Текст книги "Дети Драконьего леса: Вайтер-Лойд (СИ)"

Автор книги: shaeliin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 36 страниц)

Боги, какой кошмар! И в таком виде он позволил себе… Дьявол забери… щеголять перед слугами? Едва переставляя ноги и глядя исключительно мимо?

Парень глухо зарычал, опустился на обтянутый кожей пуф и стиснул рукоятку расчески так, словно она была рукояткой ножа.

Талер был весь – красная клетчатая рубашка, браслет на левой руке и отдохнувшие, счастливые голубые глаза. Лойд смотрела, смотрела и никак не могла налюбоваться – его все еще бледноватым лицом, его шрамом, его кривоватой улыбкой…

Ведь то, что кто-нибудь иной окрестил бы пороком, для девушки было драгоценностью.

Колоссальный парк аттракционов на EL-960, сплошь окруженный белыми цветами, поразил напарницу капитана Хвета до такой степени, что она долго молчала, а потом тихо, очень тихо осведомилась: «И над этой планетой господа-космические летчики умудряются… шутить?»

Впрочем, первые часы знакомства с родиной Талера были скорее обыденными, чем поразительными. От корабельного порта, затянутого дешевым покрытием, несло сыростью и гнилью, суда стояли побитые, с датой производства никак не выше 2053 года, из старых динамиков примерно той же давности лился фальшивый голосок дутой старомодной певички, погибшей, по словам Талера, в автомобильной катастрофе сорок лет назад, а на сиротливых клумбах немой насмешкой над гостями EL-960 торчали высохшие стебли земных георгин с мертвыми несчастными бутонами.

Город был не лучше – сплетение скоростных трасс, жуткое загаженное метро, повсюду – бездомные со своей тоскливой мольбой: «Пода-а-айте на пропитание…» Они бормотали ее заученно и тоскливо, повторяли уже десятки лет, и Лойд едва не стошнило от запаха, опять же, десятилетиями немытых тел и копошения желтоватых, суетливых жуков на их головах – по словам Талера, вшей.

– Когда ты сказал, – растерянно обратилась к мужчине девушка, – что покажешь мне родную планету, я не предполагала, что она… прости, конечно… будет такой.

– Это прелюдия, – подмигнул капитан Хвет. Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, он еще на корабле переоделся в аккуратно перешитый по фигуре деловой костюм – и теперь походил на успешного бизнесмена, невесть как занесенного на загаженную подземную станцию. – В детстве я тоже боялся сюда ходить.

Лойд не ответила, но про себя изрядно озадачилась – если ты, Талер, боялся, если ты знал, что здесь происходит подобное, зачем мы вообще пришли?..

Из темной пасти тоннеля, визжа тормозами так, что девушка едва не оглохла, вылетел поезд – тоже не особенно современный. Титановые протезы напарницы капитана Хвета, скрытые под узкими черными штанами, по сравнению с ним были сверкающей верхушкой прогресса. У нее почему-то возникла ассоциация с новогодней елкой, где внизу, в тени колючих веток, висят старые, потрепанные, но чем-то дорогие сердцу шарики и фигурки, а вверху переливается в свете огоньков гирлянды новенькая, покрытая блестками звезда…

В салоне поезда было душно и накурено, хотя на окне, шурша оборванными краями, висела табличка о том, что курение запрещено и, более того, очень вредно для здоровья – собственного и окружающих. Лойд брезгливо кривилась, а Талер, несмотря на обилие свободных мест, невозмутимо стоял у самых дверей, держа ладонь у пояса – там, где должна была висеть кобура.

Они проехали восемь остановок – девушка монотонно их отсчитывала, потому что заняться было все равно нечем. Ее так и подмывало вытащить из рюкзака планшет и углубиться в чтение статей об искусственном ДНК, или, если в поезде работает раздача сетевых данных, написать что-нибудь грустное и жалобное в чат команды «Asphodelus-а». Но Талер заранее предупредил, что использовать дорогие вещи перед жителями основных ярусов EL-960 смертельно опасно, и Лойд пока держалась, выдохнув с облегчением, когда капитан Хвет, наконец, вышел на очередную станцию.

