Текст книги "Орден ветров (СИ)"

Автор книги: Рия Альв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 45 страниц)

Элисия было открыла рот, чтобы задать вопрос, но Аргента её перебила.

– Я знаю, что ты спросишь. Я и сама не до конца понимаю, как он работает. Довольна? – Элисия кивнула, а Аргента продолжила: – Я не знаю, чего добиваются адепты дракона, но из-за них этот щит в плачевном состоянии. Наша задача – вновь привести Щит в норму, ну и убить Красного дракона, конечно же. Иначе мы так и будем ходить по кругу: Питер расшатывает Щит, мы его чиним, Питер снова его расшатывает… Но Красный дракон – это наша с Герантом проблема, ваша задача – очистить подступы к Монолиту от чудовищ и собрать осколки Щита.

– Вам не понадобится наша помощь в битве с Красным драконом? – удивлённо спросила Элисия.

Аргента рассмеялась, но Элисии показалось, что смех её вышел нервным и натужным.

– Думаешь, нам нужна помощь смертных? Да вас просто убьют, и кто тогда будет выполнять мои поручения? – в голосе Аргенты слышались раздражение, злая насмешка и ещё что-то, чего Элисия от неё никогда не слышала, что-то похожее на волнение. – К тому же, после твоей смерти Питер сможет получить ту силу, что отдал Иона. Так что тебе ни в коем случае нельзя вступать в бой. Если Питер тебя убьёт, я тебя откопаю и прикончу второй раз. Так что засунь свой синдром героя подальше и делай ни больше, чем от тебя требуется. Уж с этим-то ты можешь справиться?

Элисия несколько раз удивлённо моргнула. Из-за того большого потока информации, под которым невозможно было не утонуть, она не сразу поняла, что от неё ждут ответа. А когда поняла, единственное, что смогла сделать – уже в который раз кивнуть.

– Что-то ты не разговорчивая сегодня, – хмыкнула Аргента и, внимательно оглядев Элисию, наконец выпустила её. – Теперь прочь с глаз моих, иди и выспись, а то я уже не могу видеть твоё бледное лицо. Выглядишь так, будто тебя уже убили.

И на этот раз Элисии пришлось подчиниться.

***

Элрион остался с Ювенисэлем один на один. Пустота зала давила на плечи, а яркий свет резал глаза тому, кто привык жить в полумраке, и Элрион не знал, что со всем этим делать. Ровно как не знал, что делать с чувством, что отвратительно медленно вымораживало его изнутри. За долгие годы Элрион почти успел забыть то ощущение, когда это чувство медленно завладевает тобой, но теперь он отлично помнил. Всего за неделю в эльфийском лесу он вспомнил о том, о чём не вспоминал многие годы. О страхе. О страхе кого-то потерять.

Ювенисэль смотрел на Элриона изучающе-внимательно, словно ждал, сколько он ещё сможет выдерживать леденящую неизвестность. И Элрион не выдержал.

– Ладно. Чего ты хочешь? – почему-то Элриону думалось, что слова должны отразиться гулким эхом, но эха не было, наоборот, собственный голос показался ему глухим и сдавленным. – Хочешь, чтобы я ушёл из эльфийского леса и никогда к нему не приближался? Чтобы я никогда не виделся с Куруми? Или, может, хочешь, чтобы меня не стало вовсе?

Почему-то два последних предложения показались Элриону равносильно ужасными, но он быстро отогнал эту мысль.

– Тёмные эльфы ведь не очень честны в исполнении клятв? – спросил Ювенисэль вместо ответа.

– Мы исполняем только те клятвы, которые считаем нужным исполнить, – Элрион неприязненно сморщился, понимая, что Ювенисэль не клонит ни к чему хорошему. – Если я сказал, что сдержу слово, значит я его сдержу.

– Ну что ж, – на губах Ювенисэля заиграла почти довольная улыбка. – Тогда запомни, дитя, если предлагаешь врагу выбор, никогда не предлагай того, что не выгодно тебе. Усвоил?

Элрион кивнул, из-за напряжения это вышло даже слишком поспешно. А из-за непонимания, куда клонит Ювенисэль, Элрион даже забыл разозлиться на то, что с ним посмели говорить, как с ребёнком.

