Текст книги "Ты - моя зависимость (СИ)"

Автор книги: Rayne The Queen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 38 страниц)

Однажды Асока уже чувствовала подобное, однажды тогрута уже видела такую картину, испытывала и переживала эти дикие, бешенные эмоции одновременно и разрывающие на куски, и сжигающие дотла, и полностью уничтожающие её тонкую, ранимую, абсолютно беззащитную душу. Тогда, когда Тано узнала, что её мастер женат, она впервые в жизни почувствовала невероятную боль, искренне где-то в глубине сознания надеясь и понимая, что больнее ей уже не будет никогда. Но тогрута ошиблась. Сейчас, видя и понимая, что Скайуокер не любил её, что он обманывал её, что генерал, нагло наврав ей, собирался вернуться к Падме, очевидно, позиционируя и воспринимая лишь её как единственную законную жену, и единственную любимую женщину в жизни, юная наркоманка буквально сгорала в адском пламени мучений и отчаяния, страданий, обиды, злости ненависти и отвращения. Сейчас ей было так омерзительно, так невероятно невыносимо мучительно больно, что, будто окаменевшая, словно статуя, Асока продолжала неподвижно стоять на месте, боясь и шелохнуться.

В те дни, что она проводила рядом со Скайуокером, любила, и думала, что была любима в ответ, Тано наивно полагала, что подобной страшной картины, как в тот злополучный раз она не увидит больше никогда, она не будет так переживать, так страдать и мучаться больше никогда, но увы, Сила опять сыграла с ней злую шутку. И на этот раз всё было куда хуже, чем в предыдущий. Если тогда Асока могла сбежать, забыться, погрузиться в яркий и насыщенный мир наркотиков, хоть как-то изменив свою неудавшуюся жизнь, то вот теперь девушка отчётливо осознавала, что ничего обратить вспять было уже нельзя. Она ошиблась, горько ошиблась во второй раз так глупо и наивно пойдя на поводу у своих идиотских запретных чувств, и в итоге опустилась, пала так низко, что падать дальше было уже просто некуда. В тот раз Тано была лишь наивной девочкой, глупым юным падаваном, первую детскую любовь которого так бесцеремонно предали, теперь же она была некого рода использованной в качестве любовницы, и вышвырнутой за ненадобностью на помойку «грязной шлюхой», которая была согласна на всё, лишь бы получить хоть малую толику внимания от любимого, которому, по сути, тогрута была не нужна. А ведь Асока стольким пожертвовала ради него, столько терпела и переживала из-за него, ведь, если так подумать, не будь в её жизни Энакина, то Тано никогда бы не стала наркоманкой, не ушла бы из ордена и не стала бы всё дальше и дальше падать в бездонную пропасть бедности, грязи отвращения, она никогда бы не продала дорогие роскошные апартаменты на верхнем уровне Корусанта, променяв их на жалкую грязную халупку на нижних, не отдала бы Головоногу свои мечи за наркотики, не сломала бы ни своё физическое, ни своё духовное здоровье и, наконец, не сражалась бы с зависимостью день ото дня переживая, словно очередные пытки, болезненные, мучительные ломки. Асока бы так не издевалась над собой и не мучала себя столько, чтобы получить то, чего ей никогда в жизни получить было не суждено, и сейчас не стояла бы здесь, среди огромной толпы, но вместе с тем одиноко и униженно глотая собственные боль и обиду. Её жизнь могла бы быть совершенно иной, а сейчас, потеряв последнюю надежду хоть на что-то светлое и хорошее, Тано отчётливо понимала, что у неё больше не было ничего, ничего такого за что бы она могла столь отчаянно сражаться как в последние дни. А раз причин бороться с судьбой уже совсем не осталось, тогда зачем нужно было делать хоть что-то, зачем нужно было стремиться к тому, что никогда нельзя было получить?

