Текст книги "Дети Драконьего леса: Вайтер-Лойд (СИ)"

Автор книги: shaeliin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 36 страниц)

Голубоглазый мужчина остановился посреди площади, зачем-то ощупал свои ребра. Нахмурился; Кит обеспокоенно следил за каждым его движением.

– Что-то случилось, Талер?

– Нет, – рассеянно ответил мужчина. – Вроде бы нет.

========== 14. Пролиться кровью ==========

Вообще-то господин Кит снял шикарную комнату в трактире, но Талер настоял, что молодому человеку с повадками высокородного там делать нечего. Тем более – когда у него имеются очень удобные, поблизости обитающие, друзья.

Не то, чтобы Кит признавал Талера своим другом. Но высокий худой мужчина с голубыми выразительными глазами чем-то необъяснимо ему нравился, и если поначалу юноша думал, что дело в его похожести на дракона-Эсту, то вскоре был вынужден поверить, что нет. В Талере, как человеке, как лойде и как носителе крови Элентаса бесновалось, бушевало, сходило с ума нечто совершенно особенное; нечто живое, наделенное своим разумом, неукротимое и, пожалуй, голодное. Талер был невозмутим и спокоен, а оно, это неукротимое, билось об его кости, едва не ломая, не выбивая их наружу. Оно не давало мужчине спать, и он часами ворочался под одеялом, почти беззвучно – и все же в ночной тишине обостренный слух юноши ловил шорохи так жадно, словно без них ему было не уснуть.

Лойд напряглась, увидев Кита впервые – и так и не сняла обороны. Поговорить с ней у хозяина пустыни не получалось, как, по сути, и привлечь ее внимание; ко всем его поступкам девушка была равнодушна. Откуда взялось такое ледяное презрение – и чем ее мог обидеть молодой человек, едва переступивший порог, – Кит недоумевал, но спрашивать у более миролюбивых, типа Эредайна и Лаура, людей не решался. Он ведь не маленький, а взрослых такие проблемы не должны волновать.

Талер часто уходил с утра – и возвращался утром, невесть где пропадая целые сутки, если не больше. В такие дни – и ночи – Лойд не спала тоже: собирала себе кокон из теплых одеял и сидела, таращась на огонь в недрах закопченного камина. И глаза у нее были совсем несчастные, умоляющие глаза – вот сейчас, пройдет какая-то секунда, и скрипнет угловатый ключ, и знакомые шаги пройдут по коридору. Вот сейчас… пожалуйста… какая-то секунда…

Ключ скрипел на рассвете. Талер улыбался, аккуратно ставил на стол неуклюжую плетенку со свежими продуктами – и садился рядом с девушкой. По-братски обнимал ее за плечи, иногда – притягивал к себе и гладил по белым, как снег, волосам. Она молчала, размышляя о чем-то своем; Кит понимал, что она готова расплакаться. Эти слезы, недоступные, желанные, горькие слезы порождали неправильный, нехороший блеск в плену ее длинных ресниц – но Лойд не давала им воли. Она улыбалась и пыталась врать, что все хорошо, все нормально, Талер ее ничем не обидел. Она же не глупая, она знает – важные дела, Сопротивлению нужно работать, иначе толку со всех его достижений, толку со всех его стараний?

И толку, добавлял от себя – и про себя – Кит, от всех этих бессонных ночей, от короткого – часа в четыре – отдыха? От темных кругов под нижними веками, от шрама по скуле вниз, от усталости, так прочно засевшей в лице мужчины, что искоренить ее, кажется, уже нельзя?..

Не желая спать – или не умея спать? – Талер помогал девушке подняться, одеться и выйти за дверь. Стучал костыль по деревянному полу; стучал по камням порога, по вычищенному двору. Ни сугробов, ни тем более льда – Лойд нельзя, ни за что нельзя поскальзываться. Лойд надо беречь себя…

А ты, спрашивал Кит, наблюдая за их прогулками из окна. Почему ты себя не бережешь?