– Всё, что я сделал, я сделал добровольно, – продолжил Ювенисэль. – Ты не причина тому, и не тебе отвечать за последствия. Но меня радует твоя готовность исполнить долг.

Ещё несколько секунд Элрион стоял тупо глядя прямо перед собой и осмысляя услышанное. А потом у него будто гора свалилась с плеч. Это было очень противоречиво чувство: одновременно захотелось смеяться, как дурак, и придушить Ювенисэля прямо на его троне.

– Ну-ну, не стоит так нервничать, – голос Ювенисэля был слишком счастливым для того, кого несколько минут назад трудно было отличить от тени. – Никогда не видел, чтобы тёмные эльфы краснели от злости.

Элрион тоже такого никогда не видел, сейчас он это только чувствовал. Не желая больше терпеть насмешки, он круто развернулся и быстрым шагом направился прочь.

– Надеюсь, ты и дальше продолжишь исполнять свой долг, – эта фраза настигла его уже у самого портала.

Обернувшись, Элрион встретился взглядом с глазами Ювенисэля, в которых несмотря на усталость, всё ещё сверкали искорки веселья.

– Какой долг? – просил Элрион, хотя и сам уже догадался об ответе.

– Долг хранителя, конечно же, – озвучил Ювенисэль его мысли.

***

Небо угасло, став бархатным мрачным и глубоким, как бездонное озеро. Несмотря на то, что она проспала почти весь день, Элисию снова тянуло в сон. Организм с невиданной жадностью пытался наверстать упущенное, а может, хотел отоспаться прозапас.

Но, когда Элисия и Аллен уже почти подошли к дому, выделенному гильдии для временного проживания, их путь вновь прервали. Дверь резко распахнулась и на пороге показалась Акира. Глаза её нехорошо сверкнули, и она, сказав только «нужно поговорить», схватила Элисию за руку и потащила прочь от дома. Всего на секунду Акира обернулась, чтобы угрожающе зыркнуть на Аллена и почти прошипеть:

– Не ходи за нами.

И он так и остался стоять перед распахнутой дверью и удивлённо смотреть в сторону удаляющимся волшебницам.

Элисию удивило то, с какой прытью Акира потащила её от дома. Нога колдуньи уже почти зажила, но она до сих пор ещё немного хромала. Тем не менее, если она могла так быстро ходить, значит, всё не так уж и плохо.

Когда Акира резко затормозила, отойдя на несколько метров от дома, Элисия чуть не врезалась в её спину, но колдунья этого даже не заметила. Она резко развернулась и посмотрела на Элисию с такой обречённой решительностью в глазах, что ей стало даже немного страшно.

– Я хочу спросить… – начала Акира, но вся решимость из её вида вдруг куда-то улетучилась. Она замялась и потупила взгляд.

– А выглядит так будто не хочешь, – усмехнулась Элисия, за что получила неодобрительный взгляд.

– Я должна спросить, – исправилась Акира и, собравшись с духом, продолжила: – Тебе не попало за… ну, за то, что я грубо разговаривала с Терамаем?

Щёки Акиры немного покраснели, а глаза всё так же были смущённо отведены куда-то в сторону. Всё это выглядело так мило и странно одновременно, что Элисия не знала плакать ей или смеяться. За все годы, что она была знакома с Акирой такой она её видела, кажется, впервые.

– Мне попало за опоздание, твоя грубость по отношению к Терамаю на фоне этого – мелочь, – Элисия улыбнулась, кое-как сдерживая смех. Если она рассмеётся сейчас, Акира будет дуться на неё всю жизнь. – Но я рада, что ты сожалеешь.

– Я не!.. – Акира издала какой-то нечленораздельный вздох и подняла глаза к небу. Щёки ещё сильнее покраснели. – Тогда я просто разозлилась. Очень. На самом деле я не виню Терамая. И не ненавижу клириков. И… и как мне извиниться перед Фукудой, я не знаю. А я должна… я хочу… – она ещё раз недовольно фыркнула и резко сцепила пальцы в замок. – В общем, мне надо перед ним извиниться.

– Так извинись, – не смеяться Элисии становилось сложнее. – Фукуда отходчивый парень, думаю, он тебя просит.

