Текст книги "Орден ветров (СИ)"

Автор книги: Рия Альв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 45 страниц)

На мгновение ей показалось, что её окликнул чей-то знакомый голос, но он быстро слился с гулом других, чужих и незнакомых. Но если бы она остановилась, прислушалась, огляделась… но у неё не было на это времени.

Площадь казалась бесконечным сверкающим морем, и Акира в нём тонула. Падал снег. Год кончался, а вместе с ним и силы, и вера во что-то лучшее.

Она не помнила, как выбралась из толпы, как пронеслась вихрем по опустевшим улицам. Она очнулась лишь тогда, когда её рука дёрнула ледяную ручку входной двери госпиталя, и та не поддалась. Ну конечно, до конца года оставалось не больше получаса. Посетителей в такое время уж точно не пускают. Акира огляделась почти безнадёжно. Где-то на площади яркой вспышкой разорвался первый фейерверк. Ей стоило бы уйти. Быть может, найти того, кто окликал её на площади.

Но тогда Акира не была бы собой.

Она резко развернулась и бросилась к противоположному краю здания. От её безумной затеи на душе стало легко и весело. Помниться, в одной старой-старой сказке, принц несуществующей страны забрался в башню своей спящей принцессы через окно. Так чем их сказка хуже?

Акира отлично помнила нужное окно. Выстроить до него ледяную лестницу тоже не составило труда. Проблема оказалась в другом – на морозе створки окна смёрзлись намертво, и пришлось топить лёд медленно и осторожно, чтобы от перепада температур не лопнуло стекло.

У Акиры тряслись руки. Ей всё казалось, что она не успевает. Почему-то – она сама не знала почему – попасть в комнату до того, как большие часы на площади пробьют полночь, было очень важно. Словно иначе магия, что древнее, чем Монолит, чем эльфийский лес, а может, и чем вся Альтера, попросту не сработает.

***

Первый удар часов звучит громко и гулко. Он будто проноситься по всей онемевшей Гавани порывом ветра. И этот самый ветер ударяет Акире в спину, распахивая оконные створки. Странно, раньше ей казалось, что они открывались наружу.

Второй удар звучит чуть глубже и тише, закрадываясь куда-то внутрь. И Аллен, стоя посреди сияния и блеска, сжимает руку Элисии чуть сильнее, словно бы подкрепляя своё желание.

На третьем ударе она прикрывает глаза и скрещивает пальцы на свободной руке. На удачу. Элисия улыбается почти как ребёнок и, быть может, со стороны выглядит глупо, но её это совсем не волнует. Она знает, что Аллен смотрит, на неё и тоже улыбается, и, чтобы это знать, ей даже не нужно открывать глаз.

На четвёртом ударе хлопает входная дверь и Эдем замирает, но не оборачивается. Она стоит во дворе гильдийского дома Фрихет и смотрит на площадь немного сверху. Площадь похожа на звёздное небо, мерцающее и яркое, только куда более близкое. Эдем поднимает глаза и видит, как стрелка сдвигается ещё не деление. И звёзды. Одна из них падает и, искрясь, летит куда-то за пики Клыкастых гор. Чувствуя, как что-то тёплое опускается ей на плечи, она почти знает, что собирается пожелать.

– Замёрзнешь ведь, – говорит Ноэ, пока часы бьют пятый раз.

Он не очень понимает, зачем Эдем выскочила на улицу, и что такого важного в том, чтобы смотреть сейчас на эти часы и на звезды те, что на небе, и те, что под ногами. Но кто Ноэ такой, чтобы гнать её в тепло против воли. Поэтому он просто накидывает Эдем на плечи свой плащ.

Вообще-то ему нет дела до этого праздника. По крайней мере он сам себе так сказал. Зима так прочно ассоциируется у него со смертью, что заглушить боль в сердце никак не выходит. Но если Лени и Эдем решили, что конец года – это всё-таки праздник, то он, может быть, тоже…

– Вы видели, звезда упала? – Лени выскакивает на улицу на шестом ударе часов, и замирает смотря на небо.

– И ты туда же, – вздыхает Ноэ, имея в виду то ли звёзды, то ли лёгкую одежду, в которой выскочил Лени, а может, то и другое. Но Лени не холодно.

