Текст книги "Дети Драконьего леса: Вайтер-Лойд (СИ)"

Автор книги: shaeliin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

– Молчи, смерд, – пресек его попытки механик. Но все-таки притих, и вдоль обшивки принялись постепенно загораться вертикальные светодиодные панели.

А потом космическая тишина закончилась.

Надрывно зашипели трубки вентиляции, мелодично что-то произнес корабельный искин. Машинный отсек вырабатывал воздух едва-едва, с натяжкой, но спустя минут пятнадцать команда избавилась от лицевых щитков, и Джек опасливо принюхался, а Эдэйн поправил свою клипсу.

В углу рубки чернело пятно пожарища, а на него смотрел, безрадостно ухмыляясь, новый мертвец. Этот был, пожалуй, старше, чем юноша в капсуле хранения, хотя смерть избавила его от возраста, нежно разгладила морщины между бровями, уберегла остекленевшие синие глаза.

Его руки лежали на подлокотниках. Его распахнутые, вывернутые ножом руки, и кровь озером катилась по обшивке пола, пока не высохла. Брошенный пистолет валялся у штурвала – со строгим «1.5» на выцветшем индикаторе.

Талер поежился. И наклонился над пожарищем, активируя сканер.

Это были его товарищи. Это были его товарищи, убитые неизвестно ради чего, сожженные неизвестно ради чего. Хрустящие ломтики пепла услужливо ломались под любым неосторожным касанием. Хрустящие ломтики бесполезного уже пепла.

…снег закончился, небо стало чистым и голубым, высотки соскребли со своих крыш белые ледяные сугробы. Суровая зима EL-960 была твердо намерена закончиться, была твердо намерена уступить такой долгожданной, такой овеянной мечтами весне. И пели редкие серые птицы, и обрастали почками и бутонами деревья, и первая листва зеленела под сиянием довольного, счастливого солнца. Какая разница, что февраль, какая разница, что до марта еще три недели – главное, что снега больше не будет, что буря ушла прочь, и не надо больше прятаться по домам, и можно пройтись по магазинам, и клубам, и… паркам.

Она собиралась дольше обычного. Расчесалась, как следует затянула пряжку ремня. Застегнула пуговицы рубашки – красной и клетчатой, широкой, с аккуратно выглаженным воротником. Вдохнула…

…запах одеколона и сигарет.

Будет весна.

Будет.

Уже скоро.

Вселенная не сломалась. Не замерла. Планета под номером 960 медленно и неустанно вращается, вокруг нее кружатся луны-спутники, и выступают из небесной синевы звезды, и космическая тишина раскинулась высоко вверху, ожидая своей победы.

Но она ее не одержит. Никогда – не одержит, потому что люди научились пересекать ее с помощью кораблей, потому что люди научились убивать ее наушниками, и клипсами, и отдельными каналами связи. Не одержит, потому что люди не боятся, не трусят, не убегают.

Потому что люди скоро ее вытеснят, и построят искусственные планеты, и некое подобие настоящих атмосфер, а может – весь этот космос оборвется, его забьют железными дорогами, станциями, тоннелями и тротуарами, и забавные фигуры с воздушными баллонами на бедрах – или на спинах – будут разгуливать по мертвому телу тишины…

Она подняла глаза.

Будет ли небо, если не будет – кораблей? Будет ли небо, если независимые, обитые сталью пути соединят сектора?..

Мимо проехал забитый людьми автобус. А за ним – еще один, и водитель широко улыбнулся девушке, поглядевшей на него с края пешеходного перехода. Красный свет, желтый, зеленый, кроссовки неуклюже и забавно шлепают – у протезов цельнолитые стопы, неподвижные, лишенные всякой гибкости.

И все равно – самые лучшие.

У меня была длинная, потрясающе длинная – для человека, обреченного с момента рождения, – жизнь. Я видела моря, и видела горы, и пустыни я – видела; мне попадались шоссе, ведущие куда-то вдаль, по сухой равнине или по кромке поля. Мне попадались океаны, и попадались орбитальные станции, и густые леса, никем не затронутые, свободные, светлые…

Был камень, алтарь, и оскаленный рот высокого господина, одетого в белый бесформенный балахон. Был синий пролив, наискось пересеченный паромом, и покинутые лодки, и пирсы, и соль на берегу. Был человек у запертого шлюза, раненый человек, сказавший…

Птицы хлопали крыльями. Крикливые, шумные, очень сильные птицы.

