Текст книги "Дети Драконьего леса: Вайтер-Лойд (СИ)"

Автор книги: shaeliin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц)

Все это пронеслось у Такхи в голове – и погасло, потому что девушка в кольчуге привела ее в спальню.

– Вы должны хорошенько отдохнуть, – попросила она. – Я приду на рассвете, за полтора часа до Великой Церемонии. Принесу чай.

Девочка неожиданно рассмеялась.

Чай. Невыносимо простая и обыденная штука по сравнению с ритуалом, таким возвышенным и важным, что впору молиться ему, а не дутым физиономиям Богов, изображенным на картинах. Она вообразила себе, как девушка в кольчуге, подобно слуге, держит на удобной для Такхи высоте поднос, а та, обжигаясь, в пару глотков опустошает старую глиняную чашку.

– Нет, спасибо, – отказалась она. – Не нужно ничего приносить.

Девушка виновато понурилась и поспешила откланяться.

Такхи осталась одна.

В храмовой спальне было полутемно и сыро; сводчатый потолок пестрел паутиной, на полу зияли дыры и трещины. Раньше тут жили такие же, как и Такхи, «чистые» дети, и о них, похоже, совсем не заботились ни господин Тальвед, ни господин Соз. Если бы девочка попала в такое мрачное место раньше, она бы заставила обоих мужчин как следует все вымыть и, главное, починить, а если бы они возмутились, пошла бы к совету старейшин и уточнила, почему ее, последнюю надежду племени Тэй, вынуждают спать в бардаке и пыли?

Но совет старейшин был далеко, и Такхи лишь печально вздохнула, после чего натянула тонкое одеяло по самый нос и тщетно попробовала согреться.

Впрочем, сон сморил ее раньше.

Взрослые особи Тэй не спят и не испытывают усталости – до самой смерти, а пауза между ней и утратой шанса проваливаться в забытье составляет примерно сорок-пятьдесят лет. Но у маленьких сон занимает большую часть жизни – они находятся в сознании от силы часа четыре, а восемнадцать других проводят за Гранью – там, где заканчивается живой мир и начинается… нет, не мертвый. Все-таки скорее – иной.

Такхи не знала, какие сны видят ее сородичи. Если быть честной до конца, она никогда и не испытывала к ним интереса. Но почему-то была уверена, что их сны обыденны, и там нет ни высокого голубоглазого капитана, ни кораблей, способных летать по небу – и над ним, в черной космической пустоте, где звезды светятся и пульсируют, как россыпь живых сердец.

Как россыпь живых сердец…

Она сидела на бортике у провала иллюминатора. Сверхпрочное стекло едва заметно поблескивало, отражая виртуальные окна, повисшие над приборной панелью. Голубоглазый капитан задумчиво хмурился, листал бесконечно длинные списки – что-то о встроенном оружии симбионтов, – и порой с волнением стучал подошвой по обшивке пола.

– Как по-твоему, Лойд, – сказал он, – мы настигнем этот проклятый грузовик, или они сбегут с порта Бальтазаровой топи раньше, чем мы успеем прибальтазариться и настроить левый маневровый?

– Не знаю, Талер. – Она внутренне сжалась, осознав, что на самом деле ни разу не слышала его имени. Встала, и по обшивке звякнули не подошвы, как у мужчины, а титановые ступни протезов.

Такхи опасливо покосилась вниз – и поняла, что у нее нет ног. От середины бедра тянулись идеальной формы заменители, прошитые маленькими стальными тросиками под коленями и у лодыжек, прорезанные шестеренками, подвижными, как в часовых механизмах, и – накрепко соединенные с ее телом, с ее костями, ее кожей… и с нервами. Она ощущала протезы, как продолжение себя.