– О, значит, ты думаешь? – ядовито переспросила Акира и, развернувшись, пошла обратно в сторону дома. – Всё. Можешь смеяться, я сделаю вид, что не слышу.

И Элисия расхохоталась в голос.

***

Небо угасло, и это очень удивило Элриона. Ему-то казалось, что он пробыл внутри Древа Жизни не больше получаса, но, видимо, прошло намного больше времени.

После слепящего синего света ночной мрак казался родным и уютным. Привычным. Элрион ведь действительно привык жить во мраке. Раньше ему не очень хотелось выходить на свет. Теперь же, как бы ему ни было неприятно это осознавать, он не мог нормально жить без света. Элриону хотелось стать тенью. Её тенью. А тень не может существовать без света.

Одной проблемой стало меньше – теперь он не должен будет уходить из-за желания Ювенисэля. Одной проблемой стало больше – теперь ему нужно придумать предлог, чтобы остаться.

Конечно, он мог бы просто поставить всех перед фактом – я остаюсь. Он всегда приходил, когда захочет, и, когда захочет, уходил. Так почему он должен менять что-то теперь? В конце концов Куруми сама во всём виновата. Незачем было помогать ему, незачем было просить помощи в ответ. Конечно, можно было бы просто поставить её перед фактом, что он теперь будет рядом.

Конечно, нет.

– Я думала, ты там навеки застрял.

От звука знакомого голоса Элрион чуть не вздрогнул. Надо же было, настолько задуматься, чтобы ничего не услышать. Куруми стояла перед ним, кажется, улыбаясь, может быть, даже весело. Из-за полумрака сложно было что-то сказать наверняка, а за время общения с людьми и эльфами Элрион хорошо понял, что улыбаться можно с сотнями разных интонаций.

– О чём вы говорили? – спросила Куруми, будто действительно надеясь, что ей ответят.

– Подрастёшь – узнаешь, – ответил Элрион первое, что пришло ему в голову. Давно, ещё ребёнком, так он отвечал всем, кто был младше него, сейчас тоже почему-то всплыло из памяти.

– Вообще-то, я старше тебя, – Куруми нахмурилась, или Элриону это только показалось.

– Если даже долгих лет жизни тебе не хватило, чтобы набраться ума – этим не стоит гордиться.

Теперь Куруми точно нахмурилась, Элрион увидел это отчётливо, ведь его глаза привыкли к темноте. А ещё он увидел, что, когда Куруми хмурится, она выглядит очень забавно и даже мило. Но эти мысли показались Элриону слишком глупыми, и он отогнал их.

– На сама деле я ждала тебя, чтобы кое-что спросить, – Куруми зябко поёжилась, и Элрион пожалел, что у него нет чего-то тёплого, что можно было бы на неё накинуть. Эта мысль тоже показалась ему глупой.

– Ты уже спросила.

– Да не это! – Куруми всплеснула руками. Злить её было забавно. – Не перебивай, пожалуйста. Просто Конклав закончился…

– Правда что ли? – Элрион усмехнулся, сам не зная чему.

– Я же просила не перебивать! – Куруми глубоко вздохнула, укоризненно посмотрела на него и продолжила: – Я хотела спросить, что ты будешь делать… ну… дальше?

Элрион бы тоже хотел это у себя спросить. Более того, он хотел бы сам себе на это ответить. Если быть честным (а Элрион иногда бывал честным по крайней мере с самим собой), то он до сих пор думал, что ему здесь не место. А ещё он думал, что соваться к Монолиту очень опасно, и всё это вообще не проблема тёмных эльфов – им своих хватает. Он думал, что должен играть на другой стороне или не играть вовсе. Он думал, что сможет всё это ей сказать. Он вообще много чего думал.

– А если я скажу, что останусь? – Элрион сказал это с вызовом, как и всё, что боялся говорить.

Зажёгся свет. На ветвях деревьев десятки маленьких фонариков вдруг решили вспыхнуть и залить всё вокруг мягким медовым сиянием. Элрион, не ожидая такого, сощурился, после темноты свет больно резанул по глазам. Но уже через мгновение он ощутил, что света больше нет, точнее он есть, но уже не такой яркий. Открыв глаза Элрион увидел, что Куруми, встав напротив ближайшего фонаря, пытается его заслонить. Попытка была жалкая. Но на душе отчего-то стало до странного приятно.

