Текст книги "Ты - моя зависимость (СИ)"

Автор книги: Rayne The Queen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 38 страниц)

Да, Асока могла извиниться, могла вымаливать прощение до потери пульса, могла сделать что угодно, чтобы Энакин всё забыл, и тот простил бы, наверняка, простил, но шрам на его голове и в его душе, так опрометчиво оставленный совсем обезумившей от ломки наркоманкой, не делся бы никуда. Сейчас Тано чувствовала, что ради какой-то незначительной, грязной, омерзительной баночки синей жидкости, которая по сути ей была не так уж и нужна, она предала своего избранника, предала свою любовь, зачеркнула и растоптала всё то светлое, что вообще хоть когда-то было между ними. Она сделала ему больно, она своими же собственными руками изуродовала, искалечила того, кто был для тогруты роднее всех родных, ближе всех близких, она посмела навредить кому-то столь неприкосновенному для неё, что это казалось каким-то страшнейшим, непростительнейшим грехом, за который ненормальная наркоманка заслужила все муки ада, ведь на такое не были способны, наверняка, даже самые отвратные и омерзительные люди и гуманоиды галактики. Маньяки и убийцы и те питали хоть некую жалость к своим любимым, а она, она дошла до того, что поставила какую-то дрянь, какую-то паршивую дозу выше столь родного для неё человека.

Трясущимися от ужаса и отвращения к самой себе, будто испачканными, словно в багряной крови, в собственной вине кистями, Асока продолжала нежно гладить пострадавшее лицо Энакина, как будто это хоть чем-то могло помочь, в сотый и тысячный раз прокручивая в голове воспоминания о том, как она взяла в руки этот трижды проклятый стакан, как прокричала слова о том, что ненавидит, того, кого любила больше жизни, и как яростно швырнула им по Скайуокеру, как в дребезги разлетелось острое стекло, и, опаляюще её душу теперь кислотой сожаления, по голове генерала побежали юркие алые капли.

Вся переполняемая эмоциями от осознания собственной «смертельной» ошибки Тано, вдруг, и сама затряслась, словно жёлтый пожухлый лист на осеннем ветру, а на глазах её проступили крупные, горькие, обжигающие слёзы вины и жалости к любимому.

– Прости, прости меня, пожалуйста, Энакин! Я не хотела, я правда, не хотела делать тебе больно! Ты же знаешь, я бы никогда в жизни так не поступила, клянусь, никогда! Это всё наркотики, но я обещаю, обещаю тебе, что теперь всё… Всё, с ними покончено раз и на всегда! Я брошу, завяжу, я умру, но больше никогда не притронусь к тому, что заставило меня поднять руку на тебя… – просто задыхаясь от собственных рыданий, умоляющим голосом забормотала она.

Нет, Асока не надеялась на то, что Скайуокер действительно простит её, она и сама не смогла бы простить себя никогда за такое… Но слова буквально дождём сыпались с её уст, настолько сильной была сейчас истерика у тогруты.

– Я клянусь тебе, что больше не буду принимать… Больше и пальцем не притронусь к этой гадости, лишь бы только ты меня простил! Я никогда, слышишь, никогда больше не сделаю тебе больно! Клянусь, жизнью клянусь… – девушка резко отшатнулась от бывшего мастера и нервно, хаотично стала выворачивать все карманы и тайнички, что были в её сумочке и одежде, небрежно выкладывая, даже выкидывая на одну из тумбочек около чёрного рваного дивана их содержимое.

Генерал стоял молча, не двигаясь, лишь в шоке наблюдая за тем, как солоновато-горькие слёзы ручьями лились по нежным щекам тогруты, в то время как та, грубо разбрасывая ненужные вещи в стороны, выгребала из общей кучи разнообразного хлама какие-то пустые и полупустые деформированные баночки от КХ-28, помятые и грязные бумажные свёртки с неким порошком неизвестного происхождения, плохо скрученные косячки, остатки упаковок неких таблеток, и ещё ситх знает какие виды мелких заначек от наркотиков. Джедай даже и представить себе не мог, что Асока одновременно была в состоянии употреблять столько низкокачественной дряни, с ужасом осознавая, как наивен он был, полагая, что она ограничивалась лишь дорогим «сапфировым кайфом».

