Текст книги "Дети Драконьего леса: Вайтер-Лойд (СИ)"

Автор книги: shaeliin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 36 страниц)

– В отличие от Мартина, – спокойно подтвердил его собеседник. – И я не поведусь на такие дешевые провокации. Уж простите, капитан Хвет. А теперь, если у вас, конечно, больше нет никаких вопросов, я перечислю наши требования. Они у нас незатейливые, исполнить – проще простого.

Талер молчал. Дик ван де Берг для приличия выждал полторы минуты, допил абсент и сообщил:

– Мы хотим, чтобы вы, капитан Хвет, безо всякого сопровождения, безо всяких жучков, датчиков и тем более без оружия пришли к нам, в здание центрального банка. Мы хотим, чтобы ваша команда, а также местная планетарная полиция позволили нам покинуть планету, и чтобы никто не болтался, например, в засаде на орбите. Мы хотим, чтобы ваша команда, местная полиция и ее возможные союзники дали нам фору в сутки, а потом, если угодно, загружались в патрульные катера и начинали преследование. В случае вашего отказа, – Дик говорил монотонно, как бывалый робот, но по клавиатуре планшета прошелся вполне человеческим движением, – мы активируем все настенные детонаторы, и эти вот люди умрут быстрее, чем вы успеете передумать.

Картинка дрогнула и пропала, предоставив капитану Хвету шанс полюбоваться потрепанным холлом, где лежали, бродили, изливали друг другу душу и молили Бога о спасении пленники, чей внешний вид вызывал не самые приятные ассоциации. В углу надрывно плакал ребенок, а у колонны, обхватив себя руками за ребра, корчился молодой человек, чьи щеки, лоб и нос так щедро посекло осколками выбитого стекла, что кровь сочилась, не переставая, уже часа три.

Опять зашипела и погасла капитанская сигарета.

– Времени у вас до полуночи, – прохладно сообщил Дик ван де Берг, снова переключая систему на себя. – Если в 00:00 по часам Белой Медведицы вы не придете, капитан Хвет, или проникнете в город при поддержке вооруженного отряда – детонаторы будут активированы.

За его спиной скрипнула дверь, предупреждая о появлении третьего, независимого участника разговора – и Дик тут же его закончил:

– До встречи. Я перезвоню, как только ваш планшет окажется в городской черте. И да, – он торопливо оглянулся, – я внес ваши параметры в лазерное поле. Так что можете ничего не бояться, капитан Хвет.

Экран погас не хуже сигареты – с таким же глухим шипением. И битые пиксели задрожали в его пределах, как испуганные крысы.

Дыма в рубке «Asphodelus-а» было столько, что противопожарные приборы обреченно подавали сигнал к эвакуации. Джек эвакуировался недалеко – до своей каюты, Адлет исчез в машинном отсеке, Лойд вышла на трап, а Эдэйн по-прежнему не уходил со своего места, придирчиво заполняя какой-то бланк. Закончив, он стирал внесенную в него информацию и вносил ее заново – и так по кругу, пока Талер, закинув ноги на приборную панель, не докурил последнюю сигарету, и пустая пачка с укоризненным шелестом не упала на обшивку пола.

– Вы не обязаны ему подчиняться, – негромко сказал Эдэйн. – Вы не обязаны спасать заложников ценой своей жизни.

– Одна моя, – глухо отозвался мужчина, – за восемьсот чужих. По-моему, это ничтожная цена.

Штурман неожиданно вспылил:

– Да пропади оно пропадом, капитан! Какого черта полиция, повторяю, космическая полиция должна обращать внимание на требования каких-то террористов? Почему нельзя запустить в них ядерную боеголовку с орбиты?!

– Восемьсот, – напомнил ему Талер. – Восемьсот матерей, сыновей, дочерей, отцов… пускай даже одиноких людей, которых никто не хватится. Разве они должны умирать по прихоти полиции, Эд?

Штурман выругался – грязно, в лучших традициях пилота. Совместная работа, отчаянно весело подумал капитан Хвет, не проходит бесследно.

В отсвете виртуальных окон ореховые глаза Эдэйна горели, как горят в глубине костра угольки:

– Да пропади оно пропадом!..

Талер тяжело вздохнул.