Сердце бьётся часто-часто, и зимний холод словно бы отступает. На самом деле Лени ненавидит зимы. Но этот день исключение. Этот день находится вне сезонов и даже вне времени, потому что куда больше минуты успевает пройти, пока бьют часы на главной площади.

Увидев падающую звезду, Лени уже загадал желание. И теперь он не уверен, может ли загадывать ещё одно, но, кажется, по законам, что властны над всеми мирами, желания может быть целых три.

На седьмом ударе часов Юфи усмехается, глядя с балкона вниз. Эдем, Ноэ и Лени, стоят во дворе и чего-то ждут, словно надеясь увидеть тот момент, когда сменится год. Всё это ненаучно. Особенно традиция загадывать желания. Кто сказал, что они должны сбыться? На основе чего были сделаны эти выводы? Хотя, может, есть смысл проверить эту гипотезу опытным путём…

Когда раздаётся восьмой удар, Гензаи довольно улыбается. Головная боль, мучившая его весь день, наконец утихла. И ему кажется, что он никогда не чувствовал себя лучше.

Он смотрит в окно на огромные часы, на то, как начинающаяся метель скручивает ветер в причудливые вихри, поднимая только что упавший снег. В снежной пелене Гензаи чудится её силуэт, но ему от этого даже почти не больно.

Соранико входит почти беззвучно, за ней в комнату врываются Антейку и Анд. Эльф к тому же ещё и держит поднос с напитками, с присущей его народу ловкостью, отводя его в сторону от руки Антейку, которой, видимо, уже хватит.

Почему-то именно в этот момент, Гензаи особенно остро понимает, что кроме осуществления желаний своих согильдийцев ему нечего желать.

На девятом ударе Силико отпивает из бокала и смотрит на Куруми, довольно щурясь. Эльфийка сказала, что пить можно только после того, как часы пробьют двенадцать раз, но их часы вообще не бьют, а тикают, да и терпение у Силико не безгранично. К тому же она не так уж и сведуща в праздничных традициях людей, так что ей простительно. А вот желание загадать, пожалуй, стоило бы.

На десятом ударе Куруми вздыхает с деланным осуждением, но всё равно не может скрыть улыбку. Для эльфов конец года тоже особенный день. Причём не только для светлых эльфов, но, видимо, даже для тёмных. Иначе как объяснить то, что Элрион сегодня был каким-то уж очень спокойным и тихим. Или то, как он сейчас почти заворожённо смотрит на небо, стоя у раскрытого окна и вдыхая прохладный воздух эльфийского леса. Куруми не знает, принято ли у тёмных эльфов загадывать желания, поэтому на всякий случай желает что-то и для Элриона тоже.

На одиннадцатом ударе часов тот, кому нечего больше желать, смотрит в окно долгим, ничего не выражающим взглядом. Из зарешеченного окна его комнаты не видно часов, зато видно площадь. Ему кажется, что в этой толпе он может различить кого-то знакомого. И ему кажется, что если бы он ещё мог чего-то желать, то…

Когда часы бьют двенадцатый раз, Акира зажмуривает глаза крепко-крепко, потому что ей страшно. В этой внезапно обрушившейся, гулкой и холодной тишине зимней ночи ей страшно, что ей желание не сбудется. В этом есть что-то почти детское, очень наивное и простодушное, но ей кажется, что если не открывать глаз, затаить дыхание, то можно удержать это могучее волшебство ещё на пару мгновений, и тогда оно точно подействует. Но с площади слышатся радостные крики, и небо взрывается тысячей красок, а ей всё не хочется открывать глаза, потому что она всё ждёт того, что уже, видимо, не случиться. Она чувствует себя обманутой. Ей хочется плакать и кричать, и…

– Акира?

Комментарий к Квест двадцать третий «Пока бьют часы»

Предупреждая вопросы, которые могут возникнуть, оговорюсь, что в конце главы время специально сменено с прошедшего на настоящее. И “новый год” здесь написан с маленькой, потому что это не столько название праздника, сколько… ну констатация факта

И с наступающим вас :3

========== Квест двадцать четвёртый «Царь велел тебя повесить» ==========

«Веди его к плахе,

Пошли его к богу

В белой рубахе

На красном снегу.

Корми бесполезное

Топорное лезвие

Горькими песнями

Из его губ.»