Было не только это, сказала себе Лойд. Было не только это. Был особняк в Эраде – особняк семьи Хвет, проданный какому-то богачу. Было кладбище, была могила, а на ней – имя Талера Хвета, хотя Талер стоял рядом с маленькой беловолосой девочкой и прятал ее ладонь в кулаке, сжатом чуть-чуть – чтобы не причинить боли…

Был другой, совершенно другой Талер. Жестокий, самоуверенный, непредсказуемый. Талер, у которого не было сигарет, который, волнуясь или будучи растерянным, кусал себя за костяшку пальца. С ног до головы заляпанный кровью, чужой кровью, окутанный ароматами железа и гари…

Она остановилась у ворот парка. Сторож покосился на очередную гостью и кивнул – проходи, мол, все аттракционы работают, все аттракционы готовы тебя принять…

Солнце падало. То есть оно, конечно, плавно опускалось, но для напарницы капитана Хвета – падало, торопилось, выбрасывало минуты прочь. И они сыпались, белыми крупицами теплого песка сыпались между пальцев.

Ей не хватало решимости. Не хватало смелости.

Ей почудилось, что кто-то наблюдает за ней из толпы. Ей почудилось, что кто-то изучает ее, прикидывает – а сумеет ли, а рискнет ли, а не вспомнит ли вовремя о команде «Asphodelus-а»? А будет ли она достаточно упряма, чтобы пересечь невидимую границу, дернуть – и вырвать – невидимую нить? Сжечь все обратные мосты, все до единого – и увидеть, как они рушатся?..

Она выпрямилась. Непреклонно и гордо.

Что-то словно говорило ей – пора. Твое время вышло. Твое время закончилось, ты и так тянешь его, и тянешь, и тянешь, а оно болезненно кривится и покорно добавляет лишние минуты – бери… если это поможет, если это необходимо – бери, но помни: ты будешь вынуждена вернуть. Однажды – ты будешь вынуждена.

Три билета на чертово колесо. Три оборота над изгибом EL-960, над будущей весной – и закатом, а закат обещает новый день, слышишь, завтра наступит новый день, и в окнах твоего дома…

На табличке у кодовой панели загорелась яркая надпись: «ПРИСТЕГНИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, РЕМНИ». Кабинка тронулась, механизмы выполнили свою миссию, и она, Лойд, словно бы сама, без их участия, поднималась над улицами и высотками, над фарватерами и трассами.

«И… давно ты… прокатился тут в первый раз?»

«Давно. Через год после автокатастрофы».

Она закрыла глаза.

Если вообразить, что ничего не случилось… если вообразить, что капитан Хвет по-прежнему сидит напротив, и это не его клетчатая рубашка прячет под собой хрупкую фигуру Лойд… если вообразить – можно почти осязаемо услышать… его голос.

Под ресницами стало горячо.

«…что пройдет, например, лишняя минута, и вслед за теми… людьми, или кто там ломает храмовую дверь, порог переступлю уже я. И что я обязательно тебя спасу. Ладно?..»

«Asphodelus» носился по космосу годами. Разведывал, и выискивал, и наказывал. Перевозил хакеров, и убийц, и маньяков, и мошенников, и сдавал их в изолятор, и покорно заносил в рубку награды.

И был его домом.

И был… его.

Капитанское кресло, и бортик иллюминатора, и каюта. Диван перед низким столиком, куда Эдэйн ставил свою чашку с горячим кофе и терпеливо ждал, пока он остынет. Панель у штурвала, где часто валялась шоколадка или пачка чипсов, потому что Джеку было скучно следить за показаниями приборов и ждать обеда, завтрака или ужина. Машинный отсек, пятна мазута на темно-зеленой форме Адлета, вечно пьяного, диковатого и слегка сумасшедшего.

Развернутый экран. Переменчивая крупная цифра.

«Это жертвы. Это количество убитых людей…»

Все когда-нибудь кончается, усмехнулась девушка. Все кончается. Это правильно и логично, хотя порой бывает еще и… больно.

Чертово колесо нырнуло в темноту орбиты.

