Текст книги "Орден ветров (СИ)"

Автор книги: Рия Альв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 45 страниц)

– Его объяснения до добра не доводят, уж поверь, – обратился Гензаи уже к Элис.

Лайт хотел было что-то возразить, но его прервали, на этот раз не Гензаи, а звуки битвы. Без лишних слов все трое бросились в сторону откуда и доносился звук, чтобы застать картину, которую никто из них не ожидал увидеть. Вельскуд сражался с Барнаком, причём битва явно шла не на жизнь, а на смерть.

Элис бы не смогла так с ходу сказать, на чьей стороне преимущество в этой битве. Оба противника двигались с неимоверной скоростью, удары их выглядели сокрушительными, и для волшебницы оставалось загадкой, как они вообще могут ещё стоять на ногах. Но одно неверное движение решило исход боя. Барнак открылся для атаки, чем Вельскуд не мог не воспользоваться. Оттолкнув Барнака силовой волной, Вельскуд метким движением метнул в грудь противника меч Геранта. Клинок вошёл в тело по самую рукоять. Воин безвольно сполз вниз по каменной стене.

Элис вздрогнула и дёрнулась вперёд, ещё сама толком не понимая, что она хочет сделать. Но её остановили, крепко схватив за руку. Короткое «не смей» от Гензаи прозвучало подобно раскату грома, заставив волшебницу замереть на месте. Продолжая лишь наблюдать за действиями, Элис видела, как спустились с выступа Роузи и Терамай, как Пророк бросилась к Барнаку, а Терамай к Вельскуду.

– Вы не вмешаетесь? – взволнованно спросила Элис, оборачиваясь к Лайту и Гензаи. Лицо ассасина было напряжено, вид Лайта же выражал лишь заинтересованность.

– Нет, – пожал плечами клирик, – сами разберутся.

– И ты тоже не вмешаешься, – добавил Гензаи, сильнее сжимая руку на локте Элис.

Волшебница отвернулась, вновь обратив взгляд на поле битвы. Терамай сдерживал Вельскуда. Тело Барнака безжизненно полулежало полусидело, прислонившись к каменной стене. Меча в нём не было. А Роузи…

– Где Роузи?! – в какой-то странной, непонятной ей самой панике воскликнула Элис.

И в эту секунду тело Вельскуда пронзил меч. Клинок, подло вонзённый в спину, заставил мечника пошатнуться и упасть на колени. За его спиной стояла Роузи, держащая в руках самоцвет. Ещё через мгновение Пророка окутало сияние, и, когда то рассеялось, глазам всех присутствующих предстала уже новая Роузи, сбросившая своё старое, привычное и ложное обличье, как змея сбрасывает кожу.

– Спасибо за самоцвет Чёрного Дракона! – голос Роузи подействовал на Элис как пощёчина.

Она рванулась к Роузи – к той, что раньше была Роузи – желая уничтожить её, расщепить, размазать сменой гравитации. В Элис кипела такая невыразимая, выжигающая всё внутри злость, что единственным выходом для неё была магия. Скачок телепортации, и она уже на том месте, где всего пару мгновений назад стояла Пророк. Но атаковать было уже некого.

***

– О нет. Что случилось?.. Пророк… Почему, Пророк? – бессвязное бормотание Терамая отдавалось глухим эхом где-то на краю Сознания Элис.

– Вот это я и имел в виду, когда говорил про эффектный финал. – Голос Лайта был скорее восторженным, чем удивлённым.

Элис обернулась на этот голос, посмотрев на клирика пустыми глазами. Он что-то подобрал с земли, покрутил в руках, а после повернулся к волшебнице. Резкое движение рукой, Элисия заметила лишь как что-то блеснуло в воздухе, прежде чем рефлекторно схватить что-то, больно врезавшееся в руку.

– Эта Стекляшка правды всё ещё кое на что способна. – Тон Лайта был на удивление серьёзен, ни капли иронии или насмешки. – Если хорошо подумаешь, найдёшь ей применение.

Элис знала Лайт ничего не говорит и не делает просто так. Просто так он не делает намёки, не отдаёт магических артефактов, не роняет свечи в библиотеке на важные документы. Все его действия преследуют какую-то цель, и Элис казалось, что она начала понимать какую.