Немного Нервно «Плаха»

Это чувство не с чем было сравнить. Оно такое, какое есть, настолько прекрасное, что сжимается сердце, настолько отвратительное, что сводит зубы. Ноэ не знает, как с ним жить, и хуже того, не знает, как жить без него.

Клинок наполнялся жаром, силой, жаждой. Сердце гнало по венам чистый живой огонь, и это было так хорошо, что хотелось завыть от восторга. Или от бессильной злобы.

– В сторону! – человеческий крик, больше похожий на рык дракона.

Лени, Эдем и ещё какие-то путавшиеся под ногами люди кинусь кто куда, а через мгновение поле битвы расчертила напополам огненная стена. Интересно, остался ли от слабеньких монстров, попавших в неё, хотя бы пепел?

– Эй! Не делай так больше, ты чуть своих не задел! – недовольный выкрик Лени было почти не слышно из-за треска пламени в ушах.

Ослепительно-чёрное и багряно-красное оно довольно урчало, как накормленный кот, и рычало, как голодный волк.

– Ну не задел же, – бросил Ноэ в ответ, вновь занося меч.

Вдох. Воздух как ледяная вода пробежал по горлу.

Выдох. Изо рта вырвалось облако пара.

Пламя вновь обожгло рёбра изнутри, а в следующее мгновение Ноэ ринулся в толпу врагов. Так было легче. Так он не заденет союзников, которые разбегались от него, боясь попасть под волну огня. И правильно делали. Он не собирался сдерживаться, чтобы следить за кем-то. У него за самим собой не всегда получалось следить.

– Подожди! – крикнул Лени, бросаясь следом.

Зря. Очень зря.

Лени всегда мчался вперёд, не проверив, есть ли кто-то сзади. Несколько монстров, достаточно быстрые, чтобы его догнать бросились следом, но Ноэ заметил это слишком поздно, ровно в тот момент, когда они уже были прямо за спиной брата. Он мог бы вновь создать огненную волну, но неизвестно, что ранило бы Лени больше – монстры или она. Время утекало, а Ноэ медлил. А ещё через мгновение воздух за спиной Лени рассекла стрела.

Один точный выстрел и три монстра лежали поверженные. Лени даже не обернулся, а Эдем отработанным жестом снова натягивала тетиву. И тогда Ноэ понял – брат знал. И о монстрах, и о том, что его прикроют. До этого он ни разу не думал о том, как хорошо успели сработаться Лени и Эдем, пока Ноэ пытался сработаться с демоном внутри себя.

Оборонять Небесную гавань от монстров – рутина. Но это лучше, чем бесцельно слоняться по гильдийскому дому Фрихет и ждать неизвестно чего. Пламя требовало битвы, и Ноэ нашёл эту битву. Ни Лени, ни уж тем более Эдем не были обязаны идти вместе с ним, но пошли. Может, в итоге, им тоже просто надело сидеть сложа руки.

Взметнув вокруг себя целый ураган огня, Ноэ обернулся. Остальной отряд подтягивался медленно, держась на почтительном расстоянии. Зато Эдем успела подобраться совсем близко, настолько, что Ноэ мог видеть, как замирает её взгляд, когда она находит цель, как на мгновение она задерживает дыхание, а потом отпускает тетиву. Когда Эдем сражается, она тоже становится немного другой, но это совсем не то, что происходит с ним самим. Она, наоборот, кажется серьёзнее, собраннее, строже. А глаза её делаются почти серебристыми и холодными, как зимнее небо.

Ноэ смотрел на неё недолго, всего на секунду дольше, чем стоило бы. Один из монстров вцепился ему в плечо, как раз туда, где не было защиты. Ноэ отбросил его одним лёгким движением, разрубая напополам в воздухе. Кровь начала быстро пропитывать одежду.

«Ну вот, – с досадой подумал он, – теперь будет липко и холодно».

Нужно заканчивать с этим поскорее, решил он про себя, и пламя отозвалось на это недовольным шипением. Со стороны гор приближался достаточно большой отряд монстров, но Ноэ так раздражал зимний холод, что он решил разобраться со всеми разом. Пламени понравилось это решение.

Кровь пропитала рукав и начала капать на снег. Со всем этим точно пора было заканчивать.

