Текст книги "Дети Драконьего леса: Вайтер-Лойд (СИ)"

Автор книги: shaeliin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

Обстановка на улицах была напряженная. Люди панически раскупали крупы, муку и соль; самые богатые грешили еще и сахаром. Хлеб не задерживался на прилавках дольше, чем два-три часа, и толпы у торговых лавок сердито пресекали чужие попытки обойти очередь. Женщины толком не выпускали детей гулять, и за окнами домов постоянно звучали оскорбленные голоса мальчишек или рыдания девочек. Император ввел распоряжение не выходить за порог после девяти вечера, и владельцы таверн и харчевень мрачно подсчитывали убытки, этим распоряжением нанесенные.

Лорда Сколота вся эта суматоха разве что удивляла.

– Война такая страшная? – серьезно спрашивал он.

Господин Эс чесал переносицу кончиком пера:

– Ну да, страшноватая. Впрочем, тебе-то бояться нечего, я любую угрозу либо съем, либо сожгу. Особняк при этом не пострадает, не беспокойся.

– А умирать, – настаивал Сколот, – страшно?

Господин Эс помедлил. Написал что-то на краешке пожелтевшего свитка, окунул перо в чернила.

– Да, – признался он. – Умирать – страшно.

Его приемыш присел на подоконник.

– К тебе Стифа приходила? – предположил Эс.

– Стифа? – рассеянно отозвался юноша. – А-а-а, вы о маме… да, приходила. Сказала, что боится, и что она бы очень хотела сбежать, но ей некуда. Она права, по сути. На Карадорре больше нет земель, не замешанных в будущей войне.

– Есть, – возразил крылатый. – Но люди к ним не пойдут.

– Есть? – не поверил Сколот. – Если так, почему нет? Может, рассказать о них маме?

– И ты думаешь, она радостно возьмет и переедет на вымерший Вайтер-Лойд? – скептически осведомился его опекун. – Нет, маленький. Заснеженная пустошь пригодна, если пользоваться ее услугами намерен такой же дракон, как я. А твоей матери она не поможет.

– Но там ведь и дома, и архивы, и даже храм, – настаивал юноша. – Вполне можно обосноваться. Немного стараний, немного усердия, и все это станет обитаемым. Если бы я боялся, как она, я бы внял вашему совету и пересек тамошние границы.

– А ты не боишься?

– Нет. Господин император написал, что не допустит малертийской победы. Обычно я не сомневаюсь в его обещаниях, поэтому, полагаю, Малерте и правда не поздоровится, если она сунется к нашему пограничью.

Господин Эс пожал плечами. Обещания кого-то столь важного, конечно, хороши, но большинству людей почему-то не стало легче.

– Я прогуляюсь, – донес до опекуна Сколот. – Заберу свои книги у господина Кримора.

– Иди, – благодушно позволил тот.

По улице лорда сопровождали трое вооруженных солдат. Чтобы не бесить его лишний раз, они старались держаться позади и притворяться, что юноша не с ними. Тем не менее люди покладисто обходили невысокую фигуру Сколота, как волны обходят, например, скалу, и это его несколько огорчало. Ведь в этой толпе, в этой хмурой, обреченной толпе с корзинами в руках были его знакомые, и он бы не отказался обсудить с ними что-нибудь легкое, обыденное, не грустное. Жаль, что сейчас ни у кого не хватило бы нервов для подобного разговора.

Господин Кримор сидел за прилавком и пил ромашковый чай. Какого Дьявола сотням иных вкусов он предпочитает именно этот, Сколот не понимал – господин Кримор и так был пугающе спокойным. Даже под угрозой войны по рынку он не бегал, об ужасах боя не голосил и сыновей в подвалах не прятал, как не прятался в подвале и сам.

– Доброе утро, милорд, – поздоровался он, поднимаясь и протягивая Сколоту свою широкую ладонь.

Юноша с удовольствием ее пожал:

– Доброе утро, господин Кримор. Мои книги уже приехали?

– Приехали. Подождите, я принесу. Чаю будете?

Сколот немного поразмыслил, а затем вежливо улыбнулся:

– Этим чаем вы меня спасете.