Эта станция выгодно отличалась от прочих – тех, что проплывали за окнами в течение поездки, и той, где поездка, по сути, началась. Стены, пол и ступеньки лестницы были облицованы молочно-розовыми продолговатыми плитами, над кассами горели экраны с расписанием прибытия и отбытия душных прокуренных вагонов, а между ними транслировались новости. Талер остановился, послушал – и удовлетворенно хмыкнул, потому что диктор как раз болтала об открытии пляжного сезона, о цветочном фестивале и весеннем наплыве инопланетных гостей – как правило, любопытных туристов.

– Славно, что мы попали сюда весной, – сказал он, уверенно шагая по лестнице. Толпа, словно стадо овец, покорно обходила капитана Хвета, а вот Лойд ей была на один укус, и Талер перехватил ее прохладное запястье, увлекая за собой – мол, так безопаснее и гораздо проще…

Девушка опасалась, что на поверхности ей придется наблюдать такую же серость, упадок и отчаяние, как в порту. И поэтому – застыла, ошарашенная, изумленная, и подошвы ее кроссовок, с трудом натянутых и зашнурованных на ступнях протезов, оставили четкие следы в белом песке, затянувшем улицы.

Вместо старых унылых стен, вместо дешевых заменителей роскоши, вместо побитых кораблей перед ней предстала… сказка.

Просторная площадь была со всех сторон окружена деревьями, а не деревьях, нежно приветствуя восточный ветер, налетевший с моря, белоснежные лепестки образовали скопления цветов. Молодая пара – юноша лет восемнадцати и девушка примерно того же возраста, – попросила Талера сфотографировать их на фоне изящных веток, и Талер, понятное дело, согласился – Лойд не помнила ни единого случая, когда он отказывался кому-то помочь. Песок под ногами негромко, хрустально звенел, и девушка, обшаривая площадь взглядом потрясенных серых глаз, обнаружила его источник – все те же цветы, будучи неловко задетыми чьим-то плечом или затылком, роняли на асфальт пыльцу, и ее аромат затягивал, наверное, всю EL-960, словно туман, словно…

Талер чихнул, и его напарница тут же себя одернула. Протянула капитану Хвету носовой платок, и он благодарно в него уткнулся:

– Извини, Лойд… у меня на них устойчивая аллергия…

Девушка сосредоточилась на своих ощущениях… и немедленно чихнула тоже. Талер согнулся пополам в приступе неудержимого хохота, а ненавязчивые посетители метро, сновавшие туда и обратно, покосились на него с крайней степенью раздражения. На EL-960 было не принято шуметь и мешать своим землякам переваривать печальные мысли; зато было принято курить в поездах и никого по-настоящему не ценить.

– Надо поймать… поймать… а-а-апчхи!.. какое-нибудь… такси, – прогнусавил мужчина, царственно игнорируя всех, кого раздражало его безмятежное поведение. – Иначе мы с тобой… а-апчхи!.. задохнемся к чертовой матери.

Лойд огляделась – совершенно беспомощно, потому что площадь была пуста.

Кажется, вместо поисков такси они запрыгнули в аптеку и накупили такую гору таблеток, что пришлось, неловко переминаясь, попросить у кассирши пакет. Кажется, они проглотили положенную дозу, не заморачиваясь покупкой воды, и Талер подавился, а девушка стучала по его лопаткам в надежде выбить чертову капсулу наружу или забить ее туда, куда она должна была попасть изначально. Кажется, до квартиры капитана Хвета они добирались на автобусе, и автобус беспощадно чадил, как автомобили двухтысячных годов на Земле. Кажется, у Талера добрых пятнадцать минут не получалось попасть электронным ключом по сканеру замка, и Лойд нервно, как-то сдавленно хихикала на заднем плане – побочным эффектом противоаллергических таблеток была бесконтрольная дрожь по всему телу, и Талер, спасенный от безудержного чихания, теперь безудержно трясся.

Зато все, произошедшее за порогом, напарница капитана Хвета помнила великолепно.