Это было похоже на взрыв, на что-то среднее между восторгом и ужасом. Это как выныривать из ледяной воды, выходить на свет из кромешной тьмы.

Волна огня рванулась вперёд, снося всех на своём пути. Большинство монстров, скорее всего, даже не поняли, что их убило. Пламя сожрало их без остатка и наконец успокоилось, насытилось. Ненадолго.

Ноэ стоял посреди выжженного пустыря. Чёрное пятно на фоне белого снега, клякса на бумаге. Он особенно остро ощущал на себе испуганные взгляды других членов отряда, но ему не было до них дела.

Ему было безумно плохо. И одновременно он был почти счастлив.

– Кажется, я говорила тебе сдерживаться.

Сильный тычок посохом в солнечное сплетение заставил Ноэ согнуться пополам и закашляться.

– Я сдерживался! – прорычал он, борясь с душащим его кашлем.

– О да, сегодня ты ранил лишь двоих союзников, а не пятнадцать, – Соранико смотрела на него строго и холодно, как на провинившегося ребёнка, которого собирались отчитать.

– Видишь, я совершенствуюсь, – фыркнул Ноэ, когда наконец смог нормально дышать. Он ненавидел Соранико за её умение ударить так, чтобы заставить тебя ещё пару минут ловить ртом воздух, словно рыба.

– Совершенствуешься в разрушении, – вздохнула она, – ты сжёг с десяток наших укреплений. Но это уже чуть лучше, чем было две недели назад. А теперь иди к лекарям, не хватало, чтобы ты тут кровью истёк.

И она ушла. Точнее телепортировалась, растаяв в воздухе фиолетовой вспышкой. Её последние слова глухо отдались в голове. Было бы ещё от чего истекать кровью. Мелочи.

Пламя медленно затухало. Становилось холодно.

– О богиня, у тебя же плечо прокушено, – прозвучало очень взволновано где-то совсем рядом. – Тебе срочно нужно к лекарю!

Точно. У него прокушено плечо. Зубы у монстров противные, мелкие, частые и острые, а челюсти сильные. Они впиваются так сильно, что порой могут отцепиться, только вырвав из тебя кусок плоти. Это должно быть больно. Но почему тогда он чувствует только мерзкое ощущение липкого холода на руке, затихающий жар пламени и больше ничего?

– Ноэ! Ты слышишь меня вообще?

Эдем обхватила руками его лицо, заставив посмотреть себе в глаза. Светлые и синие, как небо над головой. А ещё она была значительно ниже, так что Ноэ пришлось склонить голову так, будто он в чём-то виноват.

– Я веду тебя к лекарю, а ты не упрямишься, хорошо? – спросила она так, будто говорила с ребёнком. Очень непослушным и проблемным ребёнком.

Ноэ молча кивнул, потому что не знал, что ответить. Он вообще часто не знал, что ей ответить, когда она смотрит на него так. Ноэ не мог объяснить как так, но было в этом взгляде какое-то невыносимо огромное чувство, против которого он оказывался беспомощен. Если подумать, он против многих чувств оказывался беспомощен.

Пламя всё ещё глухо билось в груди, чуть медленнее, чем сердце, но чуть быстрее, чем хотелось бы самому Ноэ. Зато он всё ещё почти не чувствовал боли. Ему было интересно, если во время того, как пламя ревёт и беснуется, пронзить ему грудь, выломать рёбра, вырвать это пламя из него вместе с сердцем, он почувствует хоть что-то, кроме пустоты, холода и тишины?

***

Гензаи терпеть не мог зиму, потому что всё кругом белое, все кругом белые. Один он – чёрная тень, прожжённое пятно на белоснежном покрывале.

Гензаи терпеть не мог белый. Потому что да что это вообще за цвет такой? Когда всё белое – это как будто бы не хватило пигментов, красителей. Это как будто ленивый художник ушёл, не докрасив свою картину. Белый – это отсутствие цвета, отсутствие вообще чего бы то ни было. А ещё белый цвет режет ему глаза, привыкшие зорко видеть в полумраке и темноте.