– Самое обидное, – признался он, – не в том, что со мной произойдет, если я пойду в город. Самое обидное в том, что продавцы магазинов, торговых центров и ларьков наверняка погибли тоже, а если не погибли, то сидят в холле проклятого центрального банка, ожидая милости от судьбы. Они сидят, а мне сигареты купить негде, – в голосе мужчины отчетливо прозвучала горечь. – Негде, понимаешь, купить и отравиться ими напоследок, потому что Дик с Мартином вряд ли сразу меня убьют. Кстати, – он несколько оживился, – у нас на корабле нет какого-нибудь яда? Положу под язык и проглочу, если дело запахнет…

Удар. Голова капитана Хвета мотнулась на шейных позвонках, как тряпичная.

– Больно, – констатировал он. – Что на тебя нашло?

Эдэйна трясло, и на Талера он смотрел, как на злейшего своего врага. Помедлив, даже вытащил из кобуры пистолет; мужчина заглянул в черную пропасть дула, нахмурился и проворчал:

– Какого черта?

– Ты никуда не пойдешь, – в приказном порядке заявил штурман.

Пистолет мелко дрожал, как и ладони, его стиснувшие. Капитан Хвет жалко, вымученно улыбнулся:

– Ошибаешься, Эд. Планетарная полиция первой запихнет меня в город, как только проведает, чего потребовал Дик. Повторюсь: одна моя жизнь стоит гораздо меньше, чем восемьсот невинных.

Эдэйн зажмурился.

– Мне все равно, – прошептал он. – Мне все равно, Талер! Эти восемьсот не имеют ко мне, забери их дьявол, никакого гребаного отношения! Но зато отношение ко мне имеешь ты, и я тебя никуда не пущу, я не позволю тебе умереть наедине с этими… с этими… – штурман запнулся и сжал покрасневшие пальцы еще крепче. Какая-то идея вынудила его мрачно просиять, как бывает, если ты определился, что за гадость сумеешь сделать специально для тех, кто однажды рискнул тебе насолить. – В конце концов, если ты не подчинишься мне, – Эдэйн усмехнулся, – то представь, как будет возмущаться Лойд. Она пойдет за тобой, пойдет за тобой в любом случае. Умрешь ты – умрет и она. Что ты скажешь на это?

Алая капля медленно, страшно медленно образовалась в трещине между краями шрама. И поползла вниз, а они влажно заблестели, будто рану только сегодня получили, будто все эти семнадцать лет под ней не прятались неуклюжие железные заклепки.

Талер вытер ее рукавом – и молча отвернулся.

– Я скажу, – пробормотал он, – что господин Кагарад меня поддержит. Я скажу, что господин Кагарад сделает все возможное, чтобы никто из вас не сунулся в лазерное поле. Его за этим и прислали на «Asphodelus», правда?

Кивок. Симбионт, все это время спокойно дремавший в тени иллюминатора, наконец-то разлепил веки.

– И еще я скажу, – капитан Хвет выбрался из-за приборной панели, – что ты не выстрелишь, Эд. Несомненно, ты храбрый, очень храбрый – и очень преданный человек. Спасибо тебе за это. И… прости, пожалуйста, что мне приходится так тебя обижать.

Он провел по шраму ногтем, проверяя, все ли в порядке, закрыл измученные голубые глаза и произнес:

– Моя команда… в вашем полном распоряжении, господин Кагарад. Только… не причиняйте им вреда. Будьте все-таки человеком, а не машиной – не причиняйте…

Второй пистолет, куда более современный, на секунду блеснул в неизменном отсвете виртуальных окон.

– Я выстрелю, господин Эдэйн, – твердо пообещал симбионт. – Я выстрелю. У меня в обойме не пули и не плазма, а всего лишь транквилизаторы. Безобидные земные транквилизаторы, и спать вы будете как минимум сутки, а потом еще сутки – приходить в себя. Поэтому, – он жестом показал капитану Хвету, что все нормально, – я не советую вам дергаться. И вам… госпожа Лойд.