В маленькой прихожей так и не зажглась лампа – пришлось разуваться в темноте. Лойд споткнулась и не упала разве что чудом, а Талер никак не мог совладать со своими туфлями, хотя уж их-то снять было проще простого. Когда квартиру все-таки озарил неестественный синеватый свет, мужчина с облегчением выдохнул и хлопнулся на диван, продолжая трястись, как если бы парой секунд раньше его ударило током.

Лойд, не спеша садиться, внимательно осмотрелась.

На стене висел целый набор старых фотографий и одинокие зеленовато-красные часы. Стрелки остановились ближе к полудню – или ближе к полуночи; на фотографиях позировали, как правило, двое молодых парней, изредка – некрасивая голубоглазая женщина и мужчина, еще реже мелькали какие-то пейзажи.

– Это мои родители, – пояснил Талер, заметив, что напарнице любопытно. – И мой сосед. Мы вместе сняли эту квартиру, а потом он ее выкупил и подарил мне, как прощальный подарок. Иногда, – он криво усмехнулся, – меня так и подмывает пробить его по базе данных и выяснить, как он живет, чем занимается, есть ли у него семья или он, как я, болтается по космосу и ловит всяких ублюдков… но потом до меня доходит, что это немного… мерзко по отношению к нему, и я ничего не делаю.

Лойд серьезно ему кивнула:

– Вполне естественная реакция. – И тут же, словно боясь и дальше разглядывать два силуэта на выцветшей глянцевой бумаге, закованной в одинаковые серо-голубые рамки, предложила: – Хочешь, я заварю чаю? Где тут кухня?

– Вторая дверь слева по коридору…

В маленькой, сплошь затянутой паутиной комнате давно никто не готовил. Кроме, собственно, пауков; эти с удовольствием высосали все, что можно было высосать из несчастных трупиков мух, и теперь хищно болтались на пепельного цвета сетях, терпеливо дожидаясь, когда же в них попадется новая жертва. Лойд, ругнувшись, смахнула паутину обнаруженным в углу веником. Неуклюжие пушистые тельца принялись разбегаться по ковру, и девушка посторонилась, хладнокровно их пропуская. Вряд ли Талер обрадуется, если она расстреляет их из плазменной пушки, а давить мелких тварей протезами Лойд ни за что бы не осмелилась – надежно, быстро, легко, но протезы – это драгоценный подарок капитана Хвета, и расходовать его на подобные мелочи как-то…

Девушка поежилась и покрутила между пальцев чайный пакетик – что-то фруктовое, а может, и ягодное, потому что ей померещился смутный запах клюквы. Поискала чашки, придирчиво их осмотрела и вытерла полотенцем, мудро прихваченным с корабля. Поставила чайник и заученно проследила, как постепенно меняет цвет индикатор температуры. Потрясла баночку со своими личными запасами сахара, нахмурилась – лишь бы хватило на двоих… но вскоре обнаружила, что делила скупую порцию зря.

Талер спал, свесив кисти рук с подлокотников кресла, и все тени под его нижними веками слились в одну общую тень, а эта тень так и говорила и бесконечно длинных преследованиях, о космических трассах, о перелетах в режиме почти полного отсутствия информации – разве что с мимо пролетающего корабля шутки ради позвонят, – о необходимости поддерживать порядок и дисциплину в команде… и о Лойд. О спасенной капитаном Хветом девочке по имени Лойд, раненой, с трудом поставленной на искусственные ноги, слабой – хотя, безусловно, лишь до поры…

Она села на ковер, удерживая чашку в ладонях – не способная отвести глаз от вроде бы такого знакомого, до мелочей, лица. Она видела Талера, когда мужчина был зол, весел, насмешлив, непрошибаемо спокоен – но ни разу не видела спящим.

А теперь он был весь – красная клетчатая рубашка, браслет на левой руке, забавные черные кеды с нашивками-кактусами и перекати-полем, – весь ее, и Лойд, потрясенная этим открытием, на всякий случай хранила сдержанное молчание.