– Если ты останешься, я буду очень рада, – теперь Элрион отлично видел, что Куруми действительно улыбается, светло и радостно. И Элрион подумал, что ему ещё никто так не улыбался.

Это была глупая мысль, но он не стал её отгонять.

***

Солнце ещё не успело высоко подняться над линией горизонта и своими яркими лучами било прямо в глаза. Элисия сощурилась и потянулась, громко зевнув. Утро было далеко не самым любимым временем суток, но с ранним подъёмом пришлось просто смириться.

По-мнению Элисии, было слишком рано, чтобы выползать из постели, а тем более слишком рано для того, чтобы кого-то встречать и что-то важное с ним обсуждать, но её мнения никто не спрашивал.

Казалось, что даже эльфийский лес ещё спал. Вокруг стояла необычная даже для этого места тишина и некое оцепенение. Элисии казалось, что она, Куруми и Аллен – единственные не спящие существа, но это, конечно же, было не так. При их приближении эльфийки-стражницы встрепенулись, сделав свои стойки ещё прямее, словно они сами были не живыми, а каменными изваяниями – частью местной архитектуры. Но вскоре площадка около портала грозила стать куда более оживлённой.

Элисия напряжённо всматривалась вглубь портала, словно боялась проглядеть появление из него целой делегации. Аллен и Куруми о чём-то тихо переговаривались, но Элисия их не слушала, не могла сосредоточится на их речи.

– Ты выглядишь, как зомби-баскербуль, – Куруми потянула Элисию за рукав, чтобы та точно услышала.

– А?.. Да, хорошо, – отмахнулась Элисия, так и не уловив суть сказанного.

– Элис, тебе правда стоило отдохнуть, мы бы и сами справились, – продолжил Аллен.

Элисия кивнула.

– Ты ведь меня не слушаешь? – сокрушённо спросил он.

Элисия снова кивнула, не отрывая взгляда от портала. Где-то рядом с её плечом тяжело вздохнули, но она так и не поняла почему.

А потом портал пошёл рябью, заискрился, выпуская из себя их – гильдию Фрихет во главе с лидером. Гензаи чуть улыбнулся, в знак приветствия махнув рукой, но сразу подходить не стал. Он остановился около портала, наблюдая за тем, как его люди выходят на площадь. Элисия силилась посчитать сколько же их, но всё время сбивалась, теряя концентрацию. Через какое-то время из портала показалась ещё и Соранико, за ней, видимо, шёл её отряд, состоящий преимущественно из волшебниц. Когда все наконец вышли, белокаменная площадь оказалась почти переполненной. При виде всех этих людей в душе Элисии зарождалось приятное чувство облегчения – её гильдии теперь не придётся нести весь груз ответственности в одиночку.

Гензаи и Соранико возникли перед Элисией неожиданно, хотя, скорее всего, она просто не успела заметить, когда они подошли.

– Мне удалось выторговать у дворца, – Элисия знала, когда Гензаи говорит «дворец» он имеет в виду всех королевских советников, – чуть меньше, чем хотелось бы.

– Но тем не менее, мы пришли помочь, – добавила Соранико, сдержанно, но тепло улыбнувшись.

Элисия обвела взглядом присутствующих, пытаясь прикинуть сколько же всё-таки человек выделили для защит Монолита, но взгляд её остановился на Аллене. Он почему-то вдруг стал задумчив и погрустнел, хоть и пытался это скрыть. Это заметила не она одна.

– Его с нами нет, – обронил Гензаи как бы между прочим.

– Я и не рассчитывал, – улыбнулся Аллен. Но улыбка эта была совсем не весёлой.

Сначала Элисия не поняла, о ком они, но потом в памяти возник вчерашний разговор с Алленом. И она поняла, что они говорят о Лайте, и что если он сейчас не с ними, то он…

***

Гензаи одним резким движением задёрнул полу-прозрачные занавески, сказав, что чересчур яркий свет его раздражает. Помогло не сильно, но всё же в небольшой комнате стало чуть темнее.