Тано же, абсолютно не замечая его реакции на всё её «добро», трясущимися руками продолжала и продолжала вытаскивать наружу свои заначки, нервно, но правдиво и искренне повторяя однотипные слова:

– Вот… Вот… Забери, это и это, оно мне больше не нужно… И это тоже… Я больше не буду принимать наркотики, я отказываюсь, слышишь, отказываюсь! Всё, я завязала! Если хочешь, я даже буду лечиться… – сквозь слёзы обещала она, не переставая потрошить собственные карманы даже тогда, когда свёртки и упаковки действительно закончились.

Ещё некоторое время, нервно дёргая и выворачивая «тайнички» в небольшой сумочке и на её облегающем бордовом одеянии, Асока грубо сгребла значительную кучу наркотиков обеими руками и, пуще разрыдавшись, протянула их джедаю.

– Вот, забери, забери всё… Я их ненавижу, я никогда больше не хочу видеть эту дрянь… Выкини их, сожги, уничтожь, сделай что хочешь… Только, умоляю, прости меня! Только не уходи, только не ненавидь меня! – тряся собственными кистями перед глазами Энакина, отчаянно рыдая и роняя упаковки с дурью на пол, не прекращала выпрашивать снисхождения с его стороны она.

Конечно Асока понимала, что не заслужила настоящего и искреннего прощения, которое она не получит уже никогда, но Тано боялась, отчаянно боялась до потери пульса что вместе с утраченным доверием со стороны Скайуокера, из-за своего ужаснейшего поступка она теперь потеряет и бывшего мастера, и даже самую малейшую толику его доброго отношения к ней навсегда. Он будет бояться её, ненавидеть, призирать всю оставшуюся жизнь, и это будет вполне справедливо, это будет самое малейшее наказание, которое тогрута заслужила за свой проступок. И хотя, девушка была абсолютно согласна с тем, что за это непременно должна была последовать расплата, она отчаянно страшилась лишиться любимого, похоронить его для себя навечно.

Сейчас Асока выглядела такой слабой, такой жалкой и хрупкой, что, казалось, простое дуновение ветра могло сломить её, уничтожив навсегда. Энакин спокойно переносил женские слёзы, но почему-то видеть её слёзы в таком состоянии было просто невыносимо. Невыносимо было видеть и саму Тано такой, накачанную, грязную, оборванную, исхудавшую до предела, с красными глазами и огромными синяками под ними, всю трясущуюся и задыхающуюся от рыданий. Не такое будущее Скайуокер видел для «своей весёлой и жизнерадостной девочки», и в том, что случилось с тогрутой, отчасти была и его вина, косвенная, но была. Конечно, несмотря на то, что девушка доставила ему массу проблем и неприятностей, действительно изуродовала лицо, по правде сделала больно, не только физически, но и морально, генерал не мог, просто не был способен её ненавидеть. Асока была одним из тех последних немногих дорогих людей, что ещё остались у джедая, людей, которых, в отличие от матери, он пока что смог защитить и уберечь. И у Энакина просто разрывалось сердце, когда он снова и снова видел свою любимую ученицу такой, тем более теперь, когда он отчётливо для себя осознал, что любил её куда больше, чем просто ученицу. Конечно, Скайуокер простил её, давно простил за всё, и её слёзы, её рыдания, её клятвы завязать на всегда были, по сути, не нужны, но они ещё раз трезво убедили генерала в том, что он поступил правильно. Да, он тысячу раз поклялся себе, что больше и пальцем не прикоснётся к Асоке, никогда и ни за что, но джедай не учёл того факта, что они опять могли оказаться в ситуации, когда тогрута была в таком состоянии, что от её вида хотелось плакать, причём плакать достаточно грубому, закалённому войной мужику. Сейчас Тано была такой беспомощной, такой хрупкой, такой ослабленной, что её вид заставил бы разрыдаться кого угодно. Ей просто нельзя было не сопереживать. Её просто нельзя было не пожалеть.