Аттракционы в парке были самые разные, от старомодных земных до современных эльских, а обещанное Талером чертово колесо – исполинская громадина – возвышалось, вероятно, даже над границами здешней атмосферы, и кабинки, сверхпрочные кабинки с обшивкой не хуже космического корабля, размеренно поднимались в пушистую дымку облаков, а потом выходили из нее, овеянные туманом, и не спеша скользили по широкому кругу вниз. Лойд проводила из завороженным взглядом, но капитан Хвет подмигнул ей и сказал, что эту штуку они приберегут напоследок, а сейчас покатаются на… хм, как насчет американских горок?

Девушка одобрила.

Американские горки, странные качели на видавших виды цепях, комната кривых зеркал, подземелье ужасов – бывалые полицейские обошли весь парк, попеременно крича, хохоча, цепляясь друг за друга в поисках защиты и виновато переглядываясь – мол, какого Дьявола мы вообще сюда зашли? У Талера порой что-то мелодично позвякивало под рубашкой, но деликатная Лойд не рискнула спрашивать, что именно.

EL-960 тем временем продолжала свое вращение, и местное солнце меняло позиции в местных небесах – неуклонно, беспощадно, сокращая день в обратную сторону. Парк работал до глубокой ночи, но, стоило закату распахнуть объятия над горизонтом, как Талер снова двинулся к маленькой, разрисованной фигурками птиц кассе и обворожительно улыбнулся ее хозяйке:

– Мне нужно ровно столько билетов на чертово колесо, сколько хватит до самого закрытия. На двоих.

– До самого закрытия? – удивилась хозяйка. – А вы уверены, что… ну…

– Абсолютно уверены. – Талер подал ей банковскую карту.

Свободных кабинок было много, а посетителей, наоборот, мало. Контролер безучастно махнул рукой – мол, выбирайте, какую угодно, залезайте и поскорее закрывайте шлюз, внутри замкнутая система подачи воздуха, нечего понапрасну выветривать…

Вблизи чертово колесо казалось еще более колоссальным, чем издали. Издали оно хотя бы занимало полнеба, а не мир целиком; Лойд залезала в кабинку с изрядной долей опасения, зато Талер шлепнулся на сиденье с таким видом, будто катался едва ли не каждый день. Шлюз тихо зашелестел, крепления сошлись, на табличке у кодовой панели загорелась надпись: «ПРИСТЕГНИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, РЕМНИ», – и аттракцион, содрогнувшись всем своим огромным телом, тронулся. Окружающее Лойд пространство пошло битыми пикселями, замерцало, как мерцают порой далекие звезды, и стало прозрачным – так, что любую другую девушку охватил бы страх, а напарница Талера лишь передернула плечами и осмотрелась, оценивая EL-960 практически заново.

Чем выше поднималась кабинка, тем больше деталей проступало под забавными кедами Талера и кроссовками Лойд; пятна скверов, где бесконечно цвели деревья, сменялись ровными сетками улиц и полосами трасс, пламенели окна высоток, мчались внутриатмосферные скоростные машины, голубые вспышки двигателей рассекали воздух, а над всей этой картиной маячил красный солнечный диск. Чертово колесо прошло четверть круга; капитан Хвет откинулся на спинку сиденья. Разумеется, он и не подумал пристегнуться – ремни валялись около его бедер, чем-то похожие на мертвых змей, а кабинка ползла и ползла вверх.

Вот улицы, скверы, трассы и высотки сливаются в сплошное белое месиво – не разглядеть, где заканчиваются одни и начинаются вторые. Потом кабинка нырнула в облака, словно рыба – в море, и утонула. Белый туман вился вокруг нее, как щупальца осьминога, безуспешно тыкался в дорогое покрытие, надеялся добраться до полицейских – но ход ему был заказан. А потом…

Лойд охнула и застыла, боясь что-нибудь нарушить неосторожным движением. Синева, синева, а за ней – мрак, такой кромешный, что не ясно, как это в нем еще работают механизмы. Не было видно звезд, и солнца, и лун, и прочих спутников EL-960 – кабинку поглотила ночь, приняла в свое извечное царство, понесла, как тысячи лет назад волны несли над пучиной хрупкие деревянные корабли. Но матросы на кораблях различали, куда плывут, а напарница капитана Хвета парила в густой непроницаемой темноте, и если бы не блеклый укоризненный огонек «ПРИСТЕГНИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, РЕМНИ» – она бы потеряла всякое представление о том, где находится.