Торговец книгами рассмеялся и вышел. Солдаты, сопровождавшие лорда, встали по обе стороны от выхода, ненавязчиво любуясь облаками, птицами и покрасневшей к осени листвой.

В этом году осень была теплой, несмотря на соленые океанские ветра. Они пытались разрушить ее тепло – и не могли, потому что в кои-то веки осень пожелала сыиграть в милосердие. Избежала метелей, таких привычных в середине октября, и если что-то роняла, то мелкие неубедительные дожди. Черные тучи сменялись ясным голубым небом, ясное голубое небо – низкими густыми туманами. Бывало, что к рассвету дороги покрывались инеем, а бывало, что покрывались корочкой молодого льда лужи – но к обеду и первый, и второй таяли, и снова на солнце жизнерадостно блестела вода.

Внушительный бумажный пакет лег на прилавок перед юношей.

– Пять золотых, пожалуйста, – напомнил господин Кримор.

Ему было, наверное, около сорока. Чуть выше Сколота, с очень светлыми голубыми глазами, спрятанными за стеклами новомодных сабернийских очков. Короткие седые волосы давно не нуждались в услугах расчески, но выгодно отличались от лысин большинства коллег торговца книгами.

Помимо прилавка, в его обители имелся круглый деревянный столик, рассчитанный именно для таких случаев. Господин Кримор заварил чаю, спросил, понравилась ли его дорогому клиенту Тринна и не хочет ли он теперь навестить эрдов на их морозном Харалате. Сколот упомянул войну, а его собеседник – главу малертийской золотой полиции. По мнению господина Кримора, этот глава был напрямую замешан в происходящем, и ему стоило «башку отвертеть» во избежание новых неприятностей.

– А в целом, – говорил мужчина, – если Его императорское Величество прикажет мне явиться на фронт, я, конечно, явлюсь. И сыновья мои тоже явятся, и племянники, и старший брат. Мы не трусы, господин Сколот. Мы знаем, что иногда людям приходится воевать. Пускай не ради великих целей. Я не герой и, скорее всего, не буду героем. Я пойду ради жены, ради дочери, ради своего дома. Ради этой лавки, куда люди приходят за чудесными книгами. Ради этой лавки, куда время от времени так неизменно приходите вы. Ради улиц и площадей Лаэрны, где я родился, вырос и добился… не то, чтобы успехов, но какой-то стабильности, какого-то постоянства. Я пойду ради места, где я был счастлив. Ведь если оно достанется врагу, то испортится, сломается, загниет. Понимаете?

Юноша понимал. На словах – понимал, но эмоции, звеневшие в голосе господина Кримора, были ему недоступны.

Попрощались уже в сумерках. Торговец книгами проводил Сколота до двери и с рук на руки сдал неприметным солдатам; те явно обрадовались. Поди постой у чужого порога целый день, пока твой подопечный болтает с каким-то книжным червем! Это и скучно, и зябко, и голодно, и неудобно, тем более что поблизости полно темных переулков, откуда может в любую секунду выскочить убийца.

На Фонтанной площади какая-то старуха доказывала своему внуку, что нельзя подбирать яблоки, выпавшие из чужого кармана. Внук морщился и ругался, но ругался вяло и сонно, будто его только что разбудили. Мутноватые синие глаза чем-то не понравились лорду Сколоту, и он остановился, надеясь угадать, что его смущает, в жалких десяти шагах от старухи.

Иная старуха не заметила бы, что за ней следят, даже если бы шпион стоял в ее собственной тени и рассеянно грыз, допустим, кукурузу.

Эта старуха обернулась, подозрительно сощурилась – и просияла:

– А-а-а-а, мой дорогой, мой талантливый мальчик! Ты еще помнишь старенькую Доль? Старенькая Доль однажды спасла тебя от болезни, да, да. Ты умирал у красивой девочки на руках, и красивая девочка была готова заплатить чем угодно, лишь бы я отобрала тебя у смерти. Видишь, какая чудесная цена? Посмотри, старенькая Доль не шутит. Эдлен, будь любезен выпрямиться, когда тебя оценивает старший брат!

«Внук» старухи повиновался, но движение было кукольное, зловещее. Он вроде бы смотрел на Сколота – и в тот же миг Сколот не испытывал никаких сомнений в том, что на самом деле мальчик его не видит.