========== Экстра четвёртая «Нерушимые клятвы» ==========

Музыка в торжественно-ленивом темпе плыла по залу. Мерцание множества свеч разгонял ночной мрак, вместе с прохладным воздухом текущий из окон и открытых дверей балконов. В этом чуть приглушённом свете зал сиял изнутри, словно был сделан из чистого хрусталя. Стены казались хрупкими и ломкими. Коснёшься такой и она треснет, рухнет с пронзительным звоном, осыпавшись стеклянной крошкой.

Ему хотелось, чтобы эти стены рассыпались, тогда можно было бы сбежать. Хотя сбежать в принципе можно и сейчас, но куда? До дома самому всё равно не добраться. Да и родители за такую самовольную отлучку явно не похвалят. Мама и так часто расстраивается из-за его постоянных выходок. Отец говорит, что надо быть серьёзнее и подавать правильный пример брату. Но разве можно быть серьёзным, когда тебе всего одиннадцать? Да и нужно ли?

«Хорошо быть взрослым, – подумалось ему, – можно сбегать, когда хочешь.»

Он прислонился к стене, та приятно холодила спину. Мягкий свет от свечи теплом падал на лицо. Странный диссонанс. Почти такой же как между излишне помпезной музыкой и обыденно-весёлыми разговорами.

Неожиданное прикосновение к плечу заставило мальчишку вздрогнуть и обернуться. Чуть повернув голову и скосив глаза вниз, он увидел белоснежную макушку младшего братишки, тот прислонился головой к его плечу, и, кажется, спал.

– Ты не лошадь, чтобы спать стоя, – хмыкнул мальчишка, чуть дёргая плечом, – так можно упасть и расшибить лоб.

– А я и не сплю, – послышался неразборчивый ответ.

– Нет, спишь.

– Нет, не сплю!

– Нет, сп… – он было хотел продолжить спор, но младший брат посмотрел на него как-то слишком обиженно, заставив осечься и махнуть на это дело рукой.

Ненадолго повисло молчание, разбавляемое лишь музыкой и шумом чужих голосов.

– Лайт, – вдруг позвали его таким сонным голосом, что и самого мальчика потянуло в сон, – я домой хочу.

– Я тоже, – кивнул он, – но я тут ничего не решаю, ты этим маму с папой доставай.

– Но они заняты, – какие-то жалобные и скулящие нотки были в этой фразе. В подобные моменты братишка вообще часто напоминал щенка: скулящий тон, жалобные большие глаза, полные грусти и печали. Может, поэтому ему всё прощали?

Лайт перевёл взгляд на родителей. Молодая женщина, длинные белые волосы которой ярко контрастировали с тёмно-синим, почти чёрным платьем, и мужчина, высокий, широкоплечий, с таким же как у Лайта стальным блеском глаз. Они разговаривали с кем-то, кого не было видно из-за других гостей. Лайт чуть отклонился в сторону, стараясь при этом не потревожить брата, и увидел того, кого и ожидал. Рядом с родителями стоял в своём обычном белом одеянии кардинал Игнасий. Тот, кого Лайту бы следовало называть дедушкой, и тот, кого он никогда не сможет так назвать. Он всегда боялся Игнасия, но никогда бы не признался в этом ни кому-то другому, ни себе самому.

– И что ты предлагаешь мне сделать? – в голосе Лайта сквозили саркастичные нотки. – Может, незаметно выскользнуть из зала, потом найти экипаж, уверить извозчика, что у нас есть деньги, доехать до дома, а потом сбежать, ведь денег у нас нет?

– А так можно? – глаза братишки засветились радостью, из них даже исчезла вся сонливость.

– Без понятия, пробовать не буду, – хмыкнул Лайт, едва сдерживая ухмылку, невольно расползающуюся на лице.

Огоньки в глазах братишки мгновенно потухли, словно их и не было. Он надулся и потупил глаза в пол. Даже немного отодвинулся от Лайта, но не ушёл, так и оставшись стоять рядом. Всё-таки этот мальчишка был слишком к нему привязан. Лайт делал вид, что это ему не очень нравится, но братишка ему не верил, так и продолжая таскаться за ним хвостиком.