Безмолвно наблюдая за всем тем, что делала и говорила Асока в данный момент, как сильно она переживала, казалось, пустяковую и совсем не её вину, как отчаянно она пыталась бороться с зависимостью, которая была в десятки раз сильнее её, Энакин вдруг почувствовал, как его сердце растаяло. Нет, он не мог оставаться к Тано просто холодным, безразличным и безучастным, что бы она там ни сделала, он просто не мог вести себя с ней отстранённо и грубо. Он любил её, любил очень сильно и искренне, и эта любовь буквально взывала ко вполне естественным желаниям – заботиться, защищать, оберегать.

Тогрута продолжала рыдать, трясти перед Скайуокером охапкой наркотиков, клясться завязать и умолять о прощении, которое она, видимо, не надеялась никогда получить, и генерал уже просто не мог на это смотреть. Уверенно сдвинувшись с места, Энакин приблизился к девушке и… В один момент крепко обнял её за плечи, заботливо прижимая к себе и одновременно заставляя замолчать и утихомириться.

– Ничего страшного, – с губ его слетели относительно лживые слова, ведь порез на голове джедая, действительно был вещью серьёзной, но по сравнению со здоровьем и благополучием любимой ученицы он не значил ровным счётом ничего, – Я уже простил, – коротко добавил учитель, чуть крепче прижимая к себе ошеломлённую его поступком, в одну секунду заткнувшуюся и со стеклянным взглядом роняющую на пол наркоту Тано, – Лишь бы только ты держалась.

С серьёзным выражением лица и абсолютно без каких-либо неоднозначных мыслей, Скайуокер чуть наклонил голову и прижался щекой к так сильно нуждавшейся в нём сейчас Асоке, а на глазах его едва не проступали слёзы. Но генерал держался, сам держался, чтобы не показывать бывшему падавану слабину, чтобы та даже не догадывалась сколь сложна и печальна была истинная ситуация с ней. Джедай хотел, дабы у Тано ещё осталась надежда, надежда, которая смогла бы питать её дальнейшие силы на крайне трудную и неравную борьбу с зависимостью, раз уж она действительно решила бросить.

Рука Энакина легко скользнула вверх, и в ней тут же сверкнул такой знакомый, такой, пусть и по-разному, но много значащий для них обоих предмет. Стараясь особо сильно не тревожить едва-едва притихшую тогруту, Скайуокер мягко и заботливо надел на одно из её тонких запястий позолоченный браслет с маячком.

– Вот, ты потеряла, – почти полушёпотом произнёс он, продолжая крепко прижимать к себе Асоку второй рукой так, как будто если бы он хоть на миг ослабил хватку, та ускользнула бы от него навсегда, словно песок сквозь пальцы, – Больше никогда его не снимай.

Слова бывшего мастера эхом отдались в голове всё ещё ошеломлённой тогруты, она навредила ему, она причинила ему боль, она предала его, а он даже не злился, не злился, не кричал, не ненавидел, а просто мягко и любяще обнял её, выразив со своей стороны лишь тепло и заботу. От этого Тано вдруг стало стыдно, в миллиард раз более стыдно, чем было до того. Её трясущиеся оранжевые кисти совсем ослабли, и тогрута медленно выронила на пол всю оставшуюся охапку наркотиков, что ещё была у неё в руках. Грубо наступая на деформирующиеся у неё под ногами дозы дури, девушка пуще разрыдалась, просто залилась слезами вины и благодарности, а затем тоже крепко-крепко обняла Энакина, вкладывая в эти действия все свои сожаления, всю свою любовь. Ради Скайуокера она была готова на всё, ради его чувств и его прощения. И Асока не врала, она действительно твёрдо решила отказаться от наркотиков, лишь бы только больше никогда не причинять ему боль, лишь бы только никогда больше не навредить ему!

