Текст книги "Ты - моя зависимость (СИ)"

Автор книги: Rayne The Queen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)

– Нет, пожалуйста, умоляю, только не это! – словно маленький ребёнок перед наказанием, жалобным голосом заныла Тано, отчаянно, но тщетно, что было силы упираясь в пол ногами, – Я за всё заплачу, в двое, нет в трое больше, сколько пожелаете дам, только не это! – озираясь по сторонам обезумевшим взглядом, продолжала и продолжала орать она.

Тогрута не знала, что пугало её в данный момент больше, то, как отвратительно ей самой будет всего через пару секунд, или то, как отвратительно будет Энакину даже смотреть на неё всю оставшуюся жизнь после такого-то, хотя… О каком Энакине могла идти речь, он же бросил, предал её, вновь сошёлся со своей женой? И если Скайуокера где-то там сейчас ожидали её нежные, заботливые и приятные объятья, то юную наркоманку впереди ждали лишь дикая боль, и абсолютное унижение в руках этого грязного Хатта, и если бы могла, Асока, непременно, предпочла бы смерть.

Совершенно не обращая внимания на все её крики, метания, трепыхания, тупое «стадо» глупо ржущих гаморреанцев силой поволокли несчастную рабыню к своему господину. Грубо толкнув Асоку в спину, охранники буквально заставили её распластаться на полу перед Хаттом в омерзительно-унизительном поклоне с колен, церемониально вручая «царю мира» плотную, толстую цепь. Огромные звенья громко звякнули об пол, когда крепко сжав в своих противных салатовых лапах «поводок» тогруты, Хатт наглым взглядом окинул чуть оголившиеся бёдра, едва заметно вздрогнувшую маленькую, но идеально округлую грудь, так соблазнительно скользнувшие по обнажённым оранжевым плечам ещё не слишком длинные лекку, и облизнулся.

Ждать больше не было и никакого смысла, и никакой возможности. Лишь только «хозяин мира» увидел свою новую игрушку, лишь только его огромные жёлтые глаза изучили всю её красоту, Хатт был навсегда заворожен и пленён ей. Теперь он должен был, просто обязан был получить эту тогруту, обладать ей, подчинить её себе. Мощный рывок грубой толстой цепи на себя, и «местный красавец» заставил абсолютно униженную Асоку, буквально на четвереньках ползти к нему, валяться в его «ногах», оказаться в полной его власти. Всё так же дерзко и похотливо таща за «поводок», Хатт силой вынудил Тано подняться на ноги и, едва ли не теряя сознания от ужаса, взглянуть в его ненасытные глаза. Мгновение, ещё мгновение, и огромный, скользкий язык, прошелся от плоского оранжевого живота тогруты через её грудь, едва не срывая почти не держащийся рабский лифчик, к лицу, а дальше примерзко скользнул по щеке, одновременно с тем, как его огромный хвост юрко скользнул юной наркоманке под юбку, умело забираясь под её нижнее бельё. Асока едва справилась с несколькими поочерёдными рвотными позывами, просто трясясь от отвращения из-за хаттской слизи на её коже, и громко взвизгнула от ужаса, чем можно плотнее сжав обе свои тощие ноги вместе, когда кончик хвоста «щекотящим» движением прошелся под тканью её трусов. Казалось, ещё мгновение, и этот огромный отросток буквально разорвёт тогруту, со всей силы вонзившись туда, куда ему не следовало. И этот момент, абсолютного ужаса, совершенной незащищённости, дикого безумного страха, заставил Тано опомниться.

Ещё никогда в жизни юная наркоманка ничего так сильно не боялась, как этого, ещё никогда в жизни она так безвольно не трепетала, как лист на осеннем ветру, ещё никогда в жизни её не поглощало столько мощных и одновременно доводящих до безумия эмоций. Ужасных, страшных, омерзительных, непередаваемых. И это, даже в таком, полу накачанном состоянии, казалось, сводило тогруту с ума.