Ночь владела кабинкой, наверное, с полчаса, пока вновь не уступила синеве, а синева не обросла облаками, а под ними не проступили серые с белым города. И лишь у самой поверхности, там, где, по идее, при наличии всего одного билета следовало выйти, Лойд рискнула подать голос:

– И… давно ты… прокатился тут в первый раз?

– Давно, – согласился Талер. – Через год после автокатастрофы.

Он убедился, что кабинка ушла на достаточное расстояние от неприлично (или профессионально) зорких глаз контролера, уверенно расстегнул первые две пуговицы рубашки и вытащил на свет зеленую винную бутылку. Рассмеялся, обнаружив, как сильно переменилась в лице Лойд, и принялся невозмутимо выкручивать пробку из горлышка.

Девушка ущипнула себя за бок – не чудится, не снится? Капитан Хвет, легендарный капитан Хвет, человек, чья судьба накрепко связана с тысячами иных судеб – тех, кого он спас так же, как саму Лойд, тех, кого он спас ненароком, даже не уточнив, что где-то совсем недалеко от зоны будущего сражения располагается жилой поселок, – собирается, да что там, твердо намеревается пить… употреблять… алкогольный напиток в кабинке аттракциона, где подобные вольности строго запрещены?!

– Спокойно, – Талер отвлекся от своего занятия и поднял обе ладони, показывая, что ситуация под контролем и волноваться не о чем. – Без нервов.

– Я спокойна, – почему-то шепотом ответила его напарница.

– Ты побледнела.

Девушка досадливо поджала губы. Хозяин корабля «Asphodelus» изучил ее слишком хорошо, изучил невероятно подробно. Он читал ее, как распахнутую книгу, листал белые гладкие страницы с такой поразительной легкостью, что она не успевала ощутить его к ним прикосновение.

– Пишут – каберне, – сообщил мужчина, разглядывая этикетку. – Ты когда-нибудь пила каберне, а, Лойд?

– Нет. – Его напарница покачала головой. – Я пила только ананасовый шейк. Там, на DMS-441… если ты помнишь.

Он серьезно кивнул:

– Помню.

Помолчали. Там, на DMS-441, был пляж, были горы, был океан, были Джек, Адлет и Эдэйн, причем пилот обгорел под солнцем и валялся в тени пальмы красный, как рак, и весь обмазанный защитным кремом – жаль, что не вовремя. И тем не менее, со своим-то неуемным характером, он все равно периодически выползал из укрытия и, полотенцем закрываясь от жалящих лучей, бежал к холодной бирюзовой воде, по пути заковыристо матерясь и проклиная капитана Хвета за то, что спецзадание, полученное из Центра, превратилось в такой сумасшедший фарс…

А Талер к воде не подходил. Симпатичная дама из персонала гостиницы, где команда «Asphodelus-a» сняла комнаты, любезно предоставила ему древнее кривое бунгало, и он, изнывая от жары, сутками напролет просиживал там с биноклем, не сводя настороженных голубых глаз с неизменно синего, радостного, необъятного неба – пока оно не покрылось грязными багровыми пятнами и не рухнуло на пляж, океан и саму планету десятками тысяч ядовитых капель.

Лойд содрогнулась. Капитан Хвет избавился от пробки, с интересом заглянул в узкое бутылочное горлышко и зачем-то его понюхал.

– Виноградом пахнет, – спустя мгновение сообщил он. – Будешь?

Девушка замялась.

– Ну… я… послушай, а стаканчика у тебя нет?

– Стаканчика? – удивился Талер. – Нет… Я и бутылку-то под рубашкой еле спрятал, а ты говоришь – стаканчики…

Он вздохнул, понюхал горлышко еще раз и, не обращая внимания на замешательство Лойд, со вкусом отхлебнул. Чертово колесо миновало границу облаков, и кабинку сожрала темнота – остался лишь неясный силуэт капитана Хвета и блестящее бутылочное донышко. А еще – звуки; Талер не смеялся, он не такой человек, чтобы смеяться над чужими страхами и причинами, но уши его напарницы азартно доносили мозгу, что прямо впереди, во мраке, на лице мужчины расцветает улыбка.