На девушку, словно почуявшую, какая напряженная обстановка воцарилась в рубке, уставился второй, полностью идентичный первому, пистолет. Она удивленно остановилась – и тут же, сообразив, что к чему, выдохнула:

– Нет…

– Да, – возразил Кагарад. – Ступайте, господин Талер. У вас еще около пяти часов, успеете хорошенько прогуляться перед тем, как… вы меня поняли.

– Понял, – прохладно согласился мужчина. Покосился на Лойд, хотел было что-то ей сказать – но не смог и двинулся к распахнутому шлюзу, ступая мягко, осторожно и вкрадчиво. Словно кот.

Или призрак.

Вот его шаги миновали полосу трапа. Вот захрустели по битому стеклу и асфальту – Кагарад прислушивался так внимательно, будто от них зависела его собственная механическая жизнь.

– Искин, задраить створки, – приказал он – и опустил оба пистолета. – А теперь послушайте меня, господа. Сутки ваш капитан всяко продержится – Мартин вряд ли убьет его раньше, чем Дик ван де Берг уведет корабль с Белой Медведицы. «Asphodelus» медленнее, чем «3371», поэтому я полечу вперед, а вы за мной – хвостом. Все понятно? Двое преступников – это не армия, мы с ними справимся. Главное – дождаться, пока они пересекут орбиту.

– И чего мы добьемся? – угрюмо уточнил Эдэйн. – У них будет капитан. Они будут манипулировать нами, как игрушками.

– Это мы еще проверим, – отмахнулся Кагарад. – Судя по их пути на Белую Медвидицу, в последний раз на станции заправки они были две недели назад. У них топлива – двести-триста литров, хватит лишь на один перелет. И я примерно представляю, какую планету они выберут…

Первым делом Талер отыскал магазин, разбил витрину и выдернул пачку сигарет. Сканеры не работали, поэтому он высыпал из карманов наличные – и тем заглушил безжалостные угрызения совести.

Потом ему повезло найти принтер, хотя и допотопный. Уставшая прямоугольная машинка натужно загудела, не в силах опознать содержимое капитанской флешки – но спустя минуту сдалась. Талер бегло полистал набор из четырех папок – фотографии, сверхсовременные или чуть устаревшие, но почти все – из рубки «Asphodelus-а». Новогодняя ночь; команда, как всегда, вынуждена куда-то лететь, но Адлет вытащил свои запасы дорогого земного шампанского. На столе поблескивают бокалы, валяется пачка сигарет и пустая бутылка, а Лойд, задыхаясь от смеха, пальцами ставит «рожки» своему уснувшему капитану…

Джек на пляже, под широким брезентовым зонтом – показывает кулак Эдэйну, который вооружился камерой. Безнадежно пьяный Адлет любуется темнотой за иллюминатором. Капитан Хвет, опять же, спит, закинув ноги на приборную панель, и в опасной близости от его ботинка остывает кофе, а в пепельнице дымит сигарета. Эдэйн составляет звездную карту; на голограмме висят пушистые разноцветные точки, и он соединяет их красными и голубыми линиями – в зависимости от того, как быстрее…

Лойд. Она читает какую-то статью, на фотографии виден лишь крупный заголовок – что-то о врожденных рефлексах. Наверное, пытается проверить, передались ли эти самые рефлексы протезам – но отвлекается, сосредоточенно косится на Талера, чей планшет озаряется яркой вспышкой. Вспышка серебром лежит на ее плечах и волосах; вспышка тонет в туманной серости ее глаз, звездой кутается в черное покрывало зениц. Вспышка…

«Распечатать файл?», дотошно уточнил принтер. «Да», – упрямо заявил мужчина. Распечатать… именно этот…

Авторучка нашлась в отделе канцтоваров. Забирать ее мужчине было невыгодно, поэтому он перевернул еще теплую, превосходную фотографию и написал с обратной стороны всего четыре слова. Эти четыре слова не прозвучали на корабле, он не сумел их произнести, не сумел выдавить, признаться. Да и как – в данной-то обстановке? Дьявол забери, как?.. И пускай они, раздери их черти, не прозвучат уже никогда, пускай у них больше нет шансов, но это сочетание корявых символов существует. Оно есть, на белой фотобумаге, оно выведено его, Талера, отвыкшей от авторучек рукой. Оно не исчезнет, как не исчезает ничто. Ничто на свете не исчезает бесследно…