Хоть солнце уже успело отползти от горизонта на более-менее значительное расстояние, по-мнению Элисии, до сих пор было ещё слишком рано для важных разговоров. Шестым чувством она ощущала, что другие с ней согласны, но откладывать организационные вопросы сейчас – непозволительная роскошь.

– Я уговорил дворец отпустить только чуть меньше пятой части гильдии. Здесь примерно половина моего отряда и отряда Соранико, – начал Гензаи, сидящий на подлокотнике кресла. – Так что нас немного больше сотни.

– Большая часть Фрихет во главе с другими тремя нашими генералами так и осталась защищать рубежи Небесной Гавани, – пояснила Соранико, расположившаяся в том самом кресле, на подлокотник которого примостился асассин.

– А это ничего, что глава гильдии сейчас здесь, а не на передовой? – удивилась Элисия.

– Ну это смотря что считать передовой, – хмыкнул Гензаи, – по-моему, так передовая именно здесь, а что считают во дворце меня не сильно интересует.

– Тем не менее, мы всё ещё королевские гончие псы и вынуждены подчиняться приказам короля, – напомнила Соранико. – А Кай, хоть он ещё юн, понимает важность защиты Монолита куда больше, чем все его советники вместе взятые, поэтому мы и здесь. К тому же, обороняя Небесную Гавань, мы могли днями сидеть без дела. У неё и без нас хватает защитников.

Элисия задумалась всего на пару мгновений, прикидывая как грамотно распределить силы, и сказала:

– Теперь нам хватит людей, чтобы постоянно прочёсывать хотя бы ближайшие к Древу и Монолиту территории, при этом оставляя кто-то для защиты тыла.

– Я займусь всеми расчётами, – подхватила сидевшая до этого молча Юфи. – Мы сможем наиболее эффективно распределить силы Фрихет. Но к Монолиту всё равно смогут подойти лишь Орден и драконы.

– Иными словами, – Гензаи перевёл взгляд на Элисию. – Мы обеспечим вам внешнюю защиту, но, что бы ни происходило внутри, мы помочь не сможем. Так что держитесь около драконов и не играйте в героев.

***

Под маской и рясой было душно и жарко. Кто вообще придумал устраивать собрания в такую рань? Разве подобные тайные встречи не должны проходить под покровом ночи при свете полной луны или месяца, острого словно серп? Если и должны, то Игнасий явно этого не знал.

Под маской было душно и жарко, зато никто не увидит, как ты зеваешь во весь рот, если ты делаешь это тихо. Да даже если он будет зевать во весь голос и демонстративно потягиваться, кто посмеет ему хоть что-то сказать? Даже сам Игнасий, пожалуй, не посмеет, ведь шпионы так важны, а сам он больше не может получать информацию напрямую из дворца. Но у него есть два любимых внука: один – идеальный шпион, второй – идеальное оружие. По крайней мере сам Игнасий так думает. Лайт его в этом не разубеждает.

Лайту вообще обычно не до того, чтобы кого-то разубеждать. Особенно сейчас, когда он отчаянно пытался не уснуть стоя, дожидаясь конца собрания.

– Что ты расскажешь мне на этот раз, мальчик мой, – обратился к нему Игнасий, как только все разошлись.

Лайта всегда чуть не выворачивало от такого обращения, но он держал себя в руках. В итоге с этого всегда начиналась его любимая игра правда-ложь. Он всегда играл в неё с Игнасием, хоть тот и не подозревал об этом. Не подозревал, поэтому всегда проигрывал.

– Король отправил отряд в поддержку эльфам. Но никто из них не может приблизиться к Монолиту, – это чистейшая правда. – Отряд не слишком большой, – это была не правда и не ложь, просто субъективное мнение. – Большую часть сил они, скорее всего, отправят на обследование леса, так что тыл останется незащищённым, – опять же не ложь, а всего лишь предположение, пускай намеренно ошибочное, но всё же.

– Имеет ли кто-то другой кроме драконов доступ к Монолиту?

– Вряд ли, – уже почти ложь, но ещё не совсем.

– Полагаешь, сейчас хорошее время для нападения? – Игнасий наморщил лоб, делая вид, что думает. На самом деле он вряд ли думал.