Она протянула руку – наугад, сперва ощутив под кончиками пальцев его плечо, а потом уже нащупав проклятое каберне. Капитан Хвет не сопротивлялся, и бутылка перекочевала к Лойд так же быстро, как если бы он лично ее вручил.

Ананасовый коктейль запомнился девушке не столько вкусом, сколько замутненным разумом – после него она очень туго соображала, и ее несло на всякие глупости с такой сокрушительной силой, что Джек с воплями выскочил из тени пальмы и метнулся к полосе прибоя безо всякого полотенца, намереваясь уплыть от вопросов напарницы капитана. Эдэйн, тот попросту отвернулся и притворился, что в упор ее не замечает; он вообще был весьма талантлив, если ситуация велела штурману притворяться. И только Адлет – не менее пьяный, но более опытный, – с удовольствием поддержал беседу и ненавязчиво сопроводил коллегу в гостиницу, настаивая, что она обязана хорошо поспать перед выполнением сложной, хотя внешне и безобидной, миссии…

…Терпкое вино отличалось от коктейля, как морская свинка – от хомячка. Лойд не знала, откуда в ее душе взялось такое сравнение, но не сдержалась и глуповато над ним хохотнула.

Никакой реакции. Кто-то разлил темноту вокруг кабинки, рассчитанной как минимум на четверых. Под сиденьем, согласно технике безопасности, мертвым печальным грузом лежали аккуратно свернутые гражданские скафандры, а над сиденьем тускло, обреченно полыхала строка: «ПРИСТЕГНИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, РЕМНИ». Потолок, покрытый причудливым узором трубочек для подачи воздуха, утробно гудел. Глубоко и спокойно дышал Талер, а шорох клетчатой рубашки выдавал все его движения – вот она, ответно протянутая рука, мягко отбирает у Лойд бутылку…

Они растянули ее на четыре полных круга, перед витком у поверхности пряча где попало. Закат постепенно утонул в сиреневых сумерках, на крышах и стенах высоток вспыхнули ночные сигнальные фонари, небо густо, щедро обсыпало звездами – но там, куда чертово колесо уносило капитана Хвета и его напарницу, на последнем верхнем обороте, по-прежнему царила непроглядная, непобедимая, вязкая темнота.

Каберне закончилось, дурь – нет, и Лойд, которая обычно не рисковала признаться в этом даже себе, взахлеб рассказывала Талеру о своих снах. Он сидел молча, сосредоточенно сдвинув темные брови, и следил за тем, как в зависимости от важности происходящего меняются черты девушки – то болезненно заостряются, подтверждая, что ей действительно страшно, то словно бы сглаживаются, и тогда основную ценность несут в себе ее серые, полные тоски глаза.

– …и мне приснилось, что я бью какого-то мужчину рукоятью ножа в висок, он падает, и я… торжествую, но почти сразу же после этого двери храма открываются, хотя Великую Церемонию строго запрещено прерывать. Двери храма открываются, и во мне растет уверенность, что за ней стоят вовсе не дети Вайтер-Лойда – но я не успеваю убедиться, так ли это. Я просыпаюсь на пару секунд раньше, чем они переступают порог…

Талер ничего не спросил. Не уточнил, какого Дьявола имя его напарницы и название острова, затерянного непонятно где, совпадают. Не осведомился, какого Дьявола грех так настойчиво смывают кровью детей, невинных детей – неужели то, что им повезло родиться «чистыми», не доказывает их невиновности? Он хранил тишину, и все же в тот миг, когда эта тишина достигла звания невыносимой, коротко, рассеянно предложил:

– Знаешь… ты просто вообрази, что пройдет, например, лишняя минута, и вслед за теми… людьми, или кто там ломает храмовую дверь, порог переступлю уже я. И что я обязательно тебя спасу. Ладно?