Со дня возвращения тогруты домой прошло ещё несколько суток. Тано была верна своему обещанию до изнеможения. Она держалась, несмотря на то, как тяжело и даже мучительно это было для неё. Первым делом после того, как наркоманка получила абсолютно нежданное, но такое заветное прощение Энакина, тогрута безжалостно избавилась от всех доз, что только смогла найти. Она с остервенением сама рвала, буквально потрошила косячки, выбрасывала таблетки, высыпала порошок и смывала в раковину все те остатки КХ-28, что приволокла с собой из последнего загула. Покончив с наркотиками девушка даже от упаковок от них избавилась, бросив в измельчитель мусора, чтобы ни малейшего соблазна у неё больше не было. После этого, смело, абсолютно не задумываясь, поудаляла все имеющиеся в коммуникаторе номера барыг и наркоманов, всякие Хмыри, Дрыщи, Розовые и Головоноги канули в небытие раз и на всегда. А затем, затем была борьба, долгая и трудная психологическая борьба самой с собой, со своим вторым я и собственным изнемогающим от ломки телом. Но Асока всегда была сильной духом, и она справлялась. Энакин помогал ей как мог. Хоть и не всегда делал то, что требовалось, и не всегда понимал состояние бывшей ученицы, но всеми силами старался быть рядом с ней, поддерживать её, и, казалось, дела пошли на лад. Хотя в первое время тогрута отчаянно боялась выходить из дома. Девушке чудилось, что если у неё не будет постоянного доступа к наркотикам, то держаться окажется проще, но это было и глупо, и бессмысленно. Ломка не становилась меньше, где бы не находилась Асока. И со временем Скайуокер всё же уговорил бывшего падавана выходить на улицу, правда, предварительно поклявшись той, что будет контролировать её, не оставит без внимания ни на минуту, и Тано доверилась ему, ведь кому, как не ему она всегда могла доверять больше жизни.

Время шло. И со стороны начинало казаться, что бывшая наркоманка действительно идёт на поправку, а зависимость под сильным и несломимым напором её воли, питаемой безграничной любовью и нереальным чувством вины, отступает. Этому были рады и Энакин, и сама Асока. Казалось, жизнь начинала налаживаться и постепенно возвращаться в своё русло. Теперь оставалось только ждать, а дальше… Ни Скайуокер, ни Тано по сути не знали, что будет дальше, и отчаянно старались избегать тревожных мыслей о том, что потом им обоим придётся принимать какое-то решение, решение опять изменящее жизнь, каждый своё решение. И бывшие мастер и падаван усиленно пытались гнать сие трудные мысли, так как были не готовы понять, что следовало делать с их судьбами потом, стараясь лишь убеждать себя в том, что момент для этого наступит ещё не скоро, а пока нужно радоваться тому что есть.

Энакин не хотел вновь бросать Асоку, теперь уже в крайней степени опасаясь того, что с Тано действительно могло случиться что-то серьёзное, но и понимал, что оставаться рядом с ней и дальше он просто не должен был. Во-первых, потому, что у Скайуокера была Падме, а, во-вторых, потому что ни коим образом не мог позволить развиться ещё сильнее невольно появившейся, и так слишком запретной любви между ними с тогрутой. Асока же тоже начинала осознавать, что, рано или поздно, как только история с её зависимостью закончится, бывшему учителю придётся уйти. И кажется, она уже постепенно смирялась с этим. Чувство вины Асоки перед Энакином было настолько сильно, что она теперь считала вполне справедливым наказанием то, что однажды он покинет её навсегда, вернувшись в объятья своей жены.

«И пусть, пусть хотя бы он будет счастлив. Я и так принесла слишком много страданий ему», – про себя думала Тано, каждый раз, когда взгляд тогруты невольно касался измучанного её же наркоманией любимого.