Её взгляд, внезапно стал ещё более диким и безумным, её тело ещё сильнее затряслось то ли от ужаса, то ли от отвращения, то ли от постепенно нарастающей животной ярости, и Асока сорвалась. Она так сильно боялась какого-то извращённого изнасилования этим салатово-зелёным чудищем, что ей, вдруг, стало всё равно, всё все равно.

Едва подавив очередной рвотный позыв, Асока словно окончательно двинувшаяся, затрепыхалась на её «поводке», шипя и демонстрируя всему миру свои, в данный момент абсолютно бесполезные клыки, и с такой силы вонзила её острые ноготки в огромный хаттский хвост, всеми своими физическими возможностями, выдёргивая его у себя из-под юбки, что теперь очередь визжать настала уже для «хозяина мира».

Тяжело дыша и издавая какие-то жалкие, жалобные звуки на непонятном почти никому языке, несчастный Хатт невольно выпустил из рук огромную металлическую цепь, спешно выдёргивая из болезненного захвата «капкана» пальцев Тано наиболее чувствительный хвост. Тогрута почти победила, тогрута почти спасла себя, вот только ей было уже как-то всё равно. Буквально обезумев от ужаса, освобождённая Асока настолько воспылала ненавистью к своему не состоявшемуся насильнику, что единственным её желанием в данную секунду было отомстить, навредить ему, сделать противно, больно, уничтожить. Не найдя под руками оружия лучше, чем та самая цепь, которая болталась на её шее, сумасшедшая наркоманка, до побеления пальцев вцепилась в грубые металлические звенья, и что есть мочи стала дубасить ей своего обидчика.

Сложившаяся «экстремальная» ситуация в один момент заставила музыку остановиться, а всех присутствующих приспешников «хозяина мира» броситься к нему на выручку. И хотя Тано лупила несчастного Хатта цепью с особым ожесточением, слишком сильных ран слизкому извращенцу она нанести так и не смогла, ей просто не позволили ударить его более двух раз.

Прошло всего ничего времени, считанные секунды бешенства до смерти напуганной тогруты, как к огромному везению «хозяина мира» присутствующие здесь же в зале, наученные обращаться с разного рода рабами зайгеррианцы, крепко ухватили Асоку за руки и, до синяков вдавливая в её кожу грубые серо-коричневые пальцы, оттащили брыкающуюся, тяжело дышащую, орущую, вырывающуюся и пытающуюся вдогонку пинать ногами стол с разнообразными яствами в сторону Хатта Тано. Ещё через мгновение девушка была брошена на пол, словно грязная, никому не нужная тряпка. В следующую секунду в руках зайгеррианцев сверкнули активирующиеся светящиеся хлысты для наказания рабов и, со свистом рассекая воздух, эти орудия стали болезненно рассекать нежную кожу Асоки.

Громкий, оглушительный душераздирающий крик Тано эхом отдавался по всему просторному помещению «клуба», пока зайгеррианцы избивали тогруту. Удары приходились по спине, рукам, ногам, бёдрам, плечам, предплечьям – везде, куда попадали золотые сверкающие «шнуры», окропляя ярко-алой жидкостью тело юной наркоманки, рабско-проститутскую одежду и пол. А один из них, самый сильный, самый унизительный и болезненный, даже пришёлся по лицу, до этого идеально красивому лицу тогруты, оставляя на нём глубокую, длинную, кровоточащую рану наискось, от правой стороны лба, через переносицу и до левой стороны подбородка.

Вопль Асоки в сей момент, казалось, был слышен и на улице, но это не остановило кровожадных работорговцев, желая, как можно сильнее наказать, как можно больше проучить непокорную «проститутку», зайгеррианцы по приказу «ущемлённого и обиженного» Хатта продолжили хлыстать несчастную, брыкающуюся, сопротивляющуюся, дёргающую и орущую Тано. Новые и новые глубокие багровые полосы оставались на её мягкой и нежной коже, с каждым разом всё болезненнее и болезненнее врезались в неё «золотые нити» кнутов. «Помощники» хозяина притона не щадили тогруту, само-собой стало понятно, что больше её нигде нельзя будет использовать, а значит, и товарный вид они повредить абсолютно не боялись, наверное, потому, со временем к этим ударом добавились ещё и грубые, совершенно неуважительные, пинки ногами. Юной наркоманке было так плохо, юной наркоманке было так больно, она уже не помнила и не соображала, что делает, она могла лишь чисто интуитивно вскрикивать с каждой новой обжигающей кожу огнём «полосой», закрываться от твёрдых рельефных подошв сапог жалко согнутыми тощими и трясущимися руками и ногами и безвольно вдавливать, измазанные её же кровью пальцы в чистейший пол, до тех пор, пока совсем ослабев просто не потеряла сознание от боли.