Честно говоря, за разбитую витрину и сигареты ему было совсем не стыдно. Куда больше стыда он испытывал перед командой, абы кому доверенной, абы как оставленной, вынужденной торчать в рубке, где клочья сигаретного дыма висят грозовыми тучами, вынужденной травиться из-за него…

И Лойд. Как же стыдно, как… черт…

В нем снова ожила какая-то глупая, какая-то предательская надежда. Хотя, по сути, надежда есть у любого, обреченного на смерть – что его помилуют, или спасут, или что сломается пол под ногами его убийц, или… но, как правило, эти надежды бесполезны. Они приносят разве что боль, но никак не счастливое утешение. Они приносят лишь разочарование, и кто знает – может, лучше умереть без него, не мучиться лишний раз, ведь мучиться придется и так, без помощи надежды и ее последствий…

Здание центрального банка венчало город, как венец венчает волосы короля. Высотка, погруженная в темноту, поросшая копотью, глазела на капитана Хвета своими узкими окнами, и ему чудилось, что оттуда, изнутри, за ним недоверчиво следят какие-то древние, ко всему привыкшие создания. Мол, неужели ты, опытный полицейский, хороший, в общем-то, человек, да к тому же – влюбленный в девушку, прозябающую на корабле в обществе симбионта, действительно так поступишь? Неужели ты действительно дойдешь до порога, неужели ты его переступишь, неужели тебе хватит смелости?

Последняя мысль вынудила мужчину рассмеяться. В чем, в чем, а в такой банальной штуковине, как смелость, он никогда не испытывал недостатка.

Он шел, и под низкими шнурованными ботинками хрустело каменное и стеклянное крошево. Дым жил в каждой клеточке его легких, клочьями лежал на губах, оседал на одежде. Талер был – дымом, и у дыма не было тела, и он кружился над разбитыми рамками тротуара, как облако, ядовитое пушистое облако…

Невероятно красивый закат Белой Медведицы не нашел отклика в его сердце. Только равнодушие; солнце горестно позеленело и поспешно укатилось прочь, посрамленное вне всякой меры. Вместо него небо украсили мелкие, как узелки на синем полотне, звезды – и четыре маленьких, прямо-таки по-детски маленьких луны.

Талер сел на ступеньку перед входом – и закурил еще раз. Автоматическую дверь заклинило на половине пути, и кто-нибудь более широкий в плечах ни за что не пролез бы в холл. Да и капитан Хвет не пролез бы, если бы человекоподобный робот не опустил автомат – и если бы в кармане куртки не загудел, оповещая о новом входящем вызове, тяжелый полицейский планшет.

– Добро пожаловать, – иронично произнес Дик. – Проходите. Полюбуйтесь теми, чьи жизни вы сегодня спасете… подумайте, а так уж ли надо их спасать. Когда закончите, поднимайтесь на сорок третий этаж. Желательно лифтом, но если вам захочется использовать лестницу – используйте на здоровье. Окажетесь у цели – постучите в дверь пятнадцатого кабинета… удачи.

«Вызов завершен», – бесстрастно уведомил мужчину планшет.

Эти трое сидели на краю крыши – высокий светловолосый тип с лихорадочно яркими зелеными глазами, подросток лет шестнадцати и странный парень в кепке, надетой задом-наперед. Из-под нее выбивались неестественно-зеленые и красные пряди, а на нижней губе смутно поблескивала сережка, украшенная темным, как ночное небо, камнем.

– Ну как? – спрашивал последний. – Вам нравится? Это – самая первая из моих планет.

С высоты пятидесятого этажа город казался набором оранжевых огней. Высотки, высотки, высотки, между ними – дома чуть пониже, и все это разбито на сектора с помощью улиц и трасс. Кое-где виднеются освещенные фонарями скверы, там шелестят и качают гроздьями цветов акации, а также целуются влюбленные парочки и степенно обсуждают политику господа-пенсионеры. В небо глядят сотни, да нет, пожалуй – тысячи прожекторов, чтобы вовремя отобрать у космической темноты силуэт заходящего на посадку судна – а вверху, если запрокинуть голову и сощуриться, сквозь низкие туманные облака можно различить бездушную громадину орбитальной станции. Она такая огромная, такая широкая, что закрывает собой добрую половину звезд, а другая половина тускло мерцает у горизонта, едва ли не стертая наглым сиянием электричества.

