Текст книги "Дети Драконьего леса: Вайтер-Лойд (СИ)"

Автор книги: shaeliin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 36 страниц)

Он стоял у борта и наблюдал, как Эли машет ему с деревянного пирса, окруженного песком – и постепенно превращается в крохотную фигурку вдали.

К середине весны в империю Сора снова пришла метель. Снег собирался в белые мягкие сугробы, ветер выл, будто сочиняя песню о чьей-то короткой и глупой судьбе, а неба не было видно – сплошные серые тучи.

Вечером становилось как-то особенно одиноко. Лойд сидела у камина, поджав ноги и раскручивая между пальцев перо. На ковре валялась куча небрежно исчерканных листов, а на них чернели странные витые спирали, сооружения с трубами, на огромных, объединенных стальными прутами колесах, и тысячи разновидностей одного и того же лица. Грустное, веселое, хитрое, счастливое, надрывно-безумное, оно смотрело на Лойд одинаковыми голубыми глазами. У нее не было красок, чтобы указать именно этот голубой цвет, но он послушно возникал в ее уставшем воображении, как возникает в нем голубь, если в парке за лавочкой слышится его нежное воркование.

Талер опаздывал. Обычно он уходил, оставляя девочку либо с Шелем, либо с Лауром, но сегодня она осталась одна, и Проклятый Храм нависал над ней так зловеще, будто не каменным был, а живым, и все его когти готовились пощекотать ее спину.

Нет, оборвала себя Лойд. Нельзя, ни в коем случае нельзя так думать. Талер, где бы он ни был, надеется, что я буду умницей, надеется, что я ничего не испугаюсь. И я, черт возьми, оправдаю эти его надежды. Я сделаю все, чтобы он больше не считал меня слабой, чтобы он взял меня с собой. Я сделаю все, чтобы он признал меня таким же полезным, незаменимым человеком, как господин Лаур.

Несмотря на свою отчаянную некрасивость, Лаур скорее нравился Лойд, чем нет. Он был всего на год младше Талера, но разительно от него отличался – более простой, легкомысленный и веселый, а еще – более жестокий. Лаур часто рассказывал, что после окончания жизни тут, на Карадорре, люди уходят в небесный чертог Элайны и там навеки обретают свое обетованное счастье. Лойд не верила, но любила послушать, наблюдая за вдохновенным блеском в синеве его радужек и легкой улыбкой на губах.

Помнится, двадцать пятый день рождения Лаура они отмечали вместе. Талер сидел за высоким храмовым столом, накрытым дорогой белой скатертью, и рассеянно пил красное малертийское вино. Лойд устроилась рядом, опасливо перебирая свои пергаменты и порой косясь на гостей. Все они были взрослыми, куда старше девочки, и говорили о каких-то непонятных, страшных, неправильных вещах. О выстреле из мушкета, удачно разворотившем чью-то голову, о новомодных сабернийских ружьях, о том, у какого поставщика следует купить очередную партию динамита. Иногда они иронично звали себя «великими подрывниками», и Лойд, рисуя на желтом листе бледное подобие голограммы, думала о господине Шеле.

Поначалу господин Шель принимал ее, как обузу. На дух не переносил; кривился и морщился, торопливо запивал такое горе коньяком и потом пьяно таращился на девочку из угла. В его комнату, роскошную, богатую комнату Лойд ни разу не входила через парадную дверь – Талер водил ее по каким-то полутемным, заплесневелым коридорам и отодвигал деревянную громадину шкафа. Господин Шель поглядывал на него скептически, но было в нем и что-то иное, абсолютно противоположное – такое, что у девочки перехватывало дух.

Она вела себя тихо. Она играла в кубики, собирала мозаики, листала книги; господин Шель занимался документами или отдыхал, устроив затылок на подушках. Но не спал, пока снова не дергалась деревянная громадина шкафа, и Талер не улыбался ему левой половиной лица: мол, все хорошо, я вернулся…

– Да неужели, – бросал хозяин комнаты, оборачиваясь к замершей Лойд. – А я все жду, когда же мне придется переписывать эту милую девочку на себя. Так и вижу эту строку в ее личных документах – Лойд Эрвет…

– Женись на ней, когда она вырастет, – серьезно советовал ему Талер. – А я буду вашим свидетелем. Распахну правила, предначертанные Богами для молодых супругов, пафосно зачитаю – и все, и будете вы едины до конца дней своих.