Талер тяжело вздохнул и расслабил затекшие плечи. Темно-зеленый мундир, широкие ремни на поясе и на бедрах – все было таким же, каким Такхи запомнила, исходя из недавних своих снов. Но сегодня привычный образ дополнила багровая полоса шрама от виска вниз по скуле – рваная, так и не зажившая полностью, хотя ее наверняка нанесли не меньше десяти лет назад. Такхи почему-то не сомневалась, что не меньше десяти, хотя осмысленно говорила с капитаном небесного корабля впервые – и следил за ней он тоже впервые, слегка напряженными, усталыми, сощуренными глазами. Она обнаружила, что, намереваясь о чем-то сообщить, Талер едва шевелит губами – наверное, слишком явные движения лицевых мышц влияют на его шрам и приносят боль. Ей тут же стало жаль, что такому хорошему человеку досталась такая глубокая и подлая рана, хотя она не знала о мужчине решительно ничего – кроме того, естественно, что он управляет всеми корабельными системами и руководит командой, пока что весьма туманной.

А еще называет ее «Лойд».

– Ты в порядке? – не выдержал капитан, и его покрасневшие веки дрогнули, выказывая беспокойство. – Ты какая-то очень тихая. Плохо себя чувствуешь?

– Нет. – Она покачала головой. – Просто… ответь, пожалуйста – кто ты на самом деле… такой?

Что-то внутри Такхи настаивало, что к Талеру надо обращаться на «ты» – и одержало победу. Что-то внутри Такхи разбиралось в Талере гораздо лучше, чем сама девочка – хотя какая она тут девочка, сильному взрослому телу, воздвигнутому на титановые протезы, никак нельзя было дать меньше восемнадцати лет.

Брови мужчины удивленно приподнялись.

– Пожалуйста, – несчастным голосом повторила Такхи.

Он помедлил, зачем-то покосился на приборную панель – звездная карта, нависшая над скоплением клавиш, тумблеров и рычагов мерцала, как луна, случайно проглоченная кораблем.

– Талер Хвет. Капитан перелетной космической единицы «Asphodelus». Мне вчера исполнилось тридцать, – мужчина усмехнулся левой половиной лица, но шрам все равно неприятно дернулся, и его усмешка погасла. – Мы вместе съели огромный кремовый торт, выпили чаю, обсудили, не пора ли уволиться из полиции. Ты первая заявила, что нет, поскольку тебе, как ты выразилась, вполне нравится ловить и наказывать преступников. Если бы начальство услышало эту твою фразу, – на карте появилась точка, отобразившая неопознанный корабль, и плечи Талера снова напряглись, – оно бы разорвало на куски наш доклад о гибели того маньяка, которого ты застрелила, не уточняя, а не его ли, случайно, морда красуется на всех ориентировках Белефасты…

Такхи передернуло. Она? Кого-то убила? Да она и паука-то в храмовой спальне побоялась трогать, а тут – маньяк!

Неопознанный корабль промчался мимо полицейского скоростного судна, и на звездой карте возникла надпись «Dream-64». Талер с облегчением откинулся на спинку кресла, подумал и набрал чей-то порядковый номер в боковом окне приборной панели.

Бесстрастный, неопределенного пола голос произнес:

– Произвожу закрытый вызов по ветке связи… произвожу закрытый вызов по ветке связи… произвожу…

Его фраза оборвалась гудком, и в рамках виртуального окна вспыхнула чья-то весьма довольная физиономия.

– Да, капитан? – отозвалась она.

– Ты не забыл, – с явным сочувствием уточнил Талер, – что через три минуты начинается твое дежурство? Если я просижу перед экранами хотя бы на шестьдесят секунд дольше, чем обязан, тебе придется нести меня в капитанскую каюту на руках. Серьезно, – он позволил себе зевнуть, прикрываясь ладонью, – если ты опоздаешь, я усну прямо здесь.

Довольная физиономия вытянулась:

– Да ладно, капитан! Всем давно известно, что вы – крепкий орешек, вас так просто не расколоть.

Талер зевнул еще раз, стараясь проворачивать это действо все той же левой половиной лица.

– …хорошо, иду, – сменил стратегию его собеседник. – Вот буквально уже прикладываю палец к панели сенсора…

Такхи было любопытно, что же это за человек, но спустя мгновение рубка «Aspfodelus-а» подернулась мутной черной пеленой, и она ощутила грубоватое чужое прикосновение.

Опасливо открыла глаза.