– Но мама говорила… моя сестра…

– Это мелочи, дорогой, – ласково сообщила старуха. – Если имеешь дело с кем-то, кто еще не родился, исправить его тело – задача невероятно легкая. Старенькая Доль жаждала получить сына – и получила. А еще старенькая Доль, – она вытащила из-под шали цепочку с медными звеньями, – получила вот это. А вместе с ней это получили все имперские ювелиры. Мой дорогой, мой талантливый мальчик здорово им помог, я права, Эдлен? Не молчи, мой сладенький, используй свои чертовы голосовые связки…

Синеглазый ребенок облизнул пересохшие губы, сплошь покрытые узкими красноватыми трещинами. Обветрились, подумал Сколот, надо же, как сильно обветрились – как будто он половину мира пересек…

– Вы… правы, – с усилием выдохнул мальчик. – Вы… бесконечно… правы.

Кукла, убедился юноша. Красивая, но бесполезная кукла; старуха, наверное, подумала так же, потому что размахнулась и ударила «внука» по лицу:

– Эдлен, приди в себя!

Цепочка мотнулась. Черный камень с витиеватыми бирюзовыми прожилками взлетел – и снова опустился на шаль, посверкивая в свете факела, зажженного у стены таверны.

«Драконья слеза», отметил про себя Сколот. Такая же, как на кольце, подаренном госпоже Эли. «Драконьи слезы» добывают в империи Ханта Саэ, под водой, добывают уже семнадцать лет.

Семнадцать лет…

Камень притягивал. Камень манил; юноша двинулся к старухе, и она небрежно сняла «драконью слезу» с цепочки.

– Знаешь, что это?

– Да, – согласился Сколот. – И… нет.

– Твои чувства. – Старуха криво, нехорошо усмехнулась. – Ты умирал, и твоя мать принесла тебя в хижину старенькой Доль, чтобы старенькая Доль помогла. Я забрала у красивой девочки Эдлена. А у тебя – твои чувства. Твои добрые чувства. Гляди, – камень продолжал мягко, нежно сиять в ее морщинистых пальцах. – Гляди. Это – твоя любовь. Твоя привязанность. И надежда. И веселье. И смех.

Пальцы разжались.

…она падала очень медленно. Так медленно, что, будь Сколот менее потрясен, он бы успел ее уберечь. Успел бы ее поймать.

Она треснула и рассыпалась – мелким блестящим порошком.

Старуха взяла мальчика под локоть и покинула Фонтанную Площадь, а Сколот стоял, не ощущая времени, час или два, стоял и смотрел на разбитую «драконью слезу».

На свою погибшую надежду.

И на свой смех.

========== 13. Именем твоим ==========

Болел шрам.

Да. Это было самое сильное чувство – резкая, упрямая боль от виска вниз по скуле, неприятный скребущий звук, словно мышь пытается выгрызть и выцарапать выход из комнаты.

Или – вход в нее.

– Дирижабли умеют летать по небу… как птицы…

На переносице – черная в синеву клякса.

– Шель, а ты… ну, имеешь представление… о том, что такое ДНК?

Чей-то растерянный выдох.

– А… железная дорога, Шель?

Он не видел, но знал, что на столе погасла одинокая тонкая свеча. Погасла, удрученная весом желтого пахучего воска. Воск очень красиво ложится каплями на кожу, растекается по ладони, горячий лишь в первые секунды. А потом – теплый, согревающий, как маленькое солнце, обреченное вскоре умереть.

Свеча горела не только в кабинете. Свеча горела и на вершине замковой башни, на Келеноре, юго-западном острове архипелага Адальтен. И там же сидел невысокий, хрупкий, изящный паренек с огненно-красным ореолом вокруг лица – то ли волосы, то ли искры. И глаза – ярко-зеленые, с вертикальными, острыми зеницами, похожими на лезвия.

Перед ним стояла шахматная доска. На низком столике, замысловато украшенном резьбой. Фигурки россыпью расположились по центру – черные фигурки, а белые строем погибших солдат замерли под локтем высокого сероглазого человека, чьи белые пряди госпожа Арэн собрала в короткую, но очень аккуратную косицу.