– Да иди ты, – отмахивался Шель, – вместе со своими шутками.

Бывало такое, что от Талера пахло чем-то едким и неприятным. От этого запаха Лойд хотелось то чихнуть, то почесать переносицу. Однажды, шагая за ним по улице и воровато прикидывая, не опознают ли в ней чертовы торговцы ребенка племени Тэй, она заметила на телеге бочки с корявым, но вполне узнаваемым рисунком: человеческие черепа, а под ними – скрещенные кости. От них настойчиво несло той же дрянью, и Лойд потянула Талера за рукав:

– Что это?

– Порох, – отозвался он. – Мой приятель.

– А что он может?

Мужчина подмигнул:

– Избавить меня от неприятностей.

Расспрашивать его дальше девочка не отважилась. Она ведь не Лаур, чтобы часами донимать Талера всякой ерундой.

Потом Лойд узнала, что порох – это вещество, благодаря которому стреляет оружие. И еще – что помимо пороха существует чудесная штука под названием «динамит». Последний как-то привезли торговцы Харалата, чей корабль, к негодованию Движения, показывался у берегов империи Малерта лишь единожды в год. Лаур едва ли не молился этой штуковине, а вот прочие жители столицы отнеслись к товару настороженно и сердито: мол, зачем привозить такое, если в империи по сей день бесится проклятое Сопротивление?

Информации о Сопротивлении у девочки было мало. Ее старательно ограничивали во всем, что имело с ним хоть какую-то связь. Талер шутил, что в убийстве бывших солдат принимают участие добрые и воспитанные люди, и что в политике так обычно и происходит – кого-то бесят определенные законы, и он выходит с ними бороться. Или не выходит, а выбирается ночью и вершит беспощадный кровавый суд, и что поставить ему это в вину имеют право лишь ангелы и четыре Бога войны.

Молчаливая женщина, по просьбе Талера обучившая Лойд всем премудростям, необходимым юной леди, на вопросы о таких «добрых и воспитанных» людях не отвечала. Только грустно улыбалась и бормотала, что господин Хвет, пожалуй, прав, и что политика Объединенных Империй во многом ущербна.

Девочка уяснила, что об этом с ней пока что никто не будет беседовать, и перешла на разговоры о Харалате. Если корабли Адальтенского и Вьенского княжества носятся по морю постоянно, то почему харалатский появляется только летом, да еще и в таком печальном состоянии? Потрепанные мачты, разорванные паруса, уставшие, удивленные карадоррским теплом матросы – почему? Было трудно выдать такую длинную речь на языке Малерты, но Лойд справилась – и завороженно выслушала историю о девяносто девяти островах, где процветают современные технологии, а суровые дети племени эрдов едва ли не каждый день создают что-то новое.

– Путь от наших пристаней до Харалата занимает половину месяца, – объяснял Талер. – А климат у эрдов… ну, довольно-таки сложный. Там леденеет море и вечно идет снег, а летняя пора тянется от силы пару недель. По-моему, даже меньше.

Девочка была потрясена. Современные технологии там, где леденеет море! Помнится, пролив, надвое поделивший земли Вайтера, ни разу не покрывался льдом. Да, ни разу, и рабочие парома хмуро косились на господина Тальведа и господина Соза, чьи молитвы требовали храмовой тишины и близости алтаря.

Семнадцатый день рождения Лойд отмечали той же компанией, что и день рождения Лаура – с поправкой на совсем другие шутки. Талер снова сидел во главе каменного стола, снова улыбался левой половиной лица и почти не ел, хотя вкусностей приготовили столько, что хватило бы на целую армию.

Молчаливая женщина подарила девочке – нет, уже девушке, – чудесное платье, расшитое золотыми звездами. Выпрямив плечи, гордо задрав нос и чувствуя, как трепещут манжеты при любом движении, Лойд мнила себя настоящей королевой, но мнила скорее в шутку. Потому что если кто и был носителем голубой крови, то лишь ее великолепный Талер.