Восемнадцатый, а за ним – двадцать первый день рождения Сколота отмечали в императорском замке, в море знатных и благородных девушек, юношей и супружеских пар – с целью подобрать молодому лорду хоть сколько-нибудь достойных друзей. В общении он был потрясающе легок, и девушки попеременно краснели, позволяли себе сдержанный, кукольный, бестолковый смех, а юноши завистливо, с обидой косились на тощую светловолосую фигуру – ну какого черта стрелок, чья мать работает в дешевой таверне, так нравится высокородным леди?!

Впрочем, самому Сколоту девушки были безразличны. Он разговаривал с ними из вежливости, потому что вежливость, по словам господина Эса, была самой важной и самой непобедимой вещью на Карадорре. Если ты вежлив, с тобой толком и не поссоришься, и не пойдешь на тебя войной, и не обсудишь в каком-нибудь углу – что обсуждать, твое безупречное владение голосом, тоном, поведением? Если ты вежлив, о тебе не составишь верное мнение – потому что не из чего составлять. Если ты вежлив, ты – неприметная и до поры не опасная фигурка на арене политики, и главное – не дать никому заподозрить, что ты проявляешь к ней хотя бы малейшее любопытство. Не-е-ет, Сколот, будь равнодушным, как травинка или дерево – у них есть эмоции, но они скрываются глубоко внутри, в корнях, и люди пока что не умеют – да и вряд ли научатся – эти эмоции различать…

Юный лорд улыбался. Юный лорд тепло и благодарно отвечал на вопросы об императоре. Юный лорд пожимал руки всем подряд, не выделяя для себя ни чиновников, ни высокопоставленных солдат, ни особенно богатых женщин. Юный лорд покачал в израненных ладонях, скрытых под кожаными перчатками, кубок вина, попробовал популярный в этом сезоне салат с креветками, принял пирог, принесенный лично господином поваром – и не изменился, даже чуть захмелев, потому что хмель болтался в самых дальних уголках его сознания, не причиняя никаких неудобств.

Император был горд. Высокий воротник – под самое горло, – и плотная ткань, расшитая серебром; волосы, чуть растрепанные после борьбы с непогодой во внутреннем дворе; осанка, идеально ровная; походка, неотвратимая, осторожная, вкрадчивая – бывший придворный звездочет воспитал своего подопечного так, что юноша влился в ряды своих новых товарищей, как река – в море, естественно и невозмутимо. Он обсудил с охотниками партию составных луков, недавно привезенную с Тринны; он выразил искреннее сочувствие господину Льену, потерявшему дочь за три недели до праздника; он заверил господина Рэтта, что весна в этом году все такая же замечательная, и что он очень доволен затяжными ливнями и туманами.

– Если честно, я не ожидал, что из тебя получится такой хороший учитель, – признался император господину Эсу, присевшему на пуф у праздничного трона. Пуф был подарком правителя Соры талантливому шуту, прикорнувшему на ковре неподалеку; стоило ему поднять кудрявую, нарочито безумную башку, как бубенцы на разноцветном колпаке начинали звенеть. Высокородные гости оглядывались и смеялись, но как минимум в четырех взглядах, брошенных на любимца императора, Эс обнаружил глухое раздражение.

– Я не так уж и молод, Ваше императорское величество, – бросил он, зная, что за ленивые, сонные нотки в этой фразе ему ни черта не сделают. Правителю Соры интересно, кем является и откуда пришел его бывший придворный звездочет, и во имя правил этикета он вряд ли будет сердиться.

Так и вышло.

Император посмотрел на него хмуро, но без гнева, и произнес:

– Ты выглядишь точно так же, как выглядел пятнадцать лет назад. Для человека пятнадцать лет – внушительный срок, с такими, прямо сказать, не шутят. Если бы я выдал тебя Движению против иных рас, они бы устроили веселое сожжение или, предположим, повешение на центральной площади Криерны. Разумеется, тебе известно, что я не выдам, и… не то, чтобы взамен… но мне хотелось бы узнать – кто ты, Дьявол забери, такой?

Эс передернул худыми, едва прикрытыми рубашкой плечами:

– Мне тоже… хотелось бы. Вот как по-вашему, а, господин император? Может, я растение? А может, я домашний кот на куче дров у камина? А может, я – чернила на пергаменте, и пергамент невероятно, невыносимо стар – не успеешь и моргнуть, как он обратится пылью. А, господин император? На кого я больше похож?