– Ваш ход, уважаемый господин Элентас, – мягко произнес он. – Может, вы еще сумеете спасти короля?

Паренек улыбнулся. Он обладал какой-то странной, какой-то необычной красотой, и эта красота завораживала, тянула к нему, словно бы канатами. Потрясающие черты. Потрясающие цвета.

Потрясающая улыбка.

– У меня есть, – паренек посмотрел господину Лерту в глаза, – интересное предложение для, извините, черного генерала. Если черный генерал его примет, то независимо от исхода окажется, что я победил.

Гончий любопытно сощурился:

– Ну-ка?

– Бывают битвы, чей исход определяется не потугами, извините, воинов, а умом командиров. Сейчас это, – паренек благодарно взял кубок с легким адальтенским элем, – редкость, потому что командиры все больше тупеют и жиреют, а умы у них, наоборот, сокращаются. Или сохнут, если угодно. И все же, – яркие зеленые глаза выразили печаль, – я помню такие дни, когда они обменивались кровью, скрепляя мир, и воины расходились по домам. Пускай не удовлетворенные, пускай, извините, уязвленные, но зато – живые. Понимаете, к чему я клоню?

– Понимаю, – серьезно покивал Тэй. – Вы предлагаете обменяться кровью, господин Элентас? Вы уверены, что подземной огненной реке безопасно обмениваться кровью с Гончим, носителем полноценного «лойда»?

Паренек пожал худыми плечами:

– Огонь пожирает все, господин Лерт. Лучше скажите – вы согласны?

Гончий, не отвечая, потянул из ножен узкий охотничий клинок.

Красная кровь на широкой ладони спокойного, несколько равнодушного к боли мужчины. И багровая, с оранжевыми танцующими искрами – на ладони паренька…

Талер осознал себя распятым на проводах. На железных проводах, подключенных к линии позвоночника, а еще – к плечам и шее, ноющей, затекшей и как будто готовой треснуть.

Мучительно хотелось курить. Настолько мучительно, что образ пачки сигарет маячил перед его зрением – голубой силуэт кита, неизменный логотип его любимых «Whale»…

Впереди был экран. Маленький экран, битые пиксели и надпись: «Вы действительно хотите активировать код? Это может иметь необратимые для Вас последствия».

Воины стоят, не выпуская из рук мечи или древки копий. Воины стоят, с ненавистью изучая противника – а под ногами у них текут, поблескивая под весенним солнцем, густые карминовые ручьи. И лежат мертвецы, которым уже до лампочки, одержат ли победу их тупые, разжиревшие на подачках императора генералы…

Правая рука Талера была сломана. А ведь он предпочитал именно ее, когда речь заходила о мечах или пистолетах. И когда речь заходила о том, чтобы, наконец, поджечь удобную связку харалатского динамита.

Поэтому он коснулся экрана левой.

И тут же пришел в себя.

В карцере «Chrysantemum-а» было темно и холодно. И застывала под щекой лужа, липкая и совсем недавно – горячая. Карминовый цвет… разорванный шрам.

Как же я устал, подумал мужчина, тяжело опираясь на обшивку стены. Как же я устал. Эта хваленая планетарная полиция – неужели она и правда не сумела договориться? Неужели она и правда приняла чемодан с деньгами, или банальное сообщение о том, что на карту зачислены бешеные деньги? Неужели она и правда обрекла на смерть целый город – и Талера за компанию, потому что не сомневалась: Талер, едва услышав о количестве заложников, забудет обо всем, в том числе и о девочке по имени Лойд?..

Девочка по имени Лойд. Где-то там, на борту его «Asphodelus-а».

Он сжался в измученный комок на полу. Захрустела корочка лужи, свело правую половину лица; теперь она была беспомощна, эта правая половина. Какие там разговоры, если и веки поднимать – он вынужден через боль?..

Спать, приказал себе Талер. Спать. Из карцера не выбраться, шлюз не выбить – значит, пора спать. Пускай так, пускай роль подушки сыграет лужа крови, пускай будет холодно и темно. Пускай там, за панелями и сенсорами, сидят и чувствуют себя счастливыми Дик ван де Берг и Мартин Леруа. Долго они счастливыми не будут – либо Лойд пальнет по «Chrysantemum-у» из бортовых орудий, либо Талер задушится воротником… или зарежется полумесяцами.