Природу своих истинных эмоций по отношению к нему она поняла спустя пару месяцев. Но признаваться не стала – и думала, что поступает воистину мудро.

– Мы пойдем к Шелю, – как-то вечером сообщил мужчина, не успев толком и порог пересечь. – Срочно. Собирайся, Лойд, хорошо?

Она ощутила острый укол обиды. Неожиданный и глубокий, как если бы иглу вонзили ей под ребро, причем вонзили по самое ушко.

– Нет, – пробормотала девушка.

Талер сел на краешек стула:

– Почему?

– Потому что я пойду с тобой, – выдохнула она. – Потому что я больше не могу тебя ждать. Потому что я уже не маленькая, потому что я, в конце концов, человек. Люди выбирают, какими быть, и где быть, и с кем, и ради чего. Я выбираю быть с тобой, Талер.

Он провел кончиками пальцев по глубокому шраму. И повторил:

– Почему, Лойд?

Она притворилась, что усиленно размышляет. Результаты были сомнительные – Талер слишком подробно изучил свою воспитанницу, чтобы не обнаружить ее ложь.

И, тем не менее, не возмутился. Лойд на секунду показалось, что он этого попросту не умеет. Что он, Талер, обречен быть таким вот искренним, чуть насмешливым, но неизменно спокойным человеком.

Она никогда не видела, чтобы его спокойствие давало брешь.

– Я многим тебе обязана, – мужественно соврала девушка. – Ты спас меня, вырастил, научил всему, что умеешь сам… всему, чему тебя самого учили, – поправилась она. – И я хочу показать, что эти навыки не пропали даром. Что я умею ими пользоваться.

Мужчина посмотрел на черный храмовый потолок:

– Я учил тебя не всему.

Она обомлела, она ощутила, как внутри поднимается горячая волна пламени, но Талер поднял тонкие исцарапанные ладони и попросил:

– Давай не будем обсуждать это сейчас, Лойд. Пожалуйста, давай не будем. И давай договоримся… – он пошарил по карманам и вытащил на свет круглое зеленое яблоко. – Сейчас я отведу тебя к Шелю. Но, – Талер немного повысил голос, намекая, что перебивать его, пожалуй, не стоит. – Только сейчас. А завтра я продолжу тебя учить, но эти уроки будут разительно отличаться от уроков астрономии, чтения или математики. И если ты с ними совладаешь, то начнешь повсюду ходить со мной. Ладно?

Она кивнула. Сердито, не скрывая, как сильно ее задело вроде бы вполне привычное поведение мужчины.

Она разбросала кубики ногой, швырнула мозаикой в стену, об ту же стену побилась головой и лишь после этого испытала смутное облегчение. Голова, правда, принялась болеть и пульсировать где-то около виска, но лучше такая боль, чем спрятанная внутри.

Шель криво усмехнулся:

– Какого черта?

– А такого, – гневно выпалила Лойд. – И вообще…

Тут ее осенило, и она посмотрела на друга Талера так, будто никогда прежде его не видела.

– И вообще, – прошептала она, – вы ведь тоже…

Мужчина побледнел, но не дрогнул. Девушка скользила безумным, совершенно потерянным взглядом по его чертам – глаза карие в прозелень, волосы пепельные, нос ровный, – и надеялась, что они себя выдадут, но Шель был непоколебим.

Он был сильнее, чем Лойд. Сильнее, старше и опытнее. И он знал о Талере гораздо больше, чем, по сути, знала она. Да и что она, по сути, знала? Что у ее воспитателя голубые радужки, глубокий шрам и кривая улыбка?!

Эта мысль так разозлила девушку, что она едва не бросила свои драгоценные пергаменты в камин.

– Талер, – хрипловато, недостойным юной леди тоном произнесла она. – Талер. Кто он такой?

– Эта информация конфиденциальна, – холодно отозвался Шель. – Я не собираюсь ни с кем ею делиться.

Лойд захотелось его уничтожить. Взять за эти чертовы пепельные волосы, крепко, стальным кулаком взять – и бить ровным носом о стол до тех пор, пока о нем не будут напоминать лишь рваные карминовые лохмотья. О носе, конечно, а не о столе.