Господ Соз наклонился над ней, ломая и без того быстро ускользающий сон. Талер, подумала девочка. Голубоглазый капитан Талер, со страшным багровым шрамом на правой скуле, с мягкой, теплой, потрясающе доброй манерой речи – на землях Вайтер-Лойда ни у кого не было подобной.

– Чему ты улыбаешься? – испугался господин Соз. – И почему ты… плачешь?

– Потому что мне снился, – пробормотала Такхи, вытирая слезы рукавом белого ритуального платья, – невыносимо хороший человек.

Мужчина из племени Тэй выпрямился, поправил воротник и бросил:

– Собери волосы в пучок, накинь плащ и приходи в основной храмовый зал. Великая Церемония произойдет на рассвете, едва солнце коснется горизонта.

– Угу, – рассеянно кивнула девочка, оглядываясь в поисках вышеупомянутого плаща. Для нее он был великоват, и хрупкое маленькое тело утонуло под волной красного, будто кровь, бархата, резко отличаясь от того, взрослого, с протезами вместо ног.

В основном храмовом зале собралась так называемая семья Такхи – девушка в кольчуге, хмурая супружеская пара и четверо Гончих, одетых, вопреки обыкновению, в белые бесформенные хламиды. Они куда уместнее смотрелись бы на женщинах, и девочка рассмеялась бы, если бы перед ее зрением не болтался до сих пор образ высокого голубоглазого мужчины. «Талер Хвет. Мне вчера исполнилось тридцать…»

Великие Боги, ну какое ей, собственно, дело до его характера, до его движений, до его мундира с широкими ремнями – и откровенных переживаний за девочку… нет, девушку по имени Лойд?! Ведь Лойд – это вовсе не Такхи, а Такхи – всего лишь слабый, беззащитный ребенок на затерянном острове, где вот-вот состоится Великая Церемония…

Ритуальное ложе – каменное, обжигающе-холодное, – возвышалось в центре зала. По нему вились и складывались в изображение цветочных лепестков желобки, а в полу было вырезано небольшое углубление – девушка в кольчуге, супружеская пара и Гончие опустили в него босые ноги и зажмурились, словно все остальное было тайной, не предназначенной для их глаз.

– Ложись, – велел господин Соз, открывая увесистую книгу и замирая в изголовье испещренного желобками ложа.

У девочки тревожно екнуло в груди, но она покорно влезла на схематический цветок и прижалась к нему спиной. Он был теплым, словно под ним кто-то развел костер, но неудобным – особенно для Такхи, привыкшей спать на мягких перинах и с обилием подушек.

Увесистая книга в руках мужчины зашелестела желтыми страницами, захрустела пылью. Ее читали редко, но господин Соз уверенно отыскал главу, посвященную Церемонии, и принялся читать – размеренно, громко, с каким-то благоговейным трепетом. Казалось, тот мужчина, что не раз и не два причинял неудобства «чистому» ребенку, умер, и чья-то совсем другая душа проснулась под его ребрами.

Такхи не слушала – весь ее мир состоял из каменного ложа, тонких цветочных лепестков и потрясающего тепла. Проскользнула и пропала короткая мысль, что все правильно, все происходит в точности так, как и должно происходить. Вот сейчас прозвенит, утопая в эхе, заключительная строка, и в жилах племени Тэй оживет безукоризненно чистая…

– И да сотрутся наши грехи, – пробормотал храмовник, закрывая книгу. Переплет снова хрустнул, как если бы в зале сломалась чья-то кость, и в пальцах мужчины отразило свет восходящего солнца узкое лезвие ритуального кинжала.

…вот сейчас его острие остановит бешеное сердце девочки, и кровь потечет, покатится по каменным желобкам, окружая Такхи карминовым ореолом. Ее белые волосы, ее белая кожа, ее серые глаза, ее сны, такие подробные, такие реальные, – ничто не будет иметь значения, кроме…

«Если бы начальство услышало эту твою фразу, оно бы разорвало на куски наш доклад о гибели того маньяка, которого ты застрелила, не уточняя, а не его ли, случайно, морда красуется на всех ориентировках Белефасты…»

Верно. Все наконец-то верно.

Она не станет убийцей, не прогневит небеса, не теперь, не тут – потому что она УЖЕ убивала, она УЖЕ знает, как это делается.