Зайгеррианцы, сам Хатт и все явно впечатлённые присутствующие не сразу заметили, что непокорная рабыня, «сломанная окровавленная игрушка», больше не сопротивлялась наказанию, но как только до них дошла сея простая истина, то избивать Асоку и дальше стало просто не интересно. К тому же, убивать Тано было сейчас не выгодно никому. Слишком поздно об этом спохватилась дилерская братия, ведь такими темпами они могли действительно ненароком прикончить провинившуюся рабыню-наркоманку, однако… Однако им повезло. Один из тви`леков-служителей хозяину притона спешно кинулся к ней и проверил пульс, когда отошедшие прочь садисты-зайгеррианцы и все остальные в недоумении уставились на изуродованное, бессознательное тело девушки. К счастью для Хатта, и, пожалуй, несчастью для самой Асоки, Тано была ещё жива. А значит, получить с неё долг представлялось возможным, и если не она сама – натурой, то за юную дерзкую наркоманку – деньгами заплатят её родственники, втридорога, нет даже в десять или двадцать раз больше, чем полагалось. Асока и её семейка должны были расплатиться за всё, тем более, за ущемлённое самолюбие «хозяина мира». А потому, едва живую, до полусмерти избитую наркоманку, измазывая её кровью пол, поволокли к одному из двух входов около ложа Хатта, которые вели в помещения с грязными, холодными камерами внизу. Сам же «местный красавец» незамедлительно приказал через дроида-переводчика принести ему коммуникатор Тано, когда ту, ничуть не заботясь о её здоровье, с открытыми «ссадинами» бросили на грязный, пыльный пол своеобразной тюрьмы.

Возвращение Энакина с Набу далось ему на редкость легко, ещё никогда за последнее время он не был так относительно спокоен и счастлив и, тем не менее, Скайуокеру не терпелось поскорее вернуться домой, увидеться с Асокой, рассказать ей всё. К тому же, и освободить Оби-Вана от непосильной ноши тоже нужно было как можно быстрее, ведь генерал не понаслышке знал, что приходилось переживать Кеноби в эти самые дни. Тем более, если удержать Тано от очередного срыва так и не удалось. Хотя, чтобы Оби-Ван не справился… Нет, такого просто не могло быть. Да и сама Асока, перед отлётом Энакина на Набу, вела себя почти идеально примерно. Ничто не могло пойти не так. Хотя связаться с Кеноби ещё из космопорта следовало бы. Тем более, что отключив коммуникатор на время дней бракоразводного процесса, Энакин так и не смог ответить на вызовы Оби-Вана, а их, на странность, оказалось достаточно много, и это как-то настораживало и даже пугало.

Быстро сойдя с пассажирского шаттла, прибывшего с Набу, Энакин чуть удалился в сторону от попутчиков, спешно ступающих на посадочную площадку, и собирался было вызвать Кеноби. Но этому не суждено было свершиться. Скайуокер аж вздрогнул от неожиданности, когда занесённый перед ним коммуникатор, вдруг, «зазвонил». По всему было ясно, что его крайне внезапно, но достаточно настойчиво вызывала Асока, это одновременно и как-то радовало, и как-то волновало, но… Каково же было удивление генерала, когда вместо милого лица его возлюбленной на небольшой голограмме появилась противная рожа незнакомого Хатта, и всё внутри джедая в одно мгновение оборвалось. Энакин не знал, что на этот раз могло случиться с Асокой, но чисто интуитивно на подсознательном, а, может, даже и на ментальном уровне почувствовал, что с Тано всё было плохо, всё очень плохо.