Безмолвно, словно на церемонии погребения, провожая взглядом радостно входящих на борт частного сенаторского звездолёта Энакина и Падме – истинно любящих и вновь сошедшихся друг с другом супругов, тогрута как-то отстранённо почувствовала, как по её щекам невольно стали сбегать горькие, обжигающие капли страдания. И юная наркоманка как не была в состоянии остановить их, так не хотела и утирать «кровавые» слёзы, которыми сейчас плакали её израненные сердце и душа. У Асоки в голове «пульсировала» лишь одна мысль о том, что Тано не была счастлива в жизни, и никогда уже не будет. И единственное желание девушки в данный момент было сдаться, сбежать отсюда, скрыться в неком грязном уголке притона на нижнем уровне Корусанта и накачаться КХ-28 до потери пульса, чтобы забыться и умереть. Вот, именно так она и собиралась сделать. И чувства невольно понесли уже почти «справившуюся» с зависимостью Асоку обратно в притон за дозой, нет, сразу за несколькими дозами!

Абсолютно ничего не подозревающие Энакин и Падме прибыли на Набу достаточно быстро, как, к счастью, из-за влияния сенатора Амидалы в определённых кругах и быстро их развели. Потребовалось куда меньше времени, чтобы в небольшом местном суде уладили все необходимые формальности между бывшими супругами, навсегда освободит их от вынужденного союза друг с другом, чему и Энакин, и Падме были несказанно рады.

Подписав несколько последних бумаг, окончательно подтверждающих, что пара была разведена, Скайуокер с Амидалой с облегчением вышли из здания суда. Погода на улице была такой же приятной, как и в тот день, в их первое свидание на лугу, как-то символично, будто издевательски играя красками и тёплыми золотистыми лучами, словно весь мир, кроме Энакина и Падме сейчас был абсолютно счастлив.

Трезво осознавая, что эта была последняя их более чем официальная встреча друг с другом, джедай и сенатор как-то растерянно остановились подле старинного узорного здания, взволнованно бегая глазами из стороны в сторону. Казалось, каждому из них столько всего нужно было сказать друг другу, тысячи чувственных важных, но одновременно уже ненужных фраз, однако. Слов почему-то не находилось. Ведь, как бы там ни было, а прощаться с погибшей любовью было очень трудно, и ещё труднее признать в этом трагическом происшествии свою вину, начав последний, разрывающий оставшиеся тончайшие ниточки такой крепкой связи разговор. И, тем не менее, вечно молчать было просто нельзя.

Наверное, потому, понимая, что нужно было, наконец-то решиться на слова прощания, Энакин заговорил первым. Так же несмело, но нагло подняв свои глаза на теперь уже бывшую жену, как в первый раз, когда он завороженно и крайне похотливо рассматривал её в доме на озере, Скайуокер силой воли заставил себя остановить взгляд на лице бывшей возлюбленной и как-то грустно произнёс:

– Прошлого уже не вернуть, и наши прежние отношения не склеить обратно, но мы могли бы остаться друзьями.

Конечно генерал понимал, что говорил это просто так, для некого соблюдения видимого этикета, ведь после всего того, что произошло между ними, Падме, вероятнее всего, отказала бы ему, но что-то нужно было сказать, с чего-то начать, и всегда самоуверенный Энакин предпочёл твёрдо обозначить свою позицию касаемо их расставания. Да, Амидала могла относиться к этому как пожелает, да она могла реагировать на него теперь как хочет, но женщина должна была знать, что, несмотря ни на что, он всегда будет помнить её, уважать её, в какой-то степени даже любить и ценить всё, что Падме ему дала. Им обоим не суждено было быть вместе, и Сила распорядилась так, как сочла нужным, но это не значит, что после развода обязательно было становиться врагами. В конце концов, бывшая королева, а ныне сенатор, всегда вызывала у джедая самые искренние и положительные эмоции. Впрочем, похоже, что «радужную» перспективу общаться лично, в каком бы то ни было виде, и дальше, женщина не разделяла.

Слова её бывшего мужа заставили Падме невольно вздрогнуть и тоже остановить бегающий от волнения взгляд на нём. Их глаза встретились, и на секунду в этом невольном пересечении мелькнула последняя искорка любви «разрушивших» свой брак супругов. Она была такой же мощной, яркой, чувственной, эмоциональной, как и в первый раз, когда их взгляды пересеклись здесь, на Набу, только сейчас, и Энакин, и Падме чувствовали, что это было прощание навсегда.

Ещё какое-то время, ещё пару незначительных секунд застывшей между ними реальности, Амидала безмолвно просмотрела на Скайуокера, ощущая ровно то же, что и он, что столько теряет, что столького уже невозможно будет вернуть, прежде, чем опомнилась. Быстро разорвав этот прощальный, такой неправильный и неуместный зрительный контакт, Падме абсолютно изменилась в лице, от некой нерешительности к отстранённой самоуверенности, а потом, громко и немного язвительно усмехнувшись, произнесла:

– Ха, друзьями…

Резкая перемена её тона говорила о том, что теперь всё действительно было кончено, и сама возможность искусственно поддерживать то, что сохранить уже было не реально, не имела смысла, да и никому из них обоих не была нужна, тем более Падме.

Где-то за спиной Амидалы, внезапно, раздался полностью нарушивший их последнюю уединённую «супружескую идиллию» мужской голос, вежливо поприветствовавший и позвавший сенатора по имени, а вскоре с бывшей парочкой поравнялся и некий весьма привлекательный человек. Он был высок, достаточно хорошо сложён и своей мужественной красотой ничуть не уступал Энакину, а, может, даже и являлся более привлекателен нежели Скайуокер. Хотя, ревностно оценивать этого субъекта у генерала уже и не было никакого права. Но что-то в нём, всё же, почему-то невольно цепляло внимание джедая.

– Добрый день, – с приятной лёгкой улыбкой поздоровался незнакомец с Энакином, бросив ему данную фразу, как бы, невзначай, и тут же перевёл свой, ставший от этого восторженным, взгляд на бывшую жену Скайуокера.

– Ну, что, Падме, ты готова идти позировать для портрета? – будто и не замечая присутствия генерала, абсолютно смело и непринуждённо вопросил мужчина, так словно его явно повышенное внимание к сенатору теперь совершенно ничего не сдерживало.

Только сейчас, когда джедай услышал слово «портрет» и понял, что этот человек является знаменитым галактическим художником, очевидно, наконец-то, узнав его, Энакин невольно нахмурился. Почему-то в сей момент в его голову, внезапно, вернулись воспоминания об их с бывшей женой первом свидании там, на лугу около озера. Тогда Падме абсолютно беззаботно и просто рассказывала ему о своих бывших парнях, совершенно не думая о том, что могла задеть чувства ревнивого и по уши влюблённого падавана. У первой красавицы в Республике и избранной королевы Набу, у лучшей женщины галактики было много ухажёров, которые имели или не имели успех в ухаживаниях за ней, но этот художник, видимо, значил для Падме нечто особенное, потому как именно его, она как-то выделила тогда на фоне других своих бывших «парней». И в тот день Энакина это даже слишком сильно и больно задело исключительно потому, что настоящие чувства, настоящую любовь, Амидала могла испытывать не только к нему одному. Хотя, была ли их любовь настоящей? Вот теперь Скайуокер этого уже не знал. И если в тот злосчастный день, с которого всё началось, он был расстроен тем, что Падме любила кого-то кроме него и тоже была любима, то сейчас генерал действительно был рад за неё, рад, что по его милости она не осталась одна, брошенной и преданной, а вновь воссоединилась с тем, с кем у них, возможно, была истинная духовная связь. И это заставило джедая, чуть перемениться в выражении лица и едва заметно улыбнуться краями губ.

– Подожди меня на той скамейке, – вежливо, но в то же время как-то по-особому тепло и нежно, ответила своему старо-новому кавалеру Амидала.