Щурясь, кутаясь в шарф и натягивая капюшон, Гензаи надеялся преодолеть расстояние от гильдийского дома до замка как можно скорее. Он ненавидел то, что ему теперь приходится делать отчёты лично. Нет, почтовой птички с письмом им теперь недостаточно. Нет, курьера с подробным письменным отчётом тоже. Можно, конечно, посметь возразить, что ты вообще-то занят тем, что оберегаешь их дворец от монстров и спал часов семь, и то суммарно за всю неделю. Но тебе непременно ответят «а не слишком ли много ты на себя берёшь?», «мы, между прочим, тоже здесь не бездельничаем». Из уст герцога Стюарта это звучит как: «ах ты мерзкая шавка, смеешь на меня рычать? Неужели забыл, кто твой хозяин? Кусаешь руку, которая тебя кормит?»

Если бы Гензаи действительно «кормила» именно рука Стюарта, он бы отгрыз её по локоть, а потом загрыз бы и самого Стюарта, невзирая на любые последствия.

Но сегодня Гензаи повезло – а может, повезло Стюарту, потому что Гензаи был в таком состоянии, что вполне бы мог воплотить свои желания в жизнь – отчитываться пришлось только перед Терамаем. Клирик был милостив, удовлетворился очень кратким отчётом, расспросил о состоянии здоровья бойцов, о количестве раненых, ещё о чём-то, наверное, важном. Гензаи отвечал не думая, о том, что говорит. Все мысли его были сосредоточены только на том, как хочется есть и спать. По пути он даже завернул в лавку и купил кое-что съедобное, но оно пока так и лежало в сумке.

– А как ребята из «Ордена ветров»? Справляются?

«С чем именно справляются?» – захотелось переспросить Гензаи, потому что у него в первую очередь возникли ассоциации с нервными срывами и депрессией.

– Справляются, со всем понемногу, – уклончиво ответил Гензаи, не очень понимая что конкретно имеет в виду.

Терамай ответом удовлетворился и даже собирался отпустить Гензаи, но у того было собственное дело к клирику. Потому что раз уж всё так совпало, то ситуацией грех не воспользоваться.

***

Из груди против воли вырывался тяжёлый вздох. Почти страдальческий. Хорошо, что из-за монолога Акиры его не слышно. Иначе она бы, наверное, разволновалась ещё больше. Он называл это именно словом «разволновалась», но врач и медсестра, которых она отчитывала, явно называли каким-то другим. Скорее всего, куда более грубым.

– И это больница Небесной гавани? Столицы? И это к вам-то съезжаются со всей страны? Серьёзно? – глаза её смотрели так, что по коже пробегал мороз.

– Ты к ним слишком жестока.

Акира ненадолго обернулась, посмотрела задумчиво и снова бросила уничтожающий взгляд на врача.

– Ничего подобного. Я не требую больше, чем требует от этого человека его профессия. Я хочу, чтобы он вылечил больного, разве я прошу чего-то невозможного? Разве этого же не требует от него каждый, кто приходит сюда?

– Не всё можно вылечить, – заметила медсестра, но тут же подавилась воздухом, когда Акира перевела на неё взгляд, – в смысле не всё можно вылечить здесь и сейчас, но в будущем…

– В каком будущем?! – в глазах Акиры плясали искорки, и это настолько красиво, насколько и опасно. – Через день? Через месяц? Через год? Или через десять лет? Что за вздор? Разве раны лечат не здесь и сейчас? Разве вы оставляете их гнить без обработки, ожидая пока воспаление распространится по всему телу?

– Это не открытая рана. Здесь всё гораздо тоньше, вопрос сложнее, чем вы можете себе представить. Вы не понимаете, о чём говорите, – возразил доктор, пытаясь сохранять спокойствие, хотя по тому, как билась жилка у него на виске, было очевидно – он в ярости.

Стоило ли это остановить? Вообще-то, если быть совсем уж честным наблюдать за всем этим было достаточно интересно.

– А вы понимаете, о чём говорите? – Акира вздёрнула подбородок. Плохой знак. Очень плохой знак. В палате стало ощутимо жарче. – Разве не вы говорили, что не знаете, как это лечить? Так вам ли меня осаждать?

Врач кашлянул в кулак. Акира резко скрестила руки на груди. Появилось навязчиво желание вести счёт их словесной баталии.

Но нет. Это всё-таки нужно было остановить. Пока здесь что-нибудь не загорелось.