Он умирал, сжимая в кулаке чью-то фотографию. Он убедился, что эту вещь не опознают и не восстановят, что она сгорит, не выдав своего содержания.

Принтер, авторучка и сигареты. У магазина больше нет продавца, а Дик и Мартин безжалостны. Я умру, я, возможно, умру, но сперва они выпустят заложников, сперва они покинут Белую Медведицу – я все сделаю, все выполню, я…

Но сначала…

Я так и не сказал тебе этого. Я так и не сказал, потому что мы были – заняты. Сколько дел мы разобрали вместе, сколько заданий выполнили, сколько мы устранили целей? Мы были – безжалостны, как они? Мы были – жестоки? Я так и не сказал, я постоянно отворачивался, находил не похожие, абсолютно не похожие, но по-своему важные слова, хотя мне было нужно сказать всего лишь четыре. Четыре таких очевидных, глупых, забавных… и таких невероятно ценных слова.

«Я люблю тебя, Лойд».

Если бы не ты, я бы никогда не узнал – а что, собственно, вообще называют любовью?..

Чертово колесо тонуло во мраке, словно бы в озере. Пламенела надпись «ПРИСТЕГНИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, РЕМНИ» – и ремни были, конечно, пристегнуты. Это особенный день, заявила себе Лойд. Это – особенный.

Дуло пистолета неприятно холодило висок.

Нажми, попросила она себя. Нажми. Это легко, это… легче.

Если бы Талер видел, он бы двинулся умишком, ехидно донес до нее кто-то. Если бы Талер видел, он бы ходил за тобой повсюду, и прятал пистолеты, и выбрасывал ножи, и следил, чтобы ты не утонула в ванной. Если бы Талер видел, на борту «Asphodelus-а» не было бы ни единой веревки, и ни единой острой вещицы, а Джек сидел бы за штурвалом неотрывно, сидел бы вечно – лишь бы ты не расколошматила корабль о какой-нибудь астероид, лишь бы ты не…

Талер не видит, перебила этого кого-то девушка. И не увидит. Я одна в кабинке, и на EL-960 – одна, и нет больше никакого Талера, нет больше никакого…

Дернулся в кармане планшет.

У нее задрожали пальцы.

Пистолет привычно лег в кобуру, а кобура щелкнула, закрываясь.

– Добрый вечер, Лойд, – негромко произнес Эдэйн. Изображение в экране плыло, колебания сигнала не давали толком рассмотреть его настороженный прищур, но то, что прищур был, не вызывало у девушки сомнений. – Как ты себя чувствуешь?

– Великолепно, – бодро отозвалась она.

Молчание. Напряженное, недоверчивое молчание.

Эдэйн, кажется, проводил свои часы в кухне. Над его плечом краснели маки на старых фотообоях – и поблескивала посуда в тумбочке.

– Где ты, Лойд?

– Катаюсь на чертовом колесе. У меня с собой бутылка вина. Поэтому все вопросы, если они у тебя, разумеется, есть, я предлагаю решить сейчас. И когда мы их решим… не звони мне, Эд, хорошо?

– Покажи бутылку, – потребовал он. Настойчиво так потребовал, будто не верил, что у девушки она есть.

Лойд улыбнулась и показала. С обидным, но вполне достоверным недоумением.

Эдэйн полюбовался деталями этикетки, деловито кивнул и сообщил:

– Завтра я буду в южном порту EL-960. Ты меня встретишь? Я всего единожды бывал у капитана в гостях и, признаться, не помню, где расположена его…

– Эд, – перебила девушка. – Завтра я буду ужасно пьяной. Включи, пожалуйста, навигатор и воспользуйся услугами интернета, если тебе не жалко так издеваться над своими талантами.

Он хотел возмутиться, но Лойд нахмурилась и упрямо уточнила:

– Разве ты не штурман? Я наивно полагала, что если Джеку и Адлету порой не удается найти дорогу куда-либо, то, по крайней мере, тебе это по силам точно.

– Лойд, – совсем уж тихо обратился к напарнице капитана Хвета Эдэйн. – Что за дьявольщина у тебя на уме? Ты ведь обычно так себя не ведешь.

Она позволила себе мягко, задумчиво погладить железную рукоятку.

И принялась неумело, но старательно его обманывать.

Все хорошо, Эдэйн. Все хорошо, ладно, если тебе так уж не хочется колесить по эльским трассам в одиночку, я сниму такси и приеду за тобой. Да, если угодно, давай прогуляемся по кварталу, посидим в каком-нибудь кафе, поедим, если погода будет не менее теплой, чем сегодня, мороженого… хорошо, Эд. Я буду тебя ждать.

Он подозревал ее. И был прав, но, господи, как тяжело признать себя уязвимой, как тяжело признать себя слабой, как тяжело расплакаться не посреди зала, где спал, свесив бледные кисти с подлокотников, Талер Хвет – а расплакаться на глазах у Эдэйна, выдав ему свое текущее состояние.

За ним, штурманом «Asphodelus-а», никто не приедет на такси. Он простоит у южной станции час, или два, или всего пятнадцать минут, снова наберет номер девушки по имени Лойд – а ему ответит вежливый оператор. «Извините, аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети»…

Она вновь странно искривила губы – не улыбка, не усмешка, не гримаса, – и еще немного отложила расправу над собой, потому что ей на ум пришла некая забавная, хотя и глупая, мысль.

Связь на чертовом колесе ловила неважно, и все-таки – аппарат абонента, избранного бывшей напарницей капитана Хвета, поймал – и радостно принял поступивший сигнал.

Она испытующе посмотрела на взлохмаченного Адлета, на аквариум с карпами за его спиной, на женщину, перебиравшую банки с дешевым кетчупом. Он испытующе посмотрел на кабинку чертова колеса, на пламенеющую надпись «ПРИСТЕГНИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, РЕМНИ», на город, возникший далеко внизу.

Он умело подмечал детали вроде стыков, узлов и креплений, а потому не испугался – и даже позы не переменил.

– Катаешься, о дочь великого солдата?

– Катаюсь, о сын Господень. Благослови на битву, – попросила девушка.

Адлет серьезно покивал:

– Да пребудут с тобой силы предков, и отца твоего, и матери, и любой крови, от которой ты происходишь. Да пребудут с тобой силы Господа моего, и ангелов, и небес, и да будешь ты благословенна. А если без шуток, – он отодвинулся куда-то за стеллаж, – то все ли в порядке, Лойд?

– Разумеется. Ладно, спасибо за помощь. Пока, Адлет, увидимся в марте. Я соскучилась, так что буду выспрашивать обо всех твоих делах.

– Если буду пьян – не отвечу, – рассмеялся механик.

Чертово колесо протащилось над самой землей, скрипнуло и принялось подниматься.

Тогда, с Талером, оно было неотразимо.

Оно было неотразимо и сейчас, но Лойд мучительно не хватало голоса. Мягкого, очень теплого и такого родного, что воспоминание царапнуло девушку больнее ножа.

Дуло пистолета неприятно холодило висок.

Увидимся в марте, Адлет.

Эдэйн… увидимся у станции завтра.

Талер… если ты где-нибудь еще есть, можешь ли ты встретить меня спустя…

…секунду?..

========== 16. Бессмертный ==========

Он хотел вернуться на Карадорр. Хотел убедиться, что Кит не болтает с человеком, чье лицо изуродовано шрамом. Он хотел убедиться, что все нормально, что все по-прежнему, что заснеженная земля такая же, какой он ее запомнил – но она изменилась, неправильно, болезненно изменилась, и теперь он пытался понять, как именно.

Попытки были неудачные.

Чем дольше он думал о Карадорре, тем больше ему нравилась Тринна. Тоже холодная, тоже – заснеженная, зато – гораздо более… распахнутая. Чем дольше он думал о Карадорре, тем чаще ему вспоминался юноша по имени Тельбарт, и девушка по имени Эли, и тот последний, тревожный, тайный разговор с ней – вдали от лорда Сколота и вдали от короля, чтобы никто не слышал ни единой фразы.

Ни единой.

Он рассказывал ей, что Сколот не умеет любить. Он рассчитывал ее образумить; он верил, что знание о старухе Доль, о болезни и о полном уничтожении детских, а потом и взрослых, эмоций поможет Эли отвернуться от карадоррского юноши. Но в то же время он боялся, что девушка испугается, или закатит ему истерику, или побежит и влепит его подопечному сильную, безжалостную пощечину.

Не оправдалась ни одна из его надежд. И – ни один из его страхов.

Она просияла. Она восхищенно выдохнула, она заявила, что ни за что не забудет о лорде Сколоте. Что обязательно его дождется, что обязательно его примет, что если нигде на Карадорре у него однажды не получится найти укрытие – она предоставит ему свой дом, и свой лес, и свою любовь.

– Я сделаю все, чтобы это стало любовью, – горячо произносила она. – Я сделаю все, господин Эс.

Дракон помолчал, размышляя над ее словами.

– Вы так и не уловили сути. Моему подопечному любить просто нечем.

Эли подняли брови:

– Тем более! Вы задумайтесь – ему НЕЧЕМ любить, НЕЧЕМ сожалеть, а он все равно мечтает выбить у себя эти чувства, мечтает с боем их отобрать! – ее золотистые глаза горели таким восторгом, что господин Эс им едва не заразился. – Это же потрясающе!

Он тогда промолчал, потому что она была права. И обманывать ее, убеждая в полном равнодушии Сколота, крылатый человек не отважился.

Подземная огненная река ушла из-под империи Сора, подземная огненная река миновала тоннели под белыми от снега пустошами – и пропала где-то у берега Великого Океана. Господин Эс боялся, что она доползет до Тринны и сожжет ее, а потому раз пять выбирался по ночам из Лаэрны, выгибал шею и принимал свой запасной облик. Мощные крылья колотили по морозному воздуху, мощные крылья грозили вот-вот заледенеть – и как же хорошо, как же волшебно, что в противовес карадоррскому холоду внутри господина Эса жила буря. Пускай не такая мощная, не такая ровная, как у реки, пускай не такая глубокая – но буря, и она вынуждала таять острые кусочки льда, прилипшие к перепонкам.

Он летал над океаном, над морями и над берегом, но места, куда ушла река, не нашел. Догадался только, что она обошла триннскую землю по дуге.

И ладно.

Паршивое настроение ходило за ним повсюду, портило его отношения со всеми, кроме Сколота. Он старался не покидать особняк, но его постоянно тянуло то на площадь, то вообще в окраинные переулки; он шатался по ним, попеременно сутулясь и принюхиваясь. Не было ни знакомого запаха, ни песка, случайно выпавшего из руки; не было ничего, что могло бы вызвать у него обоснованное подозрение. И все-таки – он чуял, нутром и сердцем, что Кит поблизости, Кит не в пустыне – просто не хочет показываться ему на глаза…

Уходи, лаэрта.

Разве ты забыл мое имя?!

Он ведь произнес это глухо и невнятно, и болели треснувшие губы, и Кит был – размытый силуэт у краешка моря. Он ведь произнес это глухо и невнятно – а запомнил едва ли не криком, отчаянным, сорванным и умоляющим. Не выгоняй, пожалуйста, не надо, позволь мне остаться, позволь остаться, я буду рядом с тобой, вечно – буду рядом с тобой, и под моей защитой никто не посмеет повлиять на твою тоску. И не будет, слышишь, не будет никакой тоски, я сотру ее, перепишу – заново, и ты снова научишься быть если не до конца счастливым, то хотя бы…

Невидимая граница вдоль теплого течения. Оттуда не видно пустыни, оттуда не видно даже белого пятнышка, искаженного расстоянием. Как я долетел до Карадорра, будучи раненым, будучи наполовину слепым, будучи не способным воедино собрать свое драконье – и свое человеческое зрение? Как я долетел?

Ты нес меня? Маленький и тоскливый – ты?..

Я соскучился, думал господин Эс. Я ужасно по тебе соскучился. Но ты ни за что не примешь меня обратно, ради меня же самого – не примешь. А, рожденный тут, я не могу отыскать свою дорогу в Безмирье. Не могу, и ты прозябаешь там один, упрямо и верно, и сходишь с ума, и теряешь остатки сил. Я бы спас, я бы вытащил, я бы согрел – но…

Может, мне умереть, совершенно серьезно воображал он. Может, мне умереть? Если я беспомощен, если я – бесполезен, будучи вполне живым – что, если, будучи мертвым, я позову – и ты удивленно окликнешь меня по имени?..

Потом он едва ли не проклинал себя за эти мысли. И – бывало – за поступки, ведущие к их полному исполнению…

Так, даже находясь вдали от Карадорра, Кит знает, что с его драконом все хорошо. Кит знает, что у его дракона есть нечто, похожее на дом, нечто, похожее на приют. Кит знает, что его дракону тепло, и вполне уютно, и есть, с кем поделиться – например, печалью. Кит знает, он все для себя решил, он совсем не колеблется и не боится: а что, если это – ошибка? Что, если не такое, отнюдь – не такое благо нужно крылатому звероящеру, хозяину птиц, возлюбленному портовых чаек?

Что, если он предпочел бы ослепнуть, но до самого конца – жить, просыпаться у маленького костра в белой пустыне, слушать прибой, любоваться морем – размытым бирюзовым пятном, – и смеяться, позволяя чайкам неуклюже цепляться коготками за его руки?..

Сколот недоумевал. Сколот не испытывал ничего подобного, не догадывался, что вообще происходит с его опекуном. Но – по-своему – пытался о нем заботиться, хотя Тринна отобрала у него ровно столько же внимания, сколько у господина Эса.

Он тоже о ней думал. И хотел вернуться, плюнув на империю Сора, на свою клятву быть преемником господина императора и взойти на трон. Вернуться, плюнув на знакомую, но теперь – чужую таверну, и на Фонтанную Площадь, и на старенькую Доль, и на место добычи «драконьих слез» – хотя поначалу ему казалось, что надо поехать в империю Ханта Саэ, надо поехать и посмотреть, как именно поднимают над полосой прибоя черные в синеву камни.

Время от времени господин Эс приносил к ужину то вино, то самогон, то коньяк – и пил, рассеянно поглядывая в окно. В такие моменты его затуманенному рассудку чудилось, что Кит проходит мимо особняка, и над его светлыми, почти белыми волосами возвышается кожаный берет, увенчанный красным пером, зажатым в тисках рубиновой броши…

Он поднимался из-за стола, пошатываясь, подходил к подоконнику и сжимал виски, но никто не шагал по каменной брусчатке, никто не носил береты, никто не носил ботфорты, никто не распускал ворот на льняной рубашке и не отмахивался от холода с таким видом, будто не умел его ощущать.

Он бросал недоеденный ужин и шагал по брусчатке сам. Шагал, повторяя чужую, слишком неудобную для своего роста, веса и привычек походку. Шагал, вспоминая, как скитался по берегу Извечного Моря мальчик с янтарной каймой вокруг блеклой радужной оболочки, и эта янтарная кайма шипами уползала внутрь, окружала иглы зрачков. Эта янтарная кайма была смертоносна, была остра, и она бы с удовольствием утащила в беду любого, кто рискнул бы ей противостоять.

Однажды – вот так – невысокий мальчик рассказывал ему о лойдах. О янтаре, оплетающем живые сердца, о том, что если ночью на земле рождаются Гончие, то в небе угасают звезды, и луна грустно, как будто слегка укоризненно качается в облаках: ну зачем ты, Кит, создал именно такую расу, ну зачем ты, Кит, обрек на гибель моих сестер и детей?

Кит криво улыбался, лежа у костра, и луна замолкала. Ей не о чем было спорить со своим Создателем, а Создателю было нечего ей ответить.

Он понятия не имел, какими вырастут его лойды.

Он понятия не имел, что они будут вовсе не так чудесны, как ему рисовалось.

Он понятия не имел, что наступит утро, и он явится на пустоши Вайтера, оскалится – и жестоко накажет своих детей, и станет причиной, по которой Взывающие принесут на остров покрытый желобками алтарь, и станет причиной, по которой сотни раз будет касаться плоти острие ножа…

…и станет причиной, по которой человек со шрамом от виска по скуле вниз придет на те же пустоши, придет, ступая по следам вооруженных отрядов.

Было так… глупо встретить его у фонаря, в ярком свете ночного пламени, что господин Эс обозвал себя пьяницей и не менее глупо заключил, что его снова мучают миражи. Но человек со шрамом от виска по скуле вниз вежливо обернулся к юному лорду Сколоту, и оказался его случайным знакомым, и назвался господином Твиком, и согласился пойти и вместе выпить харалатского…

Было так глупо, что напрямую уточнить, не попадался ли этому человеку его Кит, опекун будущего императора так и не отважился. Он предложил господину Твику спеть, вынудил его погрузиться в историю Линна, разговорил его, зачитал ему свои стихи, объяснил, почему не стоит соваться на Харалат без оружия – и напряженно, болезненно следил за каждым его движением. Искаженное лицо, искаженная – как это называется?.. а, точно – мимика, в ней сперва тяжело разобраться, но человек со шрамом – он какой-то… иной, располагающий, замечательный. Господин Эс просидел бы с ним до рассвета, а потом и до заката, и опять – до рассвета, но спустя четыре часа господину Твику надоела компания лорда и его приятеля, и он сдержанно попрощался.

Напоследок зеленоглазый дракон похлопал человека со шрамом по плечу.

И застыл, потому что, реагируя на это прикосновение, скрипнули осевшие на рукаве мужчины крупицы непокорного седого песка.

Господин Твик переступил порог таверны. Господин Твик нырнул в темноту города, в черную, густую темноту, и факелы только единожды обвели его худую фигуру нежным красноватым сиянием.

– Господин Эс? – окликнул своего опекуна Сколот. – Мы с вами еще будем пить, или все-таки пойдем домой?

Дракон стоял у двери. У закрытой вышибалой двери, и вышибала растерянно косился на позднего клиента, явно забывшего, какого черта он здесь торчит и какого черта все еще не догоняет человека со шрамом от виска по скуле вниз.

Господин Эс растер одинокую крупицу песка между кончиками пальцев. Она была вроде бы гладкой, вроде бы теплой, но почему-то заколола, почему-то больно перекатилась по чуть шероховатой коже. Будто намекая, что нет, мальчик с янтарной каймой вокруг блеклой радужной оболочки не в пустыне. Мальчик рядом, в Лаэрне, мальчик намеревается убедиться, что его Эс – по-прежнему веселый, самоуверенный и насмешливый тип, что у него получилось преодолеть свое прошлое.

Рядом.

На расстоянии вытянутой руки.

В каком-нибудь спокойном, тихом домике, или на постоялом дворе, или…

– Господин Твик! – отчаянно позвал Эс. – Господин Твик, пожалуйста, подождите!

На Фонтанной Площади господина Твика не было. Трое людей негромко обсуждали дуэль между старшим и средним сыном семьи Веттер – Эс миновал бы их безучастно, миновал бы, не посмотрев, но тот, кто стоял ближе всех к заснеженному бортику, внезапно притих и резко обернулся, провожая опекуна лорда Сколота весьма далеким от искреннего участия взглядом.

– Продолжайте без меня, – бросил он своим товарищам. И, не реагируя на их вопросы и возражения, двинулся по следам крылатого звероящера, двинулся, не спеша прикидывать – а что, если ему показалось, что, если он поймает за локоть обычного паренька из Университета, что, если…

Он поймал за локоть зеленоглазого дракона.

Его сапоги тонули в объятиях не расчищенного снега.

– Извините, я немного занят, – сердито заявил Эс. – Я кое-что потерял, и мне нужно это найти. Будьте любезны выпустить мою…

– Ты, – глухо произнес мужчина. – Это все-таки ты.

– Будьте любезны… простите, что? – нахмурился опекун лорда Сколота.

У мужчины были карие с темно-зелеными пятнышками в глубине общего цвета глаза. И сложная прическа, старательно собранная прислугой из ровных пепельных прядей, заколотых малертийскими скрещенными спицами.

– Кто написал «Shalette mie na Lere»?

Господин Эс поежился. И медленно, осторожно попятился.

– Не ваше дело, – грубо сказал он. – Абсолютно – не ваше. Читаете старые книги – читайте на здоровье, а к авторам не лезьте. Понятно?

– Ты помогал автору? – удивился мужчина. – А я полагал, что всего лишь был его персонажем.

Настороженное молчание. Господин Эс внимательно изучал кареглазого мужчину, а кареглазый мужчина внимательно изучал господина Эса.

– Там ты был… гораздо моложе, – заметил он. – Гораздо мягче. Неужели тебя так обидело, так задело то, что автор «Shalette mie na Lere» тебя использовал?