Он сжал их в ослабевшем левом кулаке. Два зазубренных полумесяца. Постоянный символ полиции. Космической полиции, места, где он был кому-то нужен… и мог кого-то спасти.

Ему вспомнился парад – последний парад по случаю выпуска. Где все молоды, полны энтузиазма и, чего греха таить, гордости. Где все одеты в темно-зеленую форму, все причесаны, у всех – до блеска начищенные ботинки. И преподаватель ругает мальчишку-Адриана за браслет, широкий кожаный браслет, умело спрятанный под манжетой рукава…

Адриан был чудесным. Добрым и бескорыстным, хуже библейского святого. Делая людям добро, чаще всего – тихо и незаметно, он ничего не требовал от них взамен. Ему не было ничего нужно. Он просто любил своих друзей, никому, впрочем, не открывая причину этой любви. А там ведь была причина – была наверняка…

Задремав, он снова оказался перед экраном. Битые пиксели бегали по нему, словно демоны, внезапно получившие плоть. Битые пиксели щерились кривыми серыми лицами, усмехались: мол, как поживаете, капитан Хвет? Небось, хорошо? Бросили свою команду, взяли – и бросили, да еще и ради чего? Ради промаха планетарной полиции?..

Элентас наблюдал за тем, как ползет по небу луна. Огненно-красный ореол над ярко-зелеными глазами.

Она – живая? Она такая же, как я?

Подземная огненная река живет глубоко в Сокрытом. Живет внизу, под мрачными тоннелями Изначальных, под великолепными тронными залами и под обрывками украденных небес. Воровать небеса – это весело, это популярно. Все так делают – все, кому позволяют способности. А Элентасу не позволяют. Его место – во тьме, там, где пламя никого не убьет. Его место – во тьме, там, где он сходит с ума от полного, бесконечного одиночества. Эмархи, эрды, Изначальные – какое им дело до подземной огненной реки, до покинутого мальчишки, нет, не так – до мальчишки, никогда не имевшего связи с кем-то живым?..

Виноват ли я, что течь, и гореть, и пожирать – это всего лишь мой способ дыхания? Виноват ли я, что не хочу умирать?..

Смешанная кровь между ладонями. Витки чистого «лойда» – и оранжевые подвижные искры…

Если я понадоблюсь, просит Элентас, если я буду НУЖЕН, позови меня, Лерт. Позови меня – ты сам или кто-то из твоих потомков. Передавай мое имя, как наследство. Передавай мое имя, и наступит, я верю, день, когда оно будет произнесено…

Потому что никто не зовет меня по имени. Абсолютно никто не зовет меня по имени здесь. Ведь я – огонь, я – смерть, я – ребенок подземелий. Там, внизу, помнишь – под океанами, я создаю теплые течения, и подводные вулканы, и выжженные кратеры – я НЕ ВИНОВАТ, что нуждаюсь в пище, как нуждается в пище всякое живое существо. Я не виноват, понимаешь, Лерт?..

Равнодушный к боли мужчина с аккуратно заплетенной косой. Равнодушный к боли мужчина – сидит и слепо, ошарашенно смотрит на последнее письмо своего старшего брата. Своего нелюбимого, глупого, самоуверенного – и погибшего старшего брата.

Или еще – не совсем погибшего?..

…Он проснулся потому, что странный скребущий звук повторился. Но уже не в его снах – в реальности, и правая половина лица как будто окаменела. Не жжет. Не режет. Но – размеренно скребется, сволочь…

Глаз открылся один. Только один – левый. Все еще голубой, все еще ЕГО глаз – но выцветший, потускневший, лишенный всяких эмоций. Ни гнева, такого привычного и знакомого. Ни отвращения, такого подходящего к ситуации. Ни тем более страха – потому что если он и был в этих голубых глазах, то лишь в моменты бессилия девочки по имени Лойд, но никак не самого их владельца…

Тонкие черты Дика ван де Берга выступили из полумрака, словно черты привидения. Радужка цвета коньяка – и радужка цвета весенней травы. Едва заметная россыпь царапин вдоль носа. И – сосредоточенно сдвинутые брови.

