Текст книги "Дети Драконьего леса: Вайтер-Лойд (СИ)"

Автор книги: shaeliin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц)

Черная лента армии, как змея, болталась далеко впереди. Три тысячи отборных солдат, рыцарские мечи, надежные арбалеты и луки, ножи, кинжалы, доспехи и шлемы с красными перьями. Ровно три тысячи – тут никакое Сопротивление не спасет, а простое человеческое упрямство – может.

Подгонять лошадь не имело смысла. Адъютанты армии и так уже присылали своих гонцов, спеша выяснить, что за человек преследует особый карательный поход; он коротко бросил: «наблюдатель от господина Эрвета», и гонцы тут же убрались, опасаясь прогневить опасного спутника.

Он пытался читать, но мрачные мысли вынуждали его то и дело возвращаться к началу главы – или к началу книги. Тогда он попробовал посвятить себя изучению пейзажа, но яркие золотые лучи, изумрудные стебли и синее, по-весеннему синее небо были так незначительны, так малы по сравнению с фигурами воинов, что теряли всякую ценность – по крайней мере, в голубых глазах этого человека.

В империи Малерта не было никого по имени Твик.

Но зато был глава Сопротивления, демон-искуситель – Талер Хвет.

По Малерте черная змея отрядов ползла нарочито медленно и гордо – мол, пускай народ полюбуются героями, способными избавить его от подлых неразумных рас! Они так и говорили – неразумных, и Талер сжимал бесполезные сейчас кулаки, потому что не сомневался – дети племени Тэй подчиняются своим особым законам, и если они кем-то жертвуют, значит, что-то вынуждает их так поступать. Значит, великий грех, упомянутый в летописях и легендах – не шутка, но, разумеется, и не повод никого убивать…

Талер хмыкнул. За последние месяцы он так измарался в чужой крови, что рассуждать о смерти племени Тэй было, пожалуй, смешно. Однако, если подумать, именно ради них он и проливал всю эту кровь, именно ради них он топился в запахе железа. Именно ради них – только чем это помогло? Вот он, отважный герой, с револьвером у пояса и широким ножом в неудобной кожаной сумке – топчется, как дурак, в добрых пяти выстрелах от своего противника…

Птицы радовались солнцу так, что их вопли заглушали собой весь мир. Не было слышно, как налетает холодный океанский ветер; не было слышно, как шумят низкие грозовые тучи у краешка горизонта. Лишь поздним вечером, перед ночевкой у рубежа Вайтер-Лойда, солдаты насторожились и принялись разбивать шатры – хотя бы для офицерского состава.

На кой черт он понадобился, этот состав, печально размышлял Талер, сидя под раскидистым деревом. На кой черт, если вы идете уничтожать, а не драться? Вряд ли дети племени Тэй окажут вам достойное, ха-ха, сопротивление – вон, даже у нас не получилось, хотя наших товарищей вдвое больше, чем вышеупомянутых несчастных детей…

Ливень грянул, как прощальная похоронная песня. Бились капли о разом погрустневшую блеклую траву, собирались лужи в рамках полосы тракта. Лошадь, накрытая запасным плащом, вздрагивала и пронзительно ржала, а Талер нахохлился под кожаным капюшоном и мрачно, завороженно следил, как то и дело вспыхивают голубые небесные огни. Кто-то рассказывал ему, что деревья – не защитники на случай грозы, но воинский лагерь не был защитником тем более, а сидеть посреди поля мужчине претило. Глупость какая, лучше все-таки под ветками, лучше все-таки под…

Либо судьба сегодня благоволила к господину Хвету, либо, наоборот, он был слишком ей противен, чтобы разбрасываться огнем, но ливень закончился безо всяких происшествий. Капли ритмично постучали по древесной коре, осели ручейками в корнях, а на плащ набрасывались так радостно и голодно, будто их не кормили целое столетие. Талеру, впрочем, было все равно; под конец ночи он даже задремал, и ему снилась какая-то странная штука, способная стрелять красными обжигающими лучами.