– Пожалуй, – абсолютная правда. Лайт действительно думал, что сейчас неплохое время для нападения, особенно для такого нападения, в ходе которого нападающая сторона должна проиграть.

На этом Лайт хотел было уйти, он даже почти развернулся, но Игнасий остановил его.

– Последний вопрос: ты знаешь, где сейчас твой брат? Он может мне понадобиться.

– Не знаю, я не слежу за ним всё время, – а вот это была уже чистой воды ложь, но Игнасий этого не понял. – Думаю, в этот раз мы отлично обойдёмся и без него. Знаешь ведь, даже наши люди побаиваются Призрака.

Лайт не хотел произносить имя Аллена в присутствии Игнасия, но ещё больше не хотел, чтобы сам Игнасий называл его имени. Но он всё же это сделал.

– Возможно, не в этот раз, но всё же сила Аллена в скором времени нам очень пригодится. В кои-то веки ему совсем не придётся сдерживаться.

Сдерживаться пришлось самому Лайту. Чтобы не сказать чего-то лишнего, он лишь кивнул.

– Всё же Мирра родила мне отличных внуков, – Игнаси произнёс это так мечтательно и довольно, что Лайту захотелось ему что-нибудь сломать. Лучше всего жизнь.

Ему хотелось крикнуть: «Не смей произносить имя моей матери». Но делать этого было нельзя. Отстранённо Лайт отметил, что человеческий эмоции всё-таки очень мешают жить. И всё же он заставил себя сдержанно поклониться. Всё это была лишь одна огромная ложь, в которую пока все верят.

Под маской до сих пор было душно и жарко, зато можно было не улыбаться Игнасию. Можно было смотреть на него с ненавистью. Можно было вообще на него не смотреть.

========== Экстра «В сердце твоём зима» ==========

Они выбежали на крыльцо одновременно и одинаково резко вдохнули колкий запах зимы. Перед ними был снег, бесконечный и бескрайний как и сама зима, которая в этом году пришла слишком рано и слишком резко, но их это ни сколько не расстраивало. Они смотрели в заснеженную даль и ощущали всю бесконечность мира, не понимая толком, что чувствуют, но радовались этому, как радуются только дети.

Сегодня был их день рожденья, общий, один на двоих, но их это не смущало. Да и как могло смущать, если они не так уж и давно перестали считать себя чем-то слишком единым, чтобы иметь даже различные имена.

– Давай играть в снежную битву, – предложил Лени, – в этот раз я могу быть злом, а ты добром.

Ноэ задумался ненадолго, а потом отрицательно помотал головой.

– Нет, ты слишком добрый для зла.

– А ты что, слишком злой для зла? – спросил Лени, улыбаясь.

– Не слишком, – ответил Ноэ, – зато я умею притворяться злым, у меня это отлично выходит!

И, не дав Лени ещё хоть что-то сказать, Ноэ понёсся вниз, перескакивая через ступеньки, чтобы побыстрее соорудить свою «тёмную» снежную крепость, а потом пойти в атаку на крепость Лени. Вообще-то, Лени всегда выигрывал в снежной битве иногда честно, иногда потому, что Ноэ ему поддавался, считая, что это правильно. Ведь в сказках, что читала им мама, добро всегда побеждало зло. И Ноэ казалось, что это правило нерушимо, и чтобы его соблюсти, сказочное зло тоже иногда поддаётся добру, просто потому что знает, что для сохранения равновесия в мире должно проиграть.

***

Ноэ взял в руки меч лет в семь или в восемь, он точно не помнил. Будь воля отца, они с Лени погрязли бы в тренировках ещё лет с четырёх, но мама встала в позу, сказав, что у её детей будет нормальное детство, будь они хоть трижды детьми великого воина.

Ноэ взял в руки меч, а Лени топор, и им обоим вскоре начало казаться, что оружие – неотъемлемая часть их тел. Отца это радовало, он видел великое будущее своих сыновей и делал всё, чтобы воплотить его в жизнь.

Иногда, наблюдая за тренировочным боем отца и Ноэ, Лени думал, что, когда Ноэ сражается, глаза его становятся холодными, как зимнее небо. Ноэ же иногда подмечал, что когда Лени берёт в руки топор, то становится серьёзнее и даже взрослее. Что думал и подмечал отец, было загадкой для них обоих.