И вроде бы ситуация постепенно начинала разрешаться сама собой, если бы однажды всё внезапно не изменил «звонок» из ордена джедаев. Энакина посылали на очередную миссию, от которой он просто не мог отвертеться. Задание было очень важным для Республики и достаточно сложным, но что самое худшее – для выполнения этой миссии Скайуокер непременно должен был покинуть Корусант. А он не мог. Или всё-таки мог?

У генерала не было слишком много времени на сборы перед отправлением, и джедаю предстояло как можно скорее решить, что предпринять по отношению к бывшей ученице, ведь он видел, что та ещё не готова была остаться совершенно одна, без чьей-либо помощи и поддержки. Находясь в абсолютно безвыходной ситуации Энакин уже было придумывал безумные планы, чтобы проигнорировать задание или взять Тано с ним, только бы не бросать её в полном одиночестве, как помощь пришла сама собой. После многочисленных событий, произошедших между ними с мужем ранее, Падме, казалось, стала более понятлива и лояльна по отношению к ситуации, которая складывалась между бывшими мастером и падаваном, и как-то недвусмысленно, искренне дала понять, что она готова оказать Скайуокеру и Тано любую помощь и поддержку. Чем столь удачно воспользовался генерал.

И вот он уже, аккуратно вводя Асоку за хрупкие оранжевые плечи в собственную квартиру в первый раз, серьёзно просил Амидалу о том, чтобы она присмотрела за Тано. Поначалу идея супруга немного смутила сенатора, когда Энакин сообщил ей о своём решении по коммуникатору. Она всё ещё чувствовала лёгкое волнение из-за того, что происходило с тогрутой и её мужем в последнее время, некоторые совсем крохотные, совсем невзрачные, но достаточно колючие песчинки ревности. Однако, когда Падме увидела бывшую подругу живьём, вернее то, что теперь с ней стало, чувство безумного ошеломления, тесно переплетающиеся с ужасом и безграничной жалостью, напрочь перекрыли все другие эмоции, мысли и подозрения. Лишь только взглянув на слабую, бледную, казавшуюся почти больной Асоку, Падме отчётливо поняла, как глупа и бессмысленна всё это время была её ревность. Тано действительно пребывала даже в ещё более плохом состоянии, нежели описывал Амидале расстроенный супруг, и тогруте действительно требовалась помощь, значительная помощь. Теперь сенатор была полностью уверенна в том, что Скайуокер ни на миг ей не врал, что в отсутствие дома занимается лишь спасением бывшей ученицы. Весь её вид, вся её внешность, буквально кричали об этом.

Впервые увидевшись спустя столько времени, однако пережившие, пусть и заочно, достаточно много относительно друг друга, подруги обнялись тепло, радостно, тем не менее, чуть отстранённо. Пробежал между ними какой-то холодок, лёгкий раскол недопонимания и неприязни из-за всего случившегося, но тем, кто не знал истинного положения дел в этом странном любовном треугольнике, могло показаться, что всё, как обычно, между Падме и Асокой было нормально. Так хотелось думать и генералу, который, как только мог, старался закрывать глаза на ситуацию, но так ему лишь хотелось. Одна, всего одна маленькая, совсем незначительная деталь – любовь, меняла абсолютно всё в привычных отношениях их троих.

С радостью наблюдая за тем, как бывшие лучшие подруги проявляли свои женские милости и нежности друг к другу, Энакин невольно взглянул в сторону появившихся в гостиной C-3PO и R2-D2, которые, к слову, тоже очень восторженно встретили Тано. Не осталось безучастной и безэмоциональной и она. Когда же весь этот показательный обмен любезностями и радостными возгласами, заставляющий Скайуокера уже сильно опаздывать на миссию был закончен, генерал быстро попросил золотого дроида:

– 3PO, пожалуйста, покажи Асоке её комнату.

Нужно было окончательно убедиться, что бывшая, а теперь лечащаяся наркоманка хорошо устроилась, дабы ничего такого вдруг не произошло.