На рассвете его разбудило мягкое, почти нежное прикосновение к левому плечу. Опасаясь, что опять явились воины из черного армейского хвоста, он дернулся и ругнулся – а в ответ тихо рассмеялся вполне знакомый господину Хвету голос, и пришлось все-таки разлепить глаза.

– Доброе утро, командир, – вежливо сказал невысокий, вызывающе некрасивый человек с глубокими темно-синими радужными оболочками. Каштановые волосы, абы как обрезанные кинжалом, падали ему на лоб и на щеки; он смешно отводил их за уши, неловко улыбался и, опять же, посмеивался, причем все это умудрялся проделывать настолько симпатично и вкрадчиво, что его отчаянная некрасивость быстро переставала иметь значение.

Если подумать, то благодаря последней детали он и был похож на господина Хвета больше всего. Талер тоже не блистал красотой, особенно при учете шрама, но его характер и поведение стирали все границы напрочь, словно их никогда и не было.

– Привет, Лаур, – хрипло отозвался мужчина. – Как все прошло?

Отчаянно некрасивый человек сел рядом и хмуро посмотрел на временную стоянку армии.

– Нормально, – сообщил он. – Всех четверых повесили, как ты и просил.

– Очень хорошо, – кивнул Талер. – А письмо храмовникам Вайтер-Лойда? Вы смогли его доставить?

Его собеседник лишь тяжело вздохнул.

Маги, конечно, едва не передрались за такую простую и, что важнее, прибыльную работу – но письмо разлетелось пеплом еще на столе в башне. Как объяснил виноватый краснощекий служка, вокруг деревни племени Тэй наверняка построена крепкая защита, и разбить ее чем-то кроме копья человеку не под силу. Тут не сработают слабенькие нити связи, сотворенные колдовством.

Талер ничего не спросил, только отвернулся и пожалел, что в кармане плаща нет какой-то маленькой, хрупкой вещи. Он тут же вскинулся – неужели забыл в Астаре свое чудесное родовое кольцо?! – но вещь, проскользнувшая у края памяти, явно не была серебряной и широкой. Нет, она была вытянутой и хрупкой, такой, что можно смять, а можно и разорвать, но самый верный вариант использования – поджечь с одного края, а противоположный стиснуть между губами и затянуться…

Сигарета, сообразил мужчина. И тут же озадачился – а что это, интересно, такое?..

Обнаружив, что странных типов позади армии стало двое, адъютанты помялись-помялись и опять прислали гонца. Тот попеременно бледнел и покрывался пунцовыми пятнами, но общий посыл своих старших товарищей донес: мол, какого черта вы продолжаете тут болтаться, если мы вступили на вражескую территорию и вот-вот нападем на центральные ворота?

– Господин Эрвет, – веско уронил Талер, – свернет шею и вам, и вашему командиру, если вы не перестанете задавать неудобные вопросы.

Лицо посыльного стало землисто-серым, и он поспешно ретировался. Господин Хвет проводил его рассеянным взглядом, а Луар привычно хохотнул и заметил:

– Здорово. Надо почаще такое людям говорить.

– Не все люди знают о Шеле, – возразил его спутник. И криво усмехнулся: – Хотя, пожалуй, так оно и должно быть. Иначе малертийцы поголовно переехали бы в Линн, а тамошний император лихорадочно соображал бы, как ему распорядиться всеми этими душонками и не нужны ли ему, случайно, бесплатные рабы.

– Ты сейчас выставил господина Эрвета в крайне выгодном свете, – укорил мужчину Лаур.

Копыта лошадей чавкали по лужам, и тучи нависли над пустошью, будто пыльное бархатное покрывало. Талеру показалось, что он различает зубья частокола вдали.

– Могу и в невыгодном, – признался он, желая то ли отвлечься, то ли заставить своего приятеля не воображать, сколько гибели принесут воины Движения детям племени Тэй прямо перед наивными дураками из Сопротивления, а эти наивные дураки не посмеют и меча поднять. – По утрам Шель вечно разливает малиновый чай на одеяло. Он плохо спит, и когда стражники или слуги начинают стучать в дверь, Шель стонет и прячется под подушкой. Он совсем не такой, каким вы себе его представляете, – Талер затянул воротник и полез в карман за рукавицами, потому что ледяной соленый ветер опять налетел с юго-востока и пронизал путников, будто лезвие. – Он забавный.