Хакер шил. Хакер знал, каково бывает при таких ранах, и размеренно, осторожно, ровно шил – крепкими нитками, острием изогнутой, блестящей медицинской иглы.

Талер попытался что-то сказать. Шевельнулись губы, но обычные звуки словно отрезало – и остался только этот, скребущий…

– Не бойтесь, – попросил Дик. – У меня много опыта.

Еще бы, подумал капитан Хвет. Еще бы – кто-то же собирал нелегального киборга из набора кусочков, кто-то же соединял обрывки чужих мозгов, намереваясь вынудить их работать…

– Если честно, – Дик утопил иглу в баночке с мутной зеленоватой жидкостью, – мне жаль, что вы тут. Мне жаль, что вы тут… по моей вине.

Тишина. Талер, сидя в углу, следил за хакером устало и настороженно.

Чуть помедлив, Дик опустился на корточки в соседнем углу.

– Если бы не я, – сказал он, – Мартин бы до вас не добрался. Если бы не я, Мартин бы не увидел того проклятого киборга. Если бы не я, Мартин бы не попал в изолятор. И не свихнулся бы на метели – если бы не я.

Дик провел по царапинам указательным пальцем. Рукав соскользнул с его худого запястья, и капитан Хвет различил скопление белых шрамов, широких и не особенно. Белых шрамов от ножевых ранений. Один, два, три… на пятнадцатом Талер сбился со счета.

– В тот день, – продолжил Дик, – в день смерти нашего общего творения… была метель. Увы, но такие подробности не любопытны ни вам, ни вашим коллегам. Вы ни разу о ней не упомянули. Ни разу, а я читал все отчеты, хоть как-то связанные с… тем днем.

– Мало ли, – хрипло вмешался Талер, – какая была… погода. И какой день, и насколько твоего приятеля, Дик, потряс этот нелегальный киборг. Важно то, что вы убивали ни в чем не повинных людей. Важно, что обитаемый космос кишел кораблями, чья команда состояла из мертвецов. Ради чего, Дик? Ради безумия твоего драгоценного господина Леруа? Ты ведь мог уйти от него. Уйти в любую секунду. Твои способности…

– Для меня, – пожал плечами хакер, – господин Леруа сделал очень много хорошего. Так много, что я не хотел – и не хочу – забывать о его поступках. Ни о каких. Я искренне благодарен ему и надеюсь, что…

Он запнулся и притих. И в этом не было ничего удивительного – Талер тоже не знал, на что можно, дьявол забери, надеяться, мотаясь по космосу в компании сумасшедшего.

– Та метель, – выдавил Дик, – давно закончилась… для меня. А для него – она все еще бьется в иллюминаторы. Если бы я не допустил ошибки, если бы я не запустил эти чертовы искусственные мозги, если бы я знал, что киборг, собранный из десятков разных тел, будет обладать сознанием… Мартин остался бы нормальным. И если кому-то из нас место в изоляторе – то мне, капитан Хвет. Исключительно и единственно – мне. А ему – в центре психологической реабилитации…

– Ты ведь там был. – Талер с усилием покачал головой. – И не то, чтобы тебе действительно помогли. Ты все такой же, Дик. Ты не изменился. Тебя всего лишь убедили в этом, а ты поверил.

Дик улыбнулся. Натянуто и неестественно.

Дик не умел по-настоящему улыбаться. Его учили – хмуриться и быть в стороне, его учили – не подавать голоса, его учили – быть кем-то вроде обычной тени. Есть, пока светит солнце, а если не светит – что ж, значит, нет.

– Твои родители, – задумчиво протянул мужчина. – Где они сейчас?

Хакера передернуло:

– Мне все равно.

– Твоя мама, – не сдавался Талер, – писала тебе сотни, тысячи писем – а ты не отвечал. И спустя какие-то сутки после того, как вы с Мартином угнали корабль, она прилетела в университет. Она искала тебя, Дик, – мужчина поморщился. – Она искала тебя, еще не зная, что ее сын – преступник. И что ее сын – убийца.

Дик выдохнул.

– Ты об этом не читал? – спросил капитан Хвет. – Это было в моих официальных отчетах. Твоя мать была вынуждена рассказать нам все, что помнила о своем ребенке. А помнила она много – несмотря на вечно запертую панель.