Кажется, Скайуокер даже не слышал половину того, что через своего переводчика пытался донести до него Хатт, будто всем своим естеством, всей своей душой и всеми своими мидихлорианами через Силу, стараясь ощутить была ли его ученица, его любимая и единственная ученица ещё жива и здорова. Но ответа с той стороны не было, как не было и никакой гарантии на это.

Из сиих тревожных размышлений, этого какого-то сейчас неуместного и глупого волнительного транса генерала вырвали последние слова хозяина притона, очень страшные, очень мерзкие и отвратительные слова о том, что если джедай не заплатит долг своей «принцессы» немедленно, то его «невинную королевну» тут же пустят по рукам, и будут пользоваться ей до тех пор, пока она не удовлетворит всех, даже самых грязных и жалких шестёрок, а потом не умрёт после переутомления.

И эта угроза, в сопровождении с каким-то нервным, но злорадным хаттским смехом, смертельным приговором резанула по слуху Энакина, заставив того даже застыть в изумлении. Связь с хозяином притона уже давно прервалась, а Скайуокер ещё несколько минут так и не мог прийти в себя от услышанного. Такого ужаса он не мог представить себе даже во сне, в самом жутком и ужасном кошмаре во вселенной. И так страшно Энакину не было ещё никогда, нет не за себя за другого, родного и близкого ему, самого любимого на свете человека. Человека, которого нужно было как можно быстрее спасти.

Скайуокер не помнил, как он оказался в притоне, Скайуокер не думал, как он будет оправдываться за огромные растраты перед советом, Скайуокер не соображал, как Оби-Ван мог допустить, чтобы Асока оказалась в таком ужасном, страшнейшем и безвыходнейшем положении, и Скайуокер не мог заботиться и волноваться сейчас ни о чём кроме того, чтобы спасти её, прийти и вызволить из этого ужасного места. Энакин молча поднимался по многочисленным ступеням, ведущим с улицы в хаттские апартаменты, а сам фанатично молил Силу о том, чтобы с Тано было всё в порядке, с его ученицей с его возлюбленной, его единственной семьёй. В данный момент для Скайуокера не существовало ничего страшнее перспективы того, что тогрута могла пострадать, пострадать по своей же глупости и легкомысленности. И того, что собирались сделать с ней эти уроды, эти мерзкие грязные животные она не смогла бы пережить, и даже если бы после нескольких «кругов» ей удалось бы не умереть, то смириться с таким, забыть такое, его маленькая хрупкая девочка уже никогда бы не смогла. Да, Энакин не стал бы напоминать Асоке об этом ни разу, не стал бы упрекать её, избегать, сторониться и чувствовать отвращение, он простил бы ей всё, но вот сама себе простить подобное Тано уже бы не смогла. И единственное, о чём в данный момент Скайуокер умолял Силу больше всего на свете было то, чтобы больные, отвратительные наркоторговцы и их шестёрки ещё не прибегли подобному способу расплаты. Генерал отдал бы что угодно, все деньги этого мира и даже собственную жизнь, только бы Асоке никогда в жизни не довелось терпеть подобное.

И вот огромная парадная дверь отворилась перед джедаем, и Энакин быстро вошёл в незнакомый зал, внимательно оглядываясь по сторонам и чисто интуитивно выискивая среди толпы Тано, но тогруты не было здесь, и это заставляло сердце Скайуокера буквально выпрыгивать из груди от бешенного волнения.

«Только бы с ней было всё в порядке, только бы они с ней ещё ничего не сделали!» – повторяя эти «заветные слова, словно, мантру, про себя, генерал безмолвно остановился на достаточном от Хатта расстоянии, еле сдерживаясь от того, чтобы не наброситься на сего мерзкого, отвратительного «хозяина мира» с мечом.

Да, Энакин мог бы выхватить световой клинок и за одну секунду снести Хатту голову, но тогда, он так бы и не узнал, ни где находилась Асока, ни что с ней было сейчас и, скорее всего, не узнал бы и никогда, даже если бы просто стал угрожать, а потому приходилось вести себя слишком не свойственно ему, впрочем, долго это терпеть и не пришлось.