Лаур сощурился:

– Откуда такие сведения?

– Шель меня выхаживал, – невозмутимо пояснил Талер. – После того, как я выпал из… того экипажа. Правда, сперва он поручил меня какому-то бродяге и верил, что бродяга совладает с моим… забытьем, но скоро плюнул и поселил меня в своих личных апартаментах. Веселое было время, – неожиданно широко улыбнулся он. – Это потом Шель сообразил, что сквозняки, резкие запахи и мерзкие люди перестали меня беспокоить, и велел переезжать в подвалы Проклятого Храма.

А еще он до сих пор скучает, напомнил себе господин Хвет. Придешь к нему за сведениями и картами, а он жалуется, что после моего отбытия комната опустела. Но вернуться не предлагает – наверное, это выше его достоинства…

Талер понял, что зубья частокола – не мираж и не заскок его поврежденного зрения, укусил себя за костяшку указательного пальца и приказал:

– Хватит. Остановимся тут.

– Почему? – искренне удивился Лаур. – Я полагал, что мы вмешаемся и хоть кому-то поможем скрыться. Разве нет?

Мужчина укусил себя еще раз. На коже остались смешные молочно-розовые отпечатки зубов.

– Поработай умишком, Лаур, – посоветовал он. – Два человека и трехтысячная армия. У них – форма, у нас… хм… тоже форма, но явно другого цвета и назначения. Увы, но я склонен считать, что кто-нибудь заметит наше так называемое… вмешательство и ненароком донесет господину императору, что подручные Шеля пытались увести с поля боя тех, кого народ посчитал грязным и, как это ни мерзко звучит, неразумным племенем.

Его спутник покосился на армию, счастливую, что ее наконец-то предоставили самой себе, и ничего не ответил. Чертов командир Сопротивления был прав, но прав так обидно, что Лауру остро хотелось уронить неприличную фразу типа «да в заднице у тролля я всю эту историю видал». Удерживало только то, что командир подобные фразы ненавидел и мог как отвесить парню затрещину, так и молча отвернуться – и не замечать Лаура до вечера.

– Сколько ты планируешь выждать?

– Часа два. Им хватит, чтобы опустошить Вайтер и перебраться на Лойд. А затем, – Талер порылся по сумке в поисках старой пожелтевшей книги, – мы прогуляемся по улице и выясним, нет ли у погибших Тэй чего-нибудь, что объяснит их любовь к убийству на алтаре и суть великого греха, некогда совершенного их далекими предками.

Лаур посмотрел на мужчину по-новому.

– Какой смысл искать летописи или, если повезет, архивы, когда дети племени Тэй будут уже мертвы? Что мы этим докажем? И, главное – кому, командир?

– Себе, – негромко ответил господин Хвет. – Я иду в их деревню для себя, Лаур. Не для Сопротивления и, само собой, не для Шеля. Я иду, чтобы убедиться: мы ни в чем не ошибаемся. Я иду, чтобы через десять, двадцать и тридцать лет мне все еще было, за что убивать подонков типа лейтенанта Илара, чтобы через десять, двадцать и тридцать лет я все еще бесился, услышав на улице гадости об иных расах. Я иду, – он погладил зудящие края шрама, – во имя ненависти и гнева. Я иду, чтобы эти, лишь эти, самые важные в моем случае эмоции были во мне крепки.

– Да ты и так, уж прости, вовсе не добрый человек, – пожал плечами Лаур.

Мужчина повторил его жест, и беседа закончилась, оборвалась, как обрывается лента или клочок пергамента. Парню даже почудился треск, сопровождающий эти два явления.

Или не почудился, потому что спустя секунду он различил над зубьями частокола первый ненавязчивый дымок.

И крики.

Ветер, все тот же услужливый ветер, донес до спутников и детский плач, готовый захлебнуться в любое проклятое мгновение, и женскую мольбу – «не убивайте хотя бы сына, не убивайте сына, прошу вас, убейте лучше меня!» Талер не дрогнул, а вот его приятеля бросило в озноб, и он зажал рукавами уши – плотными кожаными рукавами, но и сквозь них, как ни крути, пробивались ужас и боль. А еще – ярость, багровая, беспощадная, будто буря в пустыне – это опомнились Гончие, и отряды армии людей смешались, испуганно сбились в кучи, ощетинились арбалетами. Потому что в ближнем бою Гончих было не достать.

Талер вообразил, как жалко они выглядят, эти храбрые солдаты племени Тэй. Сколько их? Полсотни? Да нет, какие там полсотни, они ведь не ждали нападения, до них не добралось одинокое человеческое письмо. И как им страшно, как им на самом деле страшно следить за наконечниками арбалетных болтов, за тем, как двигается упругая тетива – очень быстро в реальности, но так медленно и так лениво, когда у тебя всего-то и есть, что пара вдохов до смерти…

Крики затихли, зазвенели злые, желчные приказы офицеров. Обыскать дома, проверить, не прячется ли где-нибудь испуганная девчушка – испуганным девчушкам свойственно залезать в бочки и молиться, чтобы кара их не настигла. А часть армии – Талер не испытывал никаких сомнений – объединилась в хорошо сбитый, обособленный отряд. И направилась к парому, к острову Лойд, где венчал крохотный обрывок суши светлый, провонявший цветами храм – потому что все дети племени Тэй возили туда цветы, потому что все дети племени Тэй славили имена «чистых» своих сородичей, убитых на алтаре во славу искупления греха.

Вот их, «чистых», наверняка было больше полусотни, усмехнулся Талер. Их было так много, что через пару лет уставший алтарь либо треснет, либо рухнет прямиком в Ад. Черти, небось, животы от смеха надорвали, глядя, как покорно, как спокойно ложатся на камень мальчики и девочки с белыми, как снег, волосами, как прячутся под веками их ясные серые, пусть и покрасневшие от слез, глаза, как храмовники заносят нож над их заранее неподвижным сердцем…

У Талера почему-то закололо в левой половине груди. Он потер ладонью ключицы, ощупал ребро, но странное чувство никуда не исчезло – наоборот, усилилось, обросло едва ли не упорством, отрастило едва ли не руки, и эти руки настойчиво толкали командира Сопротивления к деревне. Нестабильное зрение помутилось, и помимо частокола, дыма и черных фигурок у ворот он увидел женский силуэт у странного, невесть куда выходящего окна, а за ним – звезды, яркие звезды и подвижные разноцветные шарики, окруженные серыми глыбами… астероидов.

– Пошли, – тихо скомандовал мужчина. – Пора.

– «Часа два», – скорее прошептал, чем произнес, Лаур. – Часа два. Пожалуйста, командир, давай подождем, пока они перебьют их всех. Потому что я не выдержу, я не перенесу, я повешусь на ближайшей березе, если кого-то из этих… если кого-то из Тэй…

Талер сглотнул.

– Все в порядке, Лаур, – твердо заявил он. – Все в порядке. Побудь пока здесь, покорми лошадей и… и почитай книжку, вот, возьми. – Господин Хвет протянул парню какой-то научный сборник под неуклюжим тряпичным переплетом. – Я пойду… сам. Один.

Лаур мысленно обругал себя за трусость и малодушие, но все-таки подчинился. Сжал чужие поводья в кулаке так, что они жалобно заскрипели, и уставился на тучи, на сырую землю, на траву – на что угодно, лишь бы не смотреть, как торопливо, неуклонно шагает к Вайтеру командир Сопротивления. Лишь бы не смотреть, как ему, командиру, снова хватает смелости на что-то большее, чем стоять в стороне.

Лаур никогда не плакал над гибелью, допустим, людей, потому что людей забирает в небесный чертог Элайна, и там они становятся счастливы, даже если всю жизнь их преследовали такие беды, что человек чуть слабее на их месте сломался бы, как тонкий тополиный прутик. Но гибель племени Тэй, отдаленная, скрытая за частоколом и дымом, ударила по нему деловито и основательно, коснулась таких затерянных уголков его души, что парень о них и не догадывался, пока горечь не принялась душить все подряд. И ладно бы только гибель – но шаги командира, уверенные, размашистые шаги, чавканье луж под его низкими ботинками были, черт возьми, еще хуже.

– Прости, – выдавил из себя Лаур. – Прости, господин Хвет…

Талер не услышал.

Женский силуэт на фоне странного окна. У женского силуэта нет ног, но есть изящные металлические пластины, а в них – какие-то веревки, какие-то трубки, какие-то мелкие детали. Вот, громко, словно бы со сцены бродячего театра, завопил кто-то в сознании мужчины. Вот, полюбуйся – это провода, это канал для подачи топлива, это – шестеренка, вроде механизма в часах, понимаешь? А ты сидишь за столом и куришь дешевые сигареты, и твои легкие полны дыма, и ты пахнешь табаком, и у тебя никотиновый голод просыпается через каждые полтора…

– Капитан, давайте ужинать! Включайте скорее вентиляцию, смахивайте пепел в мусорный пакет, и сигареты, если можно, смахните туда же, потому что мне решительно надоело ими травиться! Вы отдаете себе отчет, что для некурящих людей ваша вредная привычка еще вреднее, чем для вас?

– Джек, – усталый голос режет надвое тишину, – прошу тебя, потеряйся…

Талер пересек линию ворот – и замер.

Джек. Такой рыжий, насмешливый двадцатилетний мальчишка; он работает пилотом на «Asphodelus-е». Родом с DH-12, сектор L-442. Его дом расположен у моря, и солнце беспощадно обжигает спину и все прочие ненароком подставленные части тела, и Джеку уже десятки раз предлагали съехать и купить себе личный особняк на хмурой VAL-50, но он лишь отмахивался и болтал, что ни за какие коврижки не покинет родную планету. Джек, такой неуравновешенный, такой порывистый – и в бою, и вне боя.

Но откуда, дьявол забери, откуда я его знаю?!

Солдаты поглядывали на мужчину искоса, безо всякого интереса. Они свою задачу выполнили – и теперь с удовольствием бродили из дома в дом, собирали ценные вещи, обсуждали, как потратят золото, полученное за такую «опасную» и «рискованную» работу. Посреди улицы, там, где она раздавалась вширь, горой валялись утыканные арбалетными болтами дети племени Тэй – в основном юноши, в основном не старше восемнадцати лет. Двоих или троих все еще сотрясала агония, и на Талера слепо, безумно таращились темно-карие глаза. Вот они застыли, вот они остекленели, и судорожно сжатые пальцы выпустили рукоять меча…

– Не нравится? – нахально бросил мужчина с россыпью золотых ос на погоне – вероятнее всего, полковник. – Но и господин Эрвет не одобрит, если вы рухнете в обморок прямо тут.

Талер оскалился, схватил его за воротник и дернул на себя – так, чтобы под выставленным коленом хрустнули ребра. Полковник заорал, будто его не били, а резали, но вскоре подавился этим же криком и принялся хватать воздух ртом, как рыба, покинутая прибоем на сухом берегу. Господин Хвет наступил ему на грудь, повернул подошву, желая причинить так много боли, чтобы черты солдата перекосило, перекосило, перекосило, – и прошипел:

– Зато господин Эрвет вполне одобрит, если вас убьет ваше собственное хваленое красноречие. Ну как оно, болит? Болит, я спрашиваю? Нет? А так?

Полковник весь позеленел – и потерял сознание.

Он не мог и заподозрить, как ему повезло – ведь, продолжи он кривиться и стонать под ногами Талера, и мужчина убил бы его, не сдержал бы пламени, выплеснул бы наружу весь тот гнев, за которым, собственно, и пришел. А так – пнул обмякшее тело носком ботинка и зло, отрывисто засмеялся, распугивая прочих солдат – те пока еще не забыли, что к человеку со шрамом благоволит глава имперской полиции, и не отважились пересечь невидимую границу, отделявшую их от излишне самоуверенного товарища.

Женский силуэт на фоне странного окна.

Талер понятия не имел, почему его так тянет к маленькому острову. Паром пламенел яркими алыми угольками, оборванные тросы лежали на воде и на лодках. Кое-где не хватало весел, но мужчина отобрал второе у какого-то перепачканного золой солдата, рыкнул – и переступил деревянный борт ненадежного, крохотного суденышка. Оно закачалось под ним, как бы намекая: не плыви, что забыл командир Сопротивления в залитом кровью «чистых» детей храме? Но то, что копошилось в уме Талера и пестрело картинами, которых он на самом деле никогда не видел, было сильнее.

Расстояние между Карадорром и островом Лойд показалось мужчине вечностью. Храм смутно маячил впереди, как заноза на полотне океана, и поблескивал его шпиль, и багровая река текла от порога к пирсу, бурлила, впитываясь в камни, привыкшие глотать ее без раздумий, шипела под сапогами солдат. Те собирались уходить – видимо, уже перебили всех, кого нашли, и украли все, что сочли достойным; на Талера они посмотрели, как на идиота.

Он дождался, пока они уплывут. Он стоял на каменном пятачке суши, перед створками, сорванными с петель, а черные фигуры колебались и липком тумане, и туман скрыл противоположный берег, и чей-то шипастый гребень выглянул из воды, и чей-то шершавый длинный язык сладко облизал пирсы…

Талер выдохнул, зачем-то отряхнулся, стряхивая с плаща пепел – и осторожно, едва ли не со страхом, поднялся на высокий порог.

Железо. До чего же, дьявол забери, отовсюду несет железом; я люблю этот запах, но сейчас – ненавижу больше всего.

Горели свечи. Кто из зажег: дети племени Тэй – или солдаты, чтобы сподручнее было убивать? Огоньки дрожали над пятнышками фитилей, катились по канделябрам желтые капли воска, и свет, рассеянный теплый свет ложился на груду мертвецов. Мужчина-храмовник, четверо Гончих, пожилая семейная пара, девушка в кольчуге и при мече… и девочка, девочке едва за десять, под изящной рукой растекается карминовая терпкая лужа, и белые, абсолютно белые волосы промокают в ней, как…

Рука дернулась. Заскребли по каменному полу аккуратно остриженные ногти.

Талер похолодел.

Обернулся.

Сорванные с петель тяжелые створки. Синяя океанская вода. Лодка.

Ногти отчаянно скребут по камню, будто надеются его сломать, но он слишком твердый, крепкий и холодный. У самых губ – озеро чужой крови, но видится не она, видится вовсе не она, видится, как…

…плетью повисла сломанная рука, он запрокинул бледное лицо, и слезы – жемчуг на его ресницах, жемчуг на его…

…дыра в боку, сквозь нее проступает зеленовато-серая светодиодная панель, а внутри – обугленные кости и ошметки разорванного легкого…

…объятие; он хочет дотянуться, дотронуться, но руки бесполезны, руки ему не подчиняются, он всхлипывает, как ребенок, и…

Такхи закричала.

И проснулась, потому что этот сон был невыносим.

Освободиться, выползти, подняться; до чего же затекли ноги, до чего же пропиталось кровью господина Гончего платье! И чьи-то ладони, чьи-то горячие ладони держат ее за локти, чей-то голос невнятно бормочет непонятные девочке слова. Она с трудом, с невероятным, непосильным трудом сосредоточилась – и осознала, что знает, что слышала, что заплатит за этот голос чем угодно. И жизнью, и душой, и… всем, что у нее вообще есть, потому что…

– Талер, – позвала она, жалея, что чертовы веки никак не открываются, что чертово тело как будто не ее. Слабость накатила внезапно и беспощадно, и она упала бы, если бы не его горячие, если бы не его живые ладони…

Только не сон. Пожалуйста, умоляю, только не очередной сон, не теперь, не здесь, не так…

Талер стоял на коленях посреди храма и держал на руках беловолосую девочку, «чистое дитя» племени Тэй. Но девочка была мертва, и пульс, мгновение назад столь явный и столь бурный, затих, будто его никогда и не было.

Ожидая своего командира, Лаур следил, как уходят из Вайтера повеселевшие солдаты. Уходят уже не стройными отрядами, а группами по пять-восемь человек; офицеры объявили, что следующий сбор состоится в конце августа у цитадели Астары, захватили наиболее доверенных лейтенантов и убрались.