Кинжал почти добрался до своей цели, когда девочка метнулась прочь с каменного ложа – нет, с алтаря.

И вспыхнули злобой черты господина Соза, и застонала, словно от боли, глупая девушка в кольчуге, а пожилая супружеская пара лишь разочарованно переглянулась, как если бы жизнь – и смерть – Такхи были ей безразличны…

Спорить с родителями – штука неблагодарная, и скупые материнские упреки здорово надоели благородному господину Талеру. В Нельфе, столице Малерты, никто не смел называть его иначе – только «благородный господин». Это, в свою очередь, тоже изрядно бесило отпрыска семьи Хвет, и он шарахался от любой тени, страстно желая остаться в одиночестве.

Сопротивление. Цель, невозможная, недостижимая цель отца и матери. Почему недостижимая? Да потому что против иных рас выступают выродки, помешанные на убийстве. Им просто некого убивать в Малерте, Соре, Линне и Фарде, им некого убивать в Ханта Саэ, ведь имперская полиция тут же возмутится и устроит выродкам публичную казнь. Им некого убивать у себя дома, и они направляют свою ненависть туда, где за нее не последует наказания. Да, сердито размышлял Талер, подобные люди нуждаются именно в наказании, а родительские речи о мире и доброте для них так же пусты и мимолетны, как жужжание мухи, по ошибке залетевшей в чью-то комнату. Она бьется, мучится у слюдяного окна, разбивает на куски свои крылья – и верит, наивно верит, что рано или поздно сумеет выбраться.

Талер шагал по улице и яростно хмурился. Просьбу сидеть в таверне он, конечно, пропустил мимо ушей, но и любоваться столичными видами ему уже не хотелось. Пожалуй, если бы на него напал карманный воришка, заинтригованный внешностью молодого человека, Талер набросился бы на него, как охотничья собака – на барсука.

Об этом юноша подумал в парке, со всех сторон окруженном раскидистыми каштанами – и осторожно присел на деревянную лавочку. Напротив располагалась обнесенная низким заборчиком цветочная клумба, а на клумбе, попирая своим весом дикие фиалки, безмятежно дремал рыжий пушистый кот. Поймав на себе внимательный человеческий взгляд, он приоткрыл один глаз и покосился на Талера: мол, чего тебе надо? Юноша тут же отвернулся и притворился, что всецело поглощен разглядыванием замковых шпилей.

То, что парк обустроили вплотную к обители императора, стало для юноши сюрпризом. Он-то бродил по Нельфе, занятый своими безрадостными мыслями, и не смотрел, куда именно идет. А теперь бело-розовая громадина замка возвышалась над ним, будто прикидывая, как бы сподручнее вдавить молодого человека в грязь; Талер поежился и принялся изучать шнуровку своих ботинок.

– Эй, привет!

Чей-то не особо вежливый, но зато искренний оклик вынудил юношу снова поднять глаза.

К нему приближался некто, одетый не менее роскошно – синий, словно океанская вода, камзол, белые штаны, ботфорты, немного неуместные в начале весны – неужели их владельцу не жарко? Пепельного цвета волосы были собраны в невероятно сложную, не всякому доступную прическу – если бы Талеру приказали воссоздать ее, он бы ни за что не справился.

– Привет, – рассеянно согласился молодой человек. Его новый знакомый выглядел на пару лет старше, но вел себя так, словно Талер был его ровесником.

– Скучаешь? – поинтересовался он, присаживаясь рядом.

– Не то чтобы, – честно ответил юноша. – Я раньше здесь не бывал, вот и произвожу… как бы это сказать… прогулку по самым известным улицам. А ты?

– А я скучаю, – улыбнулся его собеседник. – Давай знакомиться? Меня зовут Шель.

– А меня – Талер.

Молодой человек намеренно опустил родовое имя, потому что не сомневался: у пепельноволосого парня оно тоже есть.

– Талер Хвет, если не ошибаюсь? – мягко осведомился тот. – Нет-нет, беспокоиться не о чем. Я живу там, – он небрежно указал на бело-розовый замок, – и полиция докладывает мне о каждом, кто прибывает в Нельфу после заката.