Едва ли не с порога, хозяин притона заявил Скайуокеру, что ожидает получить от него долг наркоманки. На что тот тут же нагло потребовал привести Асоку сюда, иначе никаких денег никому из них от него не видать. Энакину стоило не малых усилий, чтобы не сорваться и не прибегнуть к угрозам, тем более, когда на его ответные условия Хатт сначала немного задумался.

Всего несколько секунд молчания, казалось бы, тянулись целую вечность, а затем, хозяин притона, всё же, скомандовал гаморреанцам приволочь сюда Тано, причём, приволочь в буквальном смысле этого слова. Ведь, хоть тогрута за время прибытия её спасителя в притон и успела прийти в себя, идти на собственных ногах ей удавалось с огромным трудом.

Миновало ещё несколько длительных, как сама бесконечность минут, прежде, чем «свинорылые» охранники внесли в зал грязную, всю заляпанную песком и кровью, израненную Асоку. Энакину не сразу удалось её разглядеть и в полной мере осознать, что было с его самой любимой на свете, самой родной ученицей. Гамореанцы тащили ту как-то так, будто пытаясь спрятать от него. Но когда охранники, вновь, поравнялись с «царским ложем» Хатта, и церемониально вручили тому цепь, грубо, небрежно, неуважительно бросив Тано на пол, словно какой-то мусор, перед глазами Энакина предстала такая картина, что он едва не потерял сознание от ужаса.

Бедная, несчастная, вся грязная и искалеченная тогрута, словно сломанная кукла, жалко и беспомощно рухнула наземь, с огромным трудом вообще удерживая себя в сознании. Её одежда, тот проститутско-рабский наряд, который в принципе было трудно назвать нормальной одеждой в приличном обществе, была разорвана и сплошь заляпана кровью, какой-то грязью, песком. Её тонкая, нежная оранжевая шея, словно шея какого-то последнего-рас последнего животного была аж до синяков сдавлена грубым, совершенно неуместным и не достойным свободного гуманоида ошейником с цепью, который в данный момент приравнивал положение любимой девушки Энакина к положению некого домашнего питомца, ничтожества, отброса. Её кожа, вся её гладкая, шелковистая кожа сейчас походила на одну большую кровавую рану, ибо огромные, продолговатые «ссадины» от каждого малейшего движения хрупкого, изящного, тонкого тела Тано, вновь, «лопались» обливаясь, казалось, нескончаемыми струйками багряной жидкости. Её руки и ноги, её дрожащие от страха тощие руки и ноги, были в шоке и ужасе прижаты как можно ближе к телу рабыни, как будто в неком невольном желании защититься от чего-то страшного и ужасающего. А её лицо…

Когда жалко и униженно, собирая последние силы, что только были у тогруты, юная наркоманка по велению грубого рывка Хатта, повторно требующего от Энакина непомерную сумму долга, за цепь, попыталась приподняться на руках на четвереньки и взглянуть на бывшего мастера, Скайуокер, наконец-то увидел её лицо… И это было самое страшное на свете, что он только мог себе представить. Её глаза, её полные ужаса и мольбы о спасении глаза, распухли от слёз страдания и неимоверной боли. Её избитое лицо было похоже на один сплошной синяк, и по нему трудно было что-то понять, но Скайуокер чувствовал, сквозь духовную и Силовую связь ощущал, что оно выражало лишь гримасу неподдельных мук. А огромный толстый шрам, проходящий через переносицу, нет, ещё совсем свежая глубокая рана, от излишнего движения вновь засочилась алой жидкостью, безжалостно, обильно заливая кровью изуродованное навсегда лицо. Безжалостно обливая кровью едва не остановившееся от всего увиденного, дрогнувшее сердце Энакина.