Наверное, что-то подобное отразилось в ее дрожащей фигуре. Наверное, что-то подобное изредка таил в себе Шель. Как бы там ни было, он заинтересованно подался вперед, подпер ладонью щеку и негромко, с неожиданно мягкой интонацией уточнил:

– Поганка он, да?

Лойд оторопела.

– Простите, – выдавила из себя она, – что?

– Поганка, – повторил господин Шель с таким забавным выражением, что девушку потянуло на смех. Какое нестабильное настроение, изумленно заключила она. – Бледная. Как в лесу. Ядовитая, со шрамом, но такая… м-м-м… соблазнительная, что ты все равно ее срываешь, несмотря на угрозу. Потому что эта угроза по сравнению с результатом не стоит ничего. Согласна?

– Да, – помедлив, ответила девушка.

Шель поднялся, обошел деревянный стол и, выдохнув, опустился в объятия широкого дивана. Призывно похлопал по кожаным подушкам слева от себя:

– Садись, не стой. Обсудим этого проклятого демона.

– Демона? – чем дальше, тем больше Лойд ощущала себя дурой. Но господину Шелю было искренне весело, и он усмехался так понимающе, что воспитанница Талера впервые посчитала его красивым. И, пожалуй, он вовсе не заслуживал этих ее сомнений. По крайней мере, касательно внешности.

– При тебе никто не называл его этим прозвищем? – уточнил мужчина. И задумался: – Да и при нем, наверное, никто не рискует. Но то, что за глаза его называют демоном-искусителем – неоспоримый факт.

Лойд немного поразмыслила и все-таки села.

От господина Шеля приятно пахло дикими ландышами. На Карадорре никто нарочно их не выращивал – белые крохотные цветы считали предвестниками несчастья, поражаясь, как нечто настолько нежное может становится красными зловещими ягодами. Но было и другое толкование, привезенное торговцами Харалата и тут же всеми обруганное: мол, дикие ландыши – это символ надежды, великой, непостижимой, крепкой надежды…

– Талер очень самоуверенный, – пожаловалась девушка. – Очень сосредоточенный. Но мне кажется, что ему постоянно чего-то не хватает. Иногда он выглядит… ну, таким потерянным… как будто у него отобрали нечто важное, нечто… бесценное.

– Мозги, – пошутил хозяин комнаты. – У него однажды отобрали мозги.

– Да нет же, – отмахнулась девушка. – Мозги у Талера на месте.

Господин Шель приподнял свои пепельные брови:

– С чего ты взяла?

– Эта его работа. Он занимается чем-то опасным, я права? У меня обоняние… черт возьми, как у бывалой собаки. Талер носит хорошую, дорогую одежду, но она пропитана этим… как его, порохом, а еще у него повсюду ножи, револьверы и динамит.

– Пользоваться ножами, револьверами и динамитом у нас пока не запрещено, – пожал плечами господин Шель. – Но да. Демон-искуситель подвергает себя опасности. Ты права.

Лойд помолчала. Выходит, рассказывать прямо хозяин комнаты не собирается – а наводящие вопросы его ни капельки не волнуют? Странно.

Шель расслабился. Шель пережил очередные длинные сутки, полные смешных, наивных, бестолковых интриг. Шель разобрал такую гору документов, что едва не разбился в ее ущельях. Короче говоря, устал, и спина у него гудела, и по вискам будто проехалась тяжелая телега, и ладони мелко дрожали, как у слабенького мальчика из окраинной подворотни столицы. Три недели назад глава имперской полиции поймал такого за палец и насмешливо сообщил, что, как правило, не таскает в карманах кошелек. Мальчик попеременно бледнел, краснел, потел и косился на полицейского, застывшего у дверей таверны, а палец его трепетал так, словно всерьез намеревался отвалиться к чертовой матери.

Шель понимал, почему отцу не нравилось быть кем-то настолько важным. Шель понимал, почему отец так ужасно выглядел и так болел, но все еще не испытывал к нему жалости. На всем Карадорре каменную брусчатку попирали подошвы только двух людей, которых глава имперской полиции был способен пожалеть. И если одному из них это чувство теперь не требовалось, то второй смотрел на мужчину ясными серыми глазами и отчаянно боялся, что сегодня Талер уже не придет.

