствие – и тем более чужая помощь, – могли понадобиться ему в любое время.

После приема в замке императора жить стало немного проще – обязательные высокие воротники сменялись воротниками вполне себе низкими, и швея Сколота радовалась, как девчонка, обряжая своего хозяина то в легкие летние рубахи, то в черные безрукавки. В такие дни рваная полоса незаживающей раны, больше похожая на дыру в груди, аккуратно перетягивалась чистыми белыми повязками, и юноша отчасти понимал, почему девушки в корсетах порой так бледнеют и стараются дышать пореже.

– Мне все еще… страшновато, господин Эс, – признался он, бросив походную сумку на стул. – Название шхуны словно бы намекает, что ей самое место в глубине океана, там, куда и свет солнца толком не попадает. Да и слухи о пиратах…

Теплая рука привычно потрепала его светлые короткие волосы, и Эс деловито, очень серьезно посоветовал:

– Не переживай, со мной ты вряд ли утонешь. Да и пираты, – он весело хохотнул, – будут в ужасе от меня расплываться, едва им приспичит проявить излишнее любопытство к «Sora ellet soara».

– Почему? – так искренне удивился юноша, словно Эс пообещал выжить после битвы с королем демонов.

– Ну, – задумчиво протянул зеленоглазый парень, – если быть до конца откровенным, то у меня в их среде паскудная репутация. Вообрази – плыву я как-то на лодке, а со мной плывет симпатичный такой сундук. В сундуке – золото, серебро, бриллианты… как те сабернийские, помнишь?

– Помню, – подтвердил Сколот.

– Ага. Ну так вот – плыву я, значит, где-то в окрестностях империи Ханта Саэ, а у сантийцев корабли дохлые, стоят у пирсов, парусами шелестят, но с прогнившими реями далеко не уплывешь – рухнут… и тут мне навстречу – пираты. Здоровенный такой фрегат, новенький, прямо с верфи, с черными флагами и кучей оскаленных рож на палубе. И все эти рожи мне кричат: «Отдавай сундук, презренный воришка, иначе мы тебя заживо под килем протащим!» А я им в ответ: «Не отдам, любезные, это мой сундук, потом и кровью заработанный!»

Он помолчал, вспоминая, что произошло дальше. Сколот сообразил, что его ждет одна из тех забавных историй, которыми Эс владеет в изобилии, и наконец-то расслабился – если этот самоуверенный тип шутит, значит, мир в безопасности.

– Пираты, – опекун лорда наставительно поднял палец, – конечно, обиделись. Кто-то в мою лодку переправочным крюком запустил, а я этот крюк возьми и выброси. Ох, как они кричали! Самые злые даже подняли арбалеты, хотя стрелки из них такие себе, если не промахнутся больше, чем на пару шагов – это небывалый успех. О поправке на ветер им вообще забыли рассказать, так что я особо не беспокоился, больше смеялся и подзадоривал – интересно, все же, надолго ли хватит их самообладания… вот, а потом… —он замялся, подбирая слова, и в его чертах Сколоту на секунду померещилось какое-то горькое сожаление. – Потом тоже было весело… ну да ладно, – он как-то излишне торопливо переступил порог, – я пойду, мне еще с рулевым поговорить нужно.