Изредка они ходили на рынок. Вместе; Талер подавал девушке локоть, и она неловко за него хваталась. Тикали сабернийские стрелки, отсчитывая время поздней карадоррской осени; стуча по мостовой, гнался, гнался и не успевал за ними костыль. Подобранный по росту, наверняка удобный – и все равно унизительный для каждого бойца, для каждого – бывшего…

Она была, говорил себе Кит. Как боец, она была. Она позволила себе – там, во мраке, среди крови и запаха железа – быть. Бок о бок с высоким худым человеком, способным разнести Карадорр не по камешку даже – по пылинке, дай ему только повод…

Я боюсь, осознавал юноша. Он мне нравится – и все-таки я его боюсь. Двое смешали кровь над шахматной доской; и не было бы в этом ни черта опасного, если бы пламя подземной огненной реки не передавалось, как болезнь, через любую рану. Если бы пламя подземной огненной реки не добиралось до сердца, не соблазняло его, не дурманило; насколько ты…

Однажды вечером в дом на окраине заявился господин Шель. Впрочем, Киту он представился, как господин Эрвет; золотых погонов не было на его мундире, на нем не было мундира вовсе, но следовало родиться полным дураком, чтобы не узнать в мужчине с пепельными волосами главу имперской полиции Малерты.

Скорее всего, он старше Талера, мысленно отметил Кит. Хотя внешне – гораздо младше. Ему и двадцати пяти не дашь – либо он сознательно держит себя в форме, либо он, как выражался Вест, процентов на пятнадцать – не человек. Вероятно, примесь эльфийского ДНК…

Господин Эрвет сообщил, что в Малерте назревает полная смена власти. Что он лично посягнет на корону Его императорского Величества; сказав это, он как-то странно покосился на Талера и попытался что-то добавить, но осекся и мотнул головой – мол, хватит, и так сойдет. Не дождавшись ни от кого поздравлений и – тем более – пожеланий удачи, он не расстроился и не обиделся, а лишь мягко обратился ко все тому же Талеру с просьбой занять пост первого – и, возможно, единственного – советника.

Талер отказался. Господин Эрвет пожал плечами и тут же перевел тему на покупку новой партии харалатского динамита. К его удивлению, Талер отказался снова – и пояснил, что теперь, спустя сотни вылазок и визитов к высокородным, принимавшим участие в Движении против иных рас, динамит потерял все свое очарование. И что не стоит расходовать такую ценную вещь на каких-то четверых собак.

На Кита господин Эрвет впечатления не произвел. Ну да, смышленый, ну да, цепкий и сообразительный. Вот пускай себе и соображает, на троне или без него – главное, чтобы подальше отсюда…

Шель вроде бы ушел, но из Лаэрны не уехал. Буркнул, что у него еще есть какие-то смутные цели на горизонте, красноречиво коснулся кобуры с револьвером – и утащил Талера с собой на добрых полтора часа, обсуждать грядущие перспективы.

После этого обсуждения все постепенно встало на свои места.

А спустя еще день – свихнулось и поехало с горы по накатанной.

Четверых последних участников Движения Талер выслеживал, как выслеживала бы охотничья собака. Ходил по следам, нисколько не смущаясь, что в его логове есть ценный свидетель, способный разболтать сведения о приезде господина Хвета кому угодно. Вероятно, рассчитывал на Лойд, а сама девушка откровенно боялась, что проснется однажды утром – и Кита на лавке не обнаружит.

Но он сидел, равнодушно, едва ли не покорно, изредка выглядывая в окно. И переживал, наверное, не лучшие свои времена.

О прибытии лорда Сколота радостно болтали на всех улицах и площадях, рассказывали, что скоро состоятся внеплановые стрельбища, и юноша, как всегда, размажет самооценку своих противников по мишени. Тонким слоем, потому что с тех пор, как он ребенком одержал победу, он больше ни разу никому не проигрывал.

Потом пошли слухи о ледовом фестивале, куда приедет лично господин император – желая как повидаться со своим преемником, так и насладиться дивными картинами, созданными изо льда. Поначалу эти слухи подняли на смех – мол, какой фестиваль, император всего-то единожды и покидал столицу ради Лаэрны! – а затем поверили, потому что имперские глашатаи на всех площадях оповестили народ о грядущем празднике.