Ламберт был суровым и требовательным тренером, да и отцом тоже, но всё-таки Ламберт-отец и Ламберт-тренер – это немного разные вещи. Ноэ и Лени это хорошо чувствовали, им не сложно было видеть в чём-то, казалось бы едином и цельном, разные грани.

У всех людей было великое множество граней, столько не бывает и у самых причудливых кристаллов. Всегда интересно наблюдать, как преломляется свет, проходя через кристалл, за тем, как преломляются эмоции людей, наблюдать было ещё интереснее. Ноэ и Лени порою подмечали немного больше, чем другие люди, но это был их секрет.

Им нравилось подмечать то, как отец смотрит на маму тем самым, особенно тёплым и нежным взглядом, который так сложно было различить в глубине его холодных глаз. Таким взглядом он не смотрел ни на кого больше. Они чувствовали счастье, когда видели, как отец улыбается, глядя на их успехи. Улыбался отец нечасто и почти незаметно самыми уголками губ, но оттого улыбка становилась особенно ценной. Мама дарила улыбки часто и щедро, смеялась звонко и весело, и иногда Ноэ и Лени казалось, что мама с отцом тоже делят эмоции на двоих.

Отец был кумиром для своих сыновей, недостижимым идеалом, к которому стоит стремиться всю жизнь, и, может быть, если повезёт, однажды превзойти. Ради того, чтобы приблизиться к нему, они тренировались почти до изнеможения, до того состояния пока сталь рукояти не станет горячее твоей ладони, пока ноги не начнут подкашиваться, а мир перед глазами размываться.

Мама была совсем другой, понятной и близкой, тёплой и светлой. До неё не нужно было бежать многие годы, стирая ноги в кровь, достаточно было лишь протянуть руку и коснуться той бесконечной любви, которую она несла в себе. Но их мама не была простой и обычной, она была чудесной. Когда им рассказывали про Альтею, в своём воображении они представляли богиню с маминым чертами и, уж конечно, с её глазами, тёплыми и лучистыми, как весеннее солнце.

Их мама была чудесной. Она умела рассказывать сказки голосом загадочным и обволакивающим, как болотные туманы, и задорно распевать воинские баллады так, как не смог бы ни один менестрель. Она умела быть изящной и лёгкой и в длинном платье, расшитом сверкающими камнями, и в простой одежде, держа в руках меч.

У их матери было множество граней, но основными оставались две – на одной жила та, кого они привыкли называть мамой, та, кто любил их больше, чем что-либо на свете. А на другой жила мгла, и как с ней бороться, никто не знал.

***

Они долго делали вид, что ничего не видят, ничего не замечают.

Не замечают, что мама стала слишком часто что-то забывать, вдруг начала их путать или иногда ходить по дому, словно бы что-то ища. Они делали вид, что не замечают волнения отца, его злости непонятно на кого, частых отлучек. Ноэ старался не замечать, как иногда что-то больно колет его в сердце, как иногда, словно волна, накатывает беспричинная злость. Лени старался делать вид, что не знает о том, что Ноэ старается чего-то не замечать.

Но всё становилось лишь хуже.

***

Ноэ было жарко и холодно одновременно, он стоял в пустом коридоре и пытался выровнять дыхание. Дышать было сложно и даже больно, словно рёбра вдруг сдавили лёгкие.

Он никак не мог забыть того взгляда, которым посмотрела на него мама. Когда он только вошёл к ней в комнату, она глянула на него, как будто никак не могла вспомнить, где видела столь знакомое лицо, но это было привычно. С этим Ноэ уже смирился, не смирился он с тем, что случилось потом. Через пару секунд взгляд мамы отразил не привычное узнавание, а страх. Она отшатнулась, будто увидела вместо своего сына то, что сидело глубоко у него внутри.

А внутри у него что-то сидело. Что-то тёмное, страшное и бесконечно мощное. Что-то, с чем обычному человеку никогда не справиться. Ноэ не признавал его столько, сколько мог, но теперь, увидев его отражение в маминых глазах, понял – «оно существует». Из сказок, слышанных в детстве, Ноэ помнил, что кто-то зовёт это что-то тьмой, а кто-то силой, и оба эти имени в равной степени правдивы и ложны. А истинного имени никто не дал, ведь был поглощён раньше, чем смог сделать это.