У Талера пересохло во рту.

– Кто… ты? – настороженно уточнил он.

– Я же говорил, – с укоризной заметил его собеседник. – Меня зовут Шель. Я провожу тебя обратно в таверну и дам хороший совет: не выходи из нее, пока твои родители не вернутся. Никто не рискнет противостоять им, но ты… – Шель криво усмехнулся, – ты – легкая добыча, и если тебя пырнут охотничьим ножом под лопатку в каком-нибудь глухом переулке, не удивятся даже работники моей полиции.

«Моей полиции», – глухо повторилось у Талера в голове. С трудом ворочая какими-то не своими губами, он прошептал:

– Ты… император?

Шель расхохотался – задорно, весело. Сложная прическа дрогнула, но удержалась благодаря серебряным шпилькам и заколкам.

– Дурак, – произнес он. – Какой император? Императору никто не позволит разгуливать по саду без охраны и почетного эскорта. Я – сын главы имперской полиции. Мой отец тяжело болеет, и, вполне вероятно, скоро я сменю его на посту, потому что все его таланты я унаследовал, а тонкостям работы он обучил меня сам. Да ты не бойся, – Шель похлопал Талера по спине, словно рассчитывая выбить страх из его души, – я ничего не имею против Сопротивления. Наоборот, мне надо кое-что с тобой обсудить. Не возражаешь?

Он схватил Талера за локоть и едва ли не силой потащил к таверне, мечтательно улыбаясь, будто юноша был его драгоценной супругой. Талер попробовал намекнуть, что Шель ведет себя странно, однако сын главы имперской полиции лишь сдержанно отмахнулся.

В таверне было шумно и пахло дешевым самогоном – компания уличных торговцев отмечала чей-то день рождения, провозглашала тосты, обменивалась всякими безделушками – на счастье. Шель жестом поманил к себе хозяина заведения – сухощавого мужчину в черном переднике, – и велел:

– Две порции картофеля с мясом, два кубка виноградного сока и, если есть, блюдо шоколадных конфет. Я люблю конфеты.

– Насколько я помню, вы вообще никогда себе не изменяете, господин, – рассмеялся мужчина. – А яблок не желаете? Только вчера получили, свеженькие, кислые. Не та сладкая дрянь, что на прошлой неделе вы изволили скормить свиньям…

– Давай, – благодушно кивнул парень. – И передай, пожалуйста, своей кухарке, что если она опять недосолит мясо, я подожгу юбку у нее на заду и заставлю отработать всю смену с голыми ягодицами. Спасибо.

Мужчина, предвкушая девичью реакцию – кухарке было едва за двадцать, – скрылся. Шель хлопнулся на стул – совершенно не благородным, лишенным всякой грациозности движением, —и скомандовал нерешительно застывшему Талеру:

– Садись, чего встал-то?

Юноша сел – так медленно и осторожно, будто стул мог его ужалить. Шель сердито нахмурился:

– Не паникуй. Я же сказал – мне надо кое-что с тобой обсудить, и я ничего не имею против…

– Сопротивления, – закончил за него Талер. – Я еще не забыл. Просто… твое появление было таким неожиданным, да и никто ни разу не обращался ко мне, словно я работаю наравне с родителями. Послушай, – он наклонился вперед, будто опасаясь, что сквозь крики пьяных торговцев кто-нибудь посторонний различит его слова, – я ведь никогда не принимал участия… ну, сам понимаешь. Ты уверен, что я достоин…

– Ты достоин, – перебил его Шель. – Если я не ошибаюсь… если я правильно растолковал твое поведение… ты не одобряешь мирные взгляды своих родителей. Это хорошо. Это… впечатляет. Мой отец давно говорит, что если твои мама и папа не откажутся от попыток убедить империи в безобидности разумных рас и не рискнут применить жесткие меры, Сопротивление рассыплется, подобно карточному домику. Так?

– Так, – с замиранием сердца подтвердил Талер.