– Сжалься над ними. Моя травма вовсе не их вина, – на губах появилась улыбка, но какая-то неловкая, будто извиняющаяся. Кажется, это выражение он скопировал у Аллена.

Акира вновь обернулась, будто хотела посмотреть ему в глаза, но в последний момент отвела взгляд, словно стыдясь чего-то. Это было странно.

– Оставьте нас, – бросила она врачу и медсестре, даже не повернувшись в их сторону.

– Вы не имеете права здесь распоряжаться, – заметил врач.

– Ни малейшего, – согласилась Акира, смотря то ли в окно, на падающий хлопьями снег, то ли ещё куда-то.

– Простите, но не могли бы вы и правда нас оставить.

Врач и медсестра ушли, унеся с собой злость и раздражение. В палате стало тихо и холодно, словно открыли окно. Но это была просто Акира и её смена настроения. Она сама – и лето, и зима, и огонь, и лёд. И как это всё в ней живёт и умещается – непонятно.

Опустившись на стул, рядом с его кроватью, она потупила глаза в пол. Такой он её точно ещё никогда не видел. Акира впервые казалась настолько… незащищённой? честной?

– Фукуда, – произнесла она почти неслышно, всё ещё избегая смотреть на него. – Прости меня.

– Да ну, вышло вполне забавное представление, – он усмехнулся, – врача, правда, немного жалко, но…

– Я не об этом, – она покачала головой, и тёмные волосы упали ей на лицо.

– Тогда тебе и вовсе не за что извиняться.

Фукуда заправил выбившуюся прядь за её ухо. Делать это левой рукой было до странности непривычно. Будет ли ему вообще хоть когда-то привычно делать что-то левой рукой? Конечно, Ноэ, например, всю жизнь был левшой, но он-то таким родился. Да и вторую руку у него никто не отбирал.

Нет, всё-таки у них с Ноэ были несравнимо разные ситуации. Теперь Фукуде, наверно, придётся учится всему заново. Теперь, наверное, он будет почти бесполезен. По крайней мере какое-то время. Он надеялся, что «какое-то», а не «всё».

Правую руку он больше не чувствовал. Вообще. Она будто перестала быть частью его тела и только по какой-то странной, нелепой причине, так и осталась к нему прикреплена. Шевельнуть хотя бы пальцем оказалось совершенно невозможно. И это было странно. Нет, не странно. Противоестественно.

Акира положила свою руку поверх его правой руки и переплела их пальцы. Она впервые сделала что-то подобное. И на пару мгновений Фукуда возненавидел свою проклятую судьбу за то, что именно сейчас он ничего не чувствует. Не ощущает прикосновения, не знает тёплая рука Акиры или холодная, не чувствует, дрожат ли её пальцы. Это было ужасно. Остаться без части своего тела, сделаться неполноценным.

– Чувствуешь что-нибудь?

Это было ужасно, ровно до того момента, как в его палате появлялась Акира.

– Да. То, что ты рядом. И то, что я очень этому рад.

***

Гензаи не был уверен в том, что делает. Зато был абсолютно уверен, что ему не нужно быть уверенным. Это звучало как полный абсурд даже в собственных мыслях.

Идя по коридору, тихо, почти крадучись, он надеялся, что его никто здесь не увидит. Ведь если увидит, то у него будут проблемы. Потому что он всё ещё верная гончая короля. Но даже верная гончая получает ботинком по морде, когда лезет туда, куда нельзя.

Несколько раз спрятавшись от глаз весело переговаривающихся горничных и прошмыгнув мимо куда-то спешащего лакея, Гензаи оказался у цели. Дверь не охранялась. Чудесно. Стюарт либо не знал об этом, либо он идиот. Впрочем, нет. Идиот он в любом случае.

Гензаи несколько раз пнул ногой дверь, негромко, но так, чтобы его услышали. В комнате было тихо. Гензаи знал эту тишину, настороженную, внимательную.

– Открывай, – сказал Гензаи, прислоняясь к косяку, – и не делай вид, что не слышишь.

С другой стороны двери вздохнули. Очень театрально. Гензаи поймал себя на том, что не слышал шагов.

– Ну кто так заявляется? Это грубо и неэтично. И вообще я пленник в конце концов, как я могу открыть?