Дик поднялся, отряхнулся и вышел.

Глупый, подумал Талер. Какой же ты глупый. Откажись от Мартина – и тебя, скорее всего, не посадят с ним заодно. Тебя вернут улыбчивой медсестре – и матери, в тридцать семь лет поседевшей матери…

А какой была, тревожно прозвенело в его мыслях, моя мать? Госпожа Хвет, погибшая семнадцать лет назад – какой она… была?

Снеговик во дворе особняка. Неуклюжий снеговик, лишенный всякой симметрии. Морковка, угольки, веточки… ведро отважно прикидывается шляпой, а сено – прической, и смеется какая-то женщина, стройная женщина в теплом зимнем пальто…

Он помнил ее смех. Помнил варежки и воротник, и шарф, но не помнил самого главного.

Какие у нее были губы? А ресницы? А скулы, а щеки, а подбородок? И что она говорила – что она говорила, пока не смеялась, и как она это говорила, и эти руки, спрятанные за мехом варежек – как они обнимали маленького Талера? Они вообще были, эти руки?..

Я могу увидеть во сне – тебя, спросил мужчина. Я могу увидеть – именно тебя, а не Лерта, не его друга Элентаса, не госпожу Арэн, так похожую на того, кто унаследовал код ее супруга?

Унаследовал код… и, получается, кое-что еще, сообразил капитан Хвет, снова доверяя себя сну.

«Передавай мое имя…»

Интересно, как ее звали, сонно прикинул Талер. Как ее звали – женщину, которая меня воспитала?

…на фотографиях позировали, как правило, двое молодых парней, изредка – некрасивая голубоглазая женщина и мужчина, еще реже – какие-то пейзажи. «Это мои родители», – поясняет капитан Хвет. – «И мой сосед. Мы вместе сняли эту квартиру, а потом он ее выкупил и подарил мне, как ПРОЩАЛЬНЫЙ подарок. Иногда, – он криво усмехается, – меня так и подмывает пробить его по базе данных и выяснить, как он живет, чем занимается, есть ли у него семья или он, как я, болтается по космосу и ловит всяких ублюдков… но потом до меня доходит, что это немного… мерзко по отношению к нему, и я ничего не делаю».

Адриан умер, неожиданно понял мужчина. Адриан умер. Иначе как объяснить, что в последний раз мы созванивались в мой двадцать четвертый день рождения? Он умер, неизвестно где и неизвестно как, а я до сих пор не удосужился это выяснить…

Короткая косица. Широкоплечий мужчина с полноценным «лойдом», господин Лерт, стоит по колено в речной воде, и по его голой спине пляшут солнечные блики. Он забавно щурится, он пытается найти соответствие между этой рекой – и той, огненной…

– Как поживаешь, Элентас? Я давно о тебе не слышал.

Тишина. Одинокая оранжевая искорка на указательном пальце.

Где-то там, под слоем земной коры, под плитами и коридорами, под алтарями и храмами… где-то там, под слоем соленой океанской воды – и этой, речной, пресной – Элентас, первое живое создание, первая мысль, посетившая тех, кто сотворил мир… Элентас, тот, кто на самом деле был задолго до Изначальных, тот, кто помнил Сокрытое пустым… тот, кто впервые прочитал о любви спустя долгие сорок лет – и тот, кому, кажется, и сейчас максимум пятнадцать…

Элентас крепко спал. Укутанный пламенем и дымом.

Их первая встреча произошла на все том же острове Келенор. Потому что подземной огненной реке не нужны выходы и входы Сокрытого. Потому что она прожигает их сама – там, где ей хочется, – и выбирается наружу. Сначала – раскаленная лава, уничтожая все на своем пути. Потом – искры, обжигающие крохотные звезды. Потом – облако дыма или пара, а за ним – узкая хрупкая ладонь, изящное грациозное тело…

«Передавай мое имя, как наследство»…

«Если я понадоблюсь… если я буду НУЖЕН»…

Лерт стоит по колено в речной воде, и по его голой спине пляшут солнечные блики. А на щеках у него – замысловатая россыпь веснушек; эти веснушки всегда появляются к первой неделе весны, эти веснушки собираются во вполне ясные очертания созвездий. Справа от переносицы – Южный Венец, Крыса и Копье, слева – Кошачья Поступь, Каштан и Крест.