– Мое предложение, – Шель одобрительно покосился на двери кухни, откуда хозяин таверны лично выносил тусклый бутыль с виноградным соком, – таково: ты все изменишь. Ты, и никто иной, кроме тебя. Я дам тебе все, – он покрутил между пальцев изящную вилку, – все, о чем ты меня попросишь. Ради эльфов. Ради драконов. Ради детей Вайтер-Лойда, будь они тысячу раз неладны. Редкие документы, оружие, информацию… все, что можно раздобыть, будучи главой полиции. Как тебе такая идея?

Он невозмутимо нанизал на четыре зубца обжаренную в курином жиру картофелину и надкусил.

Талеру стало не по себе.

– Но… мои родители…

– Тебе нужно всего-то с ними поговорить, – пожал плечами Шель. – Я не сомневаюсь, что они поймут. Они ведь умные люди, правда? Но если ты так уж боишься их негодования, я дам тебе время. К примеру, недели две, тебе хватит?

Юноша торопливо кивнул. Бороться во имя добра, во имя справедливости, во имя спасения жизней – предложение Шеля было чертовски заманчивым, особенно если учесть, что Талеру стукнуло всего тринадцать, а какой мальчишка в тринадцать лет не мечтает стать великим рыцарем и прославиться на весь мир? Даже если в данном случае «весь мир» тянется от южного берега Карадорра к северному, а там обрывается скалами и падает в океан…

Однако поздним вечером супружеская пара Хвет вернулась в таверну и сообщила хозяину, что немедленно уезжает.

Талера это потрясло. Он сопротивлялся, пока отец не влепил ему звонкую пощечину, а мать не расплакалась – испуганно, будто за ней вела охоту личная императорская гвардия. Отец, впрочем, тут же извинился и пояснил, что ему и его жене грозит нешуточная опасность, и поэтому непременно нужно уехать – хотя бы на денек, куда-нибудь подальше от Нельфы. Ладно? Юноша молча подхватил свою сумку и подумал, что никогда его не простит – ни за удар, нанесенный сгоряча, но без жалости, ни за поспешные, трусливые уговоры – давай отсюда уедем, давай, давай…

Он сел на противоположное родителям сиденье экипажа, возница протянул свое традиционное зычное «но-о-о!», и тронулась четверка лошадей, и застучала под колесами брусчатка мостовой… Талер смотрел в узенькую щель между бархатной шторой и застекленным окошком: мимо проплывали городские дома, вывески торговых лавок, трактиров и харчевень. Было темно, на тех клочках неба, что юноше удавалось разглядеть, белыми пятнами горели звезды. Возница торопился, лошади несли экипаж все быстрее и быстрее, картинка в окне начала расплываться, и у Талера закружилась голова – но он все-таки успел заметить, что на захламленном чердаке съемной четырехъярусной конуры тлеет другой, куда более загадочный, огонек – оранжевый и дрожащий, как… зажженный фитиль.

Он внутренне похолодел, распахнул дверцу и, опасно высунувшись наружу, заорал:

– Останови! Скорее, останови!

– Талер! – возмутилась госпожа Хвет. – Талер, что ты себе…

Громыхнуло, первая лошадь из четверки споткнулась и кубарем покатилась по улице. Талер не удержался и выпал из экипажа, приложившись о невыносимо твердую землю правой половиной лица; куда и как унесло экипаж, он уже не видел. Под его щекой растекалась горячая, липкая красная лужа, и юноша потерял всякое представление о том, где и во имя чего находится.

– Останови… – бормотал он, захлебываясь. – Ос… танови…

Чьи-то руки, ухоженные, нежные руки бесцеремонно к нему прикоснулись и поволокли прочь.

– С… корее… мама… – надрывно умолял он.

– Да заткнись же ты, – приказал смутно знакомый дрожащий голос, и все вокруг исчезло – и загаженный крысами переулок, и корявые съемные дома, и звезды…

========== 2. Слово императора ==========

Впоследствии госпоже Стифе не раз и не два аукалась рогатка, подаренная господином лекарем.

Сколот извинился перед матерью за свое поведение, и теперь его изысканная, чуть напускная вежливость постоянно ставила ее в тупик. Ребенок, способный рассуждать не хуже, а то и лучше многих ее ровесников, требовал особого обращения, и Стифа понятия не имела, каким оно должно быть. В конце концов, перегруженная советами своих коллег, приятелей и друзей, женщина предоставила Сколоту полную свободу действий – хочешь, сиди дома целыми днями напролет, а хочешь, броди по городу в одиночестве, достойном бродячего поэта.