– Как скажете, мастер Эни, – механическим голосом с какой-то глупой интонацией, как всегда, отозвался робот, – Идёмте, госпожа Асока, нам сюда, – прерывистым движением махнув рукой в сторону коридора, ведущего в жилые комнаты, пригласил он и под молчаливый кивок тогруты проводил ту в указанном направлении.

К тому же, помимо предыдущего желания, джедаю очень хотелось остаться с женой наедине, чтобы сказать ещё парочку важных слов об Асоке вне её присутствия и, конечно же, проститься с супругой как следует, ведь они так давно не были вместе по-настоящему, так давно не проявляли друг к другу даже самых простых и лёгких, типичных нежностей, а сейчас это было как никогда необходимо им обоим, чтобы скрепить, казалось, постепенно распадающийся на частицы, некогда прочный брак.

Прошло всего немного времени с того момента, как Асока покинула гостиную, хотя ей самой думалось, что целая вечность. Девушка уже успела и осмотреть собственную комнату, и устроиться, и даже порядком подустать от скучных и нудных речей 3PO. Тем более, осознавая, что она впервые после последнего срыва так на долго останется без бывшего учителя, Тано уже начинала скучать по Энакину, скучать и бояться, что не справиться с сильной зависимостью без него. В один момент в голову Асоки пришла вполне естественная мысль о том, что нужно было хотя бы попрощаться со Скайуокером, раз расставание, долгое, трудное и мучительное было всё равно неизбежно.

Быстро сорвавшись с места, Тано со всех ног ринулась в гостиную, дрожа от волнения, словно лист на ветру, и подсознательно ощущая сильный страх перед разлукой с тем единственным в галактике, кто мог сдерживать её пагубное пристрастие и приостановить её стремительное падение вниз. Тогрута будто чувствовала, что если не обнимет генерала, если не скажет ему каких-то последних, прощальных слов, если даже просто не взглянет на него ещё раз, то случиться что-то ужасное, что-то непоправимое. И она летела, летела на крыльях слепой и глупой любви вплоть до самого конца коридора, где находилась оставленная ей открытой дверь. Девушке так не терпелось на прощанье взглянуть на любимого, словно видит его в последний раз, запечатлеть в памяти его образ на все те дни, что ей мучительно предстояло провести без него, и она запечатлела… Вот только совсем не то, что Асоке действительно хотелось увидеть.

Та картина, что внезапно предстала перед глазами Тано, заставила тогруту невольно остановиться, замереть, как вкопанную, в дверном проёме гостиной и, молча, с болью в сердце наблюдать, как её возлюбленный, её избранник с улыбкой что-то нежно шепчет на ухо жене, затем его руки плавно и умело обвивают её стройную талию, и Энакин страстно, с любовью целует супругу, нет, соперницу, её соперницу, на прощание.

От этого ужасного зрелища сердце Асоки, будто хрупкая хрустальная фигурка, упавшая на твёрдую поверхность пола, «разлетелось в дребезги», «разбилось» с болезненным, оглушительным звоном отголосков боли отдаваясь в её голове. Тано стояла неподвижно в завороженном шоке, ещё какое-то время наблюдая за нежностями мужа и жены, пока из её глаз невольно не хлынули слёзы, слёзы боли, отчаяния, слёзы всех тех страданий, что она испытывала весь прошлый год и ещё отчётливее почувствовала в данный момент.