Подросток лег, и холодный камень тут же принялся тянуть тепло из его хрупкого неуклюжего тела.

– Впечатляет. А какой ты сделал вторую?

Парень в кепке весело ухмыльнулся, провел пальцем по серьге и сказал:

– Полностью противоположной. Там постоянно идет снег, из-за вечных бурь не летают ни корабли, ни катера, да и роботам несладко приходится. Но жители привыкли – за работу на фабриках платят хорошо, и есть какая-то своя романтика в постоянном завывании ветра и падении снежных хлопьев. Ты не согласен?

Подросток пожал плечами:

– Не знаю. Но я обязательно тебе отвечу, когда увижу эти хлопья лично.

Его спутник – высокий зеленоглазый тип, – встал, опасно покачнулся и указал наверх, на длинные световые панели станции. Даже с его зрением корабль, который пока что был сюрпризом для подростка и парня в кепке, выглядел жуком, безысходно ползающим вокруг посадочного квадрата.

– Скажи, до этой штуковины… у меня получится долететь?

– Да легко, – растерянно ответил парень. – Возьми билет на любой корабль – и лети, кто тебе запрещает?

Высокий тип сердито нахмурился:

– Ты не понял. Я спрашиваю – у меня получится долететь до этой штуки без корабля?

Подросток улыбнулся.

– Не думаю, Эста, – коротко произнес он. – Там, чуть выше, нет воздуха, а ты без него погибнешь.

– А то, что у него нет ни крыльев, ни лопастей, тебя не смущает? – изумился парень в кепке.

Подросток улыбнулся опять:

– У него ЕСТЬ крылья.

Эти трое сидели на краю крыши…

Кит проснулся, лихорадочно хватая ртом воздух. Не звенела тишиной пустыня, и крылья чаек не хлопали прямо над головой. Нет; шумел город, и человеческие голоса образовали странную музыку. Единое переплетение звуков, хотя по сути каждый из них – отдельный, особенный. Он ведь сам позаботился, чтобы в мире не было одинаковых голосов…

Памятуя о вчерашнем договоре – поздний путник попросил, чтобы завтрак доставили ему в комнату не позже девяти утра, – явился пожилой трактирщик, лукаво подмигнул неуклюжему подростку – и поставил перед ним поднос. На тарелке остывал омлет, украшенный перьями зеленого лука; кусочек пирога стыдливо краснел ягодами клюквы, а в салат зачем-то засунули пучок петрушки. Зато в широкой глиняной чашке обнаружился овеянный мечтами смородиновый чай; Кит сдержанно поблагодарил – и бросил пожилому человеку флиту. Тот просиял, довольный, что угодил почтенному клиенту, а затем раскланялся и вышел, осыпая хозяина пустыни такими комплиментами, что любая девица на его месте растаяла бы – и подарила трактирщику улыбку.

Но Кит оставался холоден.

Двести пятьдесят лет посреди песчаного клочка суши. Двести пятьдесят лет, и только десять из них – не в одиночестве.

Я такой старый, иронично подумал Кит. Я такой старый…

В зеркале отражался юноша лет шестнадцати. Добротная одежда, темная, по сезону – ранняя карадоррская весна не располагала к излишествам, – обшитая золотыми нитками. Побеги, ловкие, гибкие, изящные побеги струились по его рукавам, блестели серебряные пряжки на кожаных голенищах ботфорт. Ему удивительно шли ботфорты, и костюм для верховой езды, и берет, надетый на светлые, почти белые волосы – набекрень, потому что это модно, и красное перо забавно болтается в тисках рубиновой броши…

Как удобно быть Создателем. Нужны деньги – вообрази, что они лежат у тебя в кармане, засунь туда руку – и вытащи такую пригоршню, что у бывалой швеи глаза полезут на лоб, а местные воришки будут коситься на тебя алчно, с терпеливым ожиданием. Когда же ты перестанешь так внимательно, так нервно оглядываться, перестанешь дергаться, едва тебя случайно заденут чужие локти? Даже в толпе – кто ты, дьявол забери, такой, чтобы даже в толпе ни у кого не получалось дорваться до твоего богатства?