И Сколот выбрал последнее.

Вооруженный рогаткой, он бродил по широким улицам и крохотным переулкам, топтал грязных, мокрых, вонючих крыс, провожал традиционно мутными глазами воришек. Ему было без разницы, кто они такие, а красть у мальчика было нечего – деньги он с собой не носил, а рогатка вряд ли представляла интерес для тех, у кого имелись под курткой или за голенищами сапог ножи и стилеты.

Для начала он попробовал стрелять из нее орехами по стене. Орехи разлетались, как ядра тяжелых пушек, и трещали на весь двор. Впрочем, хозяева не спешили выходить, и Сколот израсходовал весь свой боезапас раньше, чем сообразил, что каждый его снаряд попадает точно в цель – в избранную мальчиком трещину между камнями, в подсохшие потеки чьей-то крови и в рыжеватый, чахлый, едва ли не мертвый мох.

Дальше в ход пошли камни, крупные и не очень. Стрелять ими по стене было не так весело, как орехами, и Сколот, поразмыслив, решил испытать себя в роли настоящего охотника. Серые силуэты крыс тут же прыснули во все стороны, прячась от гибели, но пятерых камни все-таки настигли, и мальчик внимательно обследовал их промокшие трупики. Ничего особенного, разве что кости ужасно хрупкие – человека таким выстрелом не убьешь…

Спустя пару дней госпоже Стифе прислали официальную жалобу, заверенную печатью наместника – мол, ее сын перебил добрую половину имперских грызунов, сбил ворону с крыши экипажа лорда Свера, шибанул осколком необожженного кирпича по лотку с яйцами – преднамеренно, хотя догнать его никто не сумел. Будь у Сколота менее примечательная внешность, и его бы не узнали среди сотен чужих детей, но светлые, почти белые, волосы и бледная кожа выдавали ребенка раньше, чем он успевал переименоваться и заявить, что не знаком ни с госпожой Стифой, ни с хозяином таверны, ни с лекарем, подарившим ему ценное оружие.

– Сколот, – позвала мальчика мать, с недоумением перечитывая письмо. – Ты что, действительно все это… сделал?

Мальчик нахмурился.

– Нет, я тебя не ругаю, – всплеснула руками Стифа. – Ни в коем случае не ругаю. Мне просто… удивительно, что ты, с твоим-то умом, пальнул по куриным яйцам и допустил, чтобы тебя увидели посторонние.

– А если не видят, – встрепенулся Сколот, – можно стрелять?

Женщина рассмеялась и ничего ему не ответила.

На следующий день она рассказала о своей маленькой, но милой проблеме хозяину таверны. Широкоплечий, суровый, смуглый мужчина выслушал ее с таким удовольствием, будто речь шла не о сыне его работницы, а о сыне его жены. Во взгляде хозяина порой проскальзывала гордость – ну еще бы, отнюдь не все мальчишки такие смелые, чтобы стрелять из рогатки по яйцам и воронам! – и произнес:

– Через неделю состоятся первые стрелковые состязания. Спроси у него – может, он захочет принять участие?

И Сколот, разумеется, захотел.

С арбалетами и луками он прежде не соприкасался – оружие было дорогим, не по карману одинокой работницы таверны. По счастью, на состязаниях тем, кто не имел собственного снаряжения, выдавали казенное – и в довесок цепляли на рукав зеленую ленту в бахромой, символ честной борьбы.

Первые состязания были призваны отыскать самых талантливых и уверенных в себе стрелков, и на них проходили все, кому не лень – стражники, мастеровые, бродяги и менестрели, кузнецы, торговцы и прочий разномастный люд. Толпа радостно гудела, предвкушая грядущую попойку, но ни разу не промелькнули в ней эльфийские уши – хотя несколько лет назад, до утверждения закона об искоренении иных рас, эльфы приплывали на Карадорр с берегов Тринны и забирали все призы, обставляя человеческий род с неизменной ловкостью и легкой насмешкой.