– Лойд, – он протянул тонкую изящную руку и погладил девушку по щеке. – Все хорошо. Не бойся.

Она замерла. Она не поверила, что господин Шель умеет произносить такие добрые, почти нежные слова.

– Талер помогает Сопротивлению, да? – спросила она, и голос у нее ломался, как порой ломается у подростков. – А вы его покрываете. Почему вы его покрываете, господин Шель?

Взгляд у мужчины был такой внимательный, будто в разговоре с Лойд он не имел права обмануть. Но имел право рассеянно поправить пуговицу на узкой манжете рукава – серебряную круглую пуговицу, – и тоскливо улыбнуться.

– Отдохнуть бы, что ли. Я ведь не Талер, чтобы спать по четыре часа в сутки и при этом быть таким радостным, будто мне подарили ключик от ворот рая.

– Талер помогает Сопротивлению, – вздохнула девушка. – А значит, полиция жаждет получить его отрезанную голову. Но полиция – это вы, господин Шель, и вас голова Талера интересует на его же плечах.

Шель снова улыбнулся:

– Этого я отрицать не буду.

Окончание вечера утонуло в глухой обоюдной тишине. Лойд обняла свои колени, спряталась под капюшоном теплой зимней безрукавки. Мужчина расслабился, доверчиво и глупо, и задремал, плюнув как на свою, так и на чужую безопасность.

Прошло, наверное, полночи, и девушка тоже давно клевала носом, когда заскрипел ее старый знакомый – шкаф. Талер выглянул из темного промежутка между его спинкой и стеной, собрал запекшиеся губы в некое подобие ухмылки – и жестами показал, что пора идти.

Порох. Проклятый порох, сетовала девушка – так и вьется по следам высокого худого мужчины, так и вертится вокруг его аккуратной фигуры. И копоть – пятнами на запястьях, на шее и на скулах. И пепел – комьями на черных волосах, мелкими блестящими комьями. Серый, как грозовые облака.

«Я ведь не Талер, чтобы спать по четыре часа в сутки и при этом быть таким радостным, будто мне подарили ключик от ворот рая»…

Он не радостный, хмуро сказала себе Лойд. Он отважный, решительный и свободный. Он свободный – вон, спустя какой-то миг оторвется от пола и полетит. И вырастут крылья, пушистые, сильные, чудесные крылья, и унесут его далеко-далеко, туда, где нет никакого Сопротивления, Карадорра и господина Шеля.

Храм, погруженный в темноту, возвышался над заброшенной частью города, как береговая скала – над морем. Талер шел по нему, не зажигая факелов, легко ориентируясь в темноте. Лойд слышала смутный шорох, когда его ладони скользили по мрамору подземных переходов, и покорно за ним тащилась – но сама не видела ни черта, кроме неясных, кошмарных силуэтов.

Она не боялась, что мужчина заведет ее в тупик или во что-нибудь врежется. Рядом с ним она просто не умела бояться.

Там, где не было иного света, у Талера светились глаза. Голубые радужные оболочки, непроницаемая угольная вертикаль. Это завораживало – искры в такой знакомой голубизне…

В Храме было холодно. По колоннам, аркам и сводам вились колючие ледяные узоры. Иней рос, как цветы, на прожилках в потрепанном старом камне, и распускался тысячами лепестков.

Комната Лойд располагалась в дальнем конце коридора, и давно остывшая печь укоризненно пялилась на гостей оком распахнутой заслонки. Хрупкие маленькие угли хрустели под крюком кочерги, словно чьи-то сломанные кости, и девушку больно задела эта ассоциация.

Талер помогает Сопротивлению. И дураку ясно, что его оружие валяется по всем храмовым тайникам не украшения ради – нет, оно необходимо, оно испытало на себе такое богатое разнообразие вкусов, что едва ли сохранило умение ими наслаждаться. Талер – не ребенок, Талер убивает людей, и убивает их вполне добровольно.