Узреть Асоку такой было страшнее самой ужасной пытки в мире, страшнее чем тысяча игл, одновременно вонзившихся в тело джедая, страшнее, чем заживо гореть в лаве Мустафара, и даже страшнее самой смерти. После потери матери, после ухода из его жизни Шми, больше всего на свете Скайуокер боялся, что однажды что-то подобное приключится с кем-то ещё, с кем-то не менее дорогим для него, чем она. Казалось, тогда, когда он держал на руках израненную маму в пустынном поселении тускенов, не было ничего мучительнее, чем смотреть на её страдания, и после смерти Шми Энакин неустанно продолжал молить Силу о том, чтобы никогда в жизни, больше никогда-никогда в этой жизни, ему вновь не пришлось пережить подобного. Нет, скорее, не ему, а его близким и безгранично любимым людям. Каждый день после гибели матери, Скайуокер подсознательно фанатично боялся опять увидеть такое, узреть Падме, Асоку, Оби-Вана, в подобном кошмарном состоянии по вине Энакина, по его недосмотру. И тогда, когда Скайуокер почти смирился с мыслью, что такого, возможно, никогда больше и не будет, Сила вновь сыграла с ним злую шутку. Сила, которая будто хотела, требовала, заставляла джедая выйти за грань дозволенного. Сила, которая раз за разом заставляла его всё больше и больше падать во тьму предаваясь самым низменным чувствам: гневу, ярости, ненависти. Сила, которая, благодаря неимоверным страданиям жалкой, беспомощной, хрупкой и беззащитной Асоки в руках этих уродов, сейчас чрезмерно питала генерала.

Грань реальности и грань разрешённого джедаю в один момент стёрлись из сознания Энакина, лишь только он взглянул в молящие о спасении глаза тогруты, лишь только он увидел её боль, её страдания, её муки, её искалеченное тело и её полуживое состояние. И больше для Скайуокера не существовало никаких преград, никаких запретов и никакой силы во вселенной, которая смогла бы остановить его мстительную, его разрушительную, горящую в душе чёрным, а в глазах жёлтым пламенем ярость. И генерал знал, что ничто уже не спасёт от расплаты этих поганых наркоторговцев, посмевших сотворить с любовью всей жизни Энакина такое, и никто уже не уйдёт отсюда живым, просто не успеет и не сможет.

Питаемая непомерной бурей эмоций тёмная сторона Силы в одну долю секунды полностью захватила власть над разумом джедая и абсолютно поглотила его. Яркое лезвие «карающего» светового клинка громко резануло воздух от мгновенной активации «самого прыгнувшего» в пальцы Энакина оружия. И «кровь полилась рекой», литры крови этих грязных, алчных, отвратительных мучителей-убийц, ломающих чужие жизни ради наживы, в замен за каждую бесценную рубиновую каплю крови Асоки. Больше никогда и никому, они не смогут причинить вреда. Энакин, раз и на всегда прикроет этот мерзкий притон, прикроет самым жестоким, самым зверским и самым садистским способом.

Острейшее синее лезвие безжалостно кромсало и рубило всех, кто попадался Скайуокеру на пути, сейчас он больше не был джедаем он был неконтролируемой, неуправляемой, всё уничтожающей силой, силой тьмы, при встрече с которой люди и гуманоиды падали за мертво, молили о пощаде у его ног и умирали в сильнейших муках. Много боли, много ненависти, много страданий и много смерти. Генерал не щадил никого, ни тех, кто отважно пытался сражаться с ним, ни тех, кто трусливо пробовал сбежать, спасая собственную шкуру. Сейчас он был силой «высшего правосудия», силой, которая «очистит» этот мир от наркотического зла. И трупы один за одним устилали путь Энакина к «великой» цели, становились ступенями на дороге к «справедливому отмщению» за всех тех, кто пал по вине наркоторговцев этого притона, подобно Асоке, а может, даже и больше, за каждую кристальную слезинку, пролитую его «великой любовью». А их крики боли и страдания лишь упоительной, сладостной, невероятно приятной мелодией ласкали его слух. Ради Асоки и за Асоку, Скайуокер готов был мстить бесконечно.