Вокруг стрельбища наскоро возвели трибуны, жители города опасливо уселись на ряды скамеек, загудели трубы, поднялись рваные знамена, и на площадку перед мишенями выскочил невысокий паренек в шляпе.

– Дамы и господа! – хорошо поставленным голосом зачастил он. – Сегодня мы открываем сезон летних состязаний, и да будут они благословенны! Участники собраны, луки выданы, стрелы, – он хихикнул, – посчитаны, и я прошу господина Оля, известного городского кузнеца, пройти на стартовую черту… стоп, стоп, стоп, господин Оль, вы немного поторопились! Шаг назад, пожалуйста! Стрелу на тетиву! Сперва покажите себя в простейшем из нынешних заданий – пробейте самое сердце мишени, расположенной в двадцати шагах от вас!

Сколот наблюдал за кузнецом со смесью зависти и восхищения. Какое сильное тело, какие крепкие руки! Движения, совершенные господином Олем ради выстрела, отпечатались в памяти мальчика так четко, словно их внес туда летописец. Жаль, что кузнец, отвлекшись на чей-то подбадривающий крик, в итоге все-таки промахнулся – стрела прошла в паре ногтей от цели, а паренек в шляпе разочарованно завопил:

– Ну как же так, господин Оль! Ладно, не расстраивайтесь, уступите место своему конкуренту – вдруг ему больше повезет… Стрелу на тетиву!

Сколот проследил еще за несколькими людьми, а потом устало закрыл глаза, отсекая себя от яркого, красочного зрелища. Увы, от хорошо поставленного голоса паренька в шляпе нельзя было избавиться так же быстро, и он словно бы затекал в уши мальчика, полноводной рекой смывая все преграды на своем пути:

– Какое сокрушительное поражение! Что ж, и не такое бывает, не плачьте и уступите место… я прошу своих товарищей заменить мишень – она уже ни на что не годится… а? Вы против? С ума, что ли, посходили – господин император лично выписал нам две сотни разукрашенных досок… отлично, превосходно, мы продолжаем! У стартовой черты госпожа Мильна, она, кажется, нервничает… не надо нервничать, хватайте скорее лук – вашим конкурентам не терпится попытать свое счастье!

Прямое попадание в центр мишени произошло всего лишь четырежды, да и то лишь благодаря отряду стражников, пожелавшему показать мастеровым, за что они выплачивают налоги.

Потом снова – набор «сокрушительных поражений», насмешливое «у-у-у-у!» с трибун, чьи-то ругательства или смех. Сколот сидел на краешке ограды, кусал нижнюю губу и даже не подозревал, что напротив, совсем рядом со стрельбищем, сидит на скамье для зрителей его мать и сжимает кулаки, силясь победить волнение.

– Так, дальше… дальше у нас по плану господин Сколот, самый молодой участник состязаний! Вы не поверите, но ему всего лишь семь лет! И лук, я погляжу, выдали в полном соответствии – маленький, под женскую руку… что ж, малютка, ничто не мешает тебе попробовать! Порази нас, ну же, будь умницей!

Губу Сколот все-таки прокусил, и соленый привкус во рту вынудил его скривиться. Ко всему, шумный паренек надоел мальчику своими глупыми воплями, да и в них все острее и острее звучала какая-то фальшь, едва ли не откровенная ложь, как у неумелых бродячих артистов.

Стрелу на тетиву, мрачно подумал он. И мишень – вот она, совсем близко, видны щепки на красном кружке размером с яблоко. Надо попасть, а как – не имеет значения, потому что паренек в шляпе все равно будет по-идиотски хохотать и радоваться своей сегодняшней роли…

Трибуна тоже грянула смехом, любуясь, как хрупкий бледный ребенок пытается превозмочь невероятно крепкое, надежное стрелковое оружие. Оперение стрелы защекотало его щеку, пальцы, чересчур нежные для подобного, за одно мгновение покрылись глубокими ссадинами – но стрела уже летела, и полет ее был непомерно краток.

Хрясь! Тяжелый стальной наконечник прошил дощатую мишень, как игла прошивает платье, и любопытно выглянул с изнанки. Выглянул по центру, ни на волос не отклонившись от цели.