Это было вечером, в глухой осенней темноте. Талер что-то высчитывал, переносил цифры на пергамент и пачкал синими чернилами нос. Он постоянно его пачкал – не умел работать аккуратно, и если бы Шель убедил мужчину стать советником, над ним бы смеялась добрая половина замковых слуг. Или недобрая, тут уж как посмотреть.

Господин Кит молчал, не отводя серых с янтарной каймой глаз от окна, снаружи затянутого инеем. С неба срывались пушистые комья снега, долго кружились над улицей, оседая на фонарях, крышах и заборах.

Потрескивал огонь в полутемной глубине камина. Дом был старый, но добротный, и соседи уже привыкли к его новым, тихим и ненавязчивым, жильцам. Талер чем-то им приглянулся, как, в общем, приглядывался всем, а Лойд – вынуждала испытывать нечто вроде сочувствия, пока бродила по двору, тяжело опираясь на костыль.

Заскрипела входная дверь. Кто-то с облегчением выдохнул, повесил пальто на крючок в тонкой деревянной стене – и двинулся к общему залу, на ходу шурша промасленной бумагой.

Талер потянулся было за оружием, но на полпути одернул себя и криво улыбнулся – мол, надо же, какая безотказная привычка! Господин Кит на секунду оторвался от окна – и приветливо посмотрел на Лаура, едва переступившего порог.

– Лойд, – поклонился мужчина, и его синий взгляд отразил нешуточное беспокойство. – Как твое самочувствие?

– Все хорошо, спасибо, – отмахнулась девушка.

Лаур поджал губы. С тех пор, как он потащил своих товарищей в родную деревню, миновало больше года, но ни один лекарь так и не сумел поставить Лойд на ноги без помощи костыля – а сам вызывающе некрасивый мужчина терпеливо носил на перевязи правую руку, не способную удержать ничего, что превосходило по весу чайную ложку.

– Господин Кит, – снова поклонился Лаур. – Как настроение? Вы уверены, что больше не ищете опекуна лорда Сколота? Я сегодня видел его на площади.

– Уверен, – спокойно отозвался юноша. – Благодарю.

Лаур кивнул. И присел на табуретку слева от главы Сопротивления.

– Все четверо будут на фестивале, – сказал он. – Хотят попросить господина императора о надежном укрытии. Император, конечно, не поддерживал их… если можно так выразиться… работу, но они ведь считают себя героями и нисколько не сомневаются, что убедят его в этом дутом героизме. Нам бы, наверное, хватило четырех арбалетов, – задумчиво добавил он. – Или пяти – на тот случай, если кто-нибудь промахнется. Но ты, кажется, велел раздобыть всего лишь одну пару коньков, и не было речи ни об оружии, ни о прикрытии. Неужели ты…

– Верно, – согласился Талер. – С этой четверкой, Лаур, я справлюсь и в одиночку.

Синеглазый мужчина пошевелил пальцами поврежденной руки.

– Там будет стража, – напомнил он. – И, возможно, высокородные. А ты ведь знаешь высокородных – они таскают мечи и сабли повсюду, они стараются не упускать из виду знакомую рукоять. Войны между императорскими семьями и бывшими землевладельцами не дают им покоя даже спустя восемьдесят лет. У меня такое чувство, что они и в туалет без оружия не ходят. И еще у меня такое чувство, что кто-нибудь наверняка успеет занести лезвие над худой шеей всем известного господина Твика… и это будет вдвойне приятно, если господин Эрвет наденет малертийскую корону раньше декабря.

– А он наденет, – усмехнулся Талер. – И нам тут будет ужасно весело.

Господин Кит понимающе склонил голову. Очень светлые, почти белые пряди скрыли его лицо, но Лойд с удивлением осознала, что юноша боится.

– Послушай, – поколебавшись, произнес Лаур. – Что ты собираешься делать после того, как все закончится? Ты убьешь этих четверых, славно. А потом, Талер? Чем ты будешь заниматься? Тебя это… ну, не пугает? Все мы привыкли охотиться на людей, привыкли убивать, привыкли быть… прости, абсолютно беспощадными. И теперь многие растеряны, многие не в силах вообразить, как вести себя дальше. Есть и такие, кто, едва господин Эрвет донес до них новости о войне, пожелали записаться в армию. А…

– Тише, Лаур, – попросил мужчина. – Тише. Я ни в какую армию не пойду.