Прошло много времени, и ушло в Силу множество жалких «жизней» самых низменных людей и гуманоидов этой планеты, прежде, чем Энакин осознал, что натворил. С огромным усилием воли он, вновь, смог подавить в себе тёмную сторону, как тогда, в тот раз на Татуине, и почти вернулся к прежнему обыденному и нормальному состоянию, но ему не было жалко… Не было жалко никого из этих притонных мразей и тварей, посмевших посягнуть на неприкосновенное, на его «светлую и чистую любовь», на его девочку, девушку, женщину, на его избранницу всей жизни. Скайуокер понимал, что поступил как подонок, мерзавец, абсолютный сумасшедший маньяк, вообще без каких-либо норм и рамок человечности, но ему было всё равно. Он нёс «великое справедливое отмщение», он «спас» тысячи и тысячи жизней таких вот как Асока невинных жертв наркомании, и он совершенно ни о чём не сожалел. Да, пусть он совершил сегодня грех, множество, бессчётное количество страшнейших грехов, пусть его никогда и ни за что не простит ни общество, ни орден, ни Сила – наплевать, на всё было уже наплевать, главное, чтобы Сила смогла даровать своё прощение ей. И только лишь мысли о ней заставили его вернуться в реальность.

Безразлично по отношению к убитым переступая сквозь трупы отвратных наркоторговцев, работорговцев и их жалких шестёрок, Энакин быстро подошёл к Асоке. Сейчас его не волновало ни что в мире, кроме неё. Только она занимала все его чувства, эмоции и мысли, и только ей в данный момент требовалась его безграничная «целительная» любовь. Едва ли не со слезами взяв на руки всю израненную, изуродованную, измученную и, слабо улыбнувшись, ощутив себя в безопасности в его объятьях, тут же опять потерявшую сознание Тано, Скайуокер, крепко прижал её к себе, настолько крепко, чтобы одновременно и не уронить самое дорогое, что было у него в жизни, и не причинять ей же ещё больше вреда. А затем, с отвращением отбрасывая в сторону останки убитых врагов носкими сапог, бережно понёс юную наркоманку, несчастную жертву, его едва не погибшую любовь домой. Сейчас она, как никогда, нуждалась в его защите, помощи и заботе. И Энакин защитит, спасёт её, во что бы то ни стало, любой ценой, даже если для этого ему придётся «погубить» себя самого – такой была и всегда будет, настоящая искренняя и самоотверженная любовь.

Прошло ещё несколько часов до того момента, когда задорный Головоног, радостно напевая какой-то глупый раз весёленький мотивчик, медленно подошёл к притону. Совершенно не думая ни о чём серьёзном, как и обычно, позитивный наутолан медленно свернул за угол, и от увиденной картины его огромные глаза чуть не полезли на лоб. Вместо привычного шумного и всегда оживлённого пристанища наркоманов Головонога встретило несколько заплаканных, видно выбравшихся, в связи с обстоятельствами, из своих камер тви`лечек, в страхе и ужасе прячущихся и жмущихся по разным углам, благо Энакин так и не убил ни одну из рабынь, и гора трупов, трупов всех тех, кого пронырливый наркоторговец хорошо знал, в том числе и обезглавленного, покромсанного на куски Хатта.

От неимоверного шока и изумления Головоног лишь безмолвно замер на месте, громко присвистнув.

– Какого … Хатта, мать вашу, здесь вообще произошло? – тут же невольно сорвался с его уст вполне логичный вопрос.

Впрочем, обладая достаточным умом, чтобы сразу же понять, что находиться в сией локации долго было крайне небезопасно, порой не к месту весёлый, Головоног лишь поднял обе руки вверх, как-то задумчиво произнеся:

– Эээ… Ладно, пойду-ка я отсюда, – ещё раз внимательно пробежав взглядом по всем убитым «товарищам», наутолан быстро указал пальцами обеих рук в неизвестном направлении, а затем добавил, – Пожалуй, поищу новую работку, наверное…

После чего стремительно поспешил скрыться в багряном закате неизвестности будущего. Так как здесь Головоногу «ловить» уже было нечего.

========== Глава 12. Клятва, Часть 1 ==========

Комментарий к Глава 12. Клятва, Часть 1

Ещё раз извиняюсь за долгое отсутствие продолжения перед всеми читателями.

И спасибо всем тем, кто до сих пор читает, ждёт и любит этот фик!