Уже в который раз страдальчески осознавая, что Энакин никогда не будет с ней, что Энакин любил, любит и будет всю жизнь любить лишь собственную жену, тогрута обессиленно нырнула за дверной косяк и прислонилась спиной к стене, от мощного «болевого шока» почти ничего не чувствуя. И если раньше она могла, имела право беситься, злиться, ревновать, то теперь, теперь она не могла сделать ничего, чтобы предотвратить всё это, просто не смела. Тогда, когда она вернулась домой после последнего загула, девушка поклялась, поклялась Скайуокеру, что ради него, ради того, чтобы никогда в жизни не причинить ему больше боли, она завяжет, бросит наркотики навсегда, и теперь Тано не могла так просто сорваться. Да, генерал не любил её, у него была другая, его жена, но для Асоки теперь навсегда оградить его от страданий от её же рук было важнее всего на свете. Уже один раз совершив смертельную, непростительнейшую ошибку по отношению к её избраннику, тогрута просто не смогла бы пережить, если бы такое повторилось вновь. Пусть она будет страдать, пусть ей будет невероятно больно, пусть с ней случиться что угодно, но Асока больше не собиралась принимать наркотики, не собиралась сопротивляться воле судьбы и бороться за любовь, которую Тано не получит никогда. Если это действительно был выбор Энакина, если этого действительно хотела Сила, то она была готова отпустить Скайуокера навсегда, лишь бы только он был счастлив. Так решила для себя Асока, медленно и беспомощно сползая спиной по стене в немых, невыносимо болезненных для её души и всего её естества рыданиях от принятия суровой действительности.

========== Глава 7. Раскаяние и соперница, Часть 2 ==========

Миновало, вроде бы, несколько часов, за которые Асока успела вдоволь наплакаться. Тогрута долго ревела в отведённой ей комнате, запершись в полном одиночестве, пока слёз у неё совсем не осталось. Как ни странно, Падме ни разу не приходила к лучшей подруге и вообще никак не беспокоила её, пожалуй, слишком увлечённо занимаясь работой где-то в своём кабинете. Потому, когда очередная истерика Тано, наконец-то, прошла, то девушка, волей-не волей, как-то сама решила выглянуть наружу.

Быстро приведя себя в порядок в ванной комнате, смыв с лица последствия былых безутешных рыданий, Асока тихо вышла в коридор, размышляя, что ей стоило делать дальше. Сейчас девушке было так скучно и одиноко, что неприятное чувство ломки резче всего давало о себе знать. Тано уже почти научилась справляться с премерзкими симптомами этого явления тогда, когда была чем-то занята, когда рядом был хоть кто-то, на кого она могла положиться, но наедине только с самой собой терпеть всё это было просто невыносимо. С ужасом ощущая, что она вот-вот готова была сорваться, Асока быстро пошла по коридору в паническом поиске хоть какого-то, абсолютно любого занятия, лишь бы не думать о наркотике, не хотеть, не желать его.

Первая мысль, что пришла в голову Тано – отыскать Падме и поговорить с ней. Конечно, Амидала это не всегда заботливый и терпимый ко всем выходкам наркоманки Энакин, да и после всего пережитого тогруте было как-то неуютно находиться в её компании, даже более чем неуютно, но выбора у неё не оставалось абсолютно никакого.

Спешно дойдя до комнаты, которая принадлежала Амидале, Асока громко постучала в дверь, но никто ей так и не открыл, потому, ведомая страхом перед очередным срывом Тано, взяла на себя смелось заглянуть внутрь сама. И лишь оказавшись в просторной, широкой и шикарно обставленной спальне сенатора, тогрута поняла, что сейчас она вошла в комнату не только лучшей подруги, или, по крайней мере, бывшей лучшей подруги, она в один момент, как-то внезапно, оказалась в спальне Энакина, где его ученица никогда раньше не была. А ведь хотела бы оказаться, наверное, в своих мечтах. С довольным видом Асока смутилась от этой мысли и, решив воспользоваться отсутствием хозяев, стала быстро осматриваться вокруг.

Комната, в которой «проводили свои ночи» Энакин и Падме больше походила на царские покои после грязной, захудалой квартирки Тано. Да что там царские покои, она напоминала целый дворец, в который могло бы запросто поместиться всё теперешнее почти бомжацкое жилище тогруты, и это впечатляло, действительно впечатляло. Хотя, помня насколько простым не прихотливым был её учитель в жизни, Асока отчётливо осознавала, что весь интерьер помещения был обставлен по вкусу Падме, слишком утончённым и изысканным он ей казался на первый взгляд, слишком роскошный для простого мальчика-раба с Татуина, но не для бывшей королевы Набу.