Ноэ подумал, что его тоже однажды поглотят, как зимою снега поглощают поля и луга, и думал лишь о том, почему этого до сих пор не случилось.

Тьма ответила ему, что время ещё не пришло. Тьма сказала, что он в её власти, и у него нет иного выбора, кроме как делать то, что будет угодно ей и ждать. Ноэ подумал, что не хочет знать, чего ему нужно ждать и тьма ему не ответила.

Случайно глянув в белёсое от мороза оконное стекло, Ноэ увидел в нём не своё отражение, а отражение тьмы. Кожа серая, как пепел, угольно-чёрные волосы – он словно выгорел изнутри, и только два кроваво-красных огонька глаз ещё продолжали гореть, но это был не тот огонь, что согревает. Этот огонь мог лишь уничтожать и обжигать. Тьме было так угодно.

Когда на плечо Ноэ опустилась чья-то рука, он вздрогнул, резко развернулся и даже нанёс бы удар, если бы вовремя не понял, кто перед ним. Лени выглядел удивлённым и немного встревоженным, но не более. Он всё ещё видел в Ноэ своё отражение, а не порождение тьмы. Вот только сам Ноэ видел нечто иное.

Сначала он лишь удивился тому, что не почувствовал приближения Лени, как это случалось обычно, а потом понял и более страшную вещь. Ноэ вдруг полностью осознал, что они с Лени разные. Лени – добрый, светлый и правильный, а сам Ноэ не отражение, а искажение, злое, тёмное и ущербное.

И в тот момент, что-то связывающее их долгие годы, не разрушилось, но треснуло.

***

Лени понял, что у всего есть предел, когда ему было шестнадцать лет. Он понял, что есть предел у отцовской невозмутимости, у умения Ноэ скрывать свои чувства, у его собственного умения делать вид, что всё хорошо, этот предел существовал тоже, но Лени было страшно выйти за него и увидеть мир таким, какой он есть. Он боялся увидеть мир, в котором отец по непонятным причинам почти не появляется дома, в котором брата явно что-то гложет, да не просто гложет, а пожирает изнутри. Мир, в котором жизнь его матери угасает, словно пламя свечи, захлёбывающееся воском, потому что это её предел.

Глаза его матери, такие тёплые и лучистые раньше, теперь сделались холодны и пусты, словно внутрь неё пробралась ледяная метель и выморозила её сердце. Лени помнил, как тёплые руки мамы гладили его по голове, когда он болел. Помнил, как её голос рассказывал им с Ноэ сказки на ночь, те самые сказки, в которых добро всегда побеждало зло, а герои жили долго и счастливо. Помнил, как порой она сама брала в руки меч и тренировалась с ними. Меч в её руках становился совсем другим – не то, что в руках отца или Ноэ, меч будто вдруг делался легче кухонного ножа. И мама становилась не совсем собой, а кем-то чуть более свободным, опасным и лёгким, но всё таким же совершенно прекрасным и почти волшебным.

Сейчас же мама была не более чем тенью себя прежней, задумчивой и молчаливой, не различавшей имён и лиц, ушедшей в себя и заблудившейся где-то в переплетении дорог собственного сознания. Лени бы очень хотел найти её и вернуть, но и сам чувствовал себя не менее потерянным. А ещё он хотел бы вернуть Ноэ, который тоже начал стремительно отдаляться. Ну и, конечно, Лени бы хотел вернуть отца, который однажды просто ушёл.

Отец уходил уже множество раз, так надолго, что Лени начинал терять надежду, но обычно, в тот момент, когда надежда почти угасала, он возвращался. В этот раз что-то будто шепнуло Лени в уши, что отец не вернётся.

Стояла самая холодная зима из всех, что Лени довелось пережить. Холод обжигал сильнее пламени, но то, что вымораживало душу изнутри, было вовсе не зимним холодом, даже не страхом, а отчаяньем. Лани знал, что ничего не сможет изменить, что отец уйдёт и больше уже не вернётся, но всё равно выбежал за ним прямо в объятья зиме.