Почему ты никогда о себе не рассказываешь, сердито подумала девушка. Почему ты никогда не рассказываешь, откуда у тебя шрам, откуда у тебя эта смелость и эта нелюбовь ко сну, откуда у тебя столько сил, чтобы держаться, бесконечно держаться в шаге от радушно оскаленной пропасти? Ты балансируешь на краю, как опытные канатоходцы империи Линн. Только их ожидает падение на солому, тюфяки или хотя бы натянутую шестами ткань, а тебя – на острые зубья ножей.

Рано или поздно ты упадешь, это неизбежно. Все преступники падают.

Он разводил огонь аккуратно и спокойно. Холод уступал, неохотно прятался под храмовым полом, и если бы не подошвы сапог – он жег бы человеческие ноги яростнее любого пламени.

– Талер… – начала было девушка, но мужчина как-то странно мотнул головой, устало улыбнулся и попросил:

– Завтра, Лойд.

– Хорошо, завтра. Но обязательно, Талер, безо всяких уловок.

Его плечи дернулись.

– Без уловок. Ты выбрала.

Уснуть она не смогла. Пламя уютно потрескивало в печи, дверь за Талером давно закрылась, и некоторое время она слышала, как он устраивается на постели в своей, соседней комнате. Как ругается, глухо и безнадежно, зацепив шрам то ли уголком подушки, то ли уголком одеяла.

Она посмотрела в угол, на ленивого зеленоватого паука. Сплетенная им паутина кое-где оборвалась и провисала, но паук не спешил ее восстанавливать. Пускай болтается, потом, если что, можно и новую сотворить, так похожую на узорчатую скатерть в особняках благородных. И ждать, пока на этой скатерти возникнут свежие блюда – глупые ночные бабочки и мухоловки, привлеченные влагой…

Летом в храме было невыносимо. Конечно, карадоррская жара не смела переступить его древние стены, а вот мухи о таких мелочах не беспокоились. Крупные, жужжащие, они вились у входа и бродили по ступеням крыльца, нагло садились на горячие локти и ладони девушки, постоянно имели какие-то претензии к ране у виска Талера. Бывали дни, когда Лойд вооружалась новомодными желтыми листовками или теми свитками пергамента, которые было не жалко, и устраивала шумную безжалостную войну. Мухи разлетались, оскорбленно и порывисто, пропадали на пару часов – и опять начинали жужжать у входа. Девушка пыталась определить, меньше их или все-таки больше – мало ли, вдруг позвали на помощь своих собратьев с местного рынка, – но в итоге сдавалась и пряталась в подземных коридорах. И пускай там попадались мыши, крысы и весьма упитанные по такому случаю змеи, зато они были всяко приятнее чертовых летних мух.

В противовес этому Лойд любила зимние месяцы. Благо, карадоррское лето было коротким, а снега выпадали уже в конце августа, пряча под собой дороги, переулки и площади. Звезды горели в небе – и снежинками опускались на землю, поблескивали, танцевали, кружились, не спеша до нее добираться. Девушка ловила их рукавицами, любовалась витиеватыми гранями и острыми лезвиями. Прикидывала – будь снежинки чуть больше, они бы кого-то ранили? И вспоминала про острова Харалата, где зима длится едва ли не целый год…

Однажды я туда уплыву, пообещала себе она. Возьму Талера, сяду на корабль – и уплыву. И буду жить счастливо, на каком-нибудь заснеженном берегу, и буду гулять по океану, заледеневшему и огромному, ничуть не хуже неба. Отражение звезд – под сапогами, снежинки – орнаментом глубоко внизу, Талер смеется, его голубые глаза светятся в темноте…

Утром веки у Талера были опухшие, покрасневшие и никак не хотели расходиться. Он прошелся до, опять же, подземного храмового колодца и набрал воды пополам с битыми осколками льда. Умылся, немного постоял, привыкая к новому состоянию – и заметил, что из тени под факелом, лишенным огня, за ним наблюдает Лойд.

– Привет, – вымученно улыбнулся мужчина. – Ты почему здесь?