– Если бы это был кто-то другой, я бы согласился, – ответил Гензаи спокойно, – но это всё-таки ты, так что открой дверь, Лайт.

– А ты уверен, что это всё ещё я?

Этот вопрос не понравился Гензаи. Совсем. Он прозвучал как фарс, как штука, как драма ради драмы. Точнее прозвучал бы. Но Лайт говорил серьёзно, возможно, серьёзнее чем когда-либо.

– Мне через дверь плохо видно, никак не разгляжу, – огрызнулся Гензаи.

Вдали послышались шаги. Гензаи огляделся, здесь негде было спрятаться. Совсем-совсем негде. Знает ли прислуга, что в этой комнате содержится пленник? Знает ли, что сюда нельзя заходить? Доложит ли своему хозяину?

– Открой быстро. Если меня здесь увидят, это выйдет боком нам обоим, – продолжал настаивать Гензаи, понижая голос.

– Так уходи, пока можешь, – равнодушный и холодный ответ. Гензаи захотелось свернуть Лайту шею. Но для этого надо было попасть в комнату.

Шаги приближались.

– Терпеть не могу зря ходить туда-сюда, – сказал Гензаи, но в ответ промолчали.

Нужно было идти на крайние меры. Хотя было безумно жалко.

– Давай так, – вздохнул Гензаи, – смотри, у меня есть шоколад, если откроешь, отдам тебе… половину.

За дверью до сих пор молчали, но теперь уже задумчиво. Очень задумчиво.

– Отдашь весь.

Гензаи был уверен в том, что Лайт сейчас хитро сощурился, точь-в-точь лисица. Белая полярная лисица.

Писец.

– Хорошо. Ладно, – почти прорычал Гензаи, шаги всё приближались. – Только открой грёбаную дверь, придурок.

За дверью послышалось копошение. В замке чем-то активно орудовали. Гензаи никогда точно не знал, где Лайт прячет свои отмычки, но предполагал, что они вшиты в одежду. Хотя Гензаи подозревал, что Лайт может соорудить эту самую отмычку просто из ничего.

Вскоре замок тихо щёлкнул. Гензаи отметил, что обычно Лайт справлялся с такими замками куда быстрее. Дверь открылась, Гензаи быстро проскользнул внутрь, и замок за его спиной снова щёлкнул. Пару минут они с Лайтом так и простояли у двери, вслушиваясь, ожидая, когда шаги удалятся и затихнут.

– Безумно рад тебя видеть, спасибо, что зашёл, давай сюда, – выдал Лайт на одном дыхании и протянул руку. Белую и тонкую. Ещё более белую и тонкую, чем раньше.

– Вымогатель, – бросил Гензаи, роясь в сумке в поисках шоколада. Это был его завтрак.

– Коммерсант, – поправил его Лайт, расплываясь в довольной улыбке, когда получил заветную плитку.

Он отошёл на несколько шагов и плюхнулся на кровать. Сел, скрестив босые ноги, и откусил большой кусок шоколада, даже не разламывая плитки. Она при этом так аппетитно хрустнула, что Гензаи чуть не подавился слюной.

– Тысячу лет сладкого не ел, они мне его вообще не дают. Изверги. Это как минимум бесчеловечно, – пожаловался Лайт, откусывая очередной кусок.

– Да, в твоём случае, это просто ужасная пытка, – Гензаи вложил в эту фразу столько сарказма, сколько мог.

Всё-таки в некоторых аспектах Лайт был сущим ребёнком. Ребёнком, безумно любившим сладкое. Возможно, если подержать Лайта без него достаточно количество времени, то он демону душу продаст за шоколад. И даже раздумывать над этим долго не будет.

Настолько человеческая черта в Лайте казалась почти противоестественной.

– И всё-таки, зачем ты пришёл? – спросил Лайт, перестав сосредоточенно жевать. От плитки не осталось уже и половины, и это меньше, чем за минуту.

– Посмотреть, осталось ли от тебя хоть что-нибудь, – усмехнулся Гензаи, опускаясь на стул и облокачиваясь на стоявший рядом письменный стол.

– Ну что-то, может быть, и осталось, – в голосе Лайта появились довольные, мурчащие интонации. Он смотрел на шоколад, как на любовь всей своей жизни, с которой был разлучён много-много лет.

«Как, оказывается, мало надо ему для счастья» – отстранёно подумал Гензаи.

– Ну и? Как ты в итоге находишь моё состояние? – спросил Лайт, чуть прищурившись и одновременно запихивая в рот последний кусочек шоколада.

– Вполне удовлетворительное, – коротко ответил Гензаи.

– И всё? – Лайт театрально всплеснул руками, отправив в полёт скомканную обёртку. – А как же: «Ты так ужасно выглядишь, Лайт. Я так переживал. Ночей не спал. Беспокоился. Ведь всё-таки это моя вина в том, что ты остался жить и влачить столь жалкое существование»? Не чувствуешь угрызений совести? Нет?

– Нет, – хмыкнул Гензаи.

Он действительно нашёл Лайта в лучшем состоянии, чем опасался. Пока этот позёр способен разыгрывать драматические представления, отыгрывая все роли разом, взламывать замки и уминать плитку шоколада за минуту, с ним всё, если не хорошо, то в пределах нормы. И да, заставлять Лайта взламывать замок было совершенно необязательно. У Гензаи был ключ и разрешение Терамая (впрочем, увидь его здесь кто-то посторонний, Гензаи бы всё равно влетело, а на Терамая бы пала тень подозрения). Но нужно было проверить навыки Лайта, потому что… потому что Гензаи был знаком с ним достаточно долго, чтобы знать о некоторых его слабостях. В том числе и о том, что Лайту нельзя надолго оставаться в замкнутых пространствах.

Как-то раз, очень давно, от силы через полгода после основания «Фрихет», они с Лайтом попали в неприятную передрягу. Их тогда схватили и заперли в каком-то тёмном, сыром подвале и держали там дня три. Продержали бы и дольше, если бы не Соранико. После этого случая Гензаи знал, что в запертых помещениях у Лайта медленно съезжает крыша, и даже знал, как именно она съезжает.

Но сейчас он держал себя в руках, и это радовало.

– Пока ты способен хотя бы притворяться, что всё нормально, я за тебя не волнуюсь.

Лайт не ответил, лишь усмехнулся и бросил на Гензаи быстрый взгляд. Было в нём что-то такое, настоящее и вместе с тем очень болезненное, что Гензаи сделалось тоскливо.

На самом деле Лайт, конечно, выглядел если не паршиво, то минимум потрёпано. Черты лица заострились, приобретя какую-то болезненную тонкость, кожа стала почти такой же белой, как у Аллена. Да и к тому же он выглядел очень усталым, почти измождённым, как если бы не спал несколько ночей к ряду. Но хуже всего, конечно, смотрелись бинты, закрывающие пол-лица.

– Тебе долго ещё так ходить? – спросил Гензаи.

– Ну-у, – протянул Лайт задумчиво, дотрагиваясь рукой до бинтов. – Вообще-то мне сказали, что их можно снимать, но…

– Неужели боишься? – усмехнулся Гензаи.

– Нет, – Лайт бросил на него очень обиженный и даже немного смущённый взгляд. Последнее было совсем уж странно. – Я просто… развязать узел не могу.

Сказал он и отвернулся, так что Гензаи мог увидеть только бинты и волосы, которые были даже белее бинтов.

– Ты там уснул что ли? Раз пришёл, помоги хотя бы, – почти прошипел Лайт. Было забавно смотреть на то, как он бесится, когда не может справиться с чем-то сам. Особенно, если это какая-то очень простая вещь. – Там, кажется, узел в волосах запутался. Лекарь была о-о-очень молоденькая и смотрела больше на меня, чем на то, что делает. Вот и затянула в узел прядь волос. А я теперь мучаюсь.

– Страдалец, – фыркнул Гензаи.

Почему-то вспомнилось, что когда они с Лайтом только познакомились, он был совершенно бесполезен в быту. Славный отпрыск благородной семьи не всегда мог даже хлеб порезать, не порезавшись при этом сам. Про то, чтобы, например, развести костёр или приготовить на нём еду, и речи идти не могло. То есть могло, конечно, но в то время подпустить Лайта к огню мог разве что суицидник.

Гензаи подошёл к Лайту сзади и критически осмотрел узел бинта. Хотя «узел» это громко сказано, скорее уж непонятный комок из волос и ниток. Гензаи попробовал потянуть за одну из торчащих нитей.