Если подумать и быть до конца честным, то раньше эта теперь лишь показная нелюбовь была вполне настоящей. Нет, назвать это чувство нелюбовью было бы не слишком правдиво. Раньше он действительно ненавидел своего младшего брата. Лайт ненавидел его не за что-то конкретное, а скорее за то, что он просто существовал. В душе Лайта поселилась ненависть к тому, кто ещё до появления на свет успел причинить его семье столько боли. Было ужасно видеть, как день за днём мама угасает, словно умирает прямо на твоих глазах. Казалось, что чем больше округляется её живот, тем сильнее она слабеет. Разве так и должно быть? Он задавал этот вопрос сотни раз всем, кто мог знать на него ответ. Но этого самого ответа не дождался ни разу. Лишь кардинал Игнасий однажды сказал ему: «на всё воля Богини». Тогда Лайт разозлившись воскликнул, что раз на то воля Богини, то она жестока и несправедлива, а раз так, она ему не нужна. Он ждал, что Игнасий его осудит, накажет, но он лишь странно посмотрел и, обронив короткое «вот как», ушёл. Но от одной этой фразы почва ушла у Лайта из-под ног, а из лёгких словно выбили весь воздух. Странное чувство, отголоски которого всё ещё прятались где-то глубоко в душе, поглотило его. Чувство, которому он до сих пор не может дать названия.

После рождения брата мама пошла на поправку, что ещё раз уверило Лайта в том, что все проблемы кроются именно в нём. В этом ребёнке. В этом слабом и болезненном ребёнке с пугающе красными глазами.

Из-за этой самой болезненности мама почти всё своё время посвящала только ему. Ему, но не Лайту, про которого все, казалось, забыли. А он не любил, когда про него забывают. Теперь, стоило Лайту совершить хоть малейшую оплошность, все твердили: «Ты не должен так поступать. Ты должен подавать достойный пример младшему брату». Должен. Не должен. Его жизнь сузилась до рамок из правил и запретов. И так четыре года. На четыре долгих года его жизнь превратилась в порочный круг ненависти, обиды и отчуждения, в который он сам себя загнал. Это могло продолжаться и дольше, если бы однажды Лайт не зашёл в комнату брата в момент одного из «приступов болезни», как назвали это взрослые.

Братишка лежал на кровати, сбросив одеяло и сбив простыни, его взгляд был бессмысленно устремлён куда-то в потолок. Пальцы рук сжимались и разжимались. Он дышал тяжело, изредка хватая ртом воздух, словно утопающий, борющийся с неподвластной ему стихией. Тогда Лайту действительно стало страшно. Он не знал что делать: звать слуг или, может, маму? Или ещё кого-то? Но кого?

Лайт тогда лишь бессвязно пробормотал что-то вроде: «Я позову маму». Тогда братишка перевёл на него затуманенный взгляд печальных алых глаз, долго смотрел, словно пытаясь узнать, а потом тихо, почти шёпотом, сказал: «Не надо. Мамочка только недавно ушла спать, не хочу её будить».

Эти слова врезались Лайту в память так, словно их калёным железом выжгли на внутренней стороне век. Он до сих пор не мог их забыть. Да и никогда, наверно, не сможет. Именно тогда он понял, что все его обиды, вся его ненависть по сравнению с этими страданиями сущие пустяки. Именно тогда он сам себе поклялся, что что бы ни случилось, он всегда будет защищать своего брата. Этого болезненного мальчишку, который думает о других больше, чем о себе.

– Ал, – тихо позвал Лайт, но ему не ответили, – Ал, ну ты чего обиделся-то? Я же пошутил, – но в ответ снова лишь молчание и тяжёлое дыхание. Всхлипы? Или опять?..

Внутри у Лайта всё похолодело. Неужели очередной приступ? Их же так давно не случалось. Неужели снова? Сейчас? Нужно срочно позвать родителей!

Он стал судорожно оглядываться, но взгляд натыкался лишь на незнакомых людей. Мысли метались как светлячки в банке. Что же делать? Паника накатывала волнами.

Лайт нагнулся, чтобы заглянуть в лицо брату. Но вместо присущей такому состоянию мутности взора увидел хитрый блеск в глазах. И не менее хитрую улыбку.