– Вы не правы, – обманчиво спокойно возразил опекун лорда Сколота. – В первую очередь он меня любил.

– Нет, он тебя использовал, – настаивал кареглазый мужчина. – Разорвал на кусочки. Заставил быть – всем. И прогнал, поскольку ты больше не был ему нужен.

Господин Эс не дрогнул. Только посмотрел на своего неожиданного собеседника с каким-то… сожалением, что ли.

– Вы не правы, – все еще спокойно повторил он. – Вы не были в пустыне. Вы не видели того, кто позволил вам скитаться по Карадорру. Вы не можете, по-настоящему – не можете и представить, каким он в итоге стал, вы не можете и представить, каково ему было после выхода за рубеж. Вы не можете. Но на вашем месте, – господин Эс недобро усмехнулся, – я был бы ему хоть немного благодарен. За то, что у меня есть земля, и я имею право по ней ходить. За что, что у меня есть небо, и я имею право находиться под его защитой. За то, что у меня есть солнце, и луна, и в целом – свет, что я не брожу во мраке, отыскивая путь на ощупь. Я был бы… хоть немного за это благодарен.

– Ты, – ехидно протянул мужчина, – сам и работаешь этим светом, этой землей, этими звездами и лунами. Я буквально, – он вернул господину Эсу его усмешку, – хожу по твоему живому телу. У меня под ногами – твои жилы, твое мясо и твои кости. У меня под ногами – ты. Как мусор. Шелестишь… снегом.

Господин Эс побледнел, и усмешка его собеседника изменилась. Впрочем, не особенно, хотя после этой перемены она больше походила на яростную гримасу.

– Ты, – продолжал он, – распят, я пользуюсь тобой, как пользовался автор «Shalette». Не спорь. Он избавился от тебя, едва сообразив, что вы размышляете на разных уровнях. Он избавился от тебя, едва сообразив, что его с таким трудом сотворенный мир будет мучить своего спасителя. У тебя, значит, испортилось человеческое зрение? У тебя, значит, не осталось никаких резервов, чтобы добавить к нынешнему живому полотну еще пару континентов? У тебя, значит, не осталось никакого желания сделать мир совершенным? Ну так убирайся, убирайся отсюда прочь, и не показывайся больше у границы пустыни, и какая разница, что там творится у тебя на душе!

Господин Эс выдохнул и коротко подался вперед:

– Заткнись.

– Что? – насмехался мужчина. – Прости, я не расслышал! Уж больно тихо ты ко мне обратился, а ведь голос, вроде, у тебя недавно имелся!

Господин Эс протянул обе руки – и его чуть шероховатые ладони сжались на чужом воротнике.

– Я сказал, заткнись! – уже громче потребовал он. – Хватит рассуждать о том, о чем ты знаешь ровно столько же, сколько о системе полета небесных тел! Ты – никогда – не видел – моего – ребенка, ты – никогда – не видел – его – отчаяние! Еще одно дурное слово о нем, и я вырву тебе язык, ясно?!

Кареглазый мужчина не возмутился. Кареглазый мужчина не испугался, и до господина Эса дошло, что он нарочно говорил все эти глупости, нарочно пытался вывести опекуна лорда Сколота из себя. И на секунду – ему сделалось… жутковато. Что за цели у этого человека, о чем он думает, чего ради он поймал крылатого звероящера за локоть?..

– Ясно, – с неоправданной мягкостью отозвался мужчина. – Обойдемся без них… без дурных слов, я имею в виду. Но, прошу тебя, ответь на один вопрос… так, ради чистого интереса. Пожалуйста.

Внезапная вежливость огорошила господина Эса больше, чем, собственно, поведение кареглазого мужчины в целом. Он выпустил чужой воротник из пальцев – и его тут же стукнули под левую ключицу чем-то весьма холодным.

– А, черт… как неуклюже… – пожаловался кареглазый мужчина. – Ладно, в любом случае ты сейчас не будешь злиться. А суть вопроса такова: скажи, Создатели живых миров – они умеют умирать? Можно ли, предположим, отобрать у них шансы управлять миром? Завладеть пустыней, окрестить себя – опять же, предположим – властелином всего сущего? Можно ли, Эстамаль?