– Все шутки твои дурацкие, – отмахнулся мужчина. – Тебе лишь бы пошутить.

Эс цыкнул на слугу, посмевшему нарушить беседу, но император жестом показал, что его собеседник погорячился, и велел принести чего-нибудь покрепче вина. Слуга метнулся прочь, будто его ошпарило, и учитель юного лорда Сколота немедленно вернулся к своим безответным, бесполезным вопросам:

– А что мне, по-вашему, делать, господин император? Плакать, может быть?

– Может, и плакать. Я слышал, что шумная истерика со слезами и криками порой помогает избавиться от плохого настроения.

– У меня хорошее, – вяло возразил Эс.

– А по тебе и не скажешь.

Вместо вина слуга принес два бокала с лучшим триннским коньяком – и блюдо с тонко нарезанным лимоном. Поставил на невысокий, неудобный столик у трона, поклонился – и был таков.

– Бери, – радушно предложил император. – Выпьем, у меня как раз появился тост… за юного лорда Сколота и грядущие, хм, летние стрельбища… подскажи, стоит ли мне их проводить? Самый сильный и самый меткий стрелок в империи Сора уже обнаружился, и, хм, я сомневаюсь, что кто-нибудь сумеет его превзойти…

Эс поморщился:

– Давайте выпьем за то, чтоб никто и не превзошел.

Бокалы тихонько звякнули, привлекая к тронному возвышению чужие любопытные взгляды. В числе прочих на своего учителя поглядел Сколот; Эс помахал ему рукой, и юноша с удовольствием сощурил мутноватые серые глаза. Он ценил господина Эса – пожалуй, чересчур высоко, незаслуженно, неправильно, – однако императору это казалось вполне закономерным. В конце концов, если бы не бывший придворный звездочет, Сколот ни за что не вырос бы таким великолепным – госпожа Стифа пожалела бы его там, где Эс благоразумно не пожалел, и была бы настойчива там, где Эс не проявил настойчивости. Любящим родителям свойственно подобное отношение – они попросту не верят, что их чрезмерная любовь способна что-то испортить. Как и недостаток этой любви, мрачно подумал бывший придворный звездочет, подхватывая с блюда лимонную дольку.

После коньяка жить стало немного веселее, и господин Эс рассказал императору о неудобствах, причиняемых лордом Сколотом профессиональной швее, присланной в особняк из огромного центрального замка. Пожилая дама в чепце и скромном голубоватом платье оказалась, тем не менее, вовсе не скромной в общении с юным хозяином; она жаловалась, что господин Сколот не носит ни подпоясанных кафтанов, ни модных рубашек, а высокий воротник не дает никому и шанса полюбоваться его ключицами. Лорд, памятуя об императорском условии, смиренно просил у нее прощения – и продолжал таскаться повсюду в изящных, красивых, но совершенно не подходящих ему нарядах. Почему эти самые наряды подходят по фигуре, но не подходят по каким-то иным туманным критериям, Сколот недоумевал, а швея не объясняла; вероятно, во всем было повинно ее чисто женское воображение.

Император позволил себе негромкий смех, едва ли не утонувший в шуме сотен и сотен голосов.

– А еще, – бормотал Эс, во избежание утечки информации наблюдая за ближайшими гостями – чтобы до них не донеслось ни звука, – нашего маленького мальчика страшно интересует любовь. Он мне уже вытрепал все нервы, силясь выяснить, что она такое и как ее найти. Я предлагал – мол, пройдись по городу, вдруг тебя зацепит какая-нибудь девчонка, а если нет – по балам да приемам погуляй, там крутятся и вертятся девицы исключительно благородные, то, что нужно для твоего нынешнего статуса. А он сник, виноватый, грустный, и говорит – у меня с этими вещами плохо. Мне все городские девицы вместе и каждая по отдельности – как шли, так и с горы катились, а благородных я вообще боюсь, они сплошь романтичные, нежные или, что гораздо хуже, самовлюбленные, и если я еще могу понять их высокомерие, то романтику и нежность – никак, нет…