– А, – настойчиво повторил его собеседник, – куда пойдешь?

Талер помедлил. Отложил исписанные кусочки желтого пергамента.

– Мы с Лойд, – негромко произнес он, – уплывем на острова Харалата. Как-нибудь перебьемся до лета, в крайнем случае – на побережье спрячемся… а в июле уплывем.

Лаур побледнел. Рефлекторно сжал безобидные сейчас кулаки.

– Насовсем?

– Насовсем, – подтвердил Талер. – И тебе тоже лучше уплыть. Карадорр… при всем уважении к Шелю… не выстоит. Сора, Линн, Фарда и Ханта Саэ перегрызутся, как бешеные псы. Шель прав, будет война, и все-таки одна Малерта не совладает с четырьмя такими отчаянными… врагами. Забери свою мать, Лаур, и давай уберемся отсюда вместе. На Харалате мы отыщем… какую-нибудь работу. Я в архив пойду, или в библиотеку, или вообще в ратушу, сводить всякие счета. Или стану торговцем, открою свою собственную лавочку и буду продавать кинжалы из-под полы. То есть я, – он мечтательно приподнял уголки губ, – буду их добывать, а продажами займется Лойд. Госпожа Тами будет следить за домом и печь свои замечательные пирожки. На господина Кита мы повесим, например, доставку товара наиболее выгодным клиентам. А ты… ты моя правая рука, Лаур. Неизменно. Повсюду.

Мужчина помолчал, словно бы прикидывая, насколько правильны его слова, и добавил:

– Идем со мной. Идем… с нами.

Лаур огляделся.

– А если ты погибнешь… до лета? На фестивале…

– Не погибну. – Талер поднялся и подошел к заледеневшему окну. – Их четверо. Всего четверо.

Господин Кит нахохлился под своим одеялом, сверкнул янтарем из-под белесых бровей:

– Ты слишком самонадеян.

Мужчина потрепал его по мягким растрепанным волосам. Кит, к изумлению «правой руки» главы Сопротивления, безропотно принял эту… вероятно, ласку. Странную ласку, рассчитанную скорее на ребенка, чем на невысокого, хрупкого, угрюмого юношу.

– Спасибо. Я буду вести себя осторожнее.

– Нет, – спокойно возразил юноша. – Не будешь. Ты привык ставить на карту все. Ставить на карту… максимум. Но нельзя вечно рисковать – и выныривать из воды сухим. Понимаешь? Лаур не ошибается. Ты умрешь там, на фестивале. Глупо, как полный дурак, умрешь. Не ходи.

Худые плечи Талера едва различимо дрогнули. Лойд заправила за ухо непокорную серебряную прядь, стараясь не показывать своего замешательства.

– Ты умрешь, – настаивал Кит. – Люди, подобные тебе… умирают в шаге от своего спасения. Посмотри на эту девочку. Посмотри на этого парня. Посмотри на себя, в конце концов, – он обвел комнату широким жестом, не обделив ни Лаура, ни Лойд. – Вам уже хватит риска. Вам уже хватит – и хватит, пожалуй, до глубокой старости. Самое время остановиться, плюнуть на свои принципы и, действительно, уплыть куда подальше из Малерты и Соры. Здесь вы никогда не сможете стать свободными. Здесь твоя память, ее память, его, дьявол забери, память – последует за вами, куда бы вы ни пошли. Намереваешься купить заветный билет? Купи, и она, и он, и я – поплывем с тобой. Но, пожалуйста, в обход фестиваля.

Лаур покосился на юношу с невольным восхищением. Мало кто решался подвергать сомнению планы Талера, потому что, по сути, до сих пор они толком никого и не подводили. Мужчине каким-то чудом удавалось уберечь своих товарищей – и до чертиков запугать любого противника. Один вечер в особняке господина Ивея чего стоил. «Танцуйте, уважаемые гости…»

– Мне жаль, Кит, – честно признался Талер. – Мне жаль. Но я поклялся. Ты ведь чувствуешь разницу? Не хочу, не жажду, а поклялся. Еще до того, как впервые пересек рубеж Вайтер-Лойда. Еще до того, как впервые увидел…

Он осекся и вцепился в манжету рукава – так, что побелели ногти.

Господин Кит бросил на воспитанницу Талера полный сожаления взгляд.

– Тебе, – пробормотал он, – важно, чтобы эти четверо погибли? Тебе важно, чтобы на фестивале наконец-то погибли они все?

Лойд помолчала. Потянулась к высокому кувшину с водой, на полпути опустила руку. Взглянула на мужчину как-то затравленно, исподлобья, боясь ранить… зацепить. Задеть.

И все-таки мотнула головой.

– Там, – глухо произнесла она, – где я не могу быть с тобой, Талер… там, где я не могу – тебе разве… не страшно?

Он выдержал. Выстоял. Принял удар, не боясь его очевидных последствий; Лаур, напротив, покачнулся и сел, закрыв лицо рукавами.

Мягкая, идеально вежливая улыбка перекосила черты голубоглазого мужчины куда хуже, чем перекосила бы их болезненная гримаса. Дернулись края шрама, скрепленные широкими нитками.

– Страшно, – согласился Талер, и голос у него был совершенно пустой, бесцветный, холоднее снега. – Извини.

Один шаг, еще один, и еще. Он утонул в тени коридора, тихо закрыл за собой неуклюжую деревянную дверь. Даже пальто бросил – ни девушка, ни Лаур, ни господин Кит не услышали характерного шелеста одежды.

Крохотные песчинки на коже. Удержать их, наверное, не труднее, чем Талера Хвета – хотя, если как следует стиснуть кулак… стиснуть его сильнее, чем господин Лаур…

Сын госпожи Тами провел пальцами по ресницам, будто стряхивая слезы. Но веки у него были – пусть и покрасневшие от мороза и ветра, но сухие.

– Что-то вы, – с натянутым весельем сообщил он, – слегка расплываетесь… жуть, а ведь я никогда не жаловался на зрение…

Кит замер.

И ощутил, как расползается по груди – под росчерками резко выступающих ключиц – ужас, голодный и счастливый, что сегодня, спустя годы, его щедро одарили пищей.

В отличие от Бальтазаровой Топи, на EL-960 вовсю царила зима.

Попрошайки вымелись прочь – подземные станции были холодны и покрыты синими узорами льдинок – особенно у потолочных диодов, где использовался охладитель. Поезда ходили через один, искры летели из-под железных колес, двери выпускали наружу клочья пара и сигаретного дыма. Кто-то оборвал все горячие просьбы «Не курить в салоне», и на окнах остались мутноватые серые следы клея – иногда с жалкими останками глянцевой бумаги.

Лойд стояла у выхода, как стоял капитан Хвет. Прошел месяц, всего лишь месяц, а кажется – его нет рядом с момента появления Лойд на свет. А кажется – его и не было вовсе; приснился, почудился, мимолетное видение, чудесное – и короткое. Невыносимо короткое.

Она провела на борту «Asphodelus-а» девять с половиной лет. Она знала Талера девять с половиной лет, а сейчас ей не верилось, что был такой человек в рубке до мелочей знакомого корабля, что это его пепельница по-прежнему стоит на панели перед капитанским креслом, и никто не смеет ее убрать. Девять с половиной лет – едва ли не бесконечно долго.

И… ничтожно мало.

Талер выучил ее, как учат стихи на уроках литературы. Увлеченно, с понимаем степени важности, выучил. Он умел смотреть на нее – между строк, написанных для каждого, и находить строку, написанную специально для него самого. Он умел копаться в ее душе, как в сундуке, набитом сокровищами. Он умел вытаскивать из нее действительно стоящие фрагменты, а страшные – поскорее прятать. И прятать, увы, так, что она о них даже не подозревала – пока не очнулась одна перед экраном, где красный заголовок «ЗАВЕЩАНИЕ» вызывал то ли желание расплакаться, то ли куда менее достойный рвотный позыв.

«Словно сам себя изнутри поджег, – растерянно болтали врачи. – И неясно, чем. Главное – все сгорело, все подчистую. Я бы дорого заплатил, чтобы выяснить, как это его так… припечатало…»

Джек сидел на кушетке у двери. Джеку, как, впрочем, и Эдэйну, и Адлету, не позволили пересечь порог и сказать капитану Хвету – напоследок, давясь отчаянием, сказать… что? И правда, что надо говорить будущему покойнику, человеку, чьи секунды уже посчитаны, человеку, над которым сокрушенно качают головами врачи – и копаются по карманам в поисках анальгетиков? Наиболее сильных анальгетиков, чтобы точно отшибить мужчине и намек на боль, построившую гнездо в его обугленных, оборванных легких…

Вы были очень дороги мне, капитан, представила девушка. И скривилась – резало слух это равнодушное «были», резало слух это официальное «вы». Или как там еще? Спасибо за оказанное доверие, за то, что «Asphodelus» и его команду вы завещали именно мне. Да когда она, спрашивается, обращалась к нему, к Талеру, таким тоном, когда она смела пренебрегать его именем, его просьбой «давай-ка на «ты», ладно»?..

Она ударила по стене кулаком. Постояла, пытаясь разобраться в эмоциях, и ударила еще раз.

Удовольствие. Да, она испытывает некое мрачное, некое надломленное, но все-таки удовольствие.

И от того, как болит ребро ладони. И от того, как стучит ни в чем не повинное покрытие, стилизованное под красное дерево.

Она прошлась по комнатам, стараясь ни к чему больше не прикасаться. Вот здесь, в кухне, она однажды заваривала чай, и заваривала напрасно – потому что капитан Хвет задремал, сидя в кресле, и ему впервые за долгое время не надо было никуда спешить.

Помнится, она опустилась на ковер и завороженно, с интересом, с какой-то… наверное, нежностью… разглядывала его лицо. Уставшее лицо человека, измотанного погонями, поисками убийц, перелетами в режиме почти полного отсутствия информации. Уставшее лицо человека, сгоревшего изнутри, бездумно, размеренно, глухо повторявшего одно-единственное имя.

Не ее.

Именем беловолосой девочки, способной передвигаться лишь на титановых протезах, он захлебнулся под конец.

Паутины в кухне было все так же много. И пауки, сбитые с потолка веником, вернулись на свои законные места – и начали сонно, сердито подрагивать, стоило бывшей напарнице капитана Хвета провести пальцем по узкой пластинке выключателя.

– Это моя квартира, – донесла она до своих невольных соседей. – Это теперь моя.

Пауки хранили молчание. Безучастное, зато вежливое.

Джек не повел «Asphodelus» к EL-960. Джек не повел «Asphodelus» никуда; блестящая седая прядь возникла в его рыжих, небрежно собранных в некое подобие хвостика, волосах. Блестящая седая прядь.

Она распиналась перед ними не хуже Совета Генералов. Да, мы продолжим копаться в деле Дика ван де Берга и Мартина Леруа. Да, мы завершим начатое капитаном Хветом. Да, мы все еще работаем на космическую полицию, но до марта у нас внеплановый отпуск. За него, разумеется, хорошо заплатят, а потом я буду ждать вас в указанном порту, в такое-то время, давайте сверим часы…

Она боялась называть его Талером. Она боялась, потому что человек, чьи стеклянные голубые глаза таращились на нее из полумрака медицинского блока, не был тем постоянно уставшим, но неизменно преданным и надежным хозяином «Asphodelus-а», которого она впервые увидела в секторе W-L.

Он не был уже никем.

Вовсе.

Перехватило горло, и она выругалась. И она обругала кухню, и пауков, и легкую сеть их воздушной паутины, и корабль, и порт, и подземную линию поездов.

Она понимала, что на самом деле – он был. И винила себя за эту слабость, за эту защитную реакцию, за то, что отказалась от него, едва он погиб. За то, что не смогла пересилить свой же страх, такой хилый и податливый рядом с живым Талером – и такой безжалостный рядом с мертвым.

Она улыбнулась. Мягко и осторожно, влево.

– Мне нужно ровно столько билетов на чертово колесо, сколько хватит до самого закрытия. На двоих.

Пауки снова промолчали. Шумел ветер за окнами ее – нет, все еще его – квартиры, бросая на раму снег.

– Пишут – каберне, – никак не успокаивалась девушка. – Ты когда-нибудь пила каберне, а, Лойд?

Улыбка была кривая. Улыбка была такая, словно у нее от виска по скуле тянулся глубокий шрам.

– Знаешь… ты просто вообрази, что пройдет, например, лишняя минута, и вслед за теми… людьми, или кто там ломает храмовую дверь, порог переступлю уже я. И что я обязательно тебя спасу.

Она с ногами – вернее, с протезами, – забралась на диван. Скрипнули коленные шарниры, вкрадчиво зашелестела подушка. На ней, будто бы в насмешку, был изображен счастливый полосатый кот. Или кошка, какая, по сути, разница…

Ветер шумел. Ветер бесновался, и к утру снега намело едва ли не по грудь. Серые медлительные роботы копошились в нем, как вши на голове у бездомного; серые медлительные роботы не отвлекались от своего занятия, даже если дети хлопали их по ступням и радостно вопили, реагируя на чудесный, раскатистый звук.

Лойд не обратила на них внимания. Лойд было, по большому счету, все равно, какими подробностями отличится дорога в парк.

Сверхскоростная трасса. Подземный переход; чьи-то пальцы требовательно сжимаются на ее локте.

– Извините… госпожа Хвет?

Она подняла глаза.

Мужчина – да нет, парень, – был, чего греха таить, довольно-таки милым. Он хаотично выкрасил свои короткие волосы в зеленый и красный цвет, не попытавшись наделить их симметрией. Кепку носил задом наперед, губу проколол и надел широкую кольцевую сережку, украшенную темным, как ночное небо, камнем. Ресницы он, вероятно, тоже обмазал краской, и в ореоле все того же зеленого и красного за Лойд внимательно следил еще и темно-синий, пронизанный пятнами зрачков, цвет.

– Я из эльской планетарной полиции, – сообщил парень. – Мне приказали не упускать вас, госпожа Хвет, из виду. Куда вы направляетесь?

– В парк, – спокойно ответила девушка. – Хочу покататься на чертовом колесе.

Он покивал:

– Понятно… а вы уверены, что парк вообще работает по такой погоде?

Лойд обмерла. Черт возьми, а что, если он прав, что, если кассы давно заперты, а системы заблокированы?..

– Работает, – упрямо сказала она. – Мне нужно… чтобы работал.

Он покивал еще раз:

– Понятно. Что ж, не смею задерживать.

И отвернулся.

Над козырьком его черной кепки пламенела яркая надпись «You’ll all die». Лойд неожиданно для самой себя усмехнулась.

Дорогу к парку она помнила постольку-поскольку, потому что в тот зыбкий, почти совсем забытый день из, кажется, далекого прошлого, все свое внимание посвятила капитану Хвету. Он был весь – красная клетчатая рубашка, приметный кожаный браслет на запястье, кеды с нашивками-кактусами и перекати-полем… он был весь – радостная улыбка, весь – непрошибаемое спокойствие. Совершенно счастливое спокойствие.

Ему требовалась такая малость. Такая мелочь.

Жить на EL-960 – и видеть Лойд каждую секунду. Знать, что она поблизости, что ей ничего не угрожает. И что она тоже почему-то счастлива, что для нее тоже имеет огромное значение высокий голубоглазый мужчина с нашивками-полумесяцами на воротнике темно-зеленой парадной формы…

Парень в кепке, надетой задом-наперед, ненавязчиво ее преследовал. Притворялся, что любуется витринами торговых центров, светящимися громадами скоростных лифтов, изящными вывесками кафе и ресторанов. В надписи «You’ll all die» прятались, вероятно, маленькие диоды, заряженные солнечными лучами – и в полумраке улиц она привлекала к себе десятки заинтригованных – или неодобрительных – чужих взглядов. Какая-то женщина схватила своего ребенка за локоть и потащила прочь, вполголоса обругав планетарную полицию, Совет Генералов и господина императора за давным-давно утвержденную свободу мысли и слова.

Ограда парка возникла впереди, разогнав как высотные здания, так и солидные, приземистые магазины с кошмарными ослепительными названиями. Лойд помедлила, мучительно помялась на входе – в ее воображении этот момент, этот поступок и этот вход выглядели совсем иначе, без парня в черной неумолимом головном уборе, прицепившегося к ней, как репей.

Он все портил. Он решительно все…

– Господин полицейский, – девушка резко обернулась, – будьте так любезны от меня отвалить. Я психологически уравновешенный человек, и я не вижу причин, по которым вас могли уполномочить за мной следить.

«Репей» находчиво сделал вид, что не слышит.

– Господин полицейский! – окончательно рассердилась Лойд, и низенький пожилой мужчина, покидавший парк, шарахнулся от нее, как если бы она произнесла проклятие. – Вы со мной уже беседовали, я в курсе, что вы не глухой – не надо усугублять положение! Либо объясните, какого дьявола Совету от меня понадобилось, либо катитесь куда-нибудь подальше от меня, от парка и от EL-960 вообще!

Парень осторожно поправил кепку. Перевернул, скрывая козырьком верхнюю половину лица, и негромко сказал:

– Извините. Если я вас так раздражаю…

– Раздражаете! – бушевала девушка. – Я прилетаю на чужую планету, я хочу провести на ней свои чертовы две или три недели, я хочу посвятить себя мыслям о… – она осеклась – и непримиримо оскалилась. – А вы повторяете каждый мой шаг, каждый проклятый шаг, забери вас черти, повторяете, коситесь на мою спину, как будто нож бросить намереваетесь! И неужели, спрашивается, вечно равнодушный Совет решил проявить такую потрясающую заботу о своей рядовой сотруднице? Неужели Совет? Как-то очень туго верится, господин полицейский. Мне, если честно, без разницы, кто вы такой и какую, ха-ха, преследуете цель, но я была бы страшно довольна, если бы вы отказались от нее и пошли домой.

Он постучал по асфальту носком кожаной туфли:

– Давайте выпьем кофе. По чашке, и я исчезну.

– Еще чего, – возмущенно отозвалась Лойд. – Какого, интересно, Дьявола я должна разгуливать с вами по дешевым кафе?

– Разгуливайте по дорогим, – пожал плечами ее собеседник. – Или я так и буду болтаться позади, коситься на вашу спину и намереваться бросить в нее нож. Хотя именно сегодня, увы, ножи я оставил на тумбочке у кровати.

Пожалуй, она хотела его ударить. Пожалуй, она хотела взять его за красные-зеленые волосы и как следует окунуть в придорожную канаву. Пожалуй, она хотела столкнуть его с крыши высотки – и посмотреть, как он беспомощно падает, и ветер срывает кепку с надписью «You’ll all die». Срывает и уносит к морю, и она опускается на волны, с минуту плавает, как обреченный кораблик с дырявым килем – а затем величественно, с чувством выполненного долга, тонет, и диоды смутно поблескивают под холодной водой…

Он действительно выбрал едва ли не самое дорогое кафе из десятков прочих. Вежливо подал своей спутнице папку с меню, щелчком пальцев подозвал флегматичного официанта. Нахмурился, будто его разозлил – или расстроил – собственный жест.

– Флэт уайт, – мягко попросил он. – И… госпожа Хвет, что вы будете?

Она отложила меню и сдержанно улыбнулась официанту:

– Мокко, пожалуйста.

За окном была улица. Какая-то внезапно опустевшая, и потому – жутковатая.

Лойд ожидала, что парень в кепке скажет хотя бы что-нибудь. Хотя бы намекнет, чего ради таскается по городу за новой хозяйкой «Asphodelus-а». Или, наоборот, плюнет на серьезную тему и посвятит ее в последние новости искусства, как периодически поступал Эдэйн, желая скрыть от воспитанницы капитана Хвета свое плохое настроение.

Но парень молчал – и до, и после того, как официант принес и поставил перед ним заказанный флэт уайт. И смотрел в окно, будто явился в кафе один и понятия не имел, откуда за его столиком взялась беловолосая девушка с ледяными серыми глазами, способными душу распороть надвое.

Чашка, подумала она. Всего лишь чашка, и я уйду.

В кафе было тихо и тепло, в углу шепотом обсуждала какую-то музыкальную группу компания молодых людей. Над стойкой возвышалась витая антенна устаревшего лет на десять радиоприемника, а флегматичный официант вытирал чистым полотенцем разномастные чашки, сортируя их по размеру, цвету и форме.