– Боюсь тебя из виду потерять, – мрачно отозвалась девушка. Ближе к рассвету она осознала, что надо было все-таки попробовать задремать, но Талер уже проснулся, и за стеной загадочно скрипело перо. Интересно, что он писал – так рано утром, и кому, и не принесет ли это письмо какое-нибудь горе? – Ты ведь обещал, что сегодня продолжишь меня учить. Продолжай, будь любезен.

Сердится, обреченно понял мужчина. Она сердится. За все вечера, проведенные бок о бок с Шелем, за все мои поездки, за все тайные встречи и за то, что я так упорно не желал с ней этим делиться.

Если быть честным, я не желаю до сих пор. Ей лучше не знать о Сопротивлении, ей лучше не принимать участия в наших вылазках. Она – девочка, маленькая беззащитная девочка. И она – последний ребенок племени Тэй не только на Карадорре, но и в мире вообще…

А с другой стороны – разве будет правильно забыть о ее словах, будто они – пустышка? Произнесенные так настойчиво, так уверенно, так отчаянно – разве будет?..

«Потому что я уже не маленькая, потому что я, в конце концов, человек. Люди выбирают, какими быть, и где быть, и с кем, и ради чего. Я выбираю быть с тобой, Талер».

Он позволил себе целую минуту молчания. Он позволил себе целую минуту, пока изучал ее напряженное, настороженное лицо. Сдвинутые брови, пятнышки света в ясных серых глазах и поджатые губы – тонкая розовая линия…

А потом приказал:

– Пошли.

Храмовые залы, просторные, полутемные и сплошь пронизанные лучами солнца, проникшими через дыры в потолке, были пусты. Сейчас, весной, никто не жил тут наравне с Талером, никто не стал рисковать своим здоровьем. Сейчас, весной, тут было всего двое жильцов, и они жили в соседних комнатах, и один из них привык по вечерам прислушиваться, определяя, что делает по ту сторону каменной стены другой.

Талер вытащил из внутреннего кармана куртки нож, чье лезвие пряталось под полосой выделанной кожи. И протянул его девушке – рукоятью вперед, ненавязчиво, позволяя передумать и отступить.

Но она этого не сделала.

Как надо удерживать, как надо бить, как надо бросать такое оружие – он рассказывал медленно и подробно, соорудил из досок мишень, подавал пример. К обеду Лойд вымоталась, к ужину – достигла кое-каких результатов, хотя и весьма сомнительных. Если нож и втыкался острием в доски, то лишь чудом или во славу четырех воинственных Богов, но никак не благодаря ее стараниям. У девушки никак не получалось поймать нужное движение кисти, но она, стиснув зубы, по-прежнему стояла перед мишенью, пока Талер не переходил к иным, чуть менее сложным, занятиям.

Ей понадобилась почти неделя, чтобы освоить нож. И еще неделя, чтобы научиться не скованно повторять такой ценой заученные приемы, а пользоваться ими свободно.

Потом пришла очередь легкого женского меча. Талер потратил на него почти все свои сбережения, потому что сомневался, что Лойд сумеет размахивать обычным, рассчитанным на бывалого рыцаря. С этим оружием дела пошли веселее, да и фехтовать, видя перед собой ловкий силуэт хозяина храма, девушке нравилось. Под сводами звенели, сталкиваясь, два смертоносных клинка, и этот звон был едва ли не песней, был великолепен, неподражаем… и потрясал.

Что я делаю, спрашивал себя Талер, не способный уснуть, чувствуя, как по венам расползается беспощадный мороз. Что я делаю – и зачем? Я так надеялся воспитать из нее леди, воспитать из нее достойного человека – а в итоге воспитываю такого же убийцу, как Лаур.

Нет, мягко возразил ему кто-то. Нет, погоди, ты всего лишь воспитываешь бойца…

========== 11. Гончий ==========

Особняк был роскошный даже по меркам знати – роскошный вызывающе, чересчур, с россыпью драгоценных камней на северной стене. Изумруды, сапфиры и сиреневые аметисты; безвкусица, презрительно подумал Талер. Такое могли придумать и оплатить только выскочки из проклятого Движения – как, впрочем, и бал по случаю годовщины смерти племени Тэй.