Как удобно быть Создателем. Нужен меч – вообрази, что он давно болтается на перевязи, и рукоять возвышается над правым твоим плечом. И как смешно, как забавно смутились воришки, и как недоуменно сдвинула брови стража. Лицензия? Да, и лицензия у меня есть, вот, пожалуйста, посмотрите…

Все эти события Кит перебирал в уме, пока доедал пирог. Еда была потрясающе вкусной, потрясающе сытной; засыпая посреди пустыни, он забыл, что повара-люди готовят ее такой. Пожилой трактирщик вполне заслужил свою золотую флиту; пожилой трактирщик сумел достучаться до эмоций, запертых глубоко внутри худого юношеского тела. Удовольствие; точно, так его называют…

Лошадь прозябала в конюшне, окруженная заботой пьяного – и по такому случаю нежного, как монахиня перед ликами святых, – конюха. Кит убедился, что его спутницу не обижают, потребовал дать ей больше овса; лошадь переступала по соломе свежими еще подковами, неловко, неуверенно, как говаривал Вест – заторможенно. Да оно и немудрено – юноша сотворил ее накануне, у тракта, из ничего – хотя вслед за простым решением явился далекий, полный боли отголосок: ну как, объясни, как же ты смеешь…

На улице было свежо, мелкие дождевые капли оседали моросью на чужих поднятых воротниках. Женщины, мужчины, дети, все те же местные воришки – сколько их в этом чертовом городе, на этих чертовых площадях? Кит представил – на короткое мгновение, – что их нет, но его горло тут же сдавило ужасом, как тисками палача: действительно, что я делаю, как я смею?!

А спустя еще мгновение он увидел человека, чей силуэт вынудил его забыть о драконе и связанных с ним переживаниях.

Этот человек сидел на бортике фонтана – одетый в широкую белую рубаху, повисшую на плечах так нелепо, словно пару часов назад ее сняли с кого-то воистину огромного, а нынешний хозяин оказался чересчур худым. Ловкие тонкие руки; в них поблескивало, отражая рассеянный между серыми тучами свет, лезвие охотничьего ножа. Бесконечно усталое выражение лица. И шрам, длинная темная полоса шрама – выходит из-под черных волос, тянется по скуле, упрямо… растет, понял Кит – и различил, обострившимся от испуга зрением различил, как багровые края резко уходят вниз, как морщится их носитель, как закрывает раненую щеку ладонью…

Еще немного, и она откроется. Она распахнется, эта рана, сквозь нее проступит краешек его челюсти. Она не выдержит, она и так терпела потрясающе долго…

Кит не отдавал себе отчета в том, как быстро – или как медленно – подошел. Внятно – и лихорадочно – соображать он принялся только с того момента, как обнаружил, что этот человек растерянно за ним наблюдает, ведь он, Кит, навис над ним, как нависли над городскими шпилями дождевые тучи.

– Знаешь, – выдохнул он, – однажды я спас тебе жизнь.

Веки этого человека дрогнули.

Он поднимет меня на смех, осознал юноша. Остро осознал, как-то, пожалуй, болезненно, будто стоял не на тяжелой каменной брусчатке, а на острие знакомого охотничьего ножа. Вот сейчас – его, этого человека, перекосит кривой улыбкой, и он выдохнет: неужели? Странно, а я за тобой такого не помню… Я вообще-то вижу тебя впервые…

Худой парень на бортике фонтана кивнул:

– Спасибо… ты мне очень помог.

Кит ощутил, как по венам течет горячее, радостное, сладкое. Мне приятно, отметил он про себя. И повторил – настойчиво, куда громче необходимого:

– Однажды я спас тебе жизнь. И я не хочу, чтобы ты… тратил ее… так бездарно. Зачем… по такой сырости ехать в Сору? Тебе же больно…

Догадка пришла внезапно и милостиво, как является порой озарение. Он, этот человек – глава Сопротивления. Он принял меня за своего товарища, посчитал, что я – кто-то из тех людей, что закрывали его собой, не ведая, не имея понятия, кого именно закрывают – лишь бы он добрался до вершины и как следует напинал ее королю…

– Пустяки, – соврал худой парень. – Я приехал за информацией. Соберу ее – и обязательно отдохну. Спасибо, – снова, с невероятной теплотой, произнес он. – За то, что не прошел мимо. Присядешь?