Добраться до ближайшей частной клиники на спидере в очень короткий срок не составило Энакину большого труда. Хотя, сейчас для него вообще ничто не играло роли и не было важно, кроме весьма и весьма плачевного состояния Асоки. Наверное, потому Скайуокер ни на что вокруг и не обращал особого внимания, думая только о ней, заботясь только о ней, переживая только за неё.

Почему генерал остановил свой выбор именно на частной клинике, было абсолютно ясно и очевидно… Только там Тано могла одновременно и получить самую лучшую помощь, и сохранить конфиденциальность её нынешнего ужасного состояния за отдельную плату (ибо в наркологическом центре тогруту лечили анонимно). А ведь о зависимости Асоки официально не должен был знать никто. А значит, и зафиксировано это документально не должно было быть нигде, иначе, на жизни юной тогруты смело можно было ставить крест, по крайней мере, на нормальной жизни в приличном обществе.

Буквально ворвавшись, словно ураган, с светлое и чистое помещение холла очень дорогой клиники с Асокой на руках, Скайуокер тут же передал её под опеку заботливых и крайне умных механических докторов-дроидов, будто в тумане, не совсем ясно осознавая, что происходило вокруг. Джедай не помнил, как и о чём он договаривался с администратором, не соображал, сколько денег было снято с его безлимитной джедайской карты, то бишь со счёта ордена, предназначенного лишь для затрат, необходимых на миссиях, впрочем, Энакину было абсолютно плевать. Ибо в данный момент самым важным и необходимым для него являлось вылечить Асоку, попытаться спасти то, что ещё можно было спасти от её здоровья и прежней красоты её внешнего вида. А потом было ожидание, долгое и мучительное ожидание секунд, минут, часов, казалось, бесконечного времени, пока медики совершали с его бесценной ученицей все необходимые операции: мыли, обрабатывали раны, погружали в резервуар с бактой и, наконец-то, просто ставили Тано капельницу для выведения наркотиков из организма.

Прошло всего ничего, но Энакин как будто провёл в этом ставшем ненавистным для него «стерильном» коридоре целую неделю, прежде, чем более-менее стабилизировав состояние тогруты, доктора отпустили парочку домой. А дальше… Дальше заботиться о бывшей ученице Скайуокеру предстояло самому. Каждую минуту, секунду, каждое жалкое мгновение их «новой» совместной жизни наблюдать за тем, что сотворила с Асокой её безграничная, всепоглощающая любовь к нему, и это было невыносимо тяжело.

Ещё несколько дней Скайуокеру приходилось заботиться об очень медленно и плохо выздоравливающей Тано, готовить ей еду, кормить, ухаживать, а что самое страшное – лично обрабатывать всё то огромное количество заживающих ран-шрамов, которое осталось на теле юной тогруты после побоев. И смотреть на них было просто немыслимо, нестерпимо трудно, смотреть и осознавать, что все эти ужасные, уродливые напоминания об унижениях, боли и страданиях его безгранично любимой избранницы теперь останутся с ней навсегда. На спине Тано, практически, не было живого места, чуть меньше повреждений присутствовало на груди, животе, бёдрах, ягодицах, руках и ногах, но больше всего Энакина беспокоил шрам на лице. И если для генерала самого подобные пожизненные отметины были не столь критичны, он даже почти не замечал шрама у себя на глазу, то вот как воспримет это Асока, всегда славившаяся своей безупречной красотой, когда окончательно придёт в себя, Скайуокер не хотел даже и думать. Да, Энакин любил её и такой, вообще любой, какой бы она ни была, но не знал наверняка, смогла бы и сможет ли полюбить себя такой сама Тано. А ведь шрам на её лице был невероятно огромен, крайне сильно заметен и, что самое важное, хуже всего поддавался лечению. Хотя Скайуокер и прикладывал все возможные и невозможные усилия, чтобы наиболее тщательно помогать исцеляться своей возлюбленной от последствий её же не обдуманных решений, очень ласково, очень нежно и заботливо ухаживая за ней и при этом, крайне осторожно, не давая тогруте ни единой возможности внимательно рассмотреть себя в зеркале.