Так ласково, так влюблённо она разговаривала когда-то лишь с Энакином, в первые дни их брака. Теперь же у Падме было полное права дарить своё тепло и любовь кому-то другому, впрочем, как и у Скайуокера, у них обоих. Теперь они были свободны, и каждый из них мог пойти своим путём.

Внимательно выслушав ответ Падме, художник, ничуть не ревнуя, спокойно отошёл к указанному месту, а сенатор, вновь обернувшись к генералу лицом, сочла важным добавить к их разговору ещё одну, последнюю деталь. Нет, Амидала совсем не хотела злиться или мстить джедаю, она просто хотела дать понять, что от этого решения им обоим, в какой-то степени, стало легче.

– По крайней мере, теперь меня хоть одно радует, что мне больше не придётся скрывать свои отношения ото всех.

С тяжёлым вздохом облегчения Падме мельком взглянула сначала на её нового ухажёра, тем самым давая Скайуокеру понять, что и в её жизни тоже уже всё было в порядке, затем перевела взгляд на генерала, как-то печально, но относительно по-доброму прощаясь с ним не официально в последний раз.

Энакин ничего не ответил. Ему нечего было больше ей сказать, да и зачем? Он предал её однажды, разрушив счастье Падме, тем самым совершив огромную ошибку, теперь же Скайуокер чувствовал, что поступает правильно, отпуская её навсегда. И пусть жизнь его бывшей жены будет такой же радостной и безмятежной, как те дни, которые они с Асокой проводили вне её наркомании. Лишь в последний раз окинув отпущенную супругу в вольное плавание таким же печальным, но по-доброму прощальным, не официальным взглядом, генерал пожал плечами, развернулся и молча пошёл восвояси. Эта глава их с Падме судьбы уже была дописана до конца, и завершилась она относительно приемлемо для обоих, чтобы в некотором слегка искажённом смысле называться счастливым финалом для всех. Теперь же Энакину оставалось разобраться только с зависимостью Асоки, и последние трудности в его жизни были бы решены.

Тем временем на Корусанте Тано предавалась то ли безудержным страданиям, то ли безудержному веселью. К себе домой девушка так и не возвращалась, потому, тщетно проискав её несколько последующих дней, Оби-Ван окончательно сдался, когда был вызван разгневанным советом на очень важную миссию, отказаться от которой он просто не смог, как не смог и «дозвониться» до отсутствовавшего Энакина, чтобы сообщить, что Асока снова сорвалась. И вообще без какого-либо даже минимального контроля, сумасшедшая тогрута пошла в полный отрыв. Она качалась наркотиками столько, сколько её душе было угодно и столько, на сколько хватало денег в её сумочке на первое время, после чего, в отсутствие своих световых мечей и возможности воровать, начала брать КХ-28 у Головонога в долг. А затем бесцельно шаталась по всевозможным барам, клубам, кантинам, устраивая там дикие пляски и обжимания с кем попало. Если её возлюбленный мастер относился к бывшей ученице как к распутной девке, позволяя себе использовать её как любовницу, обманывать, лапать, то почему другим «кавалерам» тогруты нельзя было делать то же самое? Тем более, что пообжиматься с красивыми парнями на очередной вечеринке наркоманка была и не так уж против, особенно под кайфом, когда она любила весь мир и не боялась абсолютно ничего.

Нет, конечно, Асока не позволяла своим разгорячённым «хахалям» с танцпола или из-за барной стойки ничего больше прикосновений и поцелуев, и, тем не менее, ей казалось, что она вела абсолютно разгульную жизнь. К слову, ночевала Асока тоже где придётся от квартир и спидеров знакомых, до каких-то пристроек в притоне и лавок в корусантских парках. Благо, постоять за себя она ещё могла, и всякие маньяки, бандиты, бомжи и извращенцы не смели к Тано приставать. Хотя, наверное, сейчас, под кайфом, да и даже нет, ей было бы всё равно. Тогрута не замечала, как пролетали дни, не чувствовала, как течёт время и не видела ничего вокруг. В её жизни существовала всего одна потребность – пойти и раздобыть наркотик, а потом свобода, забытье кайф, а всё остальное было уже не важно. Раз её жизнь в нормальном трезвом состоянии, без вливания сапфировой жидкости, не могла стать счастливой и хорошей, не могла наладиться и несла в себе лишь боль и разочарование, то зачем вообще было задумываться о ней, тратить на неё своё время, силы и нервы? Ведь вне этой скучной, печальной, серой и нудной реальности было свободно, приятно и хорошо. Так стоило ли всё оно того, чтобы оставлять это нереальное наслаждение от наркотиков и опять возвращаться к былым проблемам? Нет, конечно нет! И Асока жила в своё удовольствие, не думая ни о чём, не заботясь, не переживая и больше не страдая. Единственное, что заставляло испытывать её некого рода «неудобство» были ломки, впрочем, от этого «добрый доктор» Головоног ту же подгонял её заветное «сапфировое лекарство», и всё было прекрасно, жизнь, прекрасна, мир прекрасен!

Вот и в этот день Тано проснулась на какой-то грязной изломанной лавке, некой забытой Силой улице Корусанта, где-то между средним и нижним уровнем города с одним лишь «естественным» для неё желанием – принять очередную дозу. Даже не заботясь о том, где она вообще находилась, тогрута быстро порылась в порванной сумке, ища там средства на покупку наркотика. Но, увы, внутри не было, практически, ничего. Даже во всевозможных баночках из-под проглоченных ей ранее наркотиков не осталось ни капли её любимого «наслаждения». В небольшом бордовом аксесуарчике Асоки был лишь мусор, какая-то ерунда, и разнообразные пустые упаковки от дурманящих веществ. От чего, недовольно вытряхнув всё это на землю, Тано лишь тяжело вздохнула, понимая, что ей опять придётся брать КХ-28 у Головонога в долг и одновременно чувствуя начинавший накатывать на неё новый приступ ломки. Слегка покачиваясь на тощих ногах, тогрута буквально силой воли заставила себя подняться в подобного рода состоянии и прошлого похмелья, и нового раздражения от желания принять дозу с лавки, а затем чисто инстинктивно поплелась в сторону такого родного и такого дорогого ей во всех смыслах притона.

Понадобилось всего немного времени, чтобы наркоманка добралась до месторождения или, по крайней мере, места добычи её сапфировых «драгоценностей». И вот Асока уже стояла посреди грязной, замусоренной улицы подле притона и буквально умоляла Головонога дать ей очередную дозу в долг.

– Ну, пожалуйста… Ну всего одну… Ну, в последний раз… – приняв самую что ни на есть жалобную позу и огромными поблёскивающими глазами смотря на наркоторговца, упрашивала его, цепляясь за крепкую зелёную кисть, Тано.

Сейчас она выглядела так ничтожно, чувствовала себя так ничтожно, что готова была в любую секунду расплакаться, вот только ни просьбы, ни канючение, ни даже слёзы ничуть не трогали наутолана.

– Нет, – коротко и чётко заявил ей Головоног, даже ни секунды не раздумывая, и как бы в подтверждением его словам резко вырвал у Тано свою кисть, при этом грубо оттолкнув от себя зависимую тогруту, словно какой-то мусор.

– Ты нам и так слишком много задолжала, – тут же серьёзным тоном добавил наутолан, прямо поясняя уже, поди не первой такой, наркоманке свою позицию, – Расплатись сначала за то. Иначе ничего не получишь.

Но что могли значить его слова для зависимого гуманоида в таком состоянии? Асоке было плохо, Асоке было больно, Асоке было просто отвратительно и физически, и морально, и сейчас она была готова на всё, лишь бы получить очередную дозу: сделать всё, что угодно, сказать всё, что угодно. И она говорила, говорила то, что от неё хотели услышать:

– Ну пожалуйста… Я тебе обещаю… Нет, я тебе клянусь, я за всё заплачу, только дай мне КХ-28.

Вместе с этими словами девушка опять кинулась к Головоногу в какой-то попытке то ли обнять его и повиснуть на нём, словно фрукт на дереве, в очередных мольбах, то ли вытащить из закреплённой на его поясе сумочки заветную баночку бесплатно.

Впрочем, наученный уже многократным опытом общения с задолжавшими наркоманами ловкий наутолан крайне умело увернулся, и путь к нему почти неадекватной, как-то не совсем понявшей, что произошло и явно разозлившейся от этого тогруте, тут же преградили два охранника-гаморреанца. Ничуть не обращая на них внимания, «ошалевшая» от желания принять КХ-28 Асока вновь попыталась рвануться в сторону Головонога, но вместо этого угодила лишь в противные грубые лапы свиноподобных гуманоидов, которые, тут же, бесцеремонно вырвали у неё из рук, буквально выдрали, бордовую сумку. Грубо потроша её, охранники пришли к сложнейшему для них умозаключению, что внутри не было ничего ценного, чем можно было бы расплатиться за предыдущие дозы и, небрежно бросив, явно «дорогую» для Тано вещь наземь, лишь безжалостно наступили на неё ногами, сделав несколько шагов вперёд, при этом угрожая полубезумной Асоке электрическими дубинками. В то время, как Головоног, то ли насмехаясь, то ли говоря с неким оттенком озадаченности произносимым, нагло добавил:

– Главный хатт, – он специально не назвал имени своего босса для пущей безопасности последнего, – приказал мне не давать тебе ничего в долг, пока не расплатишься за прошлые разы. А если не расплатишься вообще, то он пустит тебя по рукам, должна же ты отрабатывать то, что что ему задолжала.

Головоног на секунду замолчал, читая некое изумление, непонимание, шок и ужас в расширившихся зрачках аж замершей от услышанного Тано, после чего всё тем же, но, казалось, уже более насмешливым тоном добавил:

– Впрочем, пусть проблемы твоего долга решают твои родственники. А ты пока побудешь «в гостях» у нас, – наутолан опять сделал небольшую паузу, как-то не по-доброму взглянув на явно ошарашенную Асоку, после чего, насмешливо хихикнул, и договорил то, что едва не довело девушку до потери сознания:

– Кстати, ему нравятся такие смазливые тогрутки, как ты.

Явно злорадствуя тому, что он только что позволил себе сказать, Головоног гордо развернулся и пошёл куда-то прочь, внутрь главного здания притона, лишь дав этим двоим и ещё стоявшей неподалёку толпе охранников-гаморреанцев приказ схватить юную наркоманку.

Не сразу отойдя от шока, девушка поняла, что её дело плохо, и попыталась бежать, сражаться, сопротивляться, но, увы… Она была так ослаблена наркотиком, некого рода похмельем, всё больше подступающим приступом ломки, диким шоком и невероятно подавленным эмоциональным состоянием, что даже эта толпа свинорылых гуманоидов с лёгкостью смогла с ней справиться. Впрочем, а кто сказал, что они вообще действовали честно? Так как гамореанцы, накинувшись на несчастную жертву-тогруту всем скопищем, крайне подло вырубили её электрическими дубинками со спины. И, теряя сознание, наверное, не столько от болевого, сколько от эмоционального шока, Тано с ужасом поняла, что теперь её судьба была в огромных противных мерзких лапах некого отвратительного хатта, и уже никто не мог её спасти, ибо до тогруты абсолютно никому не было никакого дела.

========== Глава 11. Доза ценою в жизнь, Часть 2 ==========

Асока не помнила, сколько прошло времени с тех пор, как её поймали мерзкие тупые, но хитрые гаморреанцы, не помнила, как оказалась в какой-то грязной захудалой камере с очень холодным каменным полом и крайне смутно помнила, какие манипуляции производили с ней охранники некого таинственного Хатта. А они, как минимум, не смотря на всё сопротивление тогруты, смогли переодеть Тано в почти ничего не скрывающий, абсолютно вульгарный, даже в какой-то мере проститутский рабский костюм, приковать её – свободную и достаточно самовлюблённо-гордую девушку, цепью к стене, словно некое абсолютно бесправное животное, а затем и вовсе запихнули ей в рот крайне примерзкую пилюлю… Очень дешёвый, слишком низкокачественный и абсолютно отвратительный наркотик. Такой дряни даже в худшие свои времена не принимала даже Розовая, а ведь та была уже настолько зависима, что перепробовала все возможные «дурманящие» средства, от самых дорогих, коие тви`лечка могла себе позволить, до самых-самых «распространённых» и простых, которые встречались на Корусанте вообще. Но таких таблеток Асока не видела и в её не слишком-то разборчивых руках. От чего Тано тут же смекнула, что данное вещество не было в общем ходу и, несмотря на свою низкопробность и, наверное, легкодоступность, скорее всего, использовалось лишь в определённых целях и для определённого класса людей – рабынь и проституток.

То, что её, бывшего великого джедая и командора армии Республики почти силой заставили проглотить такую дрянь, крайне взволновало Асоку. Тано отлично понимала, что у этой «волшебной таблеточки» могли быть очень и очень плачевные последствия, начиная от простого вреда здоровью и заканчивая неизвестным воздействием на её сознание и поведение, в которое, ох, как могло входить и добровольное согласие на любого рода сексуальные контакты, причём, с кем попало. Но с другой стороны юную тогруту радовало одно, пока что, вопреки «обещания» Головонога, никто ничего подобного ей не предлагал, а ещё, ужасная, отвратительная, мучительная, доводящая до исступления ломка, внезапно поутихла. Почти исчезла из её постепенно становящегося всё более мутным и затуманенным сознания. И наркоманка уже практически не сопротивлялась, она как будто просто приняла свою судьбу, молча прислонившись спиной и головой к шероховатой грязной стене, витая где-то далеко-далеко в каких-то обрывочных мыслях и мечтах и лишь благодаря Силу, что девушку-таки оставили в покое.

Впрочем, «покой» Асоки продлился не долго. Судя по её личному восприятию времени, не успело пройти и десяти минут, как в камере Тано, вновь, появились грязные и противные гаморреанцы. Как-то очень хитро и недобро переговариваясь о чём-то между собой на их «свинячем» языке, пятеро стражников быстро отстегнули цепь от стены и, совершенно не заботясь о том, что думала, чувствовала, а, тем более, хотела тогрута, словно животное, поволокли её на «поводке» куда-то наверх. Естественно, идти с ними девушка совершенно не желала, тем более сейчас, когда ей стало почти хорошо, когда она почти смогла хоть на пару мгновений забыть о своих бедах и проблемах, тем более, когда её принуждали к этому, абсолютно унизительным и не достойным её образом, тем более, что крайне смутно вспоминая «шутливые» слова Головонога о неком Хатте, Асоку как-то слишком навязчиво пугали подобные мысли. Неверное от того, не успела Тано отойти от её временного «жилища» и на пару шагов, как дерзкая тогрута тут же стала вырываться и сопротивляться. Что, кстати, было крайне сложно делать под влиянием нового наркотика, ибо изящное, стройное тело Асоки, практически не желало её слушаться, а не слишком-то умный, вечно ищущий приключений мозг и думать, о том, что происходит вокруг всерьёз.

Да, Тано пыталась брыкаться, вырываться, ругаться и кусаться, но все её «порывы свободолюбия», казались лишь жалкими и смешными даже для столь слабых охранников, коих когда-то она смогла бы растолкать одной рукой, естественно при помощи Силы. Однако сейчас, когда Сила во всех смыслах покинула тогруту, и пробовать прибегнуть к ней не было никакого смысла. Впрочем, в нынешнем неадекватном состоянии, в голове тогруты даже идеи такой не возникало. И юная наркоманка вопреки её желанию и статусу, просто шла на встречу со своей неприятной и, возможно, крайне унизительной судьбой.

Миновало ещё какое-то время, минуты, секунды страшного, почти беспомощного сопротивления, и Тано, наконец-то, оказалась в просторном, нет, даже огромном прямоугольном зале, занимавшем по площади весь второй этаж здания, в котором находилась основная часть притона. Это помещение с виду напоминало обычный бар или, скорее, стриптиз-клуб, причём, вопреки убогости сего места снаружи, достаточно дорогой и красивый.

В центре одной из более длинных стен была расположена широкая дверь с улицы, которая, по всей видимости, должна была служить главным входом в этот скрытый уголок развлечения. Слева от неё находилась огромная сцена, на которой крайне комфортно разместились несколько достаточно хороших музыкантов разных рас, справа была длинная сияющая многоцветными огнями и идеальным блеском стаканов в руках умелого бармена барная стойка с маленькими, оригинальной формы стульчиками подле неё. В центре сего помещения находился огромный танцпол с тремя шестами, установленными в форме вершин треугольника относительно друг друга, шестами на которых плавно, измученно, но соблазнительно извивались полуголые тви`лечки-рабыни. Ну, а прямо напротив парадного входа размещалось то, что в одно мгновение и отрезвило, и заставило дрожать от страха и отвращения полу обезумевшую тогруту – огромное, просто «царское» ложе Хатта на масштабном возвышении, со множеством разноцветных мягких подушек, и широким столиком, уставленным разнообразными редкими яствами.

Как и полагалось, сам «хозяин мира и сего места» лениво возлегал на своём отдалённом подобии трона, жадно пожирая угощения, расположенные перед ним, и, при этом похотливо облизываясь, очень мерзко поглядывая то на одну, то на другую рабыню. И хотя с виду Хатт был и чуть меньше, и даже, относительно привлекательнее Джаббы по своей салатовой с зелёными узорами расцветке, от этого он ни на мгновение не казался Асоке менее устрашающим и противным. И если всего пару минут назад Тано было почти всё равно, что с ней происходят, и куда её ведут, вернее всё равно в плане опасений, то вот сейчас девушка действительно испугалась, и про себя отчаянно молила Силу, чтобы с ней сделали что угодно, лишь бы не отдали на «растерзание» этому «местному красавцу». Ни что в мире не могло быть противнее, развлечения Хатта, ни что в мире не могло быть отвратительнее его ласк и объятий, ни что в мире не могло быть унизительнее публичного изнасилования им, если, конечно представители данной расы были на такое способны. А судя по тому, что главаря притона слишком сильно интересовали «стриптизёрши», Асока уже начинала сомневаться в «бесполости» Хаттов. В любом случае, даже если у него и не было каких-то способных на «подобное» с людьми и гуманоидами органов, никто не отменял возможности, что хозяин притона не мог сделать того же самого руками, языком, хвостом, и это точно не было бы так приятно, как в постели с любимым и желанным Энакином. А точнее, не было бы приятным и вообще.

От одной только мысли, что этот отвратительный слизкий огромный Хатт трогает её нежную кожу, облизывает её самые чувствительные зоны, забирается невероятно гигантским хвостом ей под почти ничего не скрывающую юбку, а дальше… Асока даже не смогла продолжить сие омерзительные фантазии, её всю аж передёрнуло и едва не стошнило. Благо, один из гаморреанцев вовремя заткнул Тано грубой тёмной лапищей рот, и тогруте просто пришлось сдержаться. Хотя это и не убавило ни отвращения, ни ставшего почти абсолютным страха. В голове юной наркоманки обрекающим эхом ещё раз отдались последние слова Головонога, и Асока, понимая, что такую цену ни за что в жизни не готова была заплатить за наркотики, невольно ощущая, как по щекам полились, обжигающие горькие слёзы, ещё пуще стала сопротивляться.