Кит помедлил – и сел, покорно, покладисто… с тем же удовольствием, что и любовался пирогом в комнате дорогого трактира.

– Талер, – охотно представился этот человек.

Хитро, оценил юноша. Не муторно признаваться, что забыл – или вовсе никогда не слышал – имя союзника, а напомнить ему свое.

– Кит, – усмехнулся он.

Мне трудно. Невыносимо трудно, я стою посреди новой подробной карты, и все вокруг так спокойно, так привычно используют слова, а я в них путаюсь, потому что в пустыне говорить не с кем – кроме, конечно, чаек…

Чайки – пушистые белые комки в ладонях лаэрты.

Лаэрта – худой и высокий… такой же худой и высокий, как этот человек.

Юношу передернуло.

Багровая полоса шрама. Тонкие губы; их движения – скупые и осторожные. Улыбнуться? Хорошо, но еле заметно, потому что иначе шрам разорвет еще. Сообщить Киту свое имя? Тоже хорошо, но глухо, и никто не сумел бы прочесть это имя по этим губам.

– Один вопрос, – тихо попросил юноша. – Ты ведь в курсе, где найти особенно любопытных… людей? Как глава Сопротивления – ты ведь в курсе?

– Ну да, – спокойно отозвался Талер. – А что?

Кит потер пятно подсохшей грязи на левом колене. Оно легко отодралось, и по сути оно – земля, малая доля земли, разлитой под ногами сотен и сотен путников; юноша растер его между пальцами.

Сквозь падение выгоревших рыжеватых комочков коротко вспыхнула одинокая крупица песка.

– Есть… такой парень, ему сейчас около двадцати трех… по вашему счету, – неожиданно для самого себя признался Кит. – Он… похож на тебя, примерно того же роста. Но волосы… очень светлые, песочные, такие… красивые…

Он запнулся.

Легче было поделиться вопросом, чем деталями внешности.

– А глаза? – невозмутимо уточнил Талер. – Не зеленые, нет?

– Зеленые, – обреченно ответил Кит.

Парень помолчал, покрутил нож за рукоять. Заточенное лезвие крутилось на каком-то жутком, непомерно жутком расстоянии от его кожи; того и гляди – воткнется в нее, и в карминовом ореоле мяса и вспоротых мышц ярко выступят освобожденные кости…

– Господин Эс, если не ошибаюсь? – пожал плечами Талер. – Опекун лорда Сколота?

Кит закрылся рукавом, как ребенок, причинивший кому-то вред. Как ребенок, уронивший на пол мамину любимую чашку. Мама расстроится, а может, и заплачет, и слезы будут бежать по ее щекам, как два соленых ручейка.

Соленых, как море.

Больно, сказал себе юноша. Мне больно. По-настоящему, и куда больнее, чем если бы кто-то ударил меня ножом. Куда больнее, чем если бы я напоролся грудью на острие копья. В таких случаях, по крайней мере, можно спокойно умереть, можно забыть, что был высокий зеленоглазый парень с волосами цвета выгоревшего на солнце песка – и забыть, что я называл его «Эста»…

– Что с тобой? – окликнул хозяина пустыни худой парень со шрамом. – Ты в порядке?

Кит не выглянул.

– Да. Скажи, ты не мог бы… отвести меня к его дому? Я впервые в Лаэрне, по улицам ориентируюсь плохо… ты не мог бы… а?.. Пожалуйста…

Талер поднялся и выпрямился – аккуратно, будто в спине у него засела игла. Отряхнул полы теплого плаща; правильно, одобрительно заметил Кит, весна в этом году не такая уж милосердная, будет лучше, если ты укроешься от ее холодных ветров.

Сколько интересных комбинаций у этих твоих черт. Сколько интересных комбинаций; как чудесно ты хмуришься, как чудесно улыбаешься, как чудесно ты скользишь голубыми глазами по лицам окружающих тебя людей. Как чудесно; и среди них, наверное, скоро появится тот, кто принес тебе информацию, а я заставляю тебя идти в переплетение городских дорог. Ведь…

– Если тебе неудобно, – выдохнул Кит, – я поищу сам. А ты… просто откажись. Поверь, меня это совсем не обидит.