Наслаждаясь разглядыванием идеально чистой, как будто только что законченной, «музейной» комнаты, Асока пошла вглубь помещения, стараясь уловить и запомнить каждую деталь, каждую мелочь. Ей безумно хотелось проникнуть в тайны этого пространства, осознать и понять, как и чем жили обитающие здесь люди. Ведь один из них был для Тано даже чересчур не безразличен, чуть ли не до фанатизма, почти вызывая в ней манию повышенного внимания к принадлежавшим ему вещам.

Любопытные, чуть подрагивающие зрачки мягко скользили по спальне и предметам, что находились внутри, вплоть до тех пор, пока взгляд тогруты вдруг не остановился на весьма интересной вещи. Замерев, словно вкопанная, подле одного из изящных стеклянных столиков, Асока внимательно всмотрелась в семейную фотографию в рамочке, на которой мило красовались её возлюбленный и его жена, в обнимку. Поначалу Тано хотела было с досадой отвести взгляд от этого идиллического портрета тайных супругов, но потом любопытство взяло верх над обидой, и девушка подошла чуть поближе.

Аккуратно подняв с гладкой, прозрачной поверхности фото, тогрута попыталась вглядеться вглубь, будто проникая в душу изображённых там людей, чтобы понять, насколько сильна была их любовь на самом деле, какие действительно между парой были отношения и насколько лживым являлся этот портрет – единственное реальное доказательство во всей квартире о том, что Энакин и Падме были женаты. Юная наркоманка долго рассматривала фото, ища хоть одну, малейшую деталь того, что между супругами было не всё гладко, но нет, пара даже там выглядела абсолютно идеально, от чего обиженно поджав губы, Асока резко поставила снимок обратно, лишь только потом вспомнив одну старую, почти забытую примету о том, что делать семейные портреты вроде этого было к несчастью и разладу между теми, кто присутствовал на изображении.

Когда изящная, но достаточно твёрдая, рамка вновь коснулась поверхности стеклянного стола, что-то громко звякнуло, чуть подпрыгнув на нём от этого действия, и только теперь Тано наконец-то заметила нечто поистине важное и значимое для неё. Прямо рядом с семейным фото Скайуокера и Амидалы мирно покоились всё это время её джедайские мечи. Что-что, а найти их здесь и сейчас было для тогруты абсолютно неожиданным, но, тем не менее, невероятно приятным сюрпризом.

С радостной трепетностью подняв собственное оружие, с которым она столь долго была разлучена, с прозрачной поверхности, Асока завороженно окинула взглядом вычищенные до блеска серебристые рукоятки, что так привыкли держать её кисти. Возможно, Тано ещё долго любовалась бы своими «утраченными» мечами, загадочно мерцающими в свете солнечных лучей, пробивавшихся сквозь большие панорамные окна комнаты, если бы, вдруг, тогрута не услышала чии-то приближающиеся шаги.

Понимая, что через несколько минут некто неведомый войдёт в комнату, девушка засуетилась, быстро пряча находку под свою не слишком пышную одежду. И лишь только Тано успела покончить с этим, как в помещение медленно «вплыла» уставшая Падме. Женщина тяжело вздохнула, собираясь подойти то ли к кровати, то ли к шкафу, однако её планы так и остались нераскрытыми для них обеих, так как сенатор вдруг заметила юную наркоманку и резко остановилась, в недоумении глядя на неё. Конечно, Энакин предупреждал жену о том, что тогрута могла вновь сорваться и начать рыться по чужим вещам, чтобы стащить из дома что-то ценное, но сенатор попросту не приняла это в серьёз. Потому её реакция была вполне закономерной.

Ещё несколько мгновений Падме молчала, изумлённо уставившись на Асоку, так и порываясь задать абсолютно логичный вопрос – «Что ты здесь делаешь?», однако, обладая достаточным интеллектом, всё же удержалась от этого. Вежливо и тактично улыбнувшись бывшей подруге, которая явно была растеряна от того, что её буквально «застукали на месте преступления», Амидала произнесла совсем другие слова, нежели ей хотелось: