Текст книги "Дети Драконьего леса: Вайтер-Лойд (СИ)"

Автор книги: shaeliin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)

Девушка и пилот, не сговариваясь, бросились выполнять поручение. По закрытому каналу им звонили из Штаба – с приказами или непреклонными пожеланиями касательно их выполнения. Лойд, как заместитель капитана, вытянулась по струнке и скомандовала:

– Принять вызов!

– Пожалуйста, подождите… – покладисто отозвался искин. – Выполняется межпланетное соединение…

Над панелью развернулось широкое виртуальное окно. Пилот замер по правую руку от Лойд, и вся его радость куда-то выветрилась – парень не любил показывать ее начальству.

Окно мигнуло, пошло пятнами битых пикселей – и медленно, с трудом заполнилось дрожащей картинкой. Система отображения на «Asphodelus-е» барахлила, и механик пытался починить ее вот уже добрых четыре дня, но пока что его результаты были равны результатам усилий роботов.

Человек, возникший на экране, заученно отсалютовал, но тут же одернул сам себя и хрипло произнес:

– Доброе утро, Лойд, доброе утро, Джек… а где Талер, Адлет и Эдэйн?

– Механик и штурман отлучились по делам, – отрапортовала девушка. – А капитан спит. Я могу его разбудить, если вы…

– Нет-нет, не надо, – перебил ее собеседник. На его мундире серебром полыхал приметный символ: два молодых месяца, изогнутой спиной к изогнутой спине, с острыми лезвиями там, где должны были быть рожки. – Я звоню сообщить, что грузовиком занялась команда «Eyes-а», и вам не придется после ремонта сразу испытывать обновленные двигатели в бою.

Он сделал паузу.

Лойд подобралась, как тигр перед прыжком, и выпалила:

– В таком случае… можно ли нам… потребовать отпуск?

Вечером бродяга-осведомитель прислал Шелю красноречивое, но очень короткое письмо: «Он все-таки очнулся». Сын главы имперской полиции прочитал эту фразу сдержанно, почти равнодушно – благо, жизнь в замке императора научила бы такой премудрости каждого, кого угораздило родиться под защитой надежных стен. Отец ни в чем его не заподозрил; они традиционно поужинали, сидя у разных концов длинного стола, накрытого белой кружевной скатертью. Обсудили самые щекотливые вопросы, возникшие на работе у господина Эрвета-старшего, а Эрвет-младший рассказал, что в подземных городских тоннелях опять нашли мертвеца – предположительно, вампира, но точно установить его расу никто не смог, потому что клыки – слабое доказательство, а больше ничего необычного у трупа не было. Эрвет-старший посмеялся над этой незамысловатой историей, извинился и вернулся к делам, а Шель накинул на плечи любимую кожаную куртку и покинул замок, напоследок ухватив со стола кислое зеленое яблоко.

Углубляясь в переулки Нельфы, он азартно его грыз и прикидывал, каково Талеру Хвету, бывшему наследнику семьи высокородных, находиться в крохотной землянке бродяги, такой грязной, будто там жили низшие демоны? Небось, бедняга страшно переживает. Поторопиться бы, объяснить бы, что все не так уж и плохо – подумаешь, слабовольные родители нашли свою заслуженную судьбу! Размышляя об этом, Шель нарочно замедлил шаг и около получаса наслаждался своим величием и властью перед никчемным раненым человеком.

Однако на месте оказалось, что Талеру Хвету все равно.

Он сидел, с явным трудом удерживаясь на горе вонючих подушек, раздобытых осведомителем не иначе, как на городской помойке. Голубые глаза шарили по комнате с таким безразличием, что Шелю на секунду стало не по себе. Некоторое время он просто молча разглядывал свою жертву – правая половина лица, небрежно перетянутая повязками, опухла, на постели темнеют багровые, подсохшие пятна крови, губы едва шевелятся, – а затем присел на краешек одеяла и закрыл дрожащими ладонями лицо.

Так. Теперь надо идеально обыграть ситуацию, обыграть, как учил отец, пока не поздно, пока в эту треснувшую голову не пришла очевидная мысль о том, что Шелю она противна.

– Хвала всем Богам, – с явным облегчением прошептал сын главы имперской полиции. – Ты жив…

– Я… жив, – так тихо отозвался Талер, что, будь у Эрвета-младшего чуть менее чуткий слух, он бы ни за что не услышал. – Я… кто?

Шель бросил косой изумленный взгляд на бродягу-осведомителя. Тот хлопотал у печи, но, ощутив смутный интерес гостя, передернул плечами.

– А ты разве… не помнишь? – сын главы имперской полиции снова повернулся к Талеру.

Голубые глаза юноши потемнели.

– Помню – упал… помню – меня… тащили… наверное, сюда… но… откуда я упал и…

Он запнулся. Потрогал повязки, потрясающе чистые в маленькой кошмарной комнате, которую бродяга получил за верную и аккуратно исполняемую работу.

– Талер, – с надеждой в голосе произнес Эрвет-младший. – Твое имя – Талер Хвет. Твои родители основали Сопротивление…

Чуда не произошло. Раненый человек смотрел на Шеля все с таким же бессмысленным, туповатым выражением, замутненным острой, но какой-то чужой болью. Ну, щека. Ну, висок. Травяные снадобья способны исправить и не такое, а у Эрвета-младшего было достаточно денег, чтобы накупить их целую гору, и половину этой горы влить в потерявшего сознание Талера. Чтобы не бредил. Чтобы не кричал. Чтобы не выдал никому своего присутствия.

Возможно, отчасти они тоже повлияли на его потерю памяти, сосредоточенно размышлял парень. Возможно, после выздоровления все, что случилось четырьмя сутками ранее, вспыхнет в ослабевшем рассудке юноши, и его ненависть по отношению к убийцам повлияет на ситуацию хорошо. Ведь, если быть откровенным, Шелю требовался не безвольный овощ, распростертый по одеялам, а сильная, уверенная в себе личность, готовая повести за собой тех, кто не струсил и не сбежал из Сопротивления после смерти господина и госпожи Хвет.

– Все будет хорошо, – с нажимом сказал он, сжимая холодные пальцы Талера. – Клянусь тебе, все будет хорошо. Ты поправишься, и тогда все, что ты забыл, снова будет принадлежать тебе.

Юноша сглотнул.

– Если я забыл… что-то страшное… то я вовсе не хочу…

Шеля захлестнула такая жгучая злость, что он едва не вышел из образа. Бродяга-осведомитель покосился на Талера с чем-то вроде жалости, и парень сердито указал ему на дверь – мол, убирайся и не приходи, пока я не разберусь. Широкоплечая фигура покорно пересекла захламленную комнату, сгорбилась и пропала, только скрипнула напоследок старая деревянная створка.

– Он… кажется, немного… не в себе, – попробовал усмехнуться Талер. Получилось не очень, но Шель оценил его старания – и несколько подобрел.

– Он немой, – благодушно пояснил парень. – Но и так бывает весьма полезным. Пишет послания на пергаменте и присылает всякий раз, когда мне срочно требуется информация.

Его собеседник скрипнул зубами и откинулся на подушке. На уцелевшем виске заблестела капля пота, покатилась по скуле вниз, неприятно защекотала губы, и Талер с усилием поднял руку, чтобы ее стереть.

Шель понял, что утруждать его дальнейшей беседой бесполезно. Встал, с невозмутимостью принца отряхнул штаны, поймал красноватое тельце постельного клопа и с удовольствием раздавил.

– Я пойду, – сообщил он, вытирая пальцы о тряпку. – У меня сегодня еще есть дела. До свидания, Талер. Пожалуйста, береги себя. Я навещу тебя… скажем, завтра, если ты будешь в состоянии принимать гостей. Хорошо?

– Хорошо, – выдавил юноша, закрывая глаза. – Я буду… ждать…

На улице успело стемнеть, в синих небесах горели мелкие звезды – Шель с ходу различил гибкий силуэт Восточного Пса и Первого Дракона. Зеленоватые звезды на гребне последнего чуть заметно перемигивались, будто приветствуя сына главы имперской полиции – в ответ на эту мысль он скептически нахмурился, накинул на собранные в сложную прическу волосы капюшон и двинулся прочь. За его спиной тут же прозвучали тяжелые шаги осведомителя – тот, обнаружив, что Эрвет-младший уходит, поскорее забежал обратно в дом и прижался боком к печи. В его жизни было так мало тепла, что он не желал надолго с ним расставаться.

Шелю пришлось осваивать Нельфу уже после двенадцатого дня рождения – до тех самых пор отец непреклонно заявлял, что его ребенок, вычурно одетый, аккуратно причесанный и окруженный императорскими гвардейцами, привлечет к себе лишнее внимание. Люди станут жаловаться, что налоги идут не на охрану дорог и не на поиски драконов, а на содержание глупого маленького мальчика, чья судьба для Малерты, в общем-то, безразлична. Чья судьба – совсем не обязательное условие, в отличие от судеб честных работников и землевладельцев. Зато после двенадцати парень восполнил все свои потери с лихвой, обшарил каждую подворотню, сунул нос в недра сомнительных притонов, многократно принял участие в повальных попойках и отыскал себе не то чтобы надежных, но лишенных воображения союзников. Их было легко и совсем не мерзко использовать – будто в шахматы играешь. А выдать Эрвета-младшего отцу никто не рискнул бы из банальных соображений безопасности – мало того, что сам Шель явится в ночи с арбалетом под мышкой, так еще и нынешний глава имперской полиции перевешает всех, кому довелось любоваться его сыном вне рамок приличий.

Кстати, драконье логово Эрвет-младший тоже с интересом разыскивал, но пока – безуспешно. Он не верил, что крылатых звероящеров на Карадорре так уж много, потому что до сих пор перед людьми – точнее, над людьми – появлялся только один. Колоссальная тварь песочного цвета часто парила в облаках, подставляя хребет солнцу, а порой улетала куда-то на север, за берега империи Сора. Что там, на севере, Шель не знал – карадоррские корабли по драконьему маршруту не плавали, уверенные, что там, откуда в столь подавленном настроении возвращается крылатая тварь, нет ничего хорошего. Да и в сутках пути от континента Великий Океан терял свое вечное спокойствие и принимался бушевать, словно что-то, расположенное за полосой водоворотов, не предназначалось для букашек-имперцев.

И был, наверное, по-своему прав.

Зеленая вывеска лавки травника трепыхалась на ветру, как слишком большой древесный листок. На ней жена мастера оставила замысловатую вышивку – что-то вроде зарослей полыни, а поверх – стилизованные звезды, похожие на кресты. Шель помялся на пороге, переступил с ноги на ногу и решительно постучал.

Щелкнул замок, заказанный травником у торговцев Тринны – чтобы никто не сумел ворваться в его лавку без его одобрения. Изящная, но крепкая дверца приоткрылась, и на Эрвета-младшего посмотрел настороженный синий глаз. Впрочем, он тут же просиял и явил сыну главы городской полиции своего брата-близнеца, а с ним – и весь тощий худой силуэт мастера, странным образом лишь подчеркнутый свободной грубоватой рубахой.

– Добрый вечер, господин, – поклонился травник, деликатно упустив ту немаловажную деталь, что сумерки над городом уже давно сгустились и перетекли в чернильную темноту, разгоняемую лишь светом факелов.

– Добрый вечер. – Шель тоже поклонился, потому что его собеседник был, как ни крути, мастером, а к мастерам сын главы городской полиции испытывал вполне закономерное уважение. – Вам удалось перекупить… то, о чем я просил?

Травник огляделся.

– Входите, не стойте на пороге, – вполне разумно предложил он. – Опасно вести такие разговоры на улице. Женщина, которая уступила мне эту… эту вещь, предупредила, что она проклята. Я ни слова не читал, как вы и приказали, мой господин – только сверил обложку с копиями из вашей библиотеки, – но… – Он замялся и виновато скривился. – Если честно, я бы хотел, чтобы вы унесли ее из моего дома сегодня же.

– Унесу, не волнуйтесь, – пообещал травнику Эрвет-младший. И ненавязчиво уронил на прилавок пригоршню золотых монет.

Собственно, Шель мог сыпать золото направо и налево – и все равно при этом не обеднеть. Однако мастер скрупулезно пересчитал оплату, нахмурился и сказал:

– Прошу прощения, если ошибся или что-то запамятовал, но здесь на два десятка больше, чем надо.

– Все верно, – покладисто согласился парень. – Признаться, по пути сюда у меня возник еще один заказ.

– Да? – вежливо уточнил мужчина. – И какой же?

Шель присел на краешек стола:

– Мне нужен яд. Без вкуса, цвета и запаха.

Повисла тишина. Взгляд господина травника изменился.

– Если бы я услышал это не от вас, – медленно, будто пробуя слоги на вкус, произнес он, – я бы выгнал подобного клиента взашей. Но это говорите вы, господин Шель, – мастер обратился к Эрвету-младшему с таким почтением, будто признавал себя его рабом, – и я спрашиваю: зачем? Зачем вам понадобился яд?

Парень помедлил, прикидывая, какой уровень откровенности может устроить собеседника. Рассказывать ему правду Шель, конечно, не собирался – мало ли, это сейчас мастеру кажется, что нет никого убедительнее сына главы имперской полиции, а в пыточных застенках он почти наверняка передумает и радостно споет палачу целый ряд крайне познавательных песенок.

– Мне скоро исполнится восемнадцать, – произнес, наконец, Эрвет-младший. – И я получу право унаследовать пост своего отца. А у него, к сожалению, хватает врагов, и все они мечтают о моей смерти. Я бы предпочел, чтобы они погибли первыми, и чтобы в такой несомненной беде, как их конвульсии, никто не заподозрил меня.

Десять золотых монет – достойная предоплата, – лежали на прилавке, отражая своими гранями свет одинокой храмовой свечи. Мастер не был набожным, но убийство ему претило. С другой стороны – господину Шелю не понравится его отказ, особенно после произнесенного ответа на прямой, но весьма опасный вопрос.

– Хорошо, – с замиранием сердца кивнул мужчина. – Мне потребуется неделя. Потом вы, вне всякого сомнения, заберете некую хрустальную бутылочку из моей лавки и навсегда забудете, кто вам ее продал. Итоговая цена этой бутылочки – тридцать две монеты. У вас нет возражений, господин Шель?

Эрвет-младший улыбнулся:

– Нет.

– В таком случае подождите здесь.

Травник ненадолго исчез. Над рабочим ярусом лавки находился жилой, и там его радостно, с веселым смехом встретила жена – Шель слышал, как она ласково бормочет всякие сентиментальные глупости, пригодные разве что для дешевой драмы в имперском театре. Мастер проворчал ей что-то не менее ласковое, поклялся, что через пару минут вернется и снова поплелся к Эрвету-младшему – его шаги потревожили ступеньки лестницы, зашелестели по ковру, а затем тощий силуэт показался в полумраке у прилавка. Протянул Шелю нечто, упакованное в дорогой пергамент.

– Спасибо, – рассеянно поблагодарил тот.

Упаковка шелестела тоже, но гораздо громче ковра. Под ней обнаружилась древняя, выцветшая, покрытая пылью обложка летописи. Эрвет-младший попробовал избавиться от пыли с помощью рукава, но крохотные серые частицы въелись в переплет намертво, сплелись в причудливый узор вокруг старомодной рунической надписи: «Shalette mie na Lere» .

У Шеля сладко заныло сердце. Да, это была правильная книга. Травник, напрямую связанный с торговцами Тринны, сумел раздобыть то, чего не достигла вся имперская полиция по главе с Эрветом-старшим.

Шель погладил «Shalette mie na Lere» так, словно она представляла для него наивысшую ценность, и дрожащим от радости голосом попрощался. Быстрее, быстрее домой – запереть все двери, зашторить все окна, забраться в шкаф, зажечь единственный огонек и прочесть, прочесть хотя бы вступление…

Гвардейцы проводили его растерянными, изумленными взглядами. Сына главы имперской полиции редко видели таким счастливым, особенно после похорон супруги Эрвета-старшего, съеденной болезнью так быстро, что придворные лекари не успели даже установить, что это была за болезнь. А теперь Шель едва ли не светился, едва ли не бегом промчался по замковым коридорам, бодро заверил кухарку, что не голоден, и скрылся в своих покоях.

Книга была тяжелой, как и подобает ветхим, благородным, а главное – правдивым историям. Она походила на летописи Малерты, но последние не имели в глазах сына главы имперской полиции такого сокрушительного веса, как «Shalette mie na Lere».

Шель трепетал от восторга, переворачивая страницу. Вычурное название сменилось цифрой «I», а под ней аккуратно, иссиня-черными чернилами неизвестный автор написал: «Adara na Ettles» .

========== 3. Чертово колесо ==========

Утро началось с тревожных новостей – песочного цвета крылатый звероящер, пребывая, должно быть, в худшем из своих настроений, с потрохами сожрал береговой патруль империи Сора. Эта история кочевала по особняку вместе со слугами, пока не добралась до хозяина – и тот, сдвинув светлые брови, отправился искать своего опекуна.

К тринадцатому дню рождения Сколота Стифа и господин Йет, хозяин таверны, устроили пышную веселую свадьбу. Переезжать в роскошные апартаменты, подаренные сыну супруги, мужчина отказался, и с тех пор мальчик и его мать навещали друг друга на правах скорее гостей, чем родственников. Император, обеспокоенный таким поворотом событий, приставил к юному лорду опекуна – того самого зеленоглазого, высокого человека, бывшего придворного звездочета.

Его звали Эс, и о звездах он действительно знал больше, чем все профессиональные учителя астрономии, вместе взятые.

Жизнь в особняке Сколота ему понравилась, а к воспитанию мальчика он подошел весьма серьезно, благодаря чему тот вырос утонченным, грациозным и крайне обходительным человеком. К семнадцатому дню рождения по юноше сохли все, как одна, наследницы благородных семей, а его навыки стрельбы достигли таких высот, что его с неизменным почтением называли «мастер».

Опекуна Сколот нашел в гостевом зале, на диване, где обычно, виновато склонив голову, сидела госпожа Стифа. Ярко горел камин; на стенах плясали причудливые тени, и размеренное, ровное дыхание волновало их не больше, чем падение пыли на стол и серебряное блюдо с оранжевыми плодами хурмы.

Высокий светловолосый парень спал, обняв подушку, и выражение лица у него было такое, что юноша, собиравшийся разбудить Эса и рассказать ему о драконе, в нерешительности остановился. Светлые ресницы опекуна слиплись, будто он плакал, а потом неуклюже вытирал слезы кулаками; веки покраснели. А из кисти правой руки, безвольно опущенной, обмякшей правой руки, с ужасом обнаружил Сколот, медленно, осторожно росло что-то радостно-зеленое, округлое, на нежном тонком стебле…

Юноша присел и коснулся плеча Эса, прикидывая, не тряхнуть ли. Решил, что можно – высокий зеленоглазый парень ни разу не злился на своего приемыша, – но в этот миг вышеупомянутая кисть дернулась, приподнялась и как-то беспомощно сжала пальцы на широком рукаве рубашки Сколота.

– Кит…

Юноша вздрогнул. Эс явно обращался не к нему, а к персонажу своих видений, и Сколоту остро захотелось уйти, но пальцы, будто почуяв это предательское желание, сжались чуть сильнее.

– Нет… пожалуйста, Кит, не уходи…

Высокий зеленоглазый парень всхлипнул, и его охрипший голос, резко утративший свою мелодичность, почему-то больно резанул по ушам:

– Я умру, если ты уйдешь…

Сколот, помедлив, покладисто сел обратно. Разумеется, он совсем не Кит и совсем не собирается убивать своего опекуна, и ему не трудно немного посидеть рядом – пока Эс не успокоится и не проснется. Не трудно, повторил себе юноша и огляделся, размышляя, чем бы занять дрожащие бледные ладони.

Интересно, какого черта ему настолько не по себе? Ну да, раньше он не находил бывшего придворного звездочета спящим – тот предпочитал запираться у себя в комнате и словно бы исчезать. Хвастался, что пишет стихи, и, продолжая оглядываться, Сколот с каким-то особым внутренним трепетом обнаружил, что на столе, прижатые блюдом к ровной и гладкой поверхности, лежат исчерканные листы пергамента, сплошь покрытые странными, хотя и вполне разборчивыми, литерами.

Эс учил юношу писать под наклоном – мол, пускай очертания литер плавно сползают вправо, это модно и, более того, красиво. Но его собственные литеры были похожи на солдат, мужественно идущих на смерть – прямые спины, небрежные росчерки худых плеч, равнодушные взгляды. Сколот нахмурился и сам себе удивился – нет, ну какое отношение к солдатским фигурам имеет размашистая «Т»? А наспех выведенная «E»? И откуда вообще взялось подобное сравнение?

Наверное, юноше было нельзя это читать. Эс не любил, когда его стихи оказывались предметом всеобщего внимания. Но мое-то внимание, думал Сколот, уговаривая сам себя, мое-то внимание не причинит им никакого вреда. Если вдруг что, я просто никому не скажу, что удостоился их прочесть…

Эс пошевелился во сне, и юноша обомлел на полпути к исчерканному листу. Но зеленые глаза не открылись, только дрожали промокшие ресницы.

К сожалению, Сколот понятия не имел, что снится его случайному опекуну. А иначе он, может, и сумел бы ему помочь. Но юноша лишь тянулся к пятну желтого пергамента, и Эс был предоставлен самому себе, наедине со своим прошлым, и это его прошлое не ведало жалости.

– Уходи, лаэрта.

Он сердито шагнул вперед:

– Разве ты забыл мое имя?!

На ощупь листок был шероховатым и приятно теплым. Солдаты, идущие на смерть, складывались в аккуратные строки – нет, замерли строем, готовые, что их с минуты на минуту убьют. Сколот сощурился.

– Если ты уже не в силах… если тебе не из чего…

Он помнит – хрупкое маленькое тело, веснушки на скулах и переносице, ясные серые глаза. Он помнит – неуверенные, тихие фразы; со временем они вырастают, со временем они становятся такими жестокими, словно никогда не было этого глухого «Очень одинок… и несчастен». Было только последнее «Уходи, лаэрта» – настолько безучастное, будто никто и не называл его Эстамалем…

– Я не хочу… Кит… – пробормотал Эс – и провалился в по-настоящему глубокий сон, безо всяких смутных, едва ли не стертых беспощадной памятью картин.

Сколот, не успевший различить и первой строки, облегченно выдохнул. Он-то боялся, что светловолосый парень проснется и устроит ему разнос на тему «Как нехорошо без спроса трогать чужие вещи». Убедившись, что это ошибка и что Эс не намерен просыпаться в ближайшие пару часов, юноша мысленно попросил у него прощения, и мутноватый серый взгляд заскользил по двум уцелевшим строфам. Вокруг них, словно ограда, темнели зачеркнутые, отвергнутые Эсом варианты – и потому эти две строфы казались невыносимо важными.

«Я закрою глаза, но окажется – я погиб.

Я – приемный отец для творений твоей руки.

И любому решению верному вопреки

я тебя умоляю – пожалуйста, сбереги…»

«Здесь ни слова о том, как они принимали бой,

поднимали мечи, покидали свои дома,

закрывали своих драгоценных родных собой,

позволяли себя изуродовать и сломать.»

– Кит… – сонно пробормотал Эс – и, на беду Сколоту, все-таки проснулся. Зеленые глаза рассеянно обшарили зал, замерли на пергаменте… и, пока юноша пытался определиться, уготована ли ему отдельная сковородка в Аду, отразили удивление.

– Ты читал, что ли? – своим прежним, потрясающе мелодичным, голосом спросил светловолосый парень.

– Я… это… – Сколот безнадежно запутался в словах и умолк, чтобы собраться с духом. – Я нечаянно… я хотел о драконе рассказать, зашел, а вы… спите…

– А я сплю, – повторил за ним Эс. – Понятно. Будь любезен, положи эту бумажку туда, откуда взял.

Юноша торопливо исполнил требуемое. Всего-то и надо было, что поднять за край серебряное блюдо и засунуть под него уголок пергамента, при этом стараясь не умереть под пристальным наблюдением.

Желая отвлечь Эса от очевидной мысли, что Сколот, пускай и невольно, вмешался в его собственный, запретный для посторонних, мир, юноша виновато признался:

– Ваша… правая рука, там… вероятно, вы чем-то болеете? Я могу пригласить в особняк лекаря, если ему, конечно, хватит опыта устранить… такое…

Ему было мучительно стыдно за свое поведение. Пожалуй, если бы его воспитывали в строгости и страхе, так, чтобы он и слово лишнее боялся произнести, юноше было бы куда легче. Да он бы ни черта и не прочел, а так выходит – знал, что Эс в худшем случае обидится или будет разочарован, и все равно полез, полез не в свое собачье дело…

Опекун Сколота грязно выругался и выдернул из кожи радостный зеленый побег. Смял его, и по комнате пополз немного терпкий, настойчивый запах, будто упрекая Эса в убийстве. На кисти пострадавшей руки осталась неглубокая ранка, и светловолосый парень тем же ножом, каким вчера вечером чистил яблоки, принялся деловито выковыривать из нее корни.

– Черт возьми… – ворчал он, неудачно задевая лезвием края плоти. – Черт возьми, давно со мной такого не было…

– А… что это? – нерешительно уточнил Сколот.

Его опекун задумался – по счастью, ненадолго. Усмехнулся:

– Как ты и предположил – болезнь. Правда, не заразная, иначе меня бы выгнали с поста придворного звездочета. Так что, – он ловко ушел от темы, давая понять, что она ему претит, – ты говорил о драконе? Я полагаю, о том песочном, с брюхом на полнеба?

– Верно, – согласился юноша. – По слухам, он сожрал четверых патрульных у пограничного поста на берегу.

– Следует полагать, был голодный, – расхохотался Эс. – А патрульные что, не могли от него спрятаться?

– А куда? – Сколот пожал плечами. – Разве что нырнули бы в океан… я слышал, драконы боятся воды.

Пламя в камине сухо потрескивало, поглощая принесенные прислугой дрова. Эс вытер нож носовым платком, ловко метнул – острие насквозь пробило столешницу, и девушка с корзинкой, заглянувшая уточнить, что господа желают на завтрак, испуганно отскочила.

– Этот – не боится, – сообщил Сколоту светловолосый парень. И повернулся к девушке: – Господа желают вина. Красного полусладкого, если есть – из линнской партии семьдесят четвертого года… ну и к вину чего-нибудь. В идеале – соленых огурцов…

Девушка растерянно покосилась на своего лорда. Юноша вежливо улыбнулся, надеясь тем самым ее приободрить, и сказал:

– Передай кухарке, что мне без разницы. Я же не могу постоянно сам выдумывать, какие блюда ей приготовить.

Девушка с облегчением убралась, и ее каблучки мило застучали по каменному полу. Сколот подождал, пока за ней закроются двери, и воровато уточнил:

– А что, вам об этом драконе… – он замялся, подбирая выражение, – что-нибудь известно?

Эс посмотрел на него так серьезно, что у юноши похолодело внутри, и коротко бросил:

– Больше, чем хотелось бы.

Завтрак Шеля и главы имперской полиции состоялся в молчании. Эрвет-младший выглядел подавленным, будто его переехала торговая телега с винными бочками, а Эрвет-старший, сосредоточенный на письме от правителя империи Сора, проглотил гречневую кашу с котлетой, не успев толком ощутить вкус. Коротко попрощался, потрепал сына по волосам – странного пепельного цвета – и ушел, не спрашивая, почему под глазами у парня залегли усталые тени, а губы, сжатые в тонкую суровую линию, то и дело болезненно кривились, будто Шель размышлял о чем-то крайне отвратительном… или страшном.

Эрвет-младший сам не подозревал, что «Shalette mie na Lere» так по нему ударит. Это была не столько летопись о том, как родился мир, сколько дневник – но о том же самом.

Шель без аппетита поковырялся вилкой в роскошной золотой тарелке, поднялся и побрел в свою комнату. Повезло, что все планы на грядущий день он отменил сразу же, как старая книга оказалась у него в руках. Повезло, что он, в отличие от отца, пока не делает ничего серьезного – так, сдержанно развлекается, готовит почву для своих будущих великих свершений… и, наверное, готовит себя. Потому что «Shalette mie na Lere» стала для него основательным испытанием, и благодаря ей он, во всяком случае, не будет больше с такой заоблачной высоты смотреть на ужасные вещи вроде… вроде…

Добравшись до спальни, он улегся на кровать и снова распахнул древнюю рукопись. Ее страницы, выцветшие, хрупкие, хрустящие под каждым прикосновением, отпечатались в его памяти так остро, что Шель при всем желании не сумел бы от них избавиться – но, тем не менее, зачем-то опять уставился на иссиня-черные строки.

«Никто и никогда не любил меня так же сильно».

«Право, жаль, что за пару сотен лет до этой встречи я полностью разучился…».

Чему? Чему, забери его Дьявол, разучился главный герой проклятого дневника? И с каких демонов ради этого недостатка он отверг такой реальный, такой настойчивый, такой упрямый шанс на спасение?

Парень сглотнул. Окажись он в израненной, измученной шкуре второго персонажа «Shalette mie na Lere», он бы утопился в море или спрыгнул со скалы – так, чтобы точно разбиться насмерть. Но книга бесстрастно, с ледяным безразличием говорила: «Этот глупый ребенок ушел, потому что я этого потребовал; этот глупый ребенок притворился, что с ним ничего не произошло». Ниже автор неумело, схематически изобразил его портрет – правильные черты, а в них неуловимо сквозит какая-то… хитрость? Будто, пока его рисовали, второй персонаж смеялся над своим приятелем, смеялся, не понимая, зачем тому понадобилось его помнить, если недавно он произнес: «Уходи, лаэрта…»

Laerta. Laerta Estamall’. Сын главы имперской полиции так и сяк вертел это мягкое словосочетание, произносил его вслух, но по-прежнему был уверен, что ни разу нигде не слышал. Если бы этот лаэрта действительно скитался по миру, тщетно силясь найти себе приют, его бы уже заметила имперская разведка или маги, заинтересованные во всем, что можно было окрестить ненормальным. А штуку ненормальнее вечных скитаний надо еще поискать – и не факт, что она отыщется.

Время шло, перетекало из минут в часы, шелестел песок за тонкими стеклянными стенками – утро, день, вечер… Эрвет-младший следил за одиноким лучом, проникшим в комнату сквозь плотно задернутые шторы – тот медленно, вкрадчиво, осторожно пемещался к западу, полз, упрямо бросал себя вперед… бывает, что так бросают себя солдаты прямо на острия вражеских пик – в надежде предоставить своим товарищам из центра путь, который можно пройти, не напоровшись на каленое железо.

Бестолковое мясо, презрительно заявил себе Шель. Многие почему-то считали их отважными героями, избавителями и едва не святыми – даже отец, хотя от него-то Эрвет-младший такого не ожидал. Неужели он, глава имперской полиции, человек, на чью спину лег непосильный груз управления почти всеми политически важными делами империи, человек, добившийся таких высот, о каких вышеупомянутые солдаты не смели и помыслить, не понимает, что они – всего лишь жалкие неудачники? Один тот факт, что эти самоубийцы оказались в первом же ряду войска, согнанные из окрестных деревень и наспех обученные сержантами, говорил, по мнению Шеля, сам за себя. Вместо того, чтобы приложить какие-то усилия, чтобы вылезти из той сточной канавы, где по наивности или по невежеству плавает большинство имперцев, они плыли по течению, зависели от юбок своих жен и верили, глупо верили, что подобная жизнь – единственно правильная…

Эрвета-младшего передернуло, и книга, проклятая книга «Shalette mie na Lere» как-то незаметно отпустила своего излишне впечатлительного читателя. На душе стало так легко и светло, что Шелю захотелось петь, а может, и танцевать, причем в хороводе со стражниками и прислугой, но он ограничился тем, что встал, переоделся и замер перед высоким, от пола до потолка, зеркалом – с целью критически изучить свое бледное отражение.