Талер ободряюще изогнул свои нечитаемые губы:

– Одна прогулка по Соре, – проворчал он, – взамен за то, что ты однажды спас мою жизнь. По-моему, это ничтожная цена.

Юноша притих, едва успевая за его размашистыми шагами. Талер не спешил, нет; наверное, он редко звал кого-то с собой, предпочитая быть таким же одиноким, как светлая песчинка в куче рыжеватой земли. Точно, восхитился Кит, совершенно точно: он – светлая песчинка среди подсохшей грязи, он достоин звания короля. И я бы надел на него корону, я бы сделал его великим, я бы вознес его до небес – но если так, если я на это пойду, останется ли он Талером Хветом? Или Талер Хвет, как независимая личность, как этот определенный человек – возможен только в условиях бури, тихой, невидимой для чужаков бури, где его кружит, его ломает, его рвет на куски? Именно такая, как выражался Вест, версия Талера Хвета – она истинная, или она – последствие?..

Особняк был роскошен. Розоватые стены, белые плиты вокруг стеклянных окон; двустворчатая дверь, по обе стороны от нее – почетный караул. В саду молодой слуга, полный энтузиазма и гордости, что его приняли на такую важную работу, весело подстригает синеватые кипарисы. Во дворе шумит очередной фонтан, крышу пронзают восемь разномастных, но почему-то вполне гармоничных труб. Над пятью из них струйками вьется дым, и пахнет полыхающими дровами, пахнет мясом, приготовленным на углях… пахнет серой, но для караула, слуг и лорда Сколота этого запаха будто не существует.

Что они знают, раздраженно подумал Кит. Что они знают – о тебе, Эста, о подлинном тебе, о том, каким ты бываешь нежным, и каким добрым, и как в тебе уютно помещается целая Вселенная, но при этом ты содержишь такой океан любви, что он волной бежит по миру перед тобой, волной бежит за тобой…

Запах серы. Едва ощутимый, он стелется над землей, кружится над синеватыми кипарисами. Кит осматривался – и безошибочно отыскал комнату на втором ярусе, откуда серой пахло больше всего.

– Я не желаю быть посвященным в твои дела, – издалека начал худой парень за спиной хозяина пустыни, – и все же дам тебе… если ты не против… один совет.

Юноша обернулся.

– Не спорь с этим господином Эсом, – продолжил его спутник. – Он кажется дурашливым и несерьезным, но это внешняя картинка, привычный костюм, и он влезает в него, как нежить в покинутую шкуру змеи. Мне кажется, – Талер зябко поежился, – что он опасен. Я ни разу ему не попадался, но мельком видел, на каком-то официальном приеме… Шель долго обсуждал с баронессой Гримой планы о постройке амбара, а господин Эс ошивался у трона императора, как привязанный. И порой с него слетало все это наигранное веселье.

Кит грустно покачал головой.

– Ты ошибаешься, – негромко возмутился он. – Эста не такой. Эста…

Нежный? Добрый? Полный любви?! Но разве я могу признаться в этом тебе, Талеру Хвету, главе малертийского Сопротивления? Хотя какое оно малертийское – вон, уже разгуливает по Соре, с охотничьим ножом, изготовленным кузнецами Линна…

Юноша посмотрел на своего спутника по-новому. С уважением. Но следующая мысль так его царапнула, что все это уважение тут же вымелось, пропало, и его вытеснил едва ли не стон, едва ли не вой; только не плач, умолял себя Кит. Только не плач – кто я, в конце концов, такой, чтобы постоянно плакать?!

Я помню, каким ты БЫЛ нежным, и каким ты БЫЛ добрым, и какое море любви ПОМЕЩАЛОСЬ под клеткой из твоих ребер. Но сохранилось ли то, что я с таким трепетом запомнил, сохранилось ли то, что я сам же в тебе и заронил, сохранилось ли то, что я вырастил – тем, что был одинок, и тем, что был юн, и тем, что показался тебе абсолютно беспомощным?..