Лерта неудержимо тянет к небесам. Он, конечно, «чистый» ребенок, но его неудержимо тянет…

И он воспринимает Карадорр, как фрагмент небесного тела. А потому – чувствует его состояние. Чувствует, как земле тяжело нести на себе лойдов, эльфов и людей. Чувствует, как земле тяжело терпеть под собой огненную реку – но как отчаянно она хочет помочь Элентасу, такому одинокому, такому, кажется, внешне спокойному – и такому привыкшему к темноте…

Я несу частицу Лерта в себе, неожиданно осознал Талер. Даже мое имя – если убрать из него одну букву и немного поменять положение других – станет его именем.

– Как поживаешь, Элентас? Я давно о тебе не слышал.

И – яркий образ: эти твари, не имеющие глаз, похожие на пауков. Эти твари, глядевшие на Талера в спальне храма. Троица королей, обреченных скитаться по Сокрытому, троица королей, мечтающая о приходе не рожденного еще мальчишки.

…И мальчишка Талеру тоже привиделся.

Невысокий, скорее, наоборот – низковатый, без меча и кинжала, без поддержки своих верных товарищей. Вне замка, вне леса – вне любого кусочка мира, – он висел над его швами, над его границами, и любопытно выглядывал из-под арки моста, окутанного туманом. Любопытно выглядывал – и на капитана Хвета – или господина Твика? – поглядел не менее любопытно.

– Ты за мной в Сокрытое приходил?

– Да, – растерянно отозвался мужчина. – За тобой.

Мальчишка улыбнулся.

В нем было что-то, вынуждающее думать о Лойд. И что-то, вынуждающее думать о самом Талере.

– Послушай, – по-прежнему хрипловато обратился к нему капитан Хвет. – Послушай, если ты уже есть, почему до сих пор ничего не исправил?

– А меня еще нет, – весело подмигнул мальчишка. – Я, знаешь, как ты. До поры до времени сплю… вполглазика!

Элентас плыл.

Течение подземной огненной реки несло его, как подхваченную потоком щепку. Но щепку лава сожгла бы, а юноша был – крепок. Юноша был – неуязвим.

Багровое сияние текло за ним, полыхало на сводах тоннеля, пугало эмархов. Элентас различал, как тревожно гудит набат в их темном, утонувшем среди мха и слизняков городе. Элентас различал, как звенят шаги по каменному полу Сокрытого, как боязливо перекликаются голоса. Что произойдет сегодня? Река – голоден? Река – сыт? Река придет убивать, или минует улицы безучастно?

Был огонь. Повсюду – лишь огонь, камень и эти боязливые голоса.

Он так давно не выходил на свет, что забыл, как выглядит солнце. Он так давно не покидал подземные коридоры, что забыл, какой бывает луна.

И только одно он помнил совершенно точно.

Равнодушный к боли мужчина с белыми, как снег, волосами, заплетенными в косу. Равнодушный к боли мужчина, а при нем – смешная девчонка, первая девчонка из рода Хвет, сестра малертийского императора…

Весенний фестиваль на острове Келенор. Княжество Адальтен, послы обледеневшей Мительноры сообщают, что девяносто девять заброшенных клочков суши напротив неожиданно перестали быть заброшенными. Что там снуют какие-то рогатые твари, что они возводят обитые железом стены, что над океаном стоит зарево их костров; но эти костры меньше всего похожи на костры, больше – на ту же лаву, хотя какая лава может быть посреди нашего океана, господин Элентас?..

Лето тянется всего лишь неделю. А потом начинает холодать.

Элентасу не холодно. Он с удивлением отмечает, что все кутаются в плащи и теплые меховые куртки, он с удивлением отмечает, что все прячут носы и губы за вязаными шарфами. Эрды рогаты, эрды забавны – вон, мечутся по замку со своими корявыми чертежами, что-то строят. Замок их короля – чудо, воплощенное совершенство; Элентас нигде не видел подобного.

Пламя течет по его жилам. Как сейчас по тоннелю, но по жилам – почти не больно. По жилам – оно никому не причиняет вреда.