Мародеры, с отвращением думал парень. Убийцы. Сволочи. Особенно легче ему от этих мыслей не становилось, потому что Лаур и сам, бывало, подбирал всякие полезные штуки в домах людей, перешедших дорогу Сопротивлению. Талер его за это не ругал, хотя в голубых глазах часто полыхало неодобрение; сам господин Хвет не взял бы чужую вещь, даже если бы умирал от голода.

Хотя – и во многом благодаря Шелю – он еще ни разу не мучился таким выбором.

Лаур ждал, тучи рассеялись, и заходящее солнце пламенело над карадоррскими пустошами, как огромный факел. Лужи подсохли и покрылись хрупкой хрустящей корочкой, дым уносило к северу, и частокол вокруг пепелища все еще грозно скалился. Откуда-то примчалась орущая воронья стая, и хрипловатое карканье множилось и повторялось над Вайтером, заменяя собой гортанные, протяжные стоны осиротевшего набата.

Талер явился в сумерках, и при взгляде на него Лауру стало жутко.

Вслед за Талером шла, вероятно, последняя пара удовлетворивших свои низменные потребности воинов. Они громко и нарочито радостно обсуждали атаку на землю «грешников», и Лаур беспомощно скривился, вообразив, как рассердится командир, как он развернется и врежет вон тому косоглазому парню прямо в челюсть, а его товарища уронит носом в грязь и вынудит растопить ее либо дыханием, либо…

– Я заключил, что он дохлый, но это же Тэй, – хохотал косоглазый, хлопнув приятеля по плечу. – Они спят куда больше, чем, забери их дьявол, живут. И пока спят, теряют все, как выразился капитан, живые качества: не дышат, и сердце у них не бьется, хотя внешне вроде бы нет ни единой чертовой раны. Грязная раса, единожды совершившая грех – это тебе не шутки.

– Ага, – пьяно хихикнул его товарищ. – Я тоже одну такую дохлую…

Услышав, что именно он сделал, спутник господина Хвета побелел и так сжал поводья, что их очертания красными полосами отпечатались на коже.

А Талер почему-то дернулся и замер, будто прикованный к Вайтеру цепями. Что-то очень тихо произнес, развернулся… и пошел обратно, минуя пару солдат, а потом и побежал, спотыкаясь, ругаясь и не оглядываясь.

Лодки горели.

Он беспомощно помялся на берегу, как ребенок, потерявший монетку. На кой черт было поджигать лодки, если детям племени Тэй они все равно больше не пригодятся? Пускай бы гнили, пускай бы стояли под ливнями, снегами и ветрами – может, и понадобились бы мародерам из тех, кто не влился в армию, но шастал у рубежей и прикидывал, будет ли чем поживиться после трех тысяч малертийских воинов.

Девочка. Девочка из храма жива, а он, Талер, бросил ее по ту сторону пролива, без еды, пресной воды и способов перебраться на континент. И себя тоже лишил такого способа, пока шлялся по наиболее представительным домам и собирал информацию. Лучше бы не собирал, на кой она ему нужна, если от нее волосы начинают шевелиться на голове? В такую не посвятишь ребят из Сопротивления, такой не будешь гордиться и хвастаться, что она у тебя есть; напротив, единожды прочитав содержимое старых запыленных свитков, Талер их поджег и старательно размазал пепел по сырому земляному полу. Такая не должна никому достаться, не должна достаться людям из Движения.

Он тяжело вздохнул.

Он знал, на что ему придется пойти, но совсем не радовался этому исходу.

Расшнуровать и отбросить подальше от обрыва ботинки; избавиться от плаща, он потянет господина Хвета ко дну быстрее, чем пирсы окажутся позади. Прямо сказать, плащ утопит его под ними же, а Талеру останется лишь безысходно провожать голубым взглядом поверхность, далекую и неумолимую, как небо – если глядеть на него с земли.

Вода была – ледяная.

Она обожгла босые ноги Талера, и Талер зашипел, как потревоженный соседскими детьми кот. Она за короткий миг выжала из него все жалкие крупицы тепла, сохраненные покинутым предметом одежды, и едва не превратила в комок спекшейся от холода соли.

Мысли про гладкое тело твари, облизнувшей залиты кровью доски, и размеры ее языка мужчина от себя отгонял, как назойливых мух. Ну подумаешь, плавает где-то колоссальная голодная рыба. Ну подумаешь, она сейчас удивленно косится на господина Хвета и не может сообразить, какого черта он полез в океан. Ну подумаешь, она распахивает колодец глотки, сверху увенчанный сотнями, тысячами клыков… ну подумаешь…

Хватит, оборвал себя Талер. Хватит. У меня есть нож, и я буду сражаться до последнего, до последней капли крови буду сражаться, и неважно, чья это капля – противника или моя…

Океан дышал вкрадчиво и нежно, и не показывался над его глубинами шипастый гребень. Волны были против того, что мужчина плывет к острову, и планомерно отпихивали его все дальше и дальше к югу. Они словно бормотали, пытаясь вынудить господина Хвета сдаться: перечить нам бесполезно, перечить нам глупо – как ни крути, а ты умрешь, и мы заберем себе твое чудесное тело. Зачем? Ну, знаешь ли, под нами кроется множество подобных тебе созданий, и хотя они мертвы, им все еще одиноко, и тянутся к облакам обгрызенные хищными рыбами руки, и следят за тобой широко распахнутые пустые глаза. Ты отражаешься в них, как ма-а-ахонькая сумасбродная пылинка. Как дыра в ночном небесном покрывале, но ты закрываешь звезды, и мертвым созданиям на дне становится грустно: за что, за что с ними снова так поступают, чем они это заслужили?

Талер молчал. Ассоциации были муторные и дурацкие, такое лишь убийце в голову и придет. Кстати, вот и он, готовый ответ – они заслужили это тем, что позволили мне родиться, что позволили родиться такому жестокому человеку, как я. И вовсе не в океане я тону, и вовсе не в океане я задыхаюсь, и на дно меня тянет не собственное ослабевшее тело, не ужас, первобытный животный ужас, а кровь, пролитая кровь. Она слипается, она высыхает на моей одежде, она буквально впитывается в мою плоть, но не смеет, не смеет быть моей. Она – цепь, она – клетка, и мне едва, мне чуть не хватает сил, чтобы разорвать ее звенья или сломать ее прутья, как я десятки раз ломал чужие кости…

Остров показался впереди, как внезапное наваждение. Смерть, сказал себе господин Хвет, милостива. Я погибну, а она меня обманет, она меня обнимет, ласково прижмется губами к моему уху и шепнет, что все это было не зря, что я бы справился, что я бы смог, но ей, Смерти, тоже надо кем-то питаться, тоже надо выполнять какие-то свои обязанности…

– Кома-а-анди-и-и-и-ир!

Заставить себя посмотреть назад мужчина не посмел. Расстояние до острова сокращалось, хотя и медленно, и он следил за этим сокращением, не отрываясь. Следил и мрачно прикидывал, как же обидно будет умереть, дотянувшись обледеневшими ладонями до земли, убедившись, что девочка из племени Тэй жива, а он, Талер, допустил ошибку, причем допустил ее дважды – когда вышел за двери храма и когда не озаботился утащить лодку в какие-нибудь кусты. Впрочем, разве он подозревал, что человек… ладно, не совсем человек – проснется и невозмутимо уточнит, какого черта все еще валяется в луже крови, если его недавно тормошил не знакомый, но вполне мирный мужчина в форме курьера?

Мирный, ха-ха. Обшаривая дом то ли старосты, то ли капитана Гончих, копаясь в документах и фолиантах, занятый своими делами, он не успел вовремя укрыться под столом или в шкафу, когда у порога прозвучали шаги одинокого солдата. Либо солдату претило воровать в компании товарищей, либо он решил выяснить, чем занимается подручный господина Эрвета вне поля чужого зрения – но порог переступил с таким выражением лица, будто собирался нанизать Талера на булавку и выставить на всеобщее обозрение, как самый солидный боевой трофей. Жаль, что ему не повезло; мужчина ловко ушел от блеклого лезвия меча, вынырнул за спиной неожиданного соглядатая, и…