Харалатский динамит вполне удобно прятался под камзолом. Стража не видела причин задерживать господина Твика, всем известного приятеля главы имперской полиции – тем более что он привез важное письмо хозяину дома, а хозяин дома планировал зачитать его перед гостями. Похвастаться мужчинам, выставить себя в наилучшем свете перед юными высокородными леди – Талеру было все равно, зачем. Главное, что планировал, и стража, поклонившись курьеру, тут же вернулась к обсуждению декольте некой госпожи Вейты.

Шагая по двору, он различил далекий огонек на чердаке храма, расположенного почти впритык. Дернул рукой, надеясь, что его движение заметят и среагируют; повезло, огонек то ли погас вообще, то ли его чем-то накрыли.

В парадном холле было жарко и полутемно. Фаворит какой-то дамы сидел, закинув ногу на ногу, и дружелюбно кивнул случайному прохожему, обратив на его лицо внимания столько же, сколько на пыль под своими сапогами.

Какие беспечные, усмехнулся Талер. Какие глупые. Какие наивные. И неужели опыт их ничему не учит – мы ведь подорвали десятка четыре таких вот самонадеянных домов. Кое-где, правда, пришлось повозиться, а тут все идет, как по маслу, будто…

Нет. Это не может быть ловушкой. Талер три месяца угробил, собирая информацию о приеме у самых разных осведомителей. Вряд ли господину Ивею хватило бы денег, чтобы каждого из них вынудить работать по одному определенному сюжету. А если хватило, и это все-таки ловушка – ну что ж, копаться в ней будет, по крайней мере, веселее, чем тупо швырять связки динамита в окна и слушать, как гремят, ломаясь, прочные каменные мышеловки. И как трещит огонь, пожирая все так жадно и торопливо, словно боится, что кто-то посмеет отобрать.

Талер весело улыбнулся. Страх был его самым слабым, самым хрупким ощущением; в отличие от огня, он скорее вырвал бы свою добычу из чужих рук, нисколько не смущаясь того, что они вооружены. В отличие от огня, он совсем не умел гаснуть, он горел, горел, и горел каждую чертову секунду – возможно, потому, что, убив однажды, теперь просто не мог остановиться.

Гостей в приемный зал напихалось так много, что некоторых вытеснили в картинные галереи. Дамы фальшиво радовались шансу приобщиться к искусству, угодному господину Ивею; кавалеры поддакивали и украдкой морщились, выказывая, как сильно их это проклятое искусство интересует. Талер поклонился четырем своим знакомым, поцеловал протянутую ладошку юной госпожи Рэтви, бегло перемолвился с каким-то мужчиной лет сорока, уверенным, что все вокруг обязаны выслушивать его мнение о погоде, природе и девичьем поведении. А затем, наконец, обнаружил хозяина особняка – невысокая светловолосая фигура маячила у западных дверей в зал, явно чего-то ожидая.

Талер опять вежливо согнулся и сообщил:

– Ваше письмо, господин Ивей.

Светловолосому человеку было около двадцати. Участия в атаке на Вайтер-Лойд он, конечно, не принимал, но жутко гордился делами своих родителей, погибших в огне и дыме полтора года назад. Голубые глаза – чуть бледнее, чем у главы Сопротивления, – любопытно поблескивали, как поблескивают у детей, готовых получить великолепный подарок.

– Спасибо, господин Твик. Если угодно, присоединяйтесь к нашему празднику. Тут имеются люди, которым было бы приятно с вами познакомиться и наконец-то узреть, как выглядит лучший друг господина Эрвета.

– Благодарю вас, милорд.

Талер углубился в хоровод гостей раньше, чем хозяин особняка успел одарить его улыбкой. Протолкался в угол, извинился перед пожилой дамой, оскорбленной таким наглым поведением – и застыл, намереваясь как следует развлечься. Нашарил под камзолом узкую упаковку, обшитую прочной бумагой, щелкнул по краешку фитиля ногтем, запуская процесс горения – и принялся наблюдать, как господин Ивей поднимается на сцену, предназначенную для оркестра. Последний замолчал, медная труба оборвала песню на гортанной, довольно-таки красивой ноте, и в тишине отчетливо прозвучал треск бумаги.