– Аллен, – голос Лайта был настолько грозным, что мог убивать. – Что за идиотские шутки?!

Несмотря на угрожающий тон старшего брата, Аллен ничуть не стушевался и всё так же продолжал весело смотреть на него. Злость Лайта ничуть не пугала.

– Ты ведь тогда тоже притворялся, что у тебя голова болит, чтобы не ехать на прошлый приём. Почему мне тогда нельзя? – алые глаза смотрели на Лайта с детской наивностью. Но для самого Лайта это был удар под дых.

– Знаешь, отец правильно говорит, – наконец ответил Лайт, – я на тебя плохо влияю.

– Ага, – радостно закивал головой Аллен, явно довольный тем, что на него оказывают дурное влияние.

– Но с такими вещами всё равно не шутят, – в голосе Лайта зазвучали какие-то стальные нотки, – не в твоём случае.

– Я слишком слабый, да? – вопрос был задан тихо, словно в надежде, что его никто не расслышит. Но Лайт всё прекрасно слышал.

– Нет, – почти так же тихо ответил он, – просто я поклялся тебя защищать, вот и волнуюсь, что не смогу сдержать обещания.

– Правда? И кому ты поклялся? – глаза братишки вновь вспыхнули неподдельным интересом.

– Себе, конечно же, – гордо заявил Лайт, – то есть единственному человеку, клятву перед которым я не смогу нарушить.

– Тогда я тоже обещаю, что буду защищать тебя!

– Ну попробуй, – тон Лайта был полон иронии, но братишка этого попросту не заметил.

Аллен хотел было ещё что-то сказать, но Лайт его перебил.

– Всё. Хватит с меня на сегодня. Ты просто изобилуешь сложными вопросами, – он сокрушённо вздохнул, – я уже устал придумывать на них ответы. Так и головню боль заработать недолго.

– Но это же хорошо, – радостно заявил Аллен, озадачив этим брата, – у тебя заболит голова, ты скажешь об этом маме, и мы уйдём домой.

– Какой же ты эгоист, Ал, – в шутку сказал Лайт, – я на тебя точно плохо влияю.

***

Вуаль прохладного мрака укрыла небо, и лишь редкие звёзды пробивались сквозь неё. Ветер уносил излишне помпезную музыку куда-то вниз, в город, тихо спящий в этот поздний час. Отблески свечей медовыми пятнами расплывались по поверхности вина в бокале, которое при таком освещении казалось до отвращения похожим на тёмную драконью кровь.

Он стоял на балконе и невидящим взглядом смотрел куда-то вдаль, туда где очертания городских стен поглощала тьма ночи. Было немного прохладно, но холод бодрил, как ничто другое на этом празднике.

Что они сегодня празднуют?

Ах, да. Взятие Бастиона и освобождение Пророка. Множество солдат погибло, ещё больше отравлены драконьей кровью, Пророк отказывается просыпаться. Пророк отказывается быть Пророком. Но зачем омрачать этим праздник? Королевству ведь нужно что-то праздновать. Иначе оно погрязнет в беспросветной кромешной тьме. Он бы тоже «отпраздновал», вот только…

…вот только сказать бы этой наивной волшебнице, чтобы так не убивалась, не пыталась воззвать к Пророку, не срывала голос до хрипоты. Ведь это бесполезно. Но она, похоже, правда верит в то, что Пророк сможет очнуться, сможет помочь. Пусть верит. Хоть кто-то же, в конце концов, должен верить.

Он сам уже ни во что не верит. Да и в него, наверно, тоже не верит никто. Ведь подвёл всех, кого только мог подвести. Не сдержал ни одного обещания, ни одной клятвы. И из-за этого он чувствовал себя виноватым. Чувство вины грызло его и терзало, словно выедая изнутри. От него было не скрыться и не спрятаться, как не скрыться и не спрятаться от себя самого и своей сути.

Он винил себя в том, что его бывшая теперь уже гильдия пострадала во время осады Бастиона. Будто им мало досталось от дракона. Так теперь ещё и это заражение драконьей кровью. Зато хоть с гильдией Элис всё обошлось. Они злились, что их не пустили на передовую, а на самом-то деле должным были благодарить. За их небольшое участие в осаде и штурме, король выделил им достаточно большой дом и участок в Топи. Всё как нельзя благополучно. Благополучно, но не для его гильдии. Теперь все они больны, но не он. Ведь он не участвовал в осаде Бастиона, ведь он был чёрт пойми где. Всё потому, что для кардинала Игнасия «сохранность внука важнее всего». Ну конечно, ему ведь нужна здоровая и сильная пешка, а не слабая, бесполезная, сломленная болезнью. Что-то о «сохранности» второго своего внука он так не беспокоился.

На лице Лайта против воли расползлась кривая дёрганная ухмылка. Хотелось истерически рассмеяться, но он себе этого не позволил.

Невозможно притворяться вечно, в один прекрасный момент нервы всё же сдают. В надежде хоть как-то задавить этот душевный порыв, Лайт в один глоток осушил бокал. Привкус горечи во рту, и «драконья кровь» потекла по горлу. Всего спустя мгновенье бокал бы отброшен куда-то за грань балкона, и лишь тихий хрустальный звон свидетельствовал о том, что он достиг земли.

Так же как этот бокал разбиваются и судьбы. Сколько времени прошло с тех пор, как он позволил судьбе своего брата разбиться вдребезги? Кажется, почти полтора года. Как он вообще мог это допустить? Позволить Трагедии Бессонной Лощины случиться? Теперь он и мог только заметать следы, помочь «Аллену» бесследно исчезнуть. Всё же, как бы он ни старался стать кукловодом, всё равно оставался лишь марионеткой в руках власть имущих. Но ничего. Он ещё докажет, что за ниточки можно дёргать с обеих сторон. Когда-нибудь. Когда-нибудь он точно сможет исправить все свои ошибки, сдержать все обещания, выполнить все клятвы. Когда же? Может, совсем скоро?

Лайт устало вздохнул и повернулся в сторону зала. Там его взор без труда отыскал фигуру кардинала Игнасия, закутанную в белые одежды. Кажется, он тоже заметил юношу, но мельком, не успев током рассмотреть, потому что его отвлекли. О, это была бы просто прекрасная возможность сбежать. Лайту до безумия не хотелось разговаривать с кардиналом, да не то что разговаривать, даже видеть его было противно. Снова нацеплять на лицо эту неживую, похожую на маску улыбку? Нет, лучше уж сразу убейте.

«Какое разочарование, – вдруг подумалось ему, – даже став взрослым, не могу позволить себе сбегать тогда, когда захочу. Или же…»

Взгляд его метнулся вниз, там всего в метре виднелся выступ парапета, огораживающего нижний балкон. Быстро глянув на кардинала и убедившись в том, что его не видят, Лайт опрометью сиганул вниз, даже не думая о том, что в темноте мог неверно определить расстояние. Уж за что, а за свою жизнь он давно не волновался.

========== Квест пятнадцатый «Маски и Зеркала» ==========

Это всё действие маски.

Если надеваешь маску, всё в тебе должно меняться.

Тот день был непозволительно светлым и солнечным для такого печального события. Девушка бежала так быстро, как могла бежать её маленькая сестрёнка, которую она тащила за руку. Девушке было безумно страшно, сердце её билось быстро-быстро, в нём колотился ужас. Она всегда боялась гоблинов, но теперь, когда они были так близко, когда она слышала их шаги за своей спиной, когда их дыхание обжигало ей спину, Роузи не просто боялась, всё её существо сковывало ужасом. Единственное, что она могла это бежать и мысленно молить богиню о спасении. Но богиня её не слышала.

Тот день совсем не подходил для страха, он подходил для веселья и радости, только вот после этого проклятого дня маленькая Лили больше не сможет веселиться как прежде. В сердце девочки всегда будет жить это чувство безнадёжности и ужаса. То чувство, которое рождается тогда, когда твою сестру забирают монстры. То чувство, которое колотится в сердце, когда тебя окружают гоблины, и некому тебя защитить.

Он видел это, читал ужас и мольбу о помощи в глазах маленькой девочки. Ни один бы день не подошёл для таких событий, но это случилось, но он мог бы это предотвратить. Если бы он мог быть чуть быстрее, то догнал бы монстров, схвативших Роузи, если бы он был чуть сильнее, смог бы их остановить. Если бы он… Тогда, возможно, Роузи бы не стала Пророком-предателем. Тогда, возможно, не случилось бы штурма Бастиона, при котором множество солдат погибли, а кто не погиб был заражён драконьей кровью.

Ведь, если задуматься, задуматься хоть ненадолго, то получится, что это он виноват во всём. Ведь он мог всё это предотвратить. Мог же? Конечно, мог. Но был слишком слаб.

***

– Ноэ?

Эдем снова подошла неслышно, как ходят все эльфы, и слегка тронула мечника за плечо. От этого лёгкого касания он вздрогнул и отшатнулся, словно её руки могли обжигать. Ещё несколько секунд взгляд Ноэ был каким-то удивлённо-непонимающим, словно его только что разбудили, словно он до этого был где-то, где угодно, но не в гостиной гильдийского дома.

– Всё в порядке? – спросила Эдем, пытаясь заглянуть в глаза мечнику. Каждое её движение было опасливым и осторожным, так двигался бы разве что человек, слегой прощупывающий путь через болото.

– Нет, – коротко ответил Ноэ и развернулся, пряча колкий взгляд. Движение быстрое, резкое, словно взмах мечом. – Пророк оказалась предателем, Барнак мёртв, Вельскуд в полуживом состоянии в подземелье королевского замка, адепты снова обвели нас вокруг пальца, как детей. Что тут, по-твоему, может быть в порядке?

– Ничего, – тихо кивнула Эдем и опустила взгляд.

Слова Ноэ острые, острее стрел Эдем, острее его меча. Слова Ноэ оставляют болезненные раны, болезненнее тех, что могут оставить огонь или сталь. Сам Ноэ как игольница, только иглы заточены с двух сторон. Хочешь дотронуться, но иглы впиваются в кожу и пьют твою кровь, словно им это нужно. Говорить с Ноэ, как ходить по битому стеклу: каждый шаг навстречу – нестерпимая боль. Но Эдем почему-то всё равно пытается идти. Пытается хоть на шаг, хоть на полшага стать ближе к нему. Зачем? Она не знает зачем, она знает лишь, что ей это нужно. Более того, она знает, что это нужно ему.

– Именно, поэтому не задавай глупых вопросов.

Ноэ не отрываясь смотрел в окно, просто чтобы не смотреть на Эдем. За окнами блистало ослепительно-ярким солнцем утро. Он ненавидел просыпаться рано, но всё же проснулся, потому что всю ночь его умчали кошмары. На улице было светло и ясно – редкость для Ведьминой Топи. А на душе у Ноэ было пасмурно и дождливо, но это ещё не повод злиться на небо. На душе у Ноэ было паршиво и мрачно, но это ещё не повод злиться на Эдем. Он это знал. Знал, но слова, колючие как иголки, вырвались против его воли.

– Глупых, значит, – тихо повторила эльфийка, не отрыва взгляда от пола. – Я беспокоюсь, ты в последнее время сам не свой, я просто хочу знать что с тобой…

– Ничего, – резко оборвал её мечник. Слегка обернувшись, он встретился взглядом с пронзительно синими глазами Эдем, такими же синими, как небо за окном. – Ничего со мной не случилось. Я всегда был таким. Просто не стоит ко мне лезть, как назойливая муха!

Светлые глаза чуть сузились и помрачнели, как небо перед страшной грозой. Ноэ знал, что сказал ужасную вещь, знал, что он не прав, знал, но не спешил извиняться, хотя знал и то, что если он извинится, его простят. Но он чуть поджал губы, словно боясь сказать ещё что-то столь же мерзкое, и молчал. Эдем смотрела на него глазами, похожими на грозовое небо, глазами полными боли и обиды. Ноэ прекрасно знал, что заслужил такой взгляд. А уже в следующую секунду его щёку обожгло болью. Рука у эльфийки оказалась тяжёлая, и удар вышел весьма болезненным. Ещё через мгновение громко хлопнула входная дверь, как бы ставя точку в их диалоге. И мечник прекрасно знал, что и эту пощёчину, и этот холопок дверью, похожий на раскат грома, он заслужил.

***

Элисия сидела в библиотеке, забравшись с ногами на мягкое кресло и пустым взглядом смотрела в собственную тень. Из-за яркого света, бившего из окна прямо в спину, она казалась похожей на глубокий провал, налитый до краёв тёмно-фиолетовым мраком. Одно неосторожное движение, и ты провалишься, утонешь, захлебнёшься тьмой. В одном из своих кошмаров Элисия уже тонула в море бесконечного мрака. Сейчас ей казалось, что она тонет наяву.

С одной стороны ей хотелось кричать: «вот, видите, я оказалась права. Роузи нельзя было доверять. Она предатель, она с адептами, она плохая.» А с другой – «богиня, да что же нам теперь делать?».

Элисия знала, что значит чувствовать себя слабой, но теперь она чувствовала себя не просто слабой, а жалкой. Жалкой и ничтожной маленькой волшебницей, которая ничего не может сделать, которой каждый может задурить голову, которой вертят как хотят. Она скорее чувствовала, чем понимала в сколь масштабную игру оказалась втянута. И в этой игре она была вынуждена играть по чужим правилам, играть и проигрывать.

С того момента, как Пророк предала их прошло несколько дней, и все эти несколько дней Элисия позволяла себе быть обычной девушкой, у которой выбили землю из-под ног и которая не знает, что делать дальше. Элисия позволяла себе быть не лидером. Но с этим пора было завязывать. Осколок Зеркала истины врезался в руку и жёг пальцы. Осколок Зеркала истины в её руке не ответ, но ключ к ответам. Осколок Зеркала истины в её руке это шаг к свету или шаг в пропасть. Не важно, что будет дальше, но этот, пусть и не до конца обдуманный шаг, Элисия должна была сделать.

Эти мысли не выходят у волшебницы из головы. У неё из головы вообще много чего не выходит, например, слова Вельскуда о Ламберте, о том, что он ради славы бросил свою семью. Лени когда-то хвастался, что он сын великого Ламберта, и что хочет превзойти и его, и Барнака. Элисия помнила, как при упоминании Ламберта скривилось лицо Ноэ, и как он попытался скрыть это за кривой улыбкой. В семейные дела лезть нельзя, Элисия уже и так в слишком многие дела залезла, поэтому она ни о чём не спрашивала близнецов. Не спрашивала, не спрашивает и не спросит.

Громко хлопнувшая дверь заставила Элисию вздрогнуть, вырвав из омута мыслей. Испугавшись, что что-то могло случится, она быстро выскочила из библиотеки, но не увидела в гостиной ничего необычного, лишь Ноэ стоял около окна, потупив взгляд в пол. Юноша, кажется, даже не заметил появления волшебницы, погрузившись в какие-то свои мысли. Одна его щека почему-то покраснела, приглядевшись, Элисия поняла, что это не просто краснота, а след от удара.

Элисия поняла, что снова влезла не в своё дело.

Ноэ вдруг резко обернулся, пронзив волшебницу холодным взглядом, от которого ей стало как-то не по себе.

– Не спрашивай, – коротко бросил он. Слова прозвучали почти как приказ.

– Не буду, – так же коротко ответила Элисия.

Взгляд Ноэ – лезвие меча, его слова – идеальный щит. Сам Ноэ – идеальный воин, только вот почему-то воевать он решил со своими союзниками. Каждым своим словом, каждым своим поступком он загоняет себя всё глубже во тьму, но сам этого не понимает. Или понимает, но не может ничего поделать.

Элисия больше ничего не сказала, лишь окинула мечника сочувствующим взглядом. Ей было страшно. Страшно от того, что весь её привычный мир, который она выстраивала так долго, вся её жизнь медленно разрушается. Снова.

«Орден Ветров» должен был стать местом, где никто не будет одинок, местом, где не будет боли. Так почему же вышло так, что каждый замкнулся в себе, оставшись наедине со своей болью?

***

Ноэ смотрел куда-то сквозь. Сквозь людей, сквозь дома, сквозь всю Небесную Гавань, сквозь тьму, скопившуюся в собственной душе. Небесная Гавань для него глухой и немой город, они существовали где-то в параллельных реальностях. Весь шум – рокот голосов, сердцебиение вечно живого города – просто не долетало до слуха мечника. Из-за этого он почти вздрогнул, когда где-то рядом с его ухом раздался женский голос:

– Эй, парень! Да-да, я к тебе обращаюсь, игнорировать меня вздумал?

Перед Ноэ стояла явно недовольная верховная волшебница Стелла. Судя по её виду, позвала она его уже не в первый раз. Мечнику было глубоко наплевать на всё, на любую просьбу Стеллы, о чём бы она ни попросила. Но грубить верховной волшебнице всё же не стал, и так достаточно девушек уже сегодня обидел.

– Вам что-то нужно? – осведомился он хоть вежливо, но достаточно равнодушно. Стелле этот тон явно не понравился, но она ничего не сказала.

– Ты ведь из гильдии Элис, один из близнецов-воинов? – волшебница ненадолго замолчала, глубоко задумавшись. – Ноэ, верно? Подзаработать не хочешь?

«Не хочу» – хотел ответить Ноэ, но эти слова так и не сорвались с губ. Вместо этого он чуть наклонил голову, выразив на лице заинтересованность. Деньги ему были особо не нужны, ему нужно было дело. Любое. Хоть идти пропалывать грядки на ферме, хоть сражаться одному против целой армии – неважно. Любое, даже самое гиблое дело сейчас бы подошло. Только бы не оставаться наедине с самим собой и с тьмой, которая всё же начала брать верх.

– Вот и умница, – усмехнулась Стелла, словно угадав мысли мечника. – Так вот, ходят слухи, что скоро ограничения на пользование землёй, на которой сумасшедший профессор К построил свою лабораторию, будут сняты! Проще говоря, скоро я смогу выкупить землю на Тропах безумия! Ты хоть представляешь, сколько сейчас стоит земля? А эта, если вовремя подсуетиться, уйдёт за гроши. Слухи слухами, а лучше принять решение лично осмотрев землю. Я тебе за это даже заплачу!

– Даже? – Мечник ядовито усмехнулся. – Вы мне за это хорошо заплатите. Тропы безумия не самое безопасное место, так что это явно будет не просто «осмотр».

Стелла нахмурилась и недовольно фыркнула.

– Ты воин или торговец?! Не заламывай цену! – в голосе её слышится возмущение и нежелание прощаться с монетами.

– Мало кто согласится сунуться на Тропы Безумия, слухи об этих местах ходят нехорошие. Но если не хотите, – Ноэ пожал плечами и сделал вид, будто собирается уходить, – можете сами там прогуляться, осмотреть будущие владения.

– Для мечника ты слишком умный, – недовольно пробормотала волшебница. – По рукам!

Тропы Безумия действительно безумное место. Это мечник понял быстро, то есть почти сразу же как пришёл сюда. Лучше в промозглый осенний вечер бродить под холодными ветрами, проваливаясь по колено в болота Ведьминой Топи, чем оказаться здесь. Болота, конечно, тоже опасны – затягивают в самое своё нутро, словно съедая всего целиком, не оставляя и намёка на былое твоё существование. Но Тропы Безумия хуже, потому что не зря их так назвали, потому что здесь всё, что движется, хочет тебя убить (что не движется, кстати, тоже хочет), потому что по этим тропам действительно можно куда-то прийти, за грань своей адекватности, например.

Ноэ почувствовал, что его адекватность пошла трещинами, когда увидел на обочине дороги неподвижно лежащее тело. Мёртвое тело.

Внутри у мечника что-то оборвалось и с огромной скоростью полетело в бездну. Воздуха стало ощутимо не хватать. Таки простые действия как вдохи и выходи вдруг показались невыполнимыми. Колени подогнулись и Ноэ опустился на землю рядом с телом девочки. Рядом с телом Юфи.

Это без сомнения была она. Малютка-роботехник из их гильдии. Её совсем ещё детское лицо застыло, словно став посмертной маской, большие умные глаза сейчас больше походили на глаза куклы, они бессмысленно и слепо смотрели прямо перед собой. Как такое могло случится? Что Юфи забыла на этих проклятых Тропах? Ноэ не мог найти ответа на эти вопросы. Вроде ещё совсем недавно он видел её весёлую, улыбающуюся, живую, она поднесла ему чай и сказала, что он неважно выглядит. Так серьёзно, так по-взрослому сказала, что Ноэ сразу понял, дела его действительно плохи. У неё